Панцири

Пластинчатые доспехи средневековья по праву всегда являлись лучшим украшением музеев и национальных хранилищ древности. История этого вооружения насчитывает множество работ; мы, однако, коснемся лишь тех, которые могут иметь отношение к отечественной науке.

В 1928—1930 гг. шведские археологи раскопали у стен готландского г. Висби несколько огромных братских могил, наполненных останками почти 2000 изрубленных людей. Жертвами побоища были ополченцы — крестьяне и горожане этого города, павшие в 1361 г. под ударами датской армии. Впечатление от этой резни отразилось в печальном названии (Карфаген Балтики), которое дали современники г. Висби. Среди находок, обнаруженных в братских могилах, оказалось 25 целых панцирей. Их устройство удалось проследить в мельчайших подробностях. Находка такой массы доспехов явилась большим оружиеведческим событием. При этом выяснилось, что конструктивно они восходят к значительно более раннему времени. Изучение готландских панцирей стало школой европейского «доспеховедения». Сложный клубок развития этого вооружения попытался распутать Б. Тордеман. Он выделил и проследил историю нескольких типов панцирей. [90] Раннесредневековая Россия была в его исследовании белым пятном, если не считать нескольких иллюстративных замечаний. [91] Б. Тордеман не знал, что русские находки вскоре восполнят этот пробел.

До самой последней поры кольчуга рассматривалась как едва ли не единственный вид русского раннесредневекового доспеха. Отсутствие на Руси других доспехов, кроме кольчатых, дало даже повод для некомпетентного противопоставления славянской брони «неудобным», кожаным с металлическими нашивками, латам рыцарского Запада. [92]

[adsense]

Монополия кольчуги как основного русского доспеха казалась бесспорной, если бы не одно бросающееся в глаза обстоятельство. Обычные по археологическим находкам и летописным упоминаниям кольчуги очень редко фигурируют на миниатюрах, фресках, печатях, иконах и рельефах. Боевая одежда на этих памятниках, как правило, передавалась в виде чешуи. Для Руси эти чешуйчатые одежды не считались реальными и объяснялись действительно сильным влиянием византийской иконографии. [93] Для самой же Византии панцири были обычны. [94] Знакомство славян с настоящим и пластинчатыми доспехами относили к XII в. [95], если не к более позднему времени. Первое русское упоминание пластинчатого доспеха — «брони дощатые» — записано в Ипатьевской летописи лишь под 1287 г.

В свете изложенного можно понять, какой неожиданностью явились части наборной брони, найденные во время раскопок в древнейших слоях Новгорода. Первые стальные пластинки были обнаружены в 1948 г. на Ярославском дворище в слое XI в., но тогда не были определены. Лишь повторная находка в 1952 г. большого куска доспеха XIV в. [96] впервые обратила на себя внимание исследователей и заставила приглядеться к некоторым «неопределенным» предметам из разных русских городов. И вот среди этих последних были опознаны многочисленные пластинки панцирей.

Заслуга этого открытия, изменившего привычные представления о защитной одежде наших предком, принадлежит А. Ф. Медведеву. [97] А. Ф. Медведев внимательно обработал и издал панцирные пластины из Новгорода и других мест. Показательно, что список находок, составленный А. Ф. Медведевым, теперь можно удвоить (табл. 3). К настоящему времени в 18 географических пунктах Древней Руси найдено около 270 доспешных пластин IX—XIII вв., происходящих примерно от 26 панцирей, [98] целого доспеха пока не встречено.

Древнерусские панцирные находки после раскопок в Висби создали новый сильный толчок в деле изучения европейского доспеха. Касаясь этого вида боевого прикрытия, я не буду повторять того, что написал А. Ф. Медведев, прибавлю лишь то, что считаю необходимым.

Новые находки позволяют заново рассмотреть соотношение основных типов древнерусской брони. На каждые 4 археологически известные кольчуги IX—XIII вв. приходится 1 панцирь, поэтому можно смело сказать, что до второй половины XIII в. кольчатая одежда была преобладающей формой защиты тела. Характерно и другое: никакой другой вид боевого прикрытия, кроме кольчуги, ни разу не был найден в погребениях домонгольской Руси. А «если бы чешуйчатые и пластинчатые панцири имели сколько-нибудь значительное распространение, хотя бы даже в узком кругу князей и их приближенных, то данное обстоятельство не могло бы не отразиться на погребальном инвентаре дружинных курганов». [99] Эти слова во многом справедливы, хотя были высказаны до новгородских открытий. В споре кольчуги и панциря первое место долгое время оставалось за первой, но уже совершенно ясно, что пластинчатая броня получила известное распространение на Руси, особенно в XII—XIII вв. В этот период повышение защитных свойств боевой одежды становится общей необходимостью. В XII в. у нас и в Западной Европе создаются условия для ускоренного прогресса пластинчатой брони, которая раньше в снаряжении войск играла второстепенную роль. [100] Панцири больше, чем кольчуги, отвечали нуждам усиления доспеха, их пластины при скреплении значительно находили друг на друга и тем самым удваивали толщину защиты. При этом благодаря изогнутости пластин они могли лучше отражать или смягчать удары неприятельского оружия. [101] Дальнейшее развитие приводит к тому, что в послемонгольский период кольчуга, по-видимому, начинает уступать место панцирям. Так, в Новгороде в слоях XIV—XV вв. на 9 остатков пластинчатых доспехов приходится 1 обрывок кольчуги. [102] Одновременные слои во Пскове обнаруживают пока лишь панцирные пластины. [103]

Металлическая пластинчатая броня известна на территории СССР со скифского времени. [104] Для раннего средневековья такого рода находки зафиксированы на больших пространствах Сибири и Средней Азии. [105] В русское войско панцири проникают в период образования Древнерусского государства. Древнейшие находки сделаны в Белорусском Полесье (Хотомель), в Плеснеске и Алчедаре. [106] В последнем оказалась мастерская доспешного мастера X—XI вв. и обнаружены инструменты, пластинки и кольчужные кольца. [107] Для более позднего времени количество находок множится, они свойственны больше таким северорусским городам, как Новгород, Псков, Минск, Новогрудок, Смоленск и др. (рис. 4). Здесь сказались, очевидно, и географические, и боевые условия: удаленность от степи и близость к тяжеловооруженным западным противникам.

Пластинки, найденные у нас и относящиеся к одному доспеху, чаще всего немногочисленны. Судить по этим остаткам о целом изделии, осстоящем нередко из сотен частей, довольно трудно. Однако в некоторых случаях можно определить, что речь идет о разных конструкциях.

Древнейшей и очень стойкой являлась система, при которой пластинки непосредственно связывались между собой при помощи ремней (рис. 5). Подоснова для такого доспеха была необязательна. Составляющие его пластины имели удлиненную прямоугольную форму (нередко с треугольным выступом на длинной стороне), а по краям парные отверстия для пропуска ремешков. [108] Обычные размеры: длина 8 — 10 см, ширина 1.5 — 3.5 см. Описанные пластины найдены в поселениях и слоях домонгольской поры не менее 13 раз, из них 5 раз — в Новгороде. [109]

Что собой представлял целый панцирь «ременного скрепления»? Несмотря на условность рисунка, тип этого доспеха можно опознать на тех печатях, миниатюрах и иконах, где сильны черты русской действительности. К таким относятся печать князя Константина Всеволодовича (1186—1218 гг.), по выработке, как писал Н. П. Лихачев, русифицированная и отступающая от византийского образца, миниатюры Симоновско-Хлудовской псалтыри около 1270 г. — лучшие из дошедших до нас источников по истории русского раннесредневекового военного костюма, клеймо житейной иконы «Св. Георгий» начала XIV в. — произведения новгородского народного искусства, чуждого каноническим условностям (рис. 45, левая часть). [110] На основании этих изображений можно заключить, что рассматриваемый доспех представлял рубашку длиной до бедер, разделенную по высоте на ряды тесно сжатых, частых, удлиненных пластин. Пластины обозначены ярусами, способ их скрепления не показан, но они явно зажаты сверху и с боков. Видны рукава и расширяющиеся книзу подолы.

У нас не было бы уверенности в своих конструктивных определениях, если бы в Висби не был найден один целый панцирь описанного типа. Он состоит из 628 пластин, по длине достигает бедер, правда, лишен рукавов и расширения у подола. [111]

У Б. Тордемана доспех «ременного скрепления» назван пластинчатым (Lamellenharnisch, Lamellar Armour). [112]

Пластинчатый панцирь — древнее ближневосточное изобретение. В Европу он проник с азиатскими пришельцами в V—VII вв. Древнейшие находки сделаны в аварских и лангобардских погребениях Крыма, Венгрии и Центральной Италии. [113] В Скандинавии этот тип доспеха удержался до второй половины XIV в. Обсуждая данный факт, К. Блер пишет, что это, «без сомнения, есть результат торговых контактов с Россией». [114] Новые материалы подтверждают данное мнение. Как показали недавние находки в Новгороде, панцири «ременного скрепления» появились в IX—X вв. и существовали на Руси вплоть до конца XV в. (рис. 17). [115]

Панцири «ременного скрепления», редкие в Западной и частые в Восточной Европе, привлекли всеобщее внимание в середине XIII в., на этот раз в связи с монгольским нашествием. В 1241 г. немецкий император Фридрих II с тревогой писал английскому королю, что монголы, захватывавшие лучшее оружие «побежденных христиан», сами носили доспехи из кожи быков, ослов, лошадей и из железных пластин. [116] Одними из первых в Европе с защитным вооружением пришельцев познакомились русские. В 1252 г. войско Даниила Галицкого удивило немцев своим «татарским» оружием: «Беша бо кони в личинах и в коярех кожаных и людье во ярыцех». [117] Разгадать упомянутые виды предохранительной одежды возможно. Монгольские доспехи для людей и коней с редкой подробностью описаны П. Карпини. [118] По своему устройству они были сходны с пластинчатыми системами древнего азиатского образца. Сам термин «ярык», приведенный в летописи, оказался не татарским, а тюркским. [119] Таким образом, монголы не были создателями защитного вооружения, используемого ими на войне. [120] Завоеватели, однако, ускорили распространение пластинчатых броней, которые хотя и были раньше известны в русском войске, но имели, по-видимому, ограниченное применение. Вероятно, именно в этом смысле и следует понимать известие 1252 г.

Монгольское вооружение ратников галицкого князя показалось современнику-летописцу в диковинку еще и потому, что в удельной Руси существовали и в определенное время, может быть, предпочитались не пластинчатые, а чешуйчатые брони (по терминологии Б. Тордемана — Schuppenpanzer, Scale Armour). [121] Они составлялись из приближающихся к квадрату пластин размером 6 х 4—б см, которые прикреплялись к кожаной или матерчатой основе. Пластины пришнуровывались к основе лишь с одного края и несколько надвигались друг на друга наподобие черепицы (рис. 6). Таким образом, три из четырех сторон каждой пластины оставались свободными. Для того чтобы пластины не отходили друг от друга, они скреплялись с основанием одной или двумя центральными заклепками. Такой панцирь по сравнению с системой «ременного скрепления» имел большую эластичность, так как пластины при отсутствии жесткого прикрепления с трех сторон сохраняли возможность некоторого движения.

Найденные в русских городах пластины чешуйчатых панцирей относятся к XIII—XV вв. Находки, связанные с XIII в., сделаны в Новгороде, Торопце, Смоленске, Некульчине и Чермне. [122]

«Изобразительная» жизнь чешуйчатого панциря на Руси оказалась богаче и ярче археологической. Рисунки таких панцирей характерны для русского искусства начиная с XI в. Некоторые из этих памятников, по-видимому, воспроизводят византийский боевой костюм, другие, возможно, передают «дощатые брони» русских. Разграничение между теми и другими было бы преждевременным, тем более что речь идет об одинаковой конструкции. Изображения чешуйчатых панцирей и их деталей имеются на ряде икон XII—XIII вв., лучшей из которых является «Св. Георгий» (новгородская школа, ок. 1170 г. [123]), на фресках XII в. Нередицы, Спасо-Мирожского (рис. 18; 46) и Кирилловских монастырей [124], на рельефах из Дмитриевского монастыря в Киеве и Георгиевской церкви Юрьева-Польского (рис. 47) [125], на миниатюрах Симоновско-Хлудовской псалтыри (рис. 57; 58; 59; 60), Тверского Амартола (рис. 61), Сильвестровского списка Сказания о святых Борисе и Глебе XIV в., восходящего к XII в. (рис. 19) [126]. На ряде изображений панцирь нарисован с протокольной реалистичностью. Выписана каждая пластина; на них видны заклепки и золотые декоративные полоски. В тех случаях, когда боевая одежда показана полностью, общее количество панцирных пластин достигает 200—600. Подолы и короткие рукава выложены более длинными пластинами. Длина панцирей доходит до бедер. Перечисленные изображения указывают на то, что распространение «дощатых броней» на Руси могло произойти и до XIII в., т. е. до того времени, когда появляются первые археологические подтверждения. Действительно, в средневековой Европе чешуйчатый панцирь был хорошо известен [127] начиная с эпохи великого переселения народов до XIII—XIV вв., после чего он был вытеснен латами из крупных полос и пластин. В Восточной Европе чешуйчатый доспех просуществовал дольше, чем в Западной, и в Московской Руси по-тюркски назывался «куяком». [128]

Наши представления об устройстве домонгольского доспеха еще очень схематичны. Имеются, однако, признаки того, что между разными системами предохранительной одежды не было пропасти. Виды «дощатой брони» не существовали обособленно и могли скрещиваться. Доспех князя Федора Черного (миниатюра Федоровского евангелия [129] 1321—1327 гг.) показывает смешение двух типов панцирных систем: пластинчатой и чешуйчатой (рис. 20). Слияние кольчатых и дощатых систем произойдет в XV—XVI вв., однако попытки этого рода делались и раньше. Доказательства представлены на замечательной по изяществу и тонкости работы шиферной иконке (по-видимому, не позже первой половины XIII в.) из собрания музея г. Каменец-Подольского (инв. 104/2; рис. 21). Судя по резной русской надписи, [130] на образке изображены святые Гавриил, Михаил и Дмитрий. Последний (в центре) стоит в геральдической позе, с копьем, опираясь на щит. Он одет в броню, чешуйчатую на рукавах и подоле и кольчатую на груди (плетение обозначено колечками). Специальные пластины в виде языкообразных свесов защищают с передней стороны и бедра. Различимы также фигурные наколенники и кольчужные чулки. Ясно видно, какую одежду прикрывает броня и каким плащом она окутана. Перед нами один из лучших памятников домонгольской пластики, с небывалой, видимо зеркальной, точностью запечатлевший воинский убор тяжеловооруженного ратника. Художественные качества произведения очень высоки. Ближайшими аналогиями ему являются некоторые рельефы Георгиевского собора в Юрьеве-Польском; однако в нашем случае речь идет о более строгой и изысканной работе, безусловно русской, хотя и не чуждой трансформированным романским мотивам. Иконографически рассматриваемый миниатюрный рельеф (размером 5.8 х 4.5 см) восходит к какому-то средиземноморскому образцу, но по своим деталям с необычайным реализмом передает русскую боевую одежду первой половины XIII в. и при этом обнаруживает редкие или неизвестные принадлежности такой одежды. Подобные изображения как луч прожектора вдруг освещают целый исчезнувший мир.

XIII в. в истории отечественного защитного вооружения характерен использованием разнообразных все более непроницаемых одежд. Потребности обороны и растущая пробивная способность метательного и наступательного оружия ускорили внедрение таких пластинчатых систем, которые, казалось, были совершенно несвойственны русским. Но вот среди новгородских панцирных остатков открылись наплечник (из слоя приблизительно 1300 г. ) и длинная крупная продолговатая пластина (18 х 4.5 см, из слоя приблизительно 1350 г.; рис. 4, 10, 11) [131], вероятно, относящиеся к предшественнице готических лат — бригандине (иначе — корацин). Последняя набиралась из длинных крупных полос, укреплявшихся на внутренней стороне матерчатого жилета. Бригандина с внешней стороны узнается по рядам заклепок; сами металлические части глазу не видны.

Первые бригандины появились в Европе в XIII в., а через 100 лет они стали излюбленной одеждой европейских воинов [132] (в Висби этот доспех, названный Б. Тордеманом Coat of plates, преобладал). Изображения бригандин усматриваются в русских памятниках XIII в.: на Суздальских вратах (рис. 22), на миниатюрах Симоновско-Хлудовской псалтыри около 1270 г. (рис. 57, 2, 3) и псалтыри первой половины XIV в. из Новгорода. [133] Названные доспехи обозначались полосами и заклепками-точками, вырезными краями подола. Если эти изображения не условная игра точек и линий, то перед нами древнейшие европейские изображения бригандин. [134]

Итак, археологические и изобразительные источники свидетельствуют о том, что в удельной Руси существовали и активно развивались разные системы панцирной брони. В дальнейшем их унаследует Московское государство.

Период ускоренного прогресса защитного вооружения всегда сопровождается рядом трудно уловимых побочных явлений. До самой последней поры ничего не было известно об усиливающих частях доспеха, характерных будто бы только для западноевропейского рыцаря. Впервые на эти детали обратил внимание А. Ф. Медведев. Мы продолжим наблюдения.

Известно, что в процессе развития боевой одежды защита ног опережала защиту рук. Как упоминалось выше, в предмонгольской Руси, судя по изображениям, могли существовать кольчужные чулки-нагавицы. Не исключено, что то же относится и к поножам. Во всяком случае для обозначения этой принадлежности существовал собственный древнерусский термин — «ножьницы». [135]

На западе Европы поножи фиксируются около 1250 г. [136] В погребении черного клобука близ Юрьева-Польского среди обломков кольчуги найдены две круглые медные посеребренные пластины-наколенники. [137] В составе рыцарского снаряжения они уже железные и известны после 1270 г. [138] Общеевропейской новинкой выглядит находка в Новгороде нескольких частей от наручей или перчаток, относящихся к 1200—1250 гг. (рис. 4, 9). [139] Однако совершенной неожиданностью оказался железный наруч (налокотник), происходящий из богатого жилища (там же обнаружена медная позолоченная иконка) городища с. Сахновки, разрушенного монголами около 1240 г. Наруч состоял из двух трубчатых соединенных шарнирами частей, которые стягивались (вернее, закрывались) на руке при помощи двух ремешков и двух пряжек (рис. 23). Этот наруч настолько близок позднесредневековому, что поразил уже руководителя сахновских раскопок В. Гезе. Последний специально написал в своем отчете следующее: «Местонахождение и условия, при которых произошла находка этой части воинских доспехов (на дне жилища, на глубине 3. 2 м, — А. К. ), делают ее особенно интересной, так как принадлежность ее к княжескому периоду является в данном случае вне всякого сомнения». [140]

[adsense]

Итак, древность вещи не вызывает сомнений. Здесь важно привести несколько сопоставлений. Пластинчатая защита рук в Европе возникает около 1230 г.; в 1250—1260 гг. появляются и сами наручи в виде двух трубчатых пластин. [141] Шарнирные налокотники впервые фигурируют на изображениях 1325—1330 гг., а наиболее ранние, найденные на Борнхольме, относятся к XIV в. [142] Таким образом, сахновские наручи являются древнейшими в Европе и притом весьма совершенными по своей конструкции. Остается добавить, что термин «наручи» начинает встречаться в документах XVI в. [143] и, не будь сахновской находки, мы бы не знали о столь раннем появлении этой части доспеха на Руси.

Около 1300 г., судя по миниатюрам Тверского Амартола и Федоровского евангелия, появляется защита груди в виде одной или двух круглых блях, одеваемых поверх доспеха. [144] Их можно рассматривать в качестве предшественников московских зерцал. Таким образом, весь набор усиливающих предохранительных деталей ставит Русь в ряд тех европейских государств XIII в., в которых происходило наиболее бурное усовершенствование защитного снаряжения.

Итак, исследование древнерусских кольчуг и панцирей обнаружило ряд новых для истории оружия черт. К ним относятся раннее сравнительно с прочим оружием появление металлического доспеха на Руси; активное развитие всех видов кольчатой и наборной брони с X по XIII в.: подвижность изобретений и усовершенствований, нарастающая к середине XIII в.; большая живучесть основных видов доспеха, которые переходят затем в позднесредневековый период; существование разных видов брони, заканчивающееся во второй половине XIII—XIV в. временным вытеснением кольчуги и преобладанием «дощатых» панцирей.

Можно уверенно заключить, что в истории русской боевой техники выдающаяся роль боевой одежды определялась как высоким мастерством оружейного ремесла, так и способностью к лучшей и разнообразной защите.

89 Слово «панцирь» — это греческое заимствование в русском языке. Оно встречено в документах XV—XVI вв. Византийские панцири были пластинчатыми, поэтому этим же наименованием мы вправе обозначить русский раннесредневековый доспех сходного устройства (ср.: И. И. Срезневский. Материалы…, т. I, стр. 875).
90 В. Thordeman. Armour…, vol 1; vol. 2, Stock— holm9,1 1940.
91 Консультантом В. Тордемана был В. В. Арендт.
92 Е. А. Разин. История военного искусства, т. II. М., 1957, стр. 168; История отечественной артиллерии, т. I, кн. 1. М., 1959, стр. 24.
93 А. В. Арциховский. Археологическое изучение Новгорода. МИА, № 55, 1956, стр. 34.
94 В. Н. Лазарев. История византийской живописи, т. II. М., 1948, табл. 69, а; 71; 173; 184; 204; Собрание М. П. Боткина. СПб., 1911. Эмали с изображением св. Георгия.
95 Л. Нидерле. Славянские древности, стр. 382.
96 В Новгородской земле доспешные пластинки встречены в слоях X—XVI вв.
97 А. Ф. Медведев. 1) Оружие Новгорода Великого, стр. 175-182; 2) К истории пластинчатого доспеха на Руси. СА, 1959, № 2, СТР. 119-134.
98 Опираясь на работу, проделанную А. Ф. Медведевым, я не стал составлять подробный каталог находок. Ограничиваюсь кратким списком, где учтены и новые материалы.
99 М. Г. Рабинович. Из истории русского оружия IX-XV вв., стр. 73.
100 С. Вlair. European Armour, стр. 38 и сл.
101 А. Ф. Медведев. К истории пластинчатого доспеха… , стр. 128.
102 А. Ф. Медведев. Оружие Великого Новгорода, стр. 173—175, 178—180.
103 Во Пскове найден почти целый панцирь XIV в.
104 С. Д. Есаян. Защитное вооружение в древней Армении. Ист. филолог. журн. АН Арм. ССР, 1962, № 1, стр. 204.
105 А. Ф. Медведев. К истории пластинчатого доспеха…, стр. 123.
106 Там же, стр. 123—124. Даты первых двух памятников автором несколько занижены. Речь идет не о VII—X, а о VIII—X вв.
107 Г. Б. Федоров. Работы Прутско-Днестровской экспедиции. КСИИМК, вып. 81, 1960, стр. 40, рис. 1- 13.
108 Некоторые пластинки, видимо, для большей прочности снабжены небольшими выпуклостями.
109 Перечислю эти находки: 1—5 — Новгород, слои X — второй половины XIII в. (А. Ф. Медведев. 1) Оружие Великого Новгорода, рис. 17, 1—5 и 18, 1; 2) К истории пластинчатого доспеха, рис. 1, 11, 12; 2, 4—8); 6 — Минск, раскопки Э. М. Загорульского в 1957—1961 гг., вторая половина XI — середина XII в. (сведения Э. М. Загорульского); 7 — Новогрудок, раскопки Ф. Д. Гуревич в 1959 г., начало XIII в. (сведения Ф. Д. Гуревич); 8 — Хотомель, раскопки Ю. В. Кухаренко в 1954—1957 гг., IX—X вв. (Ю. В. Кухаренко. Средневековые памятники Полесья. М., 1961, табл. 8); 9 — Зайцевское городище Орловской области, раскопки Т. Н. Никольской в 1956 г. (А. Ф. Медведев. К истории пластинчатого доспеха…, рис. 2, 13); 10 — Любеч Черниговской области, раскопки Б. А. Рыбакова в 1958 г., XII—ХIII вв. (сведения Б. А. Рыбакова); 11 — Китаев Киевской области, раскопки П. А. Лошкарева, XII— XIII вв. (Н. И. Петров. Альбом достопримечательностей церковно-археологического музея при Киевской духовной академии. Киев, 1915, вып. IV—V, табл. XX, 1); 12 — Воинская Гребля Полтавской области, раскопки ИА АН УССР в 1958 г., XI — первая половина XIII в. (сведения Р. А. Юры); 13 — Карачевка Харьковской области, раскопки Б. А. Шрамко в 1955—1961 гг., вторая половина X—XIII в. (А. Ф. Медведев. К истории пластинчатого доспеха… , рис. 2, 1).
110 Н. П. Лихачев. 1) Материалы для истории византийской и русской сфрагистики, стр. 73, рис. 30; 2) Русские металлические печати, л. 531; ГИМ, Отдел рукописных источников, Хлудовская 3, лл. 52, 98 об., 102, 103, 183, 239 об.; История русского искусства, т. II, М., 1954, рис. на стр. 133; W. АгепйС Zur Geschichte des Lamellenharnisches im XII—XIV Jahrhundert in Russ- land. ZWK, NF, Bd. V, Berlin, 1936, стр. 150, рис. 4.
111 В. Thordeman. Armour…, vol. 2, табл. 132—145.
112 Там же, т. I, стр. 1.
113 Там же, стр. 245 и сл.
114 С. Blair. European Armour, стр. 37.
115 А. Ф. Медведев. Оружие Великого Новгорода, стр. 180, доспехи 11, 12 и 15.
116 В. Thordeman. Armour…, vol. 1, стр. 291, 448—449.
117 Ипатьевская летопись под 1252 г.
118 Плано Карп и ни. История монголов. СПб., 1911, стр. 28—29. Описываются преимущественно кожаные доспехи.
119 Благодарю за консультацию А. М. Щербака. Он сообщил, что слово «ярык» встречается в тюркских источниках с VIII в. Аналогии слову «кояр» не подыскано; возможно, оно происходит от тюркского «куяк».
120 Лучшие латы татарам ковали аланы и персы (В. де Рубрук. Путешествие в восточные страны. СПб., 1911, стр. 169); заслуживает внимания сообщение Нико¬новской летописи под 1237 г. о том, что татары требовали у рязанцев десятины и в «конех, и в доспесех».
121 B. Thordeman. Armour…, vol. 1, стр. 1.
122 Перечислю эти находки: 1—3 — Новгород, слои XIII в. (А. Ф. Медведев. 1) Оружие Великого Новгорода, рис. 17, 10; 2) К истории пластинчатого доспеха…, рис. 3; 7 и 8); 4 — Торопец, раскопки Г. Ф. Корзухиной в 1960 г., вторая половина XIII в. (сведения Г. Ф. Корзухиной); 5 — Смоленск, раскопки Д. А. Авдусина, XIII—XIV вв. (А. Ф. Медведев. К истории пластинчатого доспеха…, рис. 2; 11; 12); 6 — Никульчино Кировской области, раскопки Л. П. Гусаковского в 1956— 1958 гг., XIII—XIV вв. (там же, рис. 5, 2); 7 — Чермно (Древний Червень), Польша, раскопки польских археологов в 1952 г., XII—XIII вв. (Archeologia Polski, t. IV, z. 1, Warszawa—Wrocław, 1959, табл. XVI на стр. 145).
123 Древние русские иконы. Милан, 1958, рис. на стр. 6; ср. также иконы: «Св. Дмитрий Солунский» второй половины XII в., «Михаил Архангел и Иисус Навин» второй четверти XIII в., «Св. Георгий» из Гуслицкого монастыря XIV в., восходящий к XII в., «Георгий л житии» начала XIV в. (табл. VI, правая часть) (В. Н. Лазарев. 1) История византийской живописи, т. II. М., 1948, табл. 220; 2) Новый памятник станковой живописи и образ Георгия воина в византийском и древнерусском искусство. Византийск. временник, т. VI, М., 1953, рис. 24, стр. 220; История русского искусства, т. I, М., 1953, рис. на стр. 503).
124 В. К. Мясоедов. Фрески Спаса-Норедицы. Л., 1925, табл. XLII, 1 и LI, 1; А. И. УСПЕНСКИй. Очерки по истории русского искусства, т. 1. М., 1910, табл. 29.
125 В. Н. Лазарев. Новый памятник…, рис. 12; Г. К. Вагнер. Скульптура Владимиро-Суздальской Руси. М., 1964, табл. XVII.
126 ГИМ, Отдел рукописных источников, Хлудовская 3, л. 52, низ и сл.; Д. В. Айналов. Миниатюры Сказания о святых Борисе и Глебе. СПб., 1911, рис 1, 5 и сл.
127 Чешуйчатый панцирь был известен в Египте, Сирии и Месопотамии. В Европе им широко пользовались римляне и те, кто с ними боролся. (Е. В. Черненко. Происхождение пластинчатого панцирного доспеха. Кр. сообщ. о полевых археол. иссл. Одесск. гос. археол. музея за 1963 г., 1965, стр. 138 и сл.; ср.: В. Thordeman. Armour… , vol. 1, стр. 281—285).
128 Термин «куяк» упоминается в тюркских памятниках с XI в. (разъяснение А. М. Щербака) и позднее заимствован монголами. Зарегистрирован в древнейшем памятнике монгольской литературы «Сокровенное сказание» (Е. Haenisch. Worterbuch Zu Monghol un Niuca Tobca’an. Wiesbaden, 1962, стр. 74).
129 W. W. Аrendt. Zu Geschichte…, стр. 149.
130 «Агиос Говрила, Михайло, Дъюмитрий». Благодарю И. И. Винокура за фотографию иконки, а А. В. Рындину за консультацию относительно некоторых изобразительных достоинств рассматриваемого образка.
131 А. Ф. Медведев. К истории пластинчатою доспеха…, рис. 4, 3, 5; ср.: В. Thordeman. Armour… vol. 1, рис. 102, 2.
132 J. Kalmar. A brigantin. Folia archaeologica, XII, Budapest, 1960, стр. 227 и сл.
133 ГИМ, Отдел рукописных источников, Хлудов- ская 3, лл. 66 об., 106 об. и 183; История русского искусства, т. II, рис. на стр. 296.
134 Впервые изображения бригандины на Суздальских вратах опознал и издал В. В. Арендт, в дальнейшем его поддержали Б. Тордеман и Я. Кальмар (В. Thordeman. Armour…, vol. 1, стр. 288, рис. 291; 292). С ними можно согласиться.
135 И. И. Срезневский. Материалы для словаря древнерусского языка, т. II. СПб., 1902, стр. 464. На олу ной из фресок Кирилловской церкви середины XII в. в Киеве на ногах св. воина изображены три шинообразные накладки, похожие на поножи Дсторія українського мистецтва, т. 1. Київ, 1966, рис. 251).
136 С. Blair. European Armour, стр. 39.
137 К. Тихонравов. Археологические розыскания во Владимирской губ. Тр. Владимиры;, статист, комитета, вып. II, 1864, стр. 150; А. А. Спицын. Кочевнический курган близ г. Юрьева-Польского. ИАК, вып. 15, СПб., 1905, стр. 78—83, рис. 18. Наколенники представлены также на образке «Св. Дмитрий».
138 С. Вlair. European Armour, стр. 39.
139 А. Ф. Медведев. 1) Оружие Великого Новгорода, рис. 17, 18; 18. 2; 2) К истории пластинчатого доспеха…, рис. 2, 9, 10; 3, 8.
140 В. Е. Гезе. Описание раскопок, произведенных на «Девич-Горе» у с. Сахновка Каневского уезда Киевской губернии. Архив ЛОИА, ф. 1, 1901, № 65, л. 25 об.
141 С. Blair. European Armour, стр. 39. G. С. Stoune. A Glossary of the Construction, Decora¬tion and Use of Arms and Armour. New York, 1961, стр. 652.
142 В. Тhоrdemаn. Armour…, vol. 1, рис. 109.
143 С. Герберштейн. Записки о московских делах. СПб., 1908, стр. 75; М. М. Денисова, М. Э. Портнов и Е. Н. Денисов. Русское оружие, стр. 64.
144 Ср.: D. Pribakovic. Orużje na zidnom slikarstvu Srhije j Makedonije. Vesnik vojnog muzeja jugoslovenske narodne armije, I. Beograd, 1954, стр. 74— 75, рте. 4; 5.