Пространство этногенетических ситуации

Когда сравниваются между собой три ряда явлений, результаты сравнения будут различными в соответствии с тем, независимы ли друг от друга или зависимы эти ряды. Выше упоминалось об огромной социальной функции языка, с которым тесно связаны многие элементы культуры, вместе с ним передающиеся и распространяющиеся. Этногенетические предания, как и все компоненты фольклора, выступают в языковой форме. Поэтому они, конечно, с языком связаны, и трудно воспринимать этногенетические предания и язык как независимые ряды явлений. И все же я решаюсь утверждать, что они относительно независимы хотя бы в одном, но в первую очередь интересующем нас отношении — в трактовке происхождения народа, который является носителем и творцом этих преданий. В быту сознание языковых различий является одной из важных предпосылок осознания разницы происхождения и, наоборот, сознание близости языка приводит чаще всего к заключению об общем происхождении. Но в этногенетических преданиях по каким-то причинам, вскрытие которых выходит за рамки этой статьи, в качестве свидетелей разного происхождения фигурируют в подавляющем большинстве случаев указания на разный антропологический тип, на какие-то своеобразные обычаи и нравы, а не на разный язык. В лингвистическом исследовании разная языковая принадлежность народов и степень их расхождения по языку устанавливаются полностью независимо от тех или иных представлений об их происхождении. Поэтому и можно, как мне представляется, говорить о независимости языковых наблюдений и этногенетических преданий. Независимость их от антропологических наблюдений очевидна. Прежние неоднократные попытки установить причинную связь между антропологическими особенностями и языковой принадлежностью имеют лишь исторический интерес.

[adsense]

Итак, мы можем предполагать в качестве исходной посылки, что имеем дело с тремя рядами независимых явлений. Чтобы нагляднее представить себе разнообразие ситуаций, когда, скажем, антропологические изыскания вскрывают то же направление этнических связей, что и лингвистические, а этногенетические предания говорят о другом или, наоборот, антропология и лингвистика приводят к противоречивым выводам и т. д., выразим эти ситуации в графической форме (рис. 11).

Все их разнообразие при данном числе независимых рядов наблюдений и равной вероятности их совпадения и несовпадения в этногенетическом исследовании исчерпывается восемью случаями, каждый из которых охарактеризован на рисунке соответствующими символами и обозначен возрастающей римской цифрой. Порядок их на рисунке более или менее произволен, он мог быть и другим. Также оправданно, например, было бы начинать не со случая несовпадения результатов трех рядов независимых наблюдений — антропологических, лингвистических данных и этногенетических преданий, а с противоположного случая — их полного совпадения. Порядковые обозначения поменяются тогда симметрично местами, но, повторяю, это непринципиально — в данном случае система отсчета может быть любая, гораздо интереснее содержательная сторона анализируемых ситуаций.

Прежде чем перейти к анализу и иллюстрированию примерами конкретных этногенезов, обращаю внимание на ситуации V, VI и VII. Они симметричны относительно знаков. Это означает, что один из рядов независимых явлений совпадает с двумя другими по выявленным этногенетическим связям, а эти последние не совпадают между собой. Легко понять, что такое положение практически не реализуется. Аналогичные ситуации, симметричные по знакам «минус» (что означает — один из рядов не совпадает с двумя другими, а они совпадают между собой), возможны только потому, что такое несовпадение двух рядов наблюдений с третьим не исключает автоматически их совпадения между собой, тогда как два случая совпадений между двумя рядами автоматически приводят и к третьему случаю совпадения. Таким образом, многообразие всех возможных ситуаций уменьшается до пяти. Рассмотрим их по порядку.

Ситуация I. Три вида сравниваемых этногенетических источников приводят к противоречивым результатам, т. е. ни антропологические данные, ни этногенетические предания, ни лингвистические исследования не создают основы для однозначного решения этногенетической проблемы. Как может создаться такая неопределенная ситуация? Она может возникнуть только в том случае, если результаты антропологического исследования приводят к вскрытию одной определенной линии этногенетических связей, этногенетические предания — к вскрытию другой, а лингвистический анализ наводит на третью генетическую линию. Такое сложное перекрещивание выводов разных дисциплин встречается в этногенетическом исследовании нечасто, но оно не исключено, пример чему представляет этногенез скифов.

Генезис любого народа древности еще труднее подвергнуть анализу, чем происхождение современного народа, и трудности эти увеличиваются пропорционально периоду времени, на который этот древний народ отстоит от современности. Здесь играет роль и общеизвестная неполнота исторических сведений, и трудность этногенетической интерпретации археологических данных ¹, и случайный в большинстве случаев характер палеоантропологических материалов. Скифы не составляют исключения, хотя посвященная им литература огромна и вопрос об их происхождении рассматривался и историками, и археологами, и лингвистами.

Язык скифов известен нам лишь по тем жалким фрагментам, которые донесены до нас греческими источниками, т. е. в основном по личным именам. Естественно, этот ономастический материал труден для анализа, лируя свою гипотезу огромного ареала яфетических языков в древности, видел в скифском языке преимущественно яфетический язык и иптерпретировал его в плане выявления переднеазиатских и кавказских аналогий ². Такой анализ по априорности исходных предпосылок и по слабости и неполноте учета конкретных языковых реалий не стимулировал дальнейших исследований в указанном направлении. Автор же наиболее обстоятельной сводки о скифском языке — В. И. Абаев исходил из гипотезы иранской принадлежности скифов и сумел подтвердить ее убедительными соображениями ³. Дальнейшее подтверждение принадлежности скифского языка к иранской семье языков дано им в сравнительном исследовании на широком фоне древних языков Западной и Центральной Евразии ⁴.

Какой же этногенетический вывод вытекает из самого факта принадлежности скифского языка к иранской языковой семье? Эта семья в настоящее время локализуется к югу и юго-востоку от основного скифского ареала. Нельзя не отметить, что многие элементы скифской культуры, и особенно один самый яркий ее элемент — так называемый скифский звериный стиль, имеют, по преобладающему мнению, восточное и юго-восточное происхождение ⁵. Поэтому наиболее вероятное направление этногенетических связей для европейских скифов, если исходить из информации об их языке, а заодно и из анализа их материальной культуры,— восточное и юго-восточное.

Об этногенетических преданиях скифов дают известное представление легенды о происхождении скифов, приводимые Геродотом ⁶. Весьма возможно, что эти легенды созданы в греческой среде, что они отражают какие-то сугубо греческие понимание и трактовку происхождения скифов, а среди последних бытовали иные этногенетические предания. В то же время Геродота можно считать достаточно объективным автором в той части его труда, где он пишет о хорошо знакомых ему событиях и излагает личные наблюдения Поэтому в принципе не исключено, что пересказываемые им легенды отражают и собственно скифскую ориентацию в вопросе об их происхождении. Согласно этим легендам, скифы происходят от одного из сыновей Зевса или от одного из сыновей Геракла и от матерей, имеющих местное происхождение. Легенда о происхождении скифов из Азии также приводится Геродотом, но она кажется мне имеющей меньшее значение, так как он не указывает точно, в какой среде она бытует. Как ни трактовать эти легенды, ясно, что они ⁷, хотя бы частично, приводят к указанию на юго-западное направление этногенетических связей для скифов, что противоречит до известной степени отмеченному выше юго-восточному направлению этногенетических связей, устанавливаемому лингвистически.

Палеоантропологический материал по скифам нельзя считать достаточным, хотя он сейчас уже довольно велик. Преимущественно он происходит из могильников европейских скифов ⁸, но встречается и на территориях, где проживало, согласно историческим источникам и судя по археологическим данным, родственное население: в Средней Азии, на Алтае и в Хакасии ⁹. Каков наиболее типичный антропологический комплекс для всего этого населения, в первую очередь, конечно, для европейских скифов? Это были классические европеоиды, отличавшиеся, как и подавляющее большинство древнего населения, удлиненной формой
головы, относительно низким и широким лицом, довольно массивным скелетом и сравнительно высоким ростом. Тот же комплекс признаков характерен, кстати сказать, за немногими исключениями, и для родственного скифам населения. Если не принимать во внимание работы, посвященные краниологии скифов, выпущенные еще в прошлом веке и устаревшие по своей методике, то первым исследователем этого комплекса был Г. Ф. Дебец, высказавший гипотезу о его формировании на основе еще более древнего протоморфного комплекса, исходного для европеоидной расы вообще ¹⁰. Не обсуждая последней части этой гипотезы, подчеркну ее высокую вероятность в отношении генезиса самой скифской комбинации признаков. Исходный протокомплекс зафиксирован на той же территории в эпоху энеолита и бронзы многими материалами ¹¹.

Какой этногенетический вывод вытекает из генетической связи скифов с населением эпохи бронзы, проживавшим на той же территории?

Он состоит в том, что скифы не появились в южнорусских степях с юго-востока, как можно думать в соответствии с археологическими и лингвистическими наблюдениями, не появились они и с юго-запада, как заставляет думать приводимая у Геродота легенда об их происхождении, а сложились на том же месте, где их застает история. Антропологический материал не исключает инородных этнических включений в состав скифов, но преимущественное значение придает все же местным истокам их этногенеза. Налицо, следовательно, явная несопоставимость результатов палеоантропологического исследования с лингвистическим анализом и этногенетическими преданиями. Для того чтобы как-то объяснить эту несопоставимость в общей форме, нужно рассмотреть все другие ситуации, создающиеся при сравнении интересующих нас наблюдений.

Ситуация II. Лингвистические и антропологические материалы дают согласованные показания, а этногенетические предания находятся в противоречии с ними. В принципе границы антропологического и лингвистического родства очень часто совпадают если не в деталях, то в общих чертах. В качестве примеров можно указать на значительную антропологическую близость друг к другу почти всех славяноязычных народов (исключение составляют лишь некоторые окраинные народы славянского ареала, например население высокогорных районов Югославии); на антропологическую общность картвельских, нахских и аваро-андо-дидойских народов Кавказа (в эту общность можно включить, правда, еще ираноязычных осетин и тюркоязычных балкарцев и карачаевцев, но более вероятен переход их предков па иранскую и тюркскую речь на сравнительно позднем этапе их этногенеза); на антропологическую гомогенность японского народа ¹². Однако во всех подобных случаях и во многих других, также иллюстрирующих совпадепие результатов антропологических и лингвистических исследований, этногенетические предания либо не дошли до современности, либо деформированы в позднейшее время явно изначально чуждыми им наслоениями.

Пример, свободный от такой деформации и поэтому более удачный, чем все упомянутые, — легенды о происхождении полинезийцев. Заранее оговорюсь, что я придерживаюсь гипотезы происхождения полинезийцев из Азии и заселения Океании не с востока, а с запада.

Какими фактами можно аргументировать происхождение полинезийцев из Азии, оставаясь в рамках антропологии и лингвистики? Полинезийские языки образуют определенное единство, характеризуемое общими структурными особенностями грамматического строя и лексическими схождениями ¹³. Они объединяются с малайским и некоторыми другими языками Юго-Восточной Азии в единую малайско-полинезийскую языковую семью, или группу. Многие исследователи постулируют существование большой австронезийской семьи, ареал которой охватывает часть Юго-Восточной Азии и всю Океанию (семья эта включает также меланезийские языки) ¹⁴. Многие из этих языков еще плохо изучены сами по себе, тем более неясны их генетические взаимоотношения, поэтому отсутствует общепринятый вариант их классификации, но очевидно одно: генетические связи указывают на происхождение полинезийских языков из Юго-Восточной Азии, включая и прилегающие острова. Правда, существуют исследования, обосновывающие иное направление генетических связей для полинезийских языков — восточное, подчеркивающее их родство с американскими (в первую очередь с центрально- и южноамериканскими) языками ¹⁵. Однако большей частью это старые работы, имеющие лишь историческое значение и подвергшиеся в свое время убедительной критике.

[adsense]

Материалы по соматологии современного населения Полинезии разбросаны по многим работам, воедино еще не сведенным. Стоматологический тип современных полинезийцев отличается в общем противоречивым сочетанием признаков: на монголоидов они похожи большим уплощенным лицом, на негроидов океанийского круга — толстыми губами и альвеолярным прогнатизмом, на европеоидов — заметно выступающим носом. Все больше сторонников завоевывает точка зрения, согласно которой полинезийский соматологический комплекс образовался в результате какого-то древнего смешения монголоидов и негроидов ¹⁶. Автор этих строк пытался аргументировать идею, в соответствии с которой монголоидный комплекс, принявший участие в смешении, выступал в протоморфной форме, близкой к тихоокеанской ветви ¹⁷, а негроидный — в форме океанской ветвим. Таким образом, антропологические наблюдения над современными полинезийцами также свидетельствуют в пользу их происхождения либо в материковой части, либо на островах Юго-Восточной Азии.

Этот вывод может быть подкреплен и сравнением полинезийцев с азиатскими народами по другим системам признаков. Наиболее содержательная сводка краниологических данных по народам Полинезии составлена К. Вагнером ¹⁸. Пользуясь материалами этой сводки, Я. Я. Рогинский сопоставил полинезийцев по сумме краниологических признаков с другими народами и нашел, что они ближе всего к народам Юго-Восточной Азии ¹⁹. К настоящему времени накоплен большой запас сведений о географическом распределении групповых факторов крови в Полинезии ²⁰. Их вариации также сближают полинезийцев в наибольшей мере с населением Юго-Восточной Азии ²¹.

Предания полинезийцев о своем происхождении очень многочисленны, записаны в разных вариантах и занимают значительное место в их богатом фольклорном творчестве ²². Уже несколько десятилетий эти предания служили для реконструкции времени и путей заселения островов Полинезии. Сопоставление преданий, записанных на разных островах, позволило реконструировать 92 поколения. полинезийских вождей и датировать заселение островов приблизительно рубежом нашей эры ²³. Что касается путей расселения и определения основного архипелага, откуда оно началось, то в этом отношении пока не удалось добиться однозначного результата. Для нас важно, однако, подчеркнуть, что предания называют в качестве центра расселения той или иной группы полинезийцев то один, то другой архипелаг, но молчат об Азии и примыкающих к ней островах как о древнейшей прародине полинезийцев.

Это обстоятельство, бывшее на протяжении нескольких десятилетий непонятным, объяснилось, как только был получен первый археологический материал из Полинезии, датированный не типологически, а с применением тех точных методов, которыми располагает сейчас археология, в частности Си. Оказалось, что острова Полинезии заселены человеком минимум на тысячелетие раньше, чем предполагалось. Таким образом, начало переселения на острова Полинезии отодвигается в еще более далекое прошлое, и, естественно, этногенетические предания уже не в состоянии информировать нас об этом, особенно если учесть всю сложность путей расселения по самой Полинезии и насыщенность поздней истории полинезийцев, которая просто стерла из памяти народа более ранние события.

Это объяснение в принципе выглядит достаточно логичным, когда мы стараемся проанализировать противоречие, возникающее в данном случае при сравнении разных видов исторических источников. Действительно, проблему этногенеза полинезийцев не просто решить без такого дополнительного объяснения, так как антропологические и лингвистические данные говорят о переселении из Азии, а этногенетические предания не ведут нас за пределы Полинезии. Но пока еще не выбрана и не аргументирована какая-то общая линия оценки таких ситуаций и тех исторических материалов, которые кладутся в основу их реконструкции.

Ситуация III. Выводы, извлекаемые из анализа антропологических материалов и этногенетических преданий, совпадают, но оказываются в противоречии с лингвистическим анализом. Такова информация об этногенезе армян, которая опирается на многочисленные данные, накопленные в области изучения всех трех интересующих нас видов исторических источников, и поэтому достаточно красноречива.

Каковы возможности использования фольклора армян в этногенетических целях? Фольклор этот исключительно богат и разнообразен, хотя и недостаточно изучен ²⁴. Особое место в нем занимает героический эпос «Давид Сасунский» — одно из сокровищ мирового героического фольклора. Собственно этногенетических преданий у армян нет, как и у многих других народов с длительной письменной традицией, сложившихся в глубокой древности. По-видимому, эти предания стерлись последующими событиями богатой политической и социальной истории армян. Поэтому так драгоценны те географические и этногенетические сведения, которые можно извлечь из героического эпоса. Основные события, описанные в нем, разыгрываются в одной из местностей Западной Армении, вокруг Верин-Талина, а также озер Ван и Урмия. Этнографическая традиция и сейчас связывает население этих областей с героями эпоса, так как там проживают так называемые сасунские армяне. Таким образом, в соответствии с эпосом можно было бы думать, что основное ядро армянского народа сложилось именно в этой области.

Антропологический материал в целом подтверждает эту точку зрения. Переднеазиатские аналогии антропологическим особенностям современных армян общеизвестны ²⁵. Однако исследования двух последних десятилетий показали, что специфический комплекс соматологических признаков, свойственный армянам, распространен гораздо шире, чем предполагалось раньше, и охватывает также Восточную и Южную Грузию ²⁶.

Его местное происхождение сейчас, следовательно, кажется еще более вероятным. Палеоантропологические данные также соответствуют представлениям о местном происхождении антропологического типа армян. Население эпохи средневековья в них слабо представлено, но по эпохам раннего железа, бронзы и энеолита есть многочисленные серии черепов ²⁷. Характерная для современных армян сильная брахикрания появляется только в эпоху средневековья, причем и в средневековье она выражена слабее, чем в настоящее время. Что касается других так называемых армепоидных особенностей — острого лицевого профиля, едва ли не максимального по мировому масштабу выступания носа и развития переносья, то они отчетливо фиксируются и в древних сериях, что позволяет уверенно говорить о преемственности населения от эпохи к эпохе, начиная с энеолита. Внутренние миграции в разные эпохи вероятны, не исключены и инородные включения, иллюстрируемые палеоантропологическими данными с южного и восточного побережий оз. Севан, но они не меняют общей картины этой преемственности. На основании палеоантропологических данных местный генезис армянского народа прослеживается минимум до энеолитического времени.

Итак, антропологический вывод находится в соответствии с фольклорной традицией и только хронологически углубляет генетическую преемственность, намеченную фольклорным материалом. Лингвистические же данные находятся в противоречии и с антропологическими и с фольклорными. Вокруг положения армянского языка среди других языков долгое время были большие споры, но после работ Н. Я. Марра он практически безоговорочно стал включаться в число местных кавказских языков. Один из крупнейших знатоков и исследователей языка в историческом аспекте — Г. Капанцяи называл эти языки алародийскнми, но фактически конструируемая им алародийская языковая семья, по существу, ничем не отличалась от яфетической языковой семьи, сконструированной Марром ²⁸. Кавказские элементы в армянском языке действительно сильны, и многие из них верно указаны в работах сторонников безоговорочного включения армянского языка в число кавказских ²⁹.

Однако наряду с этим (особенно после ослабления гипноза концепции Н. Я. Марра) существовала тенденция сблизить армянский язык с индоевропейскими ³⁰. В кругу индоевропейской семьи он рассматривался чаще всего как изолированный ³¹. В настоящее время значение собственно кавказских элементов и в грамматике и в лексике армянского языка не отрицается, однако все с большим основанием утверждается его индоевропейская принадлежность и выявляются связи с другими индоевропейскими языками ³². Такая позиция в оценке армянского языка вытекает из большой работы, проведенной армянскими лингвистами за последние годы. Как язык индоевропейский армянский язык рассматривается и в новейшем фундаментальном обзоре языков народов СССР ³³.

Исследования двух последних десятилетий не только изменили взгляд на природу и генетические взаимоотношения армянского языка, но и позволили внести дальнейшие уточнения, наметив линию его генетических связей, или контактов, с древнейшими языками Балканского полуострова, например фригийским ³⁴. Правда, выяснение конкретных форм этих связей, видимо, потребует дальнейших дополнительных исследований, но факт генетических контактов с древними языками Балканского полуострова признается бесспорным ³⁵. Таким образом, лингвистическая информация на современном уровне ее изучения не только позволяет увязать
армянский язык с широким кругом индоевропейских языков, но и указывает на его восточносредиземноморское происхождение. Этногенетический вывод из этого очевиден: индоевропейская принадлежность армянского языка уводит генезис армянского народа за пределы нынешней Армении, так как Армянское нагорье вряд ли можно включать в прародину индоевропейских языков, что касается конкретно балканских связей, то они тем более заставляют думать о неместном происхождении армян.

Налицо то же самое противоречие лингвистических данных антропологическим и фольклорным. Что сказать о характере этого противоречия, не вдаваясь пока в его причины? При оценке ситуации II мы предполагали, что более древние этапы этногенеза полинезийцев стерты в памяти народа богатыми событиями позднейшей истории, которые только и сохранились в этногенетических легендах. По отношению к этногенезу армян можно сделать то же предположение — с той только разницей, что предшествующий этап этногенеза был здесь многоступенчатый: он включал и формирование антропологического состава па местной основе, и усвоение языка, который, по новейшим данным, появился в Армении в середине I тысячелетия до н. э. ³⁶ Обе эти ступени древнейшего этапа этногенеза вскрываются последовательно антропологическими и лингвистическими данными, но не этногенетическими преданиями.

Теоретически возможен и практически реализуется и противоположный случай: именно лингвистика дает аргументы в пользу независимого от инородных влияний местного этногенеза, и, напротив, антропология и этногенетические предания позволяют реконструировать миграционный
процесс. Пример тому — этногенез айнов.

Не вдаваясь в детали формирования антропологических особенностей айнов (критический итог многим предшествующим работам подводит монография М. Г. Левина ³⁷, содержащая также и большой самостоятельный материал), отмечу основную специфику айнского комплекса признаков. Она состоит в исключительно сильном развитии волосяного покрова, волнистоволосости, потемнении цвета кожи по сравнению с окружающими айнов народами. Все это несомненные аргументы в пользу южных связей айнов, так как аналогичный комплекс, конечно сильнее выраженный, характерен для меланезийцев, папуасов и австралийцев. Возможно, какие-то древние представители австралоидной, или океанийской, ветви негроидной расы, продвинувшись на север, и приняли участие в сложении свойственной современным айнам комбинации антропологических признаков. Другим бесспорным компонентом, принявшим участие в смешении, была какая-то монголоидная комбинация.

Антропологические данные находятся в полном согласии с гипотезой южного происхождения айнов, глубоко аргументированной Л. Я. Штернбергом ³⁸. Он опирался в основном на этнографическую аргументацию и привлек среди своих сопоставлений и этногенетические предания айнов о появлении их с моря. Предания эти очень сходны с океанийскими. Это как раз то, что интересует нас в наибольшей степени в данном случае, — совпадение этногенетических преданий с антропологическими наблюдениями. Что касается положения айнского языка среди других языков, то он является полностью изолированным, до сих пор ему не обнаружено убедительных аналогий ни в одном из языков мира ³⁹. Сам по себе этот вывод не есть полное доказательство местного происхождения айнского языка, но все же отсутствие аналогии легче всего объяснить именно изолированным формированием в пределах той же территории, где мы застаем язык в настоящее время. Памятуя о том, что этногенетические предания в предыдущих случаях отражали какие-то сравнительно поздние события, можно думать, что южные связи айнов были исторической реальностью еще в сравнительно недавнее время. Почему же тогда язык не сохранил нам никаких воспоминаний об этих связях?

Единственное разумное объяснение я вижу в недостаточной изученности языков Юго-Восточной Азии и Океании. При сложности их языкового состава трудно поручиться, что в будущем не будут вскрыты реальные связи айнского языка с одним из языков или группой языков этого района. Сомневаться же в участии южного компонента в этногенезе айнов не приходится.

Ситуация IV. В этом случае к не согласованным с другими данными заключениям приводит антропология. При таком несогласовании историки иногда пишут о нестабильности антропометрических характеристик, необъективности антропологических наблюдений, аргументируя это случайными сравнениями близких вариаций отдельных признаков и т. д. ⁴⁰

Мы не будем следовать за этими суждениями и рассмотрим эту несогласованность как реально существующее явление, отражающее какие-то стороны исторической действительности.

Такое несоответствие антропологических данных лингвистическим наблюдениям и этногенетическим преданиям мы имеем в случае этногенеза осетин. Мне уже приходилось довольно подробно высказываться по этой проблеме 20 лет назад ⁴¹. Антропологически осетины, несомненно, типичные носители того комплекса признаков, который охватывает народы, населяющие центральные предгорья Главного Кавказского хребта.

За исключением балкарцев и карачаевцев, этногенез которых по своему типу, как мы увидим дальше, сходен с этногенезом осетин, все эти народы говорят на одном из кавказских языков. Таким образом, комплекс признаков, о котором идет речь,— местный, кавказский, что отразилось и в наименовании его кавкасионским ⁴². Принадлежность к этому комплексу свидетельствует о формировании антропологического состава народа на древней местной основе, следовательно, осетины связаны непрерывной преемственностью поколений с древним местным населением центральных предгорий Главного Кавказского хребта.

В исторической литературе широким распространением пользуется концепция не кавказского, а иранского происхождения осетин. Правда, историки не ставят сейчас знак равенства между осетинами и ираноязычными аланами — средневековым населением северокавказских степей, как это было два-три десятилетия назад ⁴³, но все же иранский компонент в осетинском этногенезе объявляется преобладающим ⁴⁴. Оставляя в стороне сведения, извлекаемые из исторических источников, которые пока дают возможность для самой разнообразной интерпретации, нужно сказать, что главным основанием для таких взглядов остается бесспорная принадлежность осетинского языка к иранской языковой семье.

Правда, крупнейший исследователь осетинского языка В. И. Абаев выявил в нем значительный местный субстрат ⁴⁵, как он сделал это и по отношению к фольклору ⁴⁶. Но все равно этот субстрат не меняет в основном иранского характера осетинского языка. Осетинский эпос «Нарты» одновременно представлен у многих народов Северного Кавказа и западных районов Закавказья, но все же его неместное, аланское происхождение весьма вероятно ⁴⁷.

Антропологические особенности осетин свидетельствуют о местных истоках этногенеза на его древнейшем этапе; переход на иранскую речь и усвоение иранской культуры (что в целом бесспорно и демонстрируется целой серией этнографических наблюдений над самыми разными сторонами осетинской культуры ⁴⁸) могли происходить и без значительного включения инородного населения. Таким образом, все три категории рассматриваемых нами фактов отражают реальные события этногенеза и этнической истории осетинского народа, но события эти относятся к разным этапам его истории: те, которые отражаются в антропологическом
составе,— древнейшие, а те, которые реконструируются при помощи лингвистических данных и этногенетических преданий,— более поздние.

Соседние с осетинами тюркоязычные народы — балкарцы и карачаевцы сходны с ними антропологически. Им свойственны те же признаки, одновременно типичные для центральнокавказских народов местного происхождения ⁴⁹. По аналогии с осетинами это обстоятельство трудно истолковать иначе, как свидетельство местного, кавказского происхождения балкарцев и карачаевцев ⁵⁰. В их языке Н. Я. Марром и В. И. Абаевым выявлен местный, кавказский субстрат ⁵¹, но в целом его принадлежность к тюркской языковой семье бесспорна, и внутри этой семьи он занимает равноправное место рядом с другими тюркскими языками ⁵².

Наряду с нартским эпосом у балкарцев и карачаевцев есть если не этногенетические в полном смысле слова, то фамильные предания, связывающие происхождение отдельных семей с тюркоязычными народами северокавказских степей, проживавшими там в эпоху средневековья ⁵³. Следовательно, и здесь антропология говорит о местном, а лингвистика и фольклор — о пришлом происхождении народа. И в этом случае противоречие между разными историческими источниками легко понять, если предполжить, что они отражают разные этапы истории балкарцев и карачаевцев: антропологические данные — древнейший этап, лингвистика и фольклор — позднейший, осуществившийся без значительных брачных контактов с инородным тюркоязычным населением, но под его огромным культурным влиянием.

В ситуации IV возможно и такое положение, когда именно антропологические данные наводят на мысль о пришлом происхождении, тогда как лингвистика и этногенетические предания помогают проследить местные истоки этногенеза. Примером может служить этногенетическая информация об эскимосах. Она сейчас довольно полна, охватывает почти все территориальные группы эскимосов, разбросанные по огромному ареалу от крайнего северо-востока Азии до Гренландии, и допускает хронологическое датирование благодаря хорошему состоянию археологической документации.

Н. Н. Чебоксаров высказывал плодотворную идею о распаде древней монголоидной общности на два ствола — тихоокеанских и континентальных монголоидов ⁵⁴. Эта идея получила признание во многих последующих классификациях монголоидной расы и в настоящее время пользуется поддержкой среди советских антропологов ⁵⁵. Согласно этой идее, арктические монголоиды объединяются и таксономически и генетически с южными и восточными, образуя тихоокеанский ствол и противопоставляясь континентальным группам монголоидных популяций. Соматологические аргументы в пользу такого объединения — сравнительно темная кожа у эскимосов, краниологические аргументы — значительный общий и альвеолярный прогнатизм на эскимосских черепах. Таким образом,
антропологические особенности эскимосов, несомненно, указывают на их южное происхождение.

Эскимосский язык объединяется с алеутским в изолированную эскоалеутскую семью ⁵⁶. Оба языка обнаруживают реальные грамматические и лексические параллели, но не имеют никаких аналогий с другими языками. Их изолированное положение наводит на мысль, что эскимосский язык, а с ним и народ образовались где-то в пределах того же ареала, который они занимают в настоящее время, и что инородные влияния играли в их становлении минимальную роль. Этногенетические предания эскимосов, особенно богато представленные в публикациях К. Расмуссена ⁵⁷ также не выводят эскимосов за пределы их нынешнего ареала.

У некоторых территориальных групп эскимосов, например, у эскимосов Тигары, есть предания о пришельцах, которыми пугают детей; любопытно, что у пришельцев каменные глаза, а искусственные глаза в орбитах нескольких черепов найдены в погребениях рубежа нашей эры в Ипиутакском могильнике, расположенном близ Тигары ⁵⁸. Но пришельцы в этих преданиях воспринимаются не как люди, чуждые эскимосам и имеющие совершенно отличное от эскимосов происхождение, а как люди, чуждые лишь данной территориальной группе; во всяком случае, в преданиях нет сведений об их иной этнической принадлежности. Следовательно, язык и легенды о происхождении легче интерпретировать в рамках автохтонной, а не миграционной гипотезы эскимосского этногенеза.

Как могла создаться такая ситуация, при которой в памяти народной не сохранилось никаких воспоминаний о переселении из других областей? Ее можно объяснить только одним — тем, что переселение произошло очень давно и за прошедшее после него время не только народная память успела забыть о нем, но и язык успел приобрести крайнюю степень своеобразия. Лексико-статистические способы датирования времени расхождения родственных языков дают для эскимосского и алеутского дату в 3000 лет, т. е. рубеж II и I тысячелетий до н. э. ⁵⁹ Современные археологические открытия уводят истоки эскимосской культуры также в глубокую древность ⁶⁰. Помимо археологических материалов, лишь антропологические особенности доносят до нас память о происходивших исторических событиях, в частности о переселении с юга […]

Ситуация VIII. Совпадают показания всех трех анализируемых нами видов исторических источников. Эта ситуация создается в ходе сравнительно простого этногенеза, и этногенетические события реконструируются в этом случае с наименьпшми затруднениями. Можно было бы привести довольно много примеров совпадения различных данных, но мы ограничимся одним, выбрав его за полноту накопленной уже сейчас информации. Речь идет о якутах. На основании только исторических свиде-
тельств можно полагать, что область расселения якутов по Лене и ее притокам постоянно увеличивалась на протяжении последних столетий ⁶¹.

А. П. Окладников, суммировав самые разнообразные данные, нарисовал очень убедительную картину этногенеза якутов, их формирования на основе так называемых курыканских племен, проживавншх в Северном Прибайкалье и Забайкалье, и их постепенного расселения по Лене с юга на север, занятия ими нижнего течения крупных и мелких притоков Лены ⁶². Эти процессы подробно прослежены археологически и освещены историческими источниками. Но существенную роль в доказательстве южного происхождения якутов играет в трудах А. П. Окладникова и якутский фольклор. Предания якутов об их происхождении рисуют панораму очень широких и многосторонних связей с югом ⁶³. Принадлежность якутского языка к семье тюркских языков, в целом распространенной южнее и западнее, также доказательство южной основы якутского этногенеза.

Но якуты недостаточно хорошо изучены в антропологическом отношении. Старые публикации Г. Л. Геккера, Ф. Я. Кона и И. И. Майнова не могут удовлетворить нас сейчас в методическом отношении ⁶⁴. Наиболее полные по материалу работы М. Г. Левина и И. М. Золотаревой являются предварительными публикациями и дают лишь очень обобщенную характеристику населению отдельных районов ⁶⁵. Население Южной Якутии исследовано пока только в одном поселке ⁶⁶. Все же можно утверждать, что якуты в целом, хотя и включив в себя какие-то элементы субстратного происхождения, принадлежат тем не менее к центрально-азиатской группе популяций — той самой, к которой принадлежат буряты и тувинцы. Родство якутов с бурятами подтверждается и краниологически ⁶⁷.

Таким образом, антропологический материал приводит к такому же точно выводу, что и лингвистические наблюдения и фольклор. Совпадение выводов, вытекающих из разных наблюдений, объясняется в данном случае, по-видимому, тем, что мы имеем дело с процессами сравнительно неглубокой древности, отстоящими от современности на тысячелетие, много на полтора. Естественно, что при этом не только антропологическая и лингвистическая характеристики народа, относительно
стабильные (особенно первая), остаются неизменными, но и предания народа о своем происхождении отражают цельную картину этногенеза, а не ее отдельные детали, хронологически приуроченные к позднейшим этапам этногенеза. Степень согласия результатов разных видов исторического исследования, нацеленного на решение этногенетических проблем, есть, очевидно, функция хронологии этногенетических процессов.

Итоговые замечания. Итак, перед нашими глазами прошли пять возможных ситуаций, с которыми мы сталкиваемся в этногенетических исследованиях при сравнении выводов из трех разных видов источников: антропологических материалов, лингвистических данных и этногенетических преданий. Можно было бы заметить, что последние чаще всего освещают какие-то сравнительно поздние этапы этногенеза, тогда как на основании первых двух источников можно судить о его ранних стадиях.

В литературе распространена тенденция спорить о сравнительной эффективности разных видов исторических источников, когда речь идет об этнических проблемах, причем спор чаще всего решается в пользу того исторического источника, каким профессионально владеет автор ⁶⁸. Однако сама постановка вопроса кажется упрощенной: этногенез настолько сложный и многосторонний процесс, территориальные и хронологические рамки его исследования так широки, что нельзя назвать какой-то решающий фактор в его динамике и выбрать главную опору в его реконструкции. Перспективнее другой подход, отражающий дифференцированную оценку разных типов исторических источников в зависимости от территориальных условий и хронологических обстоятельств.

Что можно сказать при таком подходе о рассматриваемых нами исторических источниках? Стабильность антропологических характеристик, особенно по морфологическим признакам, уже неоднократно отмечалась и объясняется их слабой подверженностью направленной селекции и в то же время достаточно четко выраженной наследственной основой. Поэтому они пригоды для хронологически очень глубоких реконструкций, для восстановления или для фиксации и оценки масштабов миграций населения в эпоху камня и бронзы. Но такая стабильность и тот факт, что какие-то аспекты этногенетических процессов могут не затрагивать антропологический состав (например, передача языка или отдельных культурных элементов), имеют и свою отрицательную сторону; в антропологических особенностях часто слабо отражаются события недавнего прошлого, по масштабам своим сравнимые с событиями глубокой древности или даже превосходящие их, но не затронувшие антропологического состава или не успевшие еще изменить его. Поэтому нет абсолютного ответа на вопрос о значении антропологических данных в этногенетическом исследовании: оно велико, когда речь идет о ранних этапах этногенеза, и часто уменьшается в реконструкции поздних его этапов.

Противоположный полюс занимают, по-видимому, этногенетические предания. Они содержат драгоценные сведения о событиях, отстоящих от современности на сравнительно небольшом хронологическом расстоянии, но, может быть, поэтому и не фиксируемых другими источниками, так как они не успевают изменить соответствующие этнические характеристики. Окончательное формирование этнического лица многих народов падает на эпоху средневековья и даже на более позднее время, поэтому для их этногенеза (например, восточных славян, монголов и бурят, некоторых народов Северного Кавказа, тувинцев и народов Алтая и т. д.) чрезвычайно важны события их поздней истории, практически последнего тысячелетия. Память об этих событиях хорошо сохраняют этногенетические предания. То обстоятельство, что легенды о происхождении народов доходят до нас, как правило, в деформированном виде, не делает этот вид источника менее значимым. Любые дошедшие до нас из прошлого материалы также не полностью отражают действительность и требуют критического анализа.

Лингвистические данные занимают промежуточное положение. Наличие письменных памятников придает ему хронологическую перспективу, уходящую в эпоху поздней бронзы, но практически сколь-нибудь полезная информация, которая может быть мобилизована в этногенетических целях, существует только начиная с I тысячелетия до н. э., т. е. с эпохи раннего железа. Только с этого времени и кончая эпохой позднего средневековья, по-видимому, могут быть полноценно использованы лингвистические данные для освещения проблем этногенеза; они дают широкую и многостороннюю информацию, и с их помощью можно корректировать результаты анализа других материалов.

Рассмотрение разных этногенетических ситуаций и возможностей их реконструкции приводит к выводу, что ни антропологический материал, ни лингвистические данные, ни этногенетические предания не имеют абсолютного значения. Их роль относительна, и она меняется в зависимости от хронологического диапазона рассматриваемых процессов и событий. В освещении событий эпохи камня и бронзы, повторяем, неоценима роль антропологических материалов, этногенетическая эффективность которых часто понижается по отношению к поздним историческим событиям. Лингвистические данные особенно эффективны для эпохи раннего железа и эпохи средневековья. Наконец, этногенетические предания только к эпохе средневековья приобретают настоящую разрешающую силу и сохраняют ее вплоть до последних столетий.