К содержанию книги А.А. Формозова «Очерки по истории русской археологии» | К следующей главе
Итак, отдельные разделы археологии возникали в совершенно разной общественной среде. В этой связи интересна история первых русских раскопок в Средней Азии, зарождение восточной археологии в России.
Интерес к древностям Востока проявился в Европе гораздо позднее, чем интерес к античной археологии. В эпоху Ренессанса, когда в Италии уже ставились первые раскопки, Восток оставался далеким экзотическим краем, о котором купцы знали больше, чем ученые. И только с началом колониального проникновения европейских держав на Восток, в поле зрения культурного общества Европы попадают следы древнейших цивилизаций Индии и Египта. В конце XVIII в. появляются первые английские работы об индийских древностях (Вильям Джонс и др.), а в 1784 г. в Калькутте организуется первое научное «Восточное общество». Вслед за ним аналогичные общества образуются в Бомбее, Лондоне, Париже.
[adsense]
Когда в 1810 г. возникла мысль об учреждении Азиатской Академии в Петербурге, в опубликованном проекте актуальность изучения Востока ставилась в прямую связь с этими английскими исследованиями. «В последние годы XVIII века, — читаем мы в проекте, — произошел переворот во всех воззрениях на историю человеческих цивилизаций. Восток, предоставленный до тех пор лживым рассказам нескольких авантюристов и запыленным рукописям горсти ученых, был единодушно признан колыбелью всей цивилизации мира. Случайными причинами такой реабилитации были успехи англичан в Индии, завоевание священного языка браминов — творений Зороастра, исследование Библии немецкими учеными и учреждение азиатского общества в Калькутте» [1].
Автор проекта — им был, вероятно, Г. Клапрот, писавший в период борьбы Англии и Франции за Египет и Индию, — не скрывает, что изучение Востока важно с политической точки зрения. Но он особо выделяет значение Востока как центра древней культуры. Творения Фирдоуси и Гафиза, индийская «Сакунтала», по мысли составителя проекта, должны стать знакомыми каждому образованному европейцу. Эти слова «Проекта» не случайны. Именно произведения восточной литературы привлекли к Востоку внимание не только ученых, но и широких кругов европейской интеллигенции. Напомним «Западно-восточный диван» Гете, «Ориенталии» Гюго. В предисловии к этому сборнику Виктор Гюго ставит вопрос о Востоке, как основе всей европейской культуры. «При Людовике XV явились эллинисты. Теперь нужно быть ориенталистом… Не дальше ли, не глубже ли мы будем видеть, изучая… античность в древнем Востоке?» [2].
Это движение не проходит мимо России, с давних пор проявлявшей к Востоку интерес и политический, и хозяйственный, и научный. Начало XIX в. в России знаменуется учреждением кафедр восточных языков в университетах (1804), созданием Азиатского музея Академии наук (1818), работами египтолога И. А. Гульянова. В 1825 г. в Академии был создан особый Египетский Музеум [3]. Именно в это время в Петербурге были установлены знаменитые сфинксы, а в Кузьминках под Москвой Д. Жилярди построил Египетский павильон.
Интерес европейского общества к Египту чрезвычайно возрос после Египетского похода Наполеона. Как известно, к участию в походе был привлечен целый «генеральный штаб ученых» из 122 человек. Среди них было много и ориенталистов. Находка наполеоновскими солдатами
Розеттского камня, публикация научных результатов экспедиции заложили основы египтологии как науки. Сама же организация исследовательских работ, в связи с военным походом, стала образцом для ряда позднейших военных предприятий, сочетавших политические цели с научными изысканиями. Отныне колонизация не мыслится без изучения колонизуемого края, в том числе и его древнейшей истории.
Таким образом, если возникновение античной археологии связано с художественным движением Ренессанса, возникновение первобытной археологии — с развитием эволюционной теории в биологии XIX в., а возникновение средневековой археологии — с потребностями буржуазной исторической науки, то возникновение археологии восточной стоит в связи с периодом проникновения европейских колонизаторов на Восток.
Любопытно, что и в России, при всей разнице в особенностях политики, первые археологические раскопки в Средней Азии провела военная экспедиция: это была экспедиция капитана генерального штаба Муравьева в Туркмению и Хиву в 1819 г. Образованному военному специалисту Николаю Николаевичу Муравьеву (1794—1866), в будущем известному деятелю кавказских войн Муравьеву-Карсскому, были поручены Ермоловым как дипломатические переговоры и разведки в Хивинском ханстве, так и «описание сего края». Муравьев был послан в Среднюю Азию с театра Кавказской войны, он переплыл со своим военным отрядом Каспий, высадился на его юго-восточном побережье и через Кара-Кумы дошел до Хивы. Подробный дневник, переработанный затем Муравьевым в описание путешествия, явился одним из первых для Европы источников информации о Хивинском царстве. И политический, и научный интерес его были столь велики, что книгу перевели на французский и немецкий языки.
Хотя экспедиция имела дипломатический характер, тем не менее предприятие Муравьева было достаточно опасным. В Хиве он был взят под стражу и, по собственному признанию, «имел весьма мало надежды вернуться». Судьба Бековича-Черкасского невольно вставала в памяти. Но несмотря на все опасности, несмотря на трудности работы в совершенно незнакомом пустынном районе, Муравьев провел в Средней Азии многочисленные наблюдения подлинно научного характера. Было составлено всестороннее описание Хивинского ханства — и географическое, и экономическое, и этнографическое, и политическое. В связи с этим «комплексным», как бы мы сказали сейчас, изучением района, были поставлены и первые археологические раскопки в Средней Азии.
Муравьев интересовался древностями и раньше. В его дневнике, ведшемся на Кавказе еще до хивинской экспедиции, отмечены посещение древней Мцхеты, осмотр моста Помпея через Куру, развалин древней Джульфы и т. д. [4] Средняя Азия поразила Муравьева огромным числом развалин крепостей и следов оросительных систем. Он не раз отмечает их на протяжении «Записок», называя городища Гюшим-тепе. Утин-кала, Кизил-кала, Дуадан-каласы, Шах-Сенем [5] (см. рис. на обложке). На основании этих наблюдений делаются два вывода: один — исторический, другой — палеогеографический. Тем самым впервые были намечены два пути исследования древностей Восточного Прикаспия, которые сохранились по сей день.
Первый вывод: «Находящиеся развалины, следы жилья и водопроводы (оросительные сооружения. — А. Ф.) в западных степях хивинских доказывают неоспоримо древнее существование в оных государства довольно образованного» [6]. Муравьев знает и имя этого государства — «Хоарезмия».
Второй вывод: «Упомянутые водопроводы и развалины не суть ли ясные доказательства прежней населенности сего края, и что ныне сухое русло Ус-бой прежде вмещало в себя воды торговой реки Амин-дарьи» [7].
Николай Николаевич Муравьев-Карсский
Не ограничиваясь внешним осмотром городищ, Муравьев решил поставить на одном из них раскопки, чтобы выяснить время существования среднеазиатских тепе. «Мне хотелось найти в развалинах какую-нибудь монету, по которой бы мог заключить о древности бывшего города» [8]. Раскопки провели на Гюшим-тепе близ Атрека [9]. Монет не нашли, но некоторые наблюдения Муравьева небезынтересны. Он установил, что на холме сохранились стены и описал их; в стене же неожиданно обнаружились погребения, по-видимому, более поздние, впускные. Муравьев в этом хорошо разобрался. Он пишет: «Серебряный бугор… не что иное, как прежняя стена большого здания или крепости, занесенная песком с восточной стороны, но в самой сей стене я нашел могилы и открыл несколько скелетов человеческих, похороненных по мусульманскому обряду, т. е. положенных боком и головой к северо-востоку. Я предположил, что тела сии позднейшего времени похоронены трухменцами. Стена… имеет около 100 или более саженей в длину, она построена из хорошего жженого кирпича, коим выложено по три ряда. Кирпичи сделаны наподобие грузинских, т. е. имеют в толщину не более вершка квадратны, бока имеют вершков 6. По четвертому ряду идут кирпичи, похожие на русские» [10].
Туркмены уверяли Муравьева, что крепость Серебряного бугра построена русскими. Но Муравьев в это не верит и приводит интересный довод. Им найдено «множество битой стеклянной и каменной посуды; форма одного штофа, коего нашли горлышко с плечами, совсем не похожа на форму русских штофов» [11].
Таким образом, в 1819 г. Муравьев уже делал определенные этнические заключения, исходя из формы посуды. Выше мы приводили аналогичные соображения Каразина о славянской керамике. Как мы видим, уже на начальных стадиях развития русской археологии интуитивно нащупывались многие правильные методические приемы. Это касается и сделанных Муравьевым стратиграфических выводов.
Характеризуя работу H. Н. Муравьева в целом, мы должны отдать должное этому военному человеку. Он не только не прошел мимо среднеазиатских городищ, но и сделал при их осмотре и раскопках ряд ценных наблюдений. Он связал развалины с древним Хорезмом, поставил вопрос об обводненности Узбоя, описал кладку крепостных стен, заинтересовался бытовыми находками. Среднеазиатские археологи позднейшего времени во многом шли по намеченным им путям.
Традиция Муравьева не прервалась и в том, что в 1860-е годы, в период завоевания Средней Азии, русские офицеры также не оставили без внимания древние городища. На городище Джаникент на Сыр-Дарье в 1867 г. был даже поставлен сторожевой пост, чтобы местное население не растаскивало стены древнего города на кирпичи. О необходимости исследования разрушающегося памятника офицеры написали в газеты. В. В. Стасов говорил об этом: «Военные люди, которым обычно нет дела до древностей… теперь… интересуются развалинами, помышляют об их важности для науки, отряжают часовых, чтобы сторожить их, стараются о спасении их от… всякого вреда… Не прекрасно ли это, не приятнейшая ли это у нас новость» [12].
В дальнейшем эту традицию продолжил генерал А. В. Комаров, с именем которого связано присоединение к России Мервского оазиса. Комаров собрал обширный материал по археологии Кавказа и Средней Азии, был первым исследователем холмов Анау, председательствовал на Тифлисском археологическом съезде. Первые раскопки на городище Афрасиаб в Самарканде также провели военные: в 1874 г. — майор Борзенков, в 1883 г. — подполковник В. В. Крестовский. Наконец, на грани XIX и XX вв. муравьевскую традицию продолжили военный инженер И. Т. Пославский, капитан И. И. Трофимов и ряд других образованных военных, составивших в 1895 г. Туркестанский кружок любителей археологии [13].
[adsense]
1 Projet d’une Académie Asiatique. S.- Ptsb., 1810, p. 1.
2 Цитирую ПО Л. П. Гроссману. Лермонтов и культуры Востока. ЛН, т. 43—44. М., 1941, стр. 688, 689.
3Т. В. Станюкович. Кунсткамера Петербургской Ака¬демии наук. М.—Л., 1953, стр. 215.
4 Записки H. Н. Муравъева-Карсского. РА, 1886, № 5; № 6, стр. 306, 307. Уже после Хивинской экспедиции Муравьев побывал в Египте и осмотрел ряд древних памятников в окрестностях Александрии. См. Н. Н. Муравьев. Турция и Египет в 1832 и 1833 годах, т. III. М., 1869, стр. 102—104.
5 Некоторые из этих городищ обследованы позднее Хорезмской
экспедицией; см. например, Ю. А. Рапопорт. Раскопки городища Шах-Сенем в 1952 г. «Труды Хорезмской археолого-этнографической экспедиции», т. II. М., 1958.
6 Путешествие в Туркмению и Хиву в 1819 и 1820 годах гвардейского генерального штаба капитана Николая Муравьева, ч. II. М., 1822, стр. 34.
7 Там же, ц. I, стр. 80; ср. стр. 152, 153.
8 Путешествие…, ч. I, стр. -29.
9 Ныне Гюмюш-тепе на территории Ирана, в 20 км от границы СССР. В XX в. памятник не исследовался. Возможно, это средневековый город Абескун; см. Т. Arne. Excavations at Shah-Tepe, Iran. Stockholm, 1945, p. 11, 12.
10 Записки H. Н. Муравьева-Карсского. РА, 1886, № 12, стр. 473. Ср. «Путешествие…», ч. I, стр. 29.
11 Путешествие…», ч. I, стр. 30.
12 В. В. Стасов. Неучи и доки. Собр. соч., т. II. СПб., 1894, стр. 192.
13 О деятельности кружка см. Б. В. Лунин. Из истории русского востоковедения и археологии в Туркестане. Ташкент, 1958, стр. 38, 39.
К содержанию книги А.А. Формозова «Очерки по истории русской археологии» | К следующей главе