Отто Николаевич Бадер и отечественная археология

Кузьминых С.В. Отто Николаевич Бадер и отечественная археология эпохи раннего металла // РА. — № 4. — 2004. — С. 142-150.

О.Н. Бадер принадлежит к тому поколению российских археологов, которое пришло в науку в послереволюционное десятилетие. В 1922 г. его сокурсниками на факультете общественных наук 1 МГУ стали А.В. Арциховский, А.Я. Брюсов, Б.Н. Граков, П.А. Дмитриев, Л.А. Евтюхова, С.В. Киселев, Д.А. Крайнов, О.А. Кривцова, А.П. Смирнов, М.Е. Фосс и др., а их учителем и кумиром — Василий Алексеевич Городцов (Крайнов, 1975. С. 5) (рис. 1).

Городцовская школа привила Отто Николаевичу навыки классификации и систематизации археологического материала и умение использовать типологический метод для реконструкции древнейшего прошлого. Основополагающий исследовательский подход Городцова, являющийся его главной заслугой перед отечественной наукой (Платонова, 2002. С. 270), — необходимость построения культурной стратиграфии региона на базе опорных комплексов — прочно войдет в исследовательскую практику О.Н. Бадера. Однако среди студентов кафедры археологии Бадер оказался одним из немногих, кто преодолел “притяжение” городцовской школы еще в начале творческого пути.

Определяющую роль в его научной судьбе сыграли палеоэтнологическая школа Д.Н. Анучина, сложившаяся при кафедре антропологии 1 МГУ, и ее лидер — Борис Сергеевич Жуков. Очень скоро круг общения и занятия на этой кафедре станут для Отто Николаевича гораздо более важными, чем на кафедре археологии. Лекции, практимумы и семинары Б.С. Жукова, В.В. Бунака и Б.А. Куфтина были направлены на то, чтобы привить студентам комплексный — палеоэтнологический подход к изучению археологических, антропологических, этнографических и лингвистических источников для восстановления облика древних культур (Бадер, 1968). При этом Жуков обращал особое внимание на методику археологических полевых и лабораторных исследований, придавая “первостепенное значение привлечению геологических, палеозоологических, палеоботанических, палеоклиматических данных, фиксации стратиграфических разрезов в раскопках, точному подразделению и обработке вещественного материала по слоям, исчерпывающей фиксации бытовых деталей в раскопках и расположения материала по площади” (Бадер, 1968. С. 236).

Созданные Б.С. Жуковым палеоэтнологическая лаборатория при Институте антропологии и Антропологическая комплексная экспедиция (АКЭ) по Центрально-Промышленной области (ЦПО) явились той научной школой, в которой произошло становление О.Н. Бадера как археолога. Эту школу прошли также А.Е. Алихова, М.В. Воеводский, Е.И. Горюнова, Г.Ф. Дебец, П.И. Зенкевич, А.В. Збруева, М.Г. Левин, С.Ф. Преображенский, М.В. Талицкий, С.П. Толстов, Т.А. Трофимова, Н.Н. Чебоксаров и др., внесшие заметный вклад в развитие советской археологии и антропологии (Бадер, 1968. С. 236). Кроме того, Бадер рано, еще студентом, “окунулся” в музейную работу — сначала в Музейном фонде Главнауки Наркомпроса, а с 1924 г. заведуя археологическим отделом Государственного музея ЦПО. В 1926 г., после окончания университета, Отто Николаевич зачислен в штат Института антропологии (Крайнов, 1975) и входит в круг ближайших сотрудников и помощников Б.С. Жукова (о чем последний неоднократно признается в письмах, адресованных А.М.Тальгрену).

Годы совместной работы с Жуковым во многом определили всю дальнейшую научную деятельность Бадера. Получив методическую подготовку в городцовской и анучинской школах, он рано состоялся как профессионал — археолог и музейный работник. Рано проявился и его организаторский талант. Три совещания палеоэтнологов ЦПО, проведенных в 1926-1928 гт. в Москве и Костроме под общим руководством А.А. Спицына и Б.С. Жукова, в немалой степени обязаны своим успехом кипучей деятельности О.Н. Бадера. Уже в 1920-е годы Отто Николаевич проявил себя как одержимый полевой исследователь, открывший десятки новых памятников на Оке, Верхней Волге, Унже, Ветлуге и их притоках (Крайнов, 1975). Он нередко завершал раскопки с первыми снежными метелями ¹.

В начале научной деятельности О.Н. Бадер — самостоятельно и совместно с Б.С. Жуковым — обратился к разработке проблем неолита, бронзового и раннего железного веков Волго-Окского междуречья и лесного Заволжья, поскольку основные памятники, раскопанные АКЭ ², были связаны именно с данными эпохами. Спустя 40 лет, оценивая результаты работ АКЭ, Бадер отмечал, что “еще тогда, в конце 20-х годов, были выделены основные культуры и сформулированы некоторые положения, лежащие в основе наших современных представлений об окской бронзе” (Бадер, 1970. С. 10). Предварительные итоги исследований экспедиции были опубликованы в обзорных статьях Б.С. Жукова (1929; Joukov, 1929) и О.Н. Бадера (Bahder, 1929). Несмотря на лаконичность, они, безусловно, явились этапными для своего времени и, благодаря журналу “Eurasia Septentrionalis Antiqua”, принесли авторам европейскую известность. Важно при этом отметить, что “не только российская, но и мировая археологическая практика того времени не знала примера более продуманного подхода к анализу массового керамического материала, чем тот, что был осуществлен в Палеоэтнологической лаборатории при 1 МГУ” (Платонова, 2002. С. 269). Для последующего изучения проблем неолита и бронзового века лесной полосы Восточной Европы методические разработки Жукова оказались существенно более важными, чем сама картина модификации “керамических культур” Волго-Окского междуречья. Бадер при работе с керамикой опирался на те же методические подходы, однако к проблеме выделения археологических культур он подошел скорее по-городцовски. Неолитические поселения Поочья были подразделены на балахнинскую и мещерскую локальные группы, а памятники эпохи раннего металла (ЭРМ) — на три последовательные культуры, а именно: волосовскую (типа Волосово I — Холомониха), поздняковскую (срубно-хвалынского типа) и культуру “текстильной” керамики с кремневым инвентарем.

Работы Б.С. Жукова и О.Н. Бадера конца 1920-х годов, базировавшиеся на полноценных источниках, коренным образом изменили представления об ЭРМ Волго-Окского междуречья. Особенно важные результаты принесли масштабные раскопки поселений с послойной фиксацией и полной выборкой керамического материала для последующей камеральной обработки. Это позволило Жукову и Бадеру, пожалуй, одними из первых в отечественной археологии построить периодизацию, основанную на стратиграфическом распределении керамических комплексов. Данный опыт стал шагом вперед по сравнению с разработками В. А. Городцова и А.М. Тальгрена, которые при характеристике окской бронзы — и прежде всего погребальных древностей — опирались на культурно-хронологические сопоставления с южными, восточными и западными культурами.

Нет сомнения в том, что выход на рубеже 1920-1930-х годов монографических работ АКЭ стал бы событием в советской и европейской археологии. Еще в начале 1929 г. были вычитаны гранки 1-го тома трудов Ветлужской экспедиции, в котором, как явствует из письма Б.С. Жукова А.М. Тальгрену ³, “издаются наша (вероятно, Жукова и Бадера — С.К.) работа о Ветлужских городищах (10 печ. листов), моя о Пановской стоянке (4 л.) и 1-я серия элементов орнамента (вероятно, труд М.В. Воеводского — С.К.)». В середине лета Жуков сообщает Тальгрену о задержке выхода тома до конца года ⁴. На очереди — издание монографий о поздняковской и волосовской (Волосово I, по терминологии Жукова) культурах и Сейминском могильнике ⁵. Анонс первой из них уже появился на обложке одного из сборников (Материалы…, 1927).

В 1929 г. Б.С. Жуков и О.Н. Бадер стояли на пороге качественно нового этапа исследований. Последний писал в те дни Тальгрену: “Работа нашей лаборатории идет в этом году с большой интенсивностью. Из периода собирательских работ мы начинаем вступать в период осмысливания накопленных материалов…» . Этим планам, однако, не суждено было сбыться. Год надежд наяву стал годом “великого перелома”. С арестом осенью 1929 г. Жукова и Куфтина палеоэтнологическая школа 1 МГУ лишилась своих самых ярких лидеров и перестала существовать как единый научный организм. Типографский набор ветлужского тома трудов АКЭ был рассыпан, а сама экспедиция прекратила существование (Бадер, 1968. С. 236). В целом, по признанию А.В. Збруевой (1935. С. 267), археологические работы Института антропологии в течение 1930-1933 годов были существенно свернуты.

Подготовленные или задуманные к изданию совместные труды Б.С. Жукова и его учеников будут опубликованы О.Н. Бадером и М.В. Воеводским спустя годы (Зарецкая, 1975. № 16, 117, 125, 326), но не в полном объеме и уже без участия Бориса Сергеевича. Так и не состоятся монографии о волосовской, поздняковской и культуре “текстильной” керамики. Со временем этой проблематикой займутся археологи ГИМа (И.К. Цветкова, Т.Б. Попова, Б.А. Фоломеев), но полноценно ввести в научный оборот старые материалы АКЭ им также не удастся. Имя и труды Б.С. Жукова будут упоминаться в литературе, однако достойно отметить его вклад в изучение эпох неолита и раннего металла Русской равнины Бадер сможет только в 1960-е годы (Бадер, 1963а. С. 21-24; 1968). Памяти Жукова он посвятит книгу “Бассейн Оки в эпоху бронзы” (Бадер, 1970), замысел которой зародился в далекие 1920-е годы в сотворчестве с его учителем и другом.

Грань 1920-1930-х годов — весьма важная веха в биографии О.Н. Бадера. В 26-27 лет это уже состоявшийся ученый. Его обошли стороной репрессии и чистки, однако арест и смерть Б.С. Жукова в 1933 г. в лагере на Алтае и высылка Б.А. Куфтина в Вологду (Бадер, 1968. С. 235; Формозов, 1995. С. 47) не могли не вызвать психологического надлома. У Бадера, как и у многих его сверстников, были “подрезаны крылья”: угроза репрессий лишила их внутренней свободы и вселила в умы и в сердца страх. В частности, в конце 1929 г. обрываются только начавшиеся и многообещающие в научном плане контакты с Тальгреном. Несмотря на разрыв отношений, финский ученый в течение всех предвоенных лет продолжал интересоваться новыми бадеровскими работами, особенно публикациями Лихачевского и Балановского могильников ⁶.

Внешне карьера О.Н. Бадера в 1930-е годы складывалась вполне благополучно. Он выдвигается как археолог на первые роли в Институте антропологии (рис. 2). По свидетельству Д.А. Крайнова (1975. С. 6-8), в 1931 г. Отто Николаевич становится ученым секретарем Института, а затем и Музея антропологии и секретарем редакционной коллегии “Антропологического журнала”; в 1933 г. его зачисляют в штат Московского отделения ГАИМК, а в 1939 г. назначают ученым секретарем отделения. В эти годы Бадер много преподает — на кафедре антропологии и истфаке 1 МГУ, на Высших музейных курсах Наркомпроса. Среди его студентов-антропологов и археологов тех лет М.С. Акимова, М.И. Урысон. Т.С. Кондукторова, Ю.В. Кухаренко, И.К. Цветкова и др., а также погибшие на войне А. Давидович, Ю. Медведев, Т. Тралло и Р. Малевич, памяти которых он посвятил впоследствии книгу “Балановский могильник”. В 1937 г. О.Н. Бадеру по совокупности работ была присвоена ученая степень кандидата исторических наук.

Необходимо отметить, что Бадер стремился сохранить в работе с археологическими источниками верность методам анучинской палеоэтнологической школы . Но, поскольку “марксистская” критика самой школы и в особенности Б.С. Жукова (Равдоникас, 1930. С. 76-78) прямо или косвенно распространялась и на его учеников, в трудах О.Н. Бадера термины “палеоэтнология”, “палеоэтнологический” заменяются на иные — “археология”, “археологический”, хотя последние не были в чести в начале 1930-х. В то же время Бадер старается не злоупотреблять определениями “доклассовое” и “родовое общество”, но в качестве дани “социологам” ГАИМК термин “культура” иногда используется им как условный, рабочий (Бадер, 1937. С. 27).

О.Н. Бадер — в отличие от ряда ленинградских коллег, а также своих сокурсников А.В. Арциховского, С.В. Киселева, А.П. Смирнова и А.Я. Брюсова — был далек от теоретических “баталий” тех лет. Вероятно, благодаря этому дискуссии и проработки 1930-х годов миновали его стороной. Бадера гораздо в большей степени привлекали практическая работа с источниками и их публикация. Характерно, что в известном ГАИМКовском сборнике “Из истории родового общества на территории СССР” — сборнике явно очеркового характера — статьи О.Н. Бадера и М.В. Воеводского (1935), а также А.В. Збруевой (1935) составляют раздел “Материалы”.

В 1930-е годы Бадер — один из наиболее активных полевых исследователей в СССР. Свою роль сыграли не только его одержимость, но и существенно выросшие на волне индустриализации ассигнования на раскопки археологических памятников, особенно в районах новостроек (Формозов, 1995. С. 65). Стремясь сохранить основные направления работ АКЭ, он организовал многолетние Окскую и Чувашскую экспедиции Института антропологии, а также продолжил начатые еще Жуковым обследование и раскопки стоянок палеолита и мезолита в Горном Крыму. В 1932—1937 гг. О.Н. Бадер возглавлял одну из крупнейших новостроечных экспедиций тех лет — Московско-Волжскую, а также руководил работами 4-го отряда Верхневолжской экспедиции ГАИМК. Данные работы не принесли заметного пополнения фонда источников по ЭРМ, которым он располагал на рубеже 1920-1930-х годов. Не привели они и к коренному пересмотру ранее обнародованных представлений об окской бронзе. Причиной тому, судя по всему, его огромная занятость, существенное расширение хронологического и тематического диапазона научных интересов и, вероятно, надежда на то, что проблематика ЭРМ Поочья станет делом его учеников А.В. Давидовича и Ю.М. Медведева. Именно на них Бадер возложил продолжение разведочных поисков в Окском бассейне, которые, как он оценивал впоследствии, “обогатили науку обильным и разнообразным материалом эпохи бронзы и других эпох” (Бадер, 1970. С. 11). Давидович и Медведев были его ближайшими помощниками при раскопках Подборновского поселения на Оке (1937, 1939 гт.) и Балановского могильника в Чувашии (1934, 1936, 1937 гг.) — наиболее значимых среди исследованных памятников ЭРМ тех лет.

В списке печатных работ О.Н. Бадера 1930-х годов основную массу составляют информационные заметки и публикации (Зарецкая, 1975). Однако среди них выделяются две статьи (Бадер, 1937; 1939), в которых обсуждается вопрос о хозяйственной основе населения фатьяновской культуры. Вероятнее всего, они являются откликом на социальный “заказ” тех лет, когда изучение социально-экономической проблематики было признано важнейшим направлением исторических исследований (Формозов, 1995. С. 59). В этих статьях Бадер пришел к выводу о ведущей роли животноводства у населения фатьяновской и поздняковской культур. Опираясь на палеозоологические исследования, это заключение было вполне обоснованным. Другой вывод — о вероятном знакомстве фатьяновцев с подсечно-огневым земледелием и о земледельческом характере носителей поздняковской культуры — основывался на косвенных данных и в дальнейшем не получил подтверждения в специальных палеоботанических исследованиях. В этих же работах фатьяновская культура рассматривается как местная по происхождению, а поздняковская — как пришлая, появление которой на Оке связано с наступлением ксеротермического периода.

Годы войны стали тяжелым испытанием в судьбе О.Н. Бадера. Отто Николаевичу пришлось испить долю, которая, казалось бы, миновала в 1929 г., — пройти лагерным путем своего учителя Б.С. Жукова. Ополчение, тюрьма во Владимире (Формозов, 1998. С. 203), лагерь в Магнитогорске и Свердловске, спецотряд-“шарашка” под Нижним Тагилом (Макаров, 2001. С. 12, 13), а после войны невозможность в течение десяти лет вернуться в Москву сломали не только привычный жизненный уклад, но и сложившуюся научную и педагогическую карьеру. Однако жизнестойкость и неудержимое стремление к археологической деятельности помогли О.Н. не только выжить, но и вновь обрести любимое дело.

После окончания войны и недолгой работы в краеведческом музее Нижнего Тагила О.Н. Бадер в 1946 г. был приглашен на должность доцента в Пермский университет (ПТУ) для чтения курсов лекций по археологии, истории первобытного общества и этнографии. Начинается отсчет пермского периода его биографии. Однако прежде следует вспомнить о том, что волею судеб Бадер оказался оторванным от хода археологических исследований на Оке. За 17 полевых сезонов (1924—1940 гг.) здесь был создан огромный задел источников, включая жуковское и куфтинское наследие. Война лишила Отто Николаевича университетской кафедры и учеников. В Перми все пришлось начинать сначала.

В Москву, в Институт истории материальной культуры, О.Н. Бадер вернется только в 1955 г. Это событие внесет коррективы в его научные занятия и планы. В частности, будут возобновлены надолго прерванные полевые исследования в Волго-Окском междуречье: он начнет многолетние раскопки палеолитической стоянки Сунгирь, которые принесут ему мировую известность. Однако вплоть до начала 1960-х годов полевые изыскания на Каме и пермская проблематика останутся ведущими в его деятельности. Именно поэтому пермский период в творческой биографии ученого не ограничивается только десятилетней работой в ПГУ. Правомернее завершить его 1963-1964 гг., когда Бадер создал целостную концепцию древней истории обширнейшего региона Европы (Бадер, 19636). К этому времени вышли и его основные монографические труды (Бадер, 1961а; 1964).

Возвращаясь в год 1946, необходимо отметить, что Прикамье в археологическом отношении отнюдь не было “белым пятном”. В 1932-1937 гг. здесь были проведены новостроечные работы Камской экспедиции ГАИМК-ИИМК под общим руководством А.В. Шмидта и Н.А. Прокошева и при активном участии А.В. Збруевой и М.В. Талицкого. После войны строительство Камской ГЭС возобновилось и угроза затопления и подтопления огромного количества археологических памятников разных эпох стала реальной. О.Н. Бадер отчетливо понимал, что проведение значительных по масштабу работ в зоне затопления Камской ГЭС невозможно без организации многолетней экспедиции; осознавал он и то, что для ее организации мало только одной личной инициативы. Сделать ее коллективной, включив всех археологов, имеющих отношение к археологическому изучению Волго-Уралья, было призвано 1-е Уральское археологическое совещание в Перми (апрель 1947 г.), которое способствовало организации Камской археологической экспедиции (КАЭ). Это решение нашло поддержку и в ИИМКе, поскольку вновь создаваемая экспедиция объявлялась воспреемницей предвоенной экспедиции ГАИМК-ИИМК (Бадер, 1953. С. 5).

Летом 1947 г. КАЭ начинает широкие многолетние работы. Бадеру в сжатые сроки удалось решить две главные организационные проблемы — финансовую и кадровую. Основную роль в преодолении последней сыграло утверждение при ПГУ специализации по археологии и максимальное привлечение к работам экспедиции молодежи. Ее ядром стал студенческий научный кружок по археологии Урала, который обеспечил КАЭ квалифицированными кадрами. Параллельно с разведками и раскопками в зоне затопления Камской ГЭС организуются и поисковые работы в Среднем Прикамье, где намечалось сооружение Боткинской ГЭС. Основные раскопки здесь будут осуществлены в 1959-1960 гг. Наиболее обширные материалы, полученные в ходе исследований Камской и Боткинской экспедиций, связаны как раз с ЭРМ. По сути в 1950-1960-е годы в Прикамье произошел прорыв в накоплении полноценных археологических источников. Но еще более важным являлось то, что большинство новых материалов были оперативно изданы в трудах Камской и Боткинской экспедиций и в монографиях О.Н. Бадера.

К числу важнейших полевых достижений тех лет относятся раскопки Усть-Гайвенского и Турбинского 1 могильников — памятников сейминско-турбинского (СТ) типа и более 80 поселений, которые в настоящее время принято рассматривать в рамках энеолитических новоильинской, борской и гаринской культур и позднебронзовой ерзовской. Кроме того, на Вятке и Средней Каме были выявлены памятники балановско-фатьяновского круга. Именно эти материалы стали основой представлений Бадера об ЭРМ Прикамья и в целом лесной полосы Восточной Европы.

Суть концепции О.Н. Бадера (1961а; 1964) заключается в признании связи могильников Турбинских 1,2, Усть-Гайвенского и предполагаемого на Подгремячинской горе с основной группой синхронных прикамских поселений, составляющих вместе с могильниками единую турбинскую культуру с двумя локальными вариантами (усть-чусовской и осинский) и двумя хронологическими этапами (гаринский и борский; ольховский и частинский для осинского варианта) в рамках ХVIII-ХII вв. до н.э. В ХII в. до н.э. начинается финальный — ерзовский этап ЭРМ. В Среднем Прикамье им выделена, кроме того, новоильинская, или гагарская, группа поселений. Бадер предполагал, что приход этого населения в середине II тыс. до н.э. из бассейна Вятки и Среднего Поволжья обогатил турбинские племена уменьем плавить медистые песчаники и определил переход от гаринского этапа к борскому.

В основных чертах концепция сложилась уже в первые годы работ КАЭ (Бадер, 1953). Последующие изменения касались лишь хронологического соотношения могильников и поселений. Поначалу Бадер считал, что Турбино соответствует поселениям гаринского типа, а Усть-Гайва относится к концу гаринского времени или скорее всего к борскому. В последнем случае основанием для синхронизации послужило сходство формы медной чаши из Усть-Гайвы с глиняными сосудами борского этапа (Бадер, 1953. С. 49). После раскопок Турбина все могильники этого типа были отнесены к гаринскому этапу (Бадер, 1961а; 1964).

Другим важным звеном данной концепции являлось включение турбинской культуры в приуральскую или СТ-область. На ее западном фланге О.Н. Бадер помещал сейминскую культуру. Могильники ее раннего этапа ⁷ связывались с поздневолосовскими поселениями, а позднего ⁸ — с позднебалахнинскими или болынекозинскими. Волосовский этап сейминской культуры синхронизировался соответственно с гаринским этапом турбинской, а позднебалахнинский — с борским (Бадер, 1953. С. 57). Культуры СТ-области рассматривались как приуральские в своих истоках. Ключевая роль в процессах культурогенеза ЭРМ отводилась волосовской культуре, срединной в этой области и имевшей генетические связи с турбинской на востоке и с поселениями болыпекозинского типа на западе. Появление волосовских древностей на Оке, турбинских — на севере и северо-западе вплоть до Карелии Бадер связывал с миграцией древних финно-угров из районов Среднего Поволжья и Прикамья. Ассимиляция чуждого населения с ямочногребенчатой керамикой привела, по его мнению, к образованию однородной культурной среды от Оки до Урала, которая “обеспечила легкость распространения в ней и металлических уральских изделий, достигавших без переливки Нижней Оки и Галичского озера и бытовавших там во множестве” (Бадер, 1953. С. 57).

Эти представления, впервые с полнотой сформулированные в начале 1950-х годов, по сути не претерпели существенных изменений при подведении итогов работ Камской и Боткинской экспедиций. Пожалуй, лишь раскопки Самусьского IV поселения на р. Томь с большим количеством литейных форм кельтов турбинских типов послужили основанием гипотезы о существовании не одного, зауральского, а нескольких центров СТ-металлургии в урало-самусьской историко-культурной области, которые снабжали своими изделиями население к востоку и к западу от Урала (Бадер, 1964. С. 172, 173).

В 1960-1970-е годы гипотеза о принадлежности СТ-некрополей местному прикамскому и окскому населению, чья материальная культура известна по поселениям гаринско-борского и большекозинского типов, вызвала решительную критику со стороны В.П. Шилова, В.А. Сафронова и Е.Н. Черных, отказавшихся от культурной идентификации указанных памятников (Черных, Кузьминых, 1989. С. 8). Однако это не поколебало уверенности О.Н. Бадера в собственной правоте. В 1975-1976 гг. он раскопал новый — Решенский — могильник на Оке, который, как и Сейму, отнес к культуре большекозинских племен. Бадер по-прежнему полагал, что “на пространстве между Решенским и Ростовкинским могильниками нельзя предполагать распространение единой культуры, а следует искать целый ряд локальных культур, родственных по происхождению или историческим судьбам; их родственность объясняла распространение сейминско-турбинских бронз на всем этом пространстве” (Бадер, 1976. С. 45). К числу данных локальных культур были отнесены поселения самусьской культуры в Западной Сибири, гаринского типа — на Каме, галовского — в Северном Приуралье ⁹, большекозинского — на Нижней Оке. Сама мысль о том, что СГ-могильники на Каме и Оке не образуют культурного единства с поселениями гаринско-борского и большекозинского типов ¹⁰, казалась О.Н. Бадеру неправдоподобной. В силу этого иные культурологические модели развития турбинской и сейминской культур им попросту не воспринимались.

Эти представления нашли отражение и в статье “Культуры бронзовой эпохи в Центральной России” (Bahder, 1957), предназначавшейся для сборника в честь 70-летия А. Еуропеуса ¹¹, который внес заметный вклад в изучение культур боевых топоров Восточной Европы. В каком-то смысле бадеровская статья явилась продолжением такой же итоговой статьи конца 1920-х годов (Bahder, 1929). Спустя почти 30 лет в концепцию ЭРМ лесной полосы Восточной Европы были внесены два важнейших изменения, а именно: о восточных истоках волосовской культуры на Оке и о принадлежности Сейминского и Турбинского могильников к местным камским и окским культурам, известным по поселениям большекозинского и гаринско-борского типов. Бадер затронул, кроме того, проблему соотношения культур бронзового века — фатьяновской и балановской, срубной и поздняковской. Сейминско-турбинская культурная область, генетически связанная с волго-камской неолитической культурой, а через нее с уральским мезолитом, рассматривалась им как территория расселения древних финно-угров.

Объединение памятников волосовского, гаринского, галовского и близкого к ним круга в рамках культурно-исторической области оказалось весьма плодотворной идеей, которая получила поддержку в трудах П.Н. Третьякова, А.Х. Халикова, В.В. Никитина и др. Иное дело — камские истоки этих культурных образований, на чем настаивал Бадер. В настоящее время для волосовской культуры Среднего Поволжья и Волго-Окского междуречья установлено (Никитин, 1996), что решающая роль в ее сложении принадлежала культуре ямочно-гребенчатой керамики, а не волго-камской неолитической. Но наиболее проблемной в бадеровской концепции ЭРМ представляется культурологическая модель СТ-области, которая объединила чужеродные в этнокультурном отношении Сейму и Турбин о с гаринско-борскими и большекозинскими поселениями.

В 1950-1960-е годы. О.Н. Бадер продолжил разработку проблем, связанных с Балановским могильником. Сама балановская проблема была поставлена еще в конце 1940-х годов. (Бадер, 1950). Тогда он впервые пришел к заключению о необходимости выделения особой культуры в свите родственных европейских культур боевых топоров и поддержал вывод Т.А. Трофимовой о переселении балановцев на Среднюю Волгу из Закавказья. Курганные могильники типа Атликасы рассматривались как переходные от балановских к абашевским. Спустя 12 лет Бадер (19616) отказался от кавказской гипотезы происхождения балановцев в пользу северопричерноморской. За эти годы балановские древности перестали быть культурой нескольких могильников Среднего Поволжья. Событием в археологии бронзового века региона стало исследование пласта стратифицированных поселенческих памятников (Ош-пандо, Васильсурское, Кубашевское и др.). Балановская культура обрела “плоть” — надежную источниковую базу, что в итоге позволило О.Н. Бадеру, П.Д. Степанову, А.Х. Халикову и П.М. Кожину совершить в 1960-е годы настоящий прорыв в ее изучении.

При всем интересе Бадера в 1960-1980-е годы к самым разнообразным проблемам ЭРМ — достаточно вспомнить его обращение к фатьяновским могильникам и металлическим изделиям этой культуры (Зарецкая, 1975. № 234, 256, 271, 343), позднебронзовым культурам “текстильной” керамики (Зарецкая, 1975. № 275) и поздняковской (Бадер, Попова, 1987), навеянное еще довоенными работами в Окском бассейне; критику хали- ковской концепции древней истории Среднего Поволжья, в особенности приказанской культуры (Оборин, 1967. С. 220, 221); выступления на Уральских археологических совещаниях (в последний раз в Нижнем Тагиле в 1977 г.); руководство Нижнекамской экспедицией и многое-многое другое — наиболее важными для него являлись три проекта. Первый — публикация материалов Балановского могильника и балановской культуры в целом — был успешно реализован (Бадер, 1963а; Бадер, Халиков, 1976; 1987). Второй — вынашиваемый еще с 1920-х годов проект по созданию труда о бронзовом веке лесной полосы Восточной Европы, задуманный как продолжение монографических исследований В.А. Городцова и А.М. Тальгрена, — в целостном виде осуществить не удалось. Своего рода проспектом этой монографии являются статья, опубликованная в Финляндии (Bahder, 1957), и первая часть книги “Бассейн Оки в эпоху бронзы” (Бадер, 1970. С. 3-78), в которых дан краткий очерк культур ЭРМ Волго-Окского междуречья. Первоначальный план публикаций окских древностей по прошествии десятилетий оказался неподъемным: в полном виде удалось издать лишь материалы Сейминского могильника.
Третий проект связан с подготовкой тома “Эпоха бронзы лесной полосы СССР” в серии “Археология СССР”. Будучи его ответственным редактором и составителем, О.Н. Бадер наметил структуру тома и авторский коллектив. Задача была не из легких. В частности, он столкнулся с дилеммой: как быть с главой о позднем бронзовом веке Волго-Камья. Как ученый Бадер склонялся к тому, чтобы дополнить халиковскую главу о приказанской культуре текстами В.П. Денисова и И.Б. Васильева о культурах ерзовской и курмантау, но как редактор он справедливо ограничился главой А.Х. Халикова. Кроме огромной редакторской нагрузки Бадер “взвалил” на себя написание разделов об энеолите всей лесной полосы Восточной Европы, памятниках СТ-типа и окружающих культурах, а также балановской, поздняковской и культуре “текстильной” керамики. После его кончины том заканчивали Д.А. Крайнов и М.Ф. Косарев, которые в основе своей сохранили бадеровскую структуру монографии и довели ее до издания. К сожалению, Отто Николаевич успел написать малую часть из того, что задумал. Тексты о балановской и поздняковской культурах являются его завершающими трудами по ЭРМ (Бадер, Халиков, 1987; Бадер, Попова, 1987), а сам этот том — последним, вышедшим под редакцией О.Н. Бадера.

Подводя итог, важно и поучительно вспомнить о некоторых чертах творческого метода О.Н. Бадера. Они были вполне традиционными в течение всей его долгой научной и полевой деятельности, но при этом следует помнить, что сами эти традиции берут начало в анучинской палеоэтнологической школе. Ее лидер Б.С. Жуков, в школе которого Бадер сформировался как археолог-профессионал, был одним из пионеров использования комплексных междисциплинарных исследований в отечественной археологии, стремясь привнести в нее точность естественных наук. Отто Николаевич во многом преумножил подходы и методы полевой практики, выработанные в АКЭ. Особенно ярко это проявилось в годы работ в зоне камских новостроек.

О.Н. Бадер принадлежит в отечественной археологии к когорте “последних из могикан” с присущей для них поистине бескрайней хронологической и тематической “всеядностью”. Безусловно, сказывалось и то, что он “работал в романтический период развития науки, во время ярких археологических открытий и бурного накопления археологического материала” (Бадер Н., 2000. С. 47). Бадер как в юности, так и в зрелые годы оставался одержимым полевым исследователем. В этой “всеядности” и одержимости заключаются как плюсы, так и минусы его творческого наследия. Он раскопал за свою жизнь десятки, если не сотни памятников. Заметную часть из них он успел ввести в научный оборот, какую-то часть, не связанную непосредственно с его научными интересами, передал для исследования своим ученикам и коллегам, но весьма значимая часть полевых материалов, особенно окских, так и осталась неопубликованной.

О.Н. Бадер — автор книг о таких всемирно известных памятниках, как Каповая пещера, стоянка Сунгирь, Сейминский могильник и др., являющихся настольными уже не для одного поколения исследователей. В то же время монографии о Турбинском и Балановском могильниках — ключевых памятниках бронзового века Восточной Европы при наличии дневникового описания не дают представления о самих погребальных комплексах. Их новая полноценная публикация является одной из насущных задач волго-уральской археологии.

О.Н. Бадер по праву признается основателем пермской школы археологов, но вправе ли мы рассматривать ее как научную школу (Мельникова, 2000. С. 25). В волго-уральской археологии сложился и функционирует ряд научных школ с ясно обозначенными исследовательскими программами, нормами научной этики и коллективами, работающими в рамках этих программ и этических норм. Некоторые из них (школы А.П. Смирнова, киевская В.Ф. Генинга) — уже “на излете”, другие — даже с уходом лидеров (школы А.Х. Халикова, уральская В.Ф. Генинга, Г.А. Федорова-Давыдова) продолжают намеченные ими исследовательские программы.

Развитие пермской школы археологов протекало несколько иначе. Бадер как талантливый педагог сумел сплотить вокруг себя дееспособный коллектив студенческой молодежи, ориентированный на решение прежде всего масштабных новостроечных задач, но не выполнение научной исследовательской программы. В 1940-1960-е годы Бадер непосредственно сам разрабатывал значимые научные программы в области каменного века и ЭРМ. Но при этом большинство его пермских, а затем и московских учеников имели к ним весьма косвенное отношение, хотя, казалось бы, камские древности каменного, медного и бронзового веков являлись прекрасным полигоном для реализации коллективных исследовательских программ. С завершением крупных хоздоговорных проектов на рубеже 1950-1960-х годов большинство бадеровских студентов Пермского и Московского университетов “разлетелись” в поисках собственного дела. Ближайший кадровый резерв в Перми (В.А. Оборин, А.Д. Вечтомов и Ю.А. Поляков), за исключением В.П. Денисова — был изначально ориентирован на разработку проблем, выходящих за пределы непосредственных научных интересов О.Н. Бадера. Денисов единственный, имея в те годы собственные обширные материалы по неолиту и бронзовому веку, успешно продолжил бадеровскую исследовательскую программу. В целом же с утратой лидера археология в Перми долгие годы пребывала в стагнации. Положение выправилось только тогда, когда выросло новое поколение археологов — поколение бадеровских “внуков” (А.М. Белавин, А.Ф. Мельничук, С.Н. Коренюк и др.), приступившее к реализации собственных исследовательских программ.

Отто Николаевич Бадер — фигура во многом знаковая в отечественной археологии XX в. Безусловно, он принадлежит к числу ее выдающихся представителей. В его личной судьбе и творческом пути переплелись все перипетии развития советской археологии 1920-1970-х годов с ее положительными и отрицательными чертами. Вклад О.Н. Бадера в развитие археологии каменного, медного и бронзового веков Восточной Европы поистине огромен. Многое из того, что он не успел довершить, реализуется ныне его учениками. Однако не менее важно не только влияние идей, но и обаяние личности О.Н. Бадера, которое живет в памяти его учеников, учеников его учеников и последующих поколений российских археологов.

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ

Бадер Н.О. Бадер Отто Николаевич (1903-1979) // Институт археологии: история и современность. М., 2000.
Бадер О.Н. Лихачевский могильник // СА. 1937. Т. П. Бадер О.Н. К истории первобытного хозяйства на Оке и в Верхнем Поволжье в эпоху металла // ВДИ. 1939. № 3.
Бадер О.Н. К вопросу о балановской культуре // СЭ. 1950. № 1.
Бадер О.Н. Очерк шестилетних работ Камской археологической экспедиции (1947-1952) // УЗ ПТУ. 1953. Т. IX Вып. 3.
Бадер О.Н. Поселения турбинского типа в Среднем Прикамье // МИА. 1961а. № 99.
Бадер О.Н. Балановская культура // СА. 19616. № 4. Бадер О.Н. Балановский могильник. М., 1963а.
Бадер О.Н. Древнейшая история Прикамья. М., 19636. Бадер О.Н. Древнейшие металлурги Приуралья. М., 1964.
Бадер О.Н. Памяти Бориса Сергеевича Жукова // С А. 1968. № 4.
Бадер О.Н. Бассейн Оки в эпоху бронзы. М., 1970. Бадер О.Н. Новый могильник сейминского типа на Оке и вопрос о связи могильников с поселениями // Проблемы археологии Поволжья и Приуралья (неолит и бронзовый век). Куйбышев, 1976.
Бадер О.Н., Воеводский М.В. Стоянки Балахнинской низины//ИГАИМК. 1935. Вып. 106.
Бадер О.Н., Халиков А.Х. Памятники балановской культуры // САИ. 1976. Вып. В1-25.
Бадер О.Н., Попова Т.Б. Поздняковская культура // Эпоха бронзы лесной полосы СССР. Сер. Археология СССР. М., 1987.
Бадер О.Н., Халиков АХ. Балановская культур // Эпоха бронзы лесной полосы СССР. Сер. Археология СССР. М„ 1987.
Жуков Б.С. Теория хронологических и территориальных модификаций некоторых неолитических культур Восточной Европы по данным изучения керамики // Этнография. 1929. № 1.
[Зарецкая И.М.] Список печатных работ О.Н. Бадера // Памятники древнейшей истории Евразии. М., 1975.
Збруева А.В. Пижемское городище //ИГАИМК. 1935. Вып. 106.
Крайнов ДЛ. К 70-летию Отто Николаевича Бадера // Памятники древнейшей истории Евразии. М., 1975.
Макаров ЛД. Вклад Отто Николаевича Бадера в исследование славяно-русских древностей Камско- Уральского региона // Пермский регион: история, современность, перспективы. Березники, 2001.
Материалы к доистории Центрально-Промышленной области: 1-е совещание палеоэтнологов ЦПО / Ред. Б.С. Жуков, О.Н. Бадер. М., 1927.
Мельникова О.М. Роль социальных факторов в формировании научных школ в археологии // Российская археология: достижения XX и перспективы XXI вв. Ижевск, 2000.
Никитин В.В. Каменный век Марийского края // ТМАЭ. Йошкар-Ола, 1996. Т. IV.
Оборин В Л. Обсуждение докладов и сообщений по проблеме происхождения ананьинской культурной области и ее локальных вариантов // УЗ ПГУ, Пермь, 1967. № 148.
Платонова Н.И. Панорама отечественной археологии на “великом переломе” (по страницам книги В.И. Равдоникаса “За марксистскую историю материальной культуры”) // АВ. 2002. № 9.
Равдоникас В.И. За марксистскую историю материальной культуры // ИГ АИМК. 1930. Т. УП. Вып. 3-4.
Формозов АЛ. Русские археологи до и после революции. М., 1995.
Формозов АЛ. Русские археологи и политические репрессии 1920-1940-х гг. // РА. 1998. № 3.
Черных Е.Н., Кузьминых С.В. Древняя металлургия Северной Евразии (сейминско-турбинский феномен). М„ 1989.
Аате Аугараа: Tutkija Opettaja Kansalainen 1980-luvun nakokulmia. Helsinki, 1989.
Bahder Otto. Zur Erforschung der neolitischen Wohnplatze im Okatale // ESA. Helsinki, 1929. T. IV.
Bahder O. Kulturen der Bronzezeit in Zentralrussland I I SMYA. Helsinki, 1957. T. 59:1.
Joukov В. Les modifications chronologiques et locales de la ceramique de certaines cultures de la pierre et du metal en Europe du Nord-Est // ESA. Helsinki, 1929. T. IV.