Окладников А.П. Каменные рыбы

(К изучению памятников неолитическою искусства Восточной Сибири)

На протяжении ряда последних лет Иркутский краевой музей и Восточно-сибирское краеведческое общество (6. ВСОРГО) вели систематические исследования древней дорусской истории Восточносибирского края, в частности не прерывались работы и по изучению вещественных памятников неолитического периода. 1
А. П. Карнаухов. Новые исследования по истории материальной культуры в Восточной Сибири. Сообщения ГАНМК, 1932.
А. П. Окладников. Изучение древней истории в Восточносибирском крае. Советское краеведение, 1935, № 1.[/ref]

Памятники «неолита Прибайкалья», центральной и лучше изученной в археологическом отношении части Восточносибирского края, своим богатством и очевидным разнообразием находок издавна привлекали внимание исследователей, но отсутствие планомерных раскопок (кроме произведенных Б. Э. Петри на стоянке Улан-Хада и Витковским в устье p. Китоя) еще в дореволюционное время, преобладание случайных подъемных материалов в музейных коллекциях, неизученность территории края и его отдельных районов в целом методами сплошного обследования, обусловили значительное отставание изучения «неолита» Восточной Сибири — Прибайкалья от исследований, напр., «раннеметаллических культур» в соседнем Минусинском районе. 2

Д. Н. Анучин, в специальной, хорошо известной, статье «О некоторых своеобразных каменных изделиях из Сибири», упоминает, кроме этих двух, еще три «каменных рыбы». Одна, превосходившая по размерам две первых, отмеченных выше, «но худшей отделки» по сравнению с ними, была передана Историческому московскому музею горным инженером Лопатиным, другая происходила из Барабинской степи и была доставлена Обществу любителей естествознания, антропологии и этнографии. Третья каменная рыба была доставлена гр. Уварову через А. Ф. Бычкова для Исторического музея членом ВСОРГО Н. Н. Агапитовым. Все эти каменные рыбы происходили из Сибири, причем в пределах Восточной Сибири должны были быть найдены экземпляры, доставленные Лопатиным, Агапитовым, Географическим обществом, ВСОРГО, и только одна происходила из Барабинской степи, т. е. из Западной Сибири.
По описанию Д. Н. Анучина «рыба», доставленная Лопатиным, была наиболее крупной. В длину она достигала 36.6 см, сделана была из слюдистого сланца («глинистый сланец со слюдой»), представляя собой «удлиненное, сжатое с боков, округленное тело, одинаково суживающееся к обоим концам», она имела в середине верхнего края небольшой округленный выступ со сквозным в нем отверстием, и подобные же два выступа с отверстиями имеются на нижнем конце, расположение симметрично в одинаковом расстоянии от переднего и заднего концов.

Эти «выступы» несомненно изображают короткие толстые плавники, а отверстия служили для подвешивания и прикрепления каких-то принадлежностей к туловищу «рыбы» у самых плавников. «Поперечные зарубки», направленные слегка вкось от суженных концов рыбы, несомненно изображают «рот и жабры», «глаза» показаны неглубокими ямочками.

Д. Н. Анучин полагал, что вытянутая форма изделия, наличие «плавников» показывают сходство с рыбой, но констатировал потом, «что сходство в данном случае поверхностное, и нельзя даже отличить переднего конца от заднего, — головы от хвоста. Оба конца совершенно симметричны, и весь предмет может скорее считаться символом, чем изображением рыбы, а тем более определенной породы «рыбы». Позднейшие находки «Янусо-видных изображений» не оставляют сомнения в том, что перед нами действительно не реальное, а фантастическое или символическое изображение рыбы, — двухголовой рыбы с головами, направленными в противоположные стороны и схематически трактованными.

Барабинская каменная рыба изготовлена из белого песчаника, длиной в 25 см, слегка изогнута. Спинной короткий плавник сильно оттянут и просверлен сквозным отверстием. Такие же ушки — отверстия имеются по бокам головы у жабр и на хвосте. Рыба трактована схематически, хотя можно допустить, что имелось в виду изобразить и определенную рыбу, а именно налима. Довольно метко схвачены черты широкой и уплощенной, почти треугольной сверху морды налима, верно передан мясистый уплощенный хвост, ребристая грань которого с брюшка и со спины обозначает типичные длинные налимьи плавники. Стилистически барабинская рыба входит в группу изображений налима, хорошо выраженную многими находками из Прибайкалья.

«Каменные рыбы» Географического общества сделаны из жировика. Обе длиной около 23 см, с округленным телом, уплощенной и широкой головой. Одно изображение имеет 4 отверстия, два боковых — у головы, одно на спине, четвертое внизу, почти между двумя боковыми. С большим мастерством схвачена «первобытным» художником общая масса тела неуклюжей рыбы с массивным выпуклым брюхом, резко отделенным от уплощенного хвоста, и с широкой мордой. Перед нами — явный «налим» (табл. I).

Второе изображение также реалистически передает формы налима, с несколько более подчеркнутыми деталями в ущерб общей композиции. У него резко выделены хвостовые продольные плавники, покрытые насечками-зазубринами. Отмечены ямками глаза, посаженные сверху по сторонам морды. Отверстий тоже 4, четвертое на конце хвоста (обломано).

Агапитовский экземпляр из песчаника «грязножелтоватого цвета», длиной 18 см с 4 отверстиями — двумя на нижней стороне, одним спинным и одним хвостовым. Морда рыбы на конце поперечно срезана, слабо выражена попытка оформления жабер и рта, преувеличенно четко моделирован хвост с зубчатыми длинными плавниками, на спине и с нижней стороны. Это изображение несет отпечаток значительной стилизации, но и в нем тоже отчетливо виден «налим».

Таким образом, в описанной Анучиным группе «рыб», четыре изображали налима, а пятая фантастическую, явно нереальную, двухголовую рыбу.

В 1889 г. Н. И. Витковский подробно изложил сведения, собранные им в Иркутске об условиях находки десяти каменных изображений рыб в расщелине юрского песчаника, в каменоломнях на «Верхоленской Горе». 3 Некоторые из «рыб» достигали в длину 12 верш. Все они, за исключением двух, были разбиты, и лишь одна или две попали в Московский исторический музей. Эта находка имела место «лет 15 тому назад», т. с. около 1875 года.

Таблица I

Таблица I

В 1886 г. Н. И. Витковский получил сведения о находке каменной рыбы там же на правом берегу Ангары, значительно ниже по течению, в каменоломнях А. И. Хороших. Это было изделие из талькового сланца 247 мм длины, при 61 мм толщины и 18 мм наибольшей толщины. Оба конца рыбы были оформлены в виде отдельной рыбьей головы, причем одна была в верхней части повреждена; «на нижней стороне каждой у голов находилось по 8 поперечных бороздок», напоминающих бороздки на сходном экземпляре янусовидной рыбы из коллекции Лопатина. Жаберные щели и рот обозначались бороздками, на спине имелось два сквозных отверстия, одно — в центре, другое — несколько ближе к одной из голов. Два отверстия располагались на нижней поверхности рыбы — по концам, у места соединения голов с туловищем. Изделие было отшлифовано, отчасти сохранились следы оббивки. Витковский предпринял и раскопки для выяснения условия залегания «рыбы», но смог только констатировать более точно местонахождение вещи — «в 200 саж. от берега реки в каменоломнях Хороших», где на горизонтальном выступе юрского песчаника под покровом растительного слоя около 5 верш, рабочие нашли эту каменную «рыбу».

В 1904 г. М. П. Овчинников отмечал, что им найдено из общего количества каменных рыб, хранившихся в Иркутском музее, шести штук — пять. Четыре он лично обнаружил в 1901 г. в Глазковском предместье и лёссе, одну «рыбу» — в 1902 г. (место не указано), шестой экземпляр доставил А. М. Станиловский с берега Байкала. «В трех экземплярах ясно выражены признаки широколобки, в четвертом — хайрюза и в пятом — налима, в шестом, доставленном г. Станиловским, — осетра. Все эти экземпляры имеют несколько сквозных отверстий на спине и около плавников, на брюхе, четыре из них были найдены при костяках, а остальные два отдельно». 4 Позже Овчинников писал, что в «Глазковских могильниках» им найдены каменные изображения рыб «вместе с нефритовыми топорами и другими изделиями, относящимися к концу неолитического периода», 7 экземпляров могли быть причислены к изображениям широколобки (Cottus). В 1902 г. «снова» им было найдено каменное изображение рыбы, на этот раз — осетра. «Все находки были переданы мной в музей ВСОРГО. Самые лучшие из них экземпляры кем-то похищены и теперь хранятся только пять». 5 Расхождения между первым сообщением о 5 рыбах (3 широколобки, хайрюз и налим) и последним — о 7 широколобках и одном осетре (в первом — осетра нашел Станиловский) следует отнести во втором случае (1912 г.) за счет ослабления памяти и дряхлости М. П. Овчинникова, писавшего заметку для «Сибирского архива» в 1912 г. — спустя десять лет после находок. Вместе с тем приходится усомниться и в точности даты «поздний неолит» и в связи каменных рыб с нефритовыми топорами и предметами поздненеолитического погребального инвентаря, но бесспорно наличие, по крайней мере, четырех изображений рыб при костяках с неолитическим, по словам Овчинникова, инвентарем, точные данные о которых до нас, однако, не дошли.

Позднее в Иркутский музей поступили другие изображения рыб из камня. Так, под № 5254 археологического отдела значится изображение рыбы, по очертаниям близкой к осетру, сплошь покрытой, повидимому, толстой корой известкового натека. В записи обозначено: «Берег Байкала в прибрежной гальке, сын Иннокентия Зоболоцкого (нашел). Регистрировано в 1919 г.»

В 1924 г. была зарегистрирована каменная рыба под № 1776 I, доставленная А. М. Станиловским, т. е. несомненно до 1905 г., с озера Котокель, с пашни крестьянина д. Исток К. О. Калашникова, на задворках села «на пригорке». Это типичное изделие из группы реалистических изображений налимов. Материал — черный сланец. Голова уплощена и очень широкая, хвост, как обычно, сужен, рельефно обозначены жаберные крышки, спинные и брюшные продольные плавники у хвоста, глаза изображены ямочками. По бокам у жабер 2 отверстия и одно — на спине, где начинается хвостовой плавник. Конец хвоста отломан. Изделие превосходно отшлифовано — до блеска. Длина рыбы — 18 см.

В Иркутском музее есть также обломки каменных рыб из мрамора и другого материала из разных районов края, в частности — с Лены, доставленные В. В. Поповым из окрестностей г. Киренска. Среди других ленских находок большой интерес представляет сильно стилизованное изображение каменной налимообразной рыбы, приготовленное, повидимому, »3 плотного мелкозернистого известняка беловатого цвета, доставленное в Иркутск из б. «Верхоленского музея» и очевидно приобретенное 6. владельцем этого собрания на верхней Лене, около Верхоленска.

Изделие из Верхоленска, на первый взгляд, не имеет ничего схожего с какой-либо конкретной породой рыб: оно скорее может быть принято за «орудие неизвестного назначения» традиционных описаний наших музейных коллекций по археологии. Единственное, что прямо связывает его с каменными рыбами — наличие в спинке свозного отверстия для подвешивания и такого же отверстия в хвосте, двух отверстий — по сторонам головы и жабер. Никаких внешних отличительных признаков рыбы, в виде обычных насечек — чешуи, плавников, жаберных щелей и т. п. не имеется. Тем не менее, очевидна прямая, но не «типологическая» связь Верхоленской рыбы с другими реалнстически-трактованными «каменными рыбами», с конкретным образом именно <налима>, представлявшего наиболее распространенный сюжет в неолитическом искусстве Сибири.

Как бы освобожденная от внешних натуралистических подробностей общая масса этой «каменной рыбы» конструктивно оформлена обобщающими плавными кривыми линиями, ей свойственны только переливающиеся мягкие очертания. При таком обобщении форм объекта с исключительной простотой и силой даны только одни типические признаки налима — уплощенная расширенная голова, толстое, отвисшее брюшко, массивный, сжатый с боков, хвост.

В «каменной рыбе» из Верхоленска мы наблюдаем, таким образом, еще на почве реалистического искусства неолита крайнее выражение тенденций к стилизованной и упрощенной передаче реального образа, сказывающихся частично и на реалистически-оформленных изделиях, описанных выше. В этом заключается особая ценность верхоленской находки для стилистического анализа памятников неолитического искусства в целом, для выяснения сложных взаимоотношений «схемы» и реального образа, условности и конкретной реалистической передачи форм изображаемого предмета.

Исключительно богатая по количеству образцов коллекция каменных рыб и обломков последних была собрана Б. Э. Петри при раскопках неолитической стоянки Улан-Хада на Байкале. В слое девятом (А-15) им была обнаружена «сломанная каменная рыба», хранящаяся в Музее антропологии и этнографии АН СССР (дальше см. МАЭ) под № 222—2590; в слое четвертом (B-1Y-2 № 3538) «голова рыбы» и «в разрушенных слоях», т. е. на поверхности, каменные рыбы и их обломки — имеющиеся в коллекции 2225 под №№ 48, 49, 50, 51, 52, 53, 54, 55, 56, 57, 58, всего 13 Экземпляров. По большей части сохранились только небольшие обломки изображений, чаще головы: хвосты «все оказались отломанными и утерянными». Материал — белый мрамор (ольхонский) и слюдистый песчаник, или тальковый сланец зеленовато-серого цвета. Самая крупная «рыба» имела в длину более 43 см, остальные достигают 21 см длины и меньше. Из числа изображений «рыб» со стоянки Улан-Ходы поддаются определению «сиги или омули», осетры и налимы. «Рыбы» имели отверстия в спинном плавнике, некоторые — около жабер. У одной небольшой «рыбки» (2225—55) хорошо сохранились следы отверстия в хвосте, по которому хвост и сломался.

Обломок каменной «рыбы», найденный в четвертом слое Улан-Хады (2225—3536), сохранился довольно хорошо. Материал — зеленоватый слюдистый сланец. Несомненно, что обломок является головной частью изображения налима, расколотого продольно и переломленного пополам после этого. Следует отметить, что утончающийся нижний конец изделия в изломе сильно окатан, на внешней стороне сохранились следы тщательной шлифовки. Сбоку — у жабер имеются следы прорванного отверстия, противоположная сторона обломана. Сверху изображение было гладким, с выпуклой спинкой, снизу — рельефно обозначены широкие и округлые — лопастями, жабры.

№ 2225—52 (найден на выдуве) представляет обломленную по жабрам, массивную, характерную по форме, голову налима, круто поднимающуюся «верх—к спинному плавнику, подобно сапожной колодке. По бокам головы—
биконические просверленные отверстия: снизу, на плоской площадке, кривыми, сходящимися в центре у рта, желобками выражены жабры. Вместе с обломками спинного плавника сохранились следы отверстия для подвешивания «рыбы», изделие сильно выветрилось или было обкатано водой, а затем зашлифовано сыпучим песком на дюнах. В поперечном сечении имеет вид треугольника с округленными углами. Наибольшая ширина 5.5 см, длина — 7.5 см, высота — 5 см. № 2225—53 — реалистическое изображение налима с обломанным хвостом и поврежденной нижней частью (отколота часть одной жаберной крышки).

Даже и на обломке четко выражена широкая морда рыбы, плавной линией оформлено выпуклое, резко суживающееся к утраченному хвосту — брюшко.

Жабры намечены глубокими желобками. Особо выделен рот — эллипсоидной формы, узкий и слегка вытянутый, с подчеркнуто-выпуклыми губами. Такой эффект достигнут применением поперечных желобков по обеим широким сторонам морды и поперечным желобком рта.

В спинной части рыбы сохранились следы спинного длинного плавника с проходящим сквозь него отверстием. Изделие было хорошо отшлифовано.

Все описанные выше изваяния рыб из Улан-Хады изображают налима, при уменьшении размеров такие фигурки неотличимы от изображений бычка-широколобки — (Cottus Baicalensis), хорошо известных для «неолита» Сибири (рис. 1).

Вторая группа каменных рыб из Улан-Хады представлена изображениями рыб более стройных, уплощенных и остромордых. Среди них можно видеть фигурки омуля, сига и хайрюза.

Шедевром, с точки зрения законченности форм и тщательности отделки, является каменная рыба под № 2225—49. Контуры рыбы даны с предельной ясностью и крайней простотой. Одной смелой линией очерчена заостренная легкая голова — почти парабола. Плавный подъем этой линии оформляет мягкое по очертаниям туловище. Спинной плавник, хвост с округленным вырезом и широкими лопастями, нижний брюшной плавник — завершают архитектонику фигурки. Рыба трактована стилизованно в формах скорее рельефа, чем круглой скульптуры и этим напоминает изображение из Верхоленска, показывая тем самым конкретные пути стилизации реального объекта на начальных стадиях этого процесса. Если верхоленская рыба дана в плавной ритмике наплывающих кривых единой массы, углубляющих общее впечатление массивного неуклюжего тела, то очертания рыбы из Улан-Хады подчеркивают стройность тела рыбы; не масса, и не объем, а контур и линейная схема как бы просвечивают сквозь полупрозрачный мрамор этого изделия.

Рыба № 2225—50 совершенно аналогична по форме № 49 и тех же в основном размеров; нет только отверстия в хвосте и несколько хуже полировка. Характерна, как и для № 49, такая деталь — узкие грани туловища — по контуру рыбы, стесаны и зашлифованы с двух сторон под острым углом. Экземпляр № 2225—51 тех же размеров и той же формы, но сохранился значительно хуже и сделан гораздо грубее. Отверстий нет. Очень грубо по форме и плохо сохранилось изображение рыбы № 2225 — сделанное также из мрамора, только более крупнозернистого. Отверстия оно не имеет. По длинной оси слегка изогнуто. Очертания напоминают ленка или хариуса. Длина изделия—35 см, наибольшая ширина — 7.5 см.

ryb-2

Заслуживает быть отмеченной каменная «рыба» № 2225—55, сделанная из темного слюдистого сланца с двумя отверстиями в спинном плавнике и хвосте, с четко выраженными, как и у большинства миниатюрных рыбок, признаками налима. Здесь замечателен технический прием, которым подчеркнуто наличие нижнего хвостового плавника и плоского брюшка- Начиная с головы — и до последней трети рыбки по длине часть туловища снизу продольно срезана, а последняя треть сохранена, как резко ограниченное от плоского брюшка острое хвостовое ребро. Поразительная простота этого технического приема и общее чувство формы, которым он обусловлен, являются лишним доказательством высокой ступени развития, достигнутой неолитическим мастерством, хотя бы для того времени эти изделия, как предметы «искусства», и не сознавались.

Особо должно быть поставлено хорошо сохранившееся изделие не из камня, а из глины под № 2225—57, в котором можно видеть обломок хвоста рыбы, в данном случае «глиняной рыбы», отличающейся от каменной не только материалом, но и богатым узором. Глина сильно обожжена, в изломе обнажились концентрические слои плотной массы со значительной примесью остроугольных обломков кварца и песчинок. Можно преполагать, что эта вещь была изготовлена из скатанной в валик глиняной пластины. К одному концу изделие уплощено и утончено, широкий конец более округлен. Замечательно, что поперечное сечение суженного конца асимметрично—верхняя спинная часть шире, нижня — к брюшку приострена. Этим передана очень точно структура хвоста рыбы и середины туловища. Дальше, видимо, шел самый хвост. По спинному и брюшному ребрам проходят длинные массивные плавники тина налимьих. Изображение сплошь орнаментировано продольными пунктирными линиями («гребенчатый штамп», «роликовый штамп» — Мергарта). Линии проходят по боковым широким сторонам и сходятся к суженному концу, образуя вписанные друг в друга «концентрические углы». Общая форма изделия не оставляет сомнений в том, что перед нами нижняя часть изображения налима. Должен быть отмечен редкий для Улан-Хады случай сохранения хвоста и единственный для Сибири образец изображении рыбы из глины (Б. Э. Петри не упоминает в своих работах об этой «глиняной рыбе»).

Последние «находки каменных рыб» относятся к 1930—1934 гг. В 1930 г. автором статьи было доследовано разрушенное погребение неолитического времени близ дер. Коркино на верхней Лене, между Верхоленском и Жигалово, причем к этому погребению с весьма типичным инвентарем относились две «каменные рыбы», одна — из мрамора, другая — из сланца или плотной разновидности доломита. Обе рыбы из Коркино малых размеров, схематизированы по форме, имеют отверстия по бокам головы, на спине и хвосте. Мраморная, меньших размеров, рыбка покрыта орнаментальной сеткой из перекрещивающихся под косым углом прямых линий, образующих ромбики и изображающих очевидно чешую. В 1934 г. экспедицией Восточно-сибирского Краеведческого общества и Иркутского музея каменная рыба хорошо выраженного типа налима с насечками — чешуей, как у коркинской с отверстиями в спинном плавнике, хвосте и по бокам — у головы, обнаружена в хорошо сохранившемся неолитическом погребении около дер. Нижне-Середкино на р. Ангаре, выше г. Балаганска 6.

Приведенные данные, конечно, не исчерпывают всех фактов, относящихся к «каменным рыбам»: не описаны все случаи находок, все каменные рыбы хотя бы из коллекций музеев центра и сибирских музеев. Такая монографическая сводка — дело будущего. Изложенных частных примеров, однако, вполне достаточно для общей суммарной характеристики «каменных рыб» по описанным выше образцам как предметов «неолитического», согласно научной традиции, инвентаря и памятников древнего искусства.

Географическое распределение находок каменных изображений рыб таково, что наибольшее количество этих вещей падает на лучше изученные в археологическом отношении окрестности Иркутска, где собраны вообще огромные серии неолитических изделий. Кроме десяти рыб из каменоломен Верхоленской горы и одной из каменоломен Хороших, пяти бесспорных глазковских можно указать на находки каменных рыб (в том числе одной «янусовидной») в «Лисихе» (предместье Иркутска) и нек. др. 7

Около трех рыб дал Байкал, одна происходит из Забайкалья (оз. Котокель). С Байкала же — вся коллекция Улан-Хады в числе 12 экземпляров. Два изображения рыб доставлены из дер. Коркино на Лене; из мест, расположенных ниже по течению Лены — из Киренска тоже происходит целая коллекция этих изделий. Дальше по Лене распространение «каменных рыб» не прослежено, но некоторые отдельные указания на это имеются.

В собственно Приангарье наиболее замечательны находки в дер. Нижне-Середкиной, дер. Монастырь, на Чадобце.

Далее — на запад, установлено наличие каменных рыб для Минусинска (3 экз.). В Базаихе, у Красноярска — на Енисее найдена одна рыба, в Барабинской степи тоже одна, изданная Д. Н. Анучиным (см. Анучин, Мергарт).

Анучин в свое время, освещая вопрос о распространении «каменных рыб», не только подробно останавливался на сходных изделиях из Америки, но и делал на этом основании предположения о связи Старого Света с Новым.

Д. Н. Анучин указывал на «совершенно аналогичные изделия в Северной Америке и притом не только у эскимосов и чукчей . .., но и у первобытных обитателей Калифорнии, а равно и в других частях Соединенных Штатов». 8 Поставленный Д. Н. Анучиным вопрос о сходстве «между некоторыми каменными древностями Сибири и Северной Америки» тем не менее вряд ли может быть освещен без предварительного детального разбора всех фактов, в частности условий находок наших каменных рыб, имеющих отношение к «сходным древностям» Америки и Сибири, к каменным рыбам, пестам и т. п. Для решения этого вопроса нужно в первую очередь также и выяснение условий бытования, датировки, определение функций этих, формально столь родственных древним американским, а может быть и карельским изображениям рыб, «своеобразных изделий из Сибири».

Весьма существенное значение для установления даты и объяснения роли «каменных рыб» в быту древнего населения Прибайкалья могли бы иметь точные данные об условиях находок и местонахождении этих изделий в комплексе.

Мы знаем, что они встречаются и в погребениях и на поселениях.

В погребениях каменные рыбы находились вместе с прочим инвентарем могилы. «Рыба» из Середкино лежала около колен, слева, вместе с рядом вещей чисто технического назначения. Встречалось по 2 экземпляра «рыб» (Коркино, Глазково).

Особый интерес представляет факт находки крупнейшей «коллекции» изображений рыб в расщелпне (пещере?) «Верхоленской Горы», а в 1913 г. Б. Э. Петри получил указания бурят на обнаружение такой же коллекции в пещерке около стоянки Улан-Хада, где и оказались хорошо сохранившиеся «рыбы», теперь включенные в Байкальские коллекции МАЭ (2225). Вряд ли следует объяснять такие случаи только «собирательством» бурят-шаманистов даже и для Улан-Хады, где поразительна сохранность и тождество по форме некоторых «рыб», вышедших как-будто из одной мастерской.

Часть каменных рыб из слоев Улан-Хада окатана водой или имеет следы шлифовки дюнным сыпучим песком. При учете наличия на данной стоянке только обломков «рыб» и отсутствия находок хвостов, следует предполагать такой способ их применения в быту, когда изделия часто ломались и, притом, по середине, обломки хвоста утрачивались, а «головы» бросались на площади поселения.

Рис. 2. Карта находок каменных рыб.

Рис. 2. Карта находок каменных рыб.

Наоборот, в находках при погребениях (в неолите Сибири вообще клали с покойником целые вещи) каменные рыбы совершенно целые, тоже самое наблюдалось и в двух случаях находок «рыб» в пещерках.

Размеры этих изображении разнообразны. По устному сообщению студ. Черемных, в дер. Монастырь на правом берегу Ангары (в 7 км от Братска) найдено два каменных изображения рыб; одно «очень похоже на осетра» и достигает почти полметра в длину. Чаще встречаются рыбы меньшего размера, около 20—25 см длины. Есть маленькие рыбы, не превышающие 5 см в длину,— такова, напр., рыба 2225—55 из Улан-Хады.

Материал — только аморфные или микро-кристаллические породы, чаще слюдистый или тальковый сланец, мрамор, реже жировик, шифер, плотный песчаник и глина. Техника изготовления не совсем ясна — можно лишь предполагать применение «точечной ретуши», оббивки, даже пиления (пилился шифер). Несомненно применение сверления, причем имеются только биконические сверлины, т. е. применялось не полое сверление, а более архаичный метод, применялось также шлифование камня. Налицо, таким образом, почти все обычные технические приемы, употреблявшиеся в «развитом неолите» для обработки камня (рис. 3).

Объекты изображения. Фигурки «каменных рыб» позволяют при всем их разнообразии и многочисленности определять с полной уверенностью для большинства таких изделий, какой именно объект был избран древним мастером из числа различных пород рыб, населяющих водоемы Сибири.

Среди «каменных «рыб», описанных в свое время Д. Анучиным, «рыбы», доставленные на антропологическую выставку Географическим обществом и ВСОРГО — в числе двух, а также четвертый — агапитовский экземпляр, с той или иной степенью уклонения в сторону схематической передачи объекта, неизменно изображали налимов. Овчинников сообщал сведения о находке каменного «налима» в Глазково. Рыбы с Котокеля и из Верхоленска относятся к этой же категории. На стоянке Улан-Хада из «каменных рыб» две найденные в культурных слоях определяются как налимы (№ 2590 и 3538), так же, как и №№2225—52,55, 53, 57 (последнее — глиняное изображение) и др. Последние находки в Коркино и Середкино дали изображения рыб этой же категории. Кроме того, может быть условно выделена из числа миниатюрных изображений рыб группа «широколобок» — бычков Байкала и Ангаро-Ленского района. Их отмечал Овчинников, к ним ближе всего прекрасно выполненное изображение рыбы № К156—1, хранящееся в МАЭ и поступившее туда из Горного института. Необходимо, впрочем, учитывать влияние схематизирующих тенденций и общую близость форм бычка и налима с пх массивной округлой головой, суживающимся нижним концом тела и гребневидным хвостовым плавником, при которых возможен незаметный переход «налима» в «шнроколобку» вместе с уменьшением размера фигурки и стилизацией форм объекта.

Вторая категория «каменных рыб» представлена менее обильными находками изображений типа сига, омуля, осетра, найденными в большом относительно количестве только на стоянке Улан-Хада и около Киренска, сюда же входят две каменных осетровидных рыбы из Братска.

Третья категория изображений каменных рыб представлена двухголовыми фигурками, «янусовидным типом».

Первая такая фигурка была описана Анучиным, вторая найдена Витковским и хранится в Иркутске, третья янусовидная рыба обнаружена была в Лисихе около Иркутска в разрушенном погребении Г. М. Константиновым еще при жизни М. П. Овчинникова и сдана им также в Иркутский музей.

Форма. По форме каменные рыбы даже и в пределах одного и того же вида, напр., «налимов», отличаются большим разнообразием. Есть вполне натуралистически — трактованные изображения налимов, представляющие как бы точную копию — «портретное изображение» конкретной рыбы. Но есть также «налимы», у которых на первый взгляд только общие рыбовидные очертания, да отверстия выдают их действительный характер, — яркий пример этого — «рыба» из Верхоленска. Остальные же налимообразные изваяния помещаются между этими крайними формами в порядке приближения к натуралистической трактовке объекта. Каменные рыбы обычно гладко отшлифованы или покрыты сплошной сеткой ромбиков из перекрещивающихся врезанных линий, на некоторых отмечены желобками или насечками жабры, рот, глаза — ямочками. Сплошь орнаментирован также обломок глиняной рыбы из Улан-Хады. Сетчатый орнамент ромбиками покрывает изображения рыб независимо от типа как «налимов», так и остальные виды. Плавники часто покрываются зубчиками. На образцах натуралистического облика детали передаются не насечками и линиями, а вместо условных контуров плавники, жабры, даже губы воспроизводятся пластически часто с поразительной живостью.

Для подавляющего большинства каменных рыб характерны сквозные отверстия в виде сходящихся к центру вершинами конусов. Эти биконические отверстия имеют на внутренних стенках кольцевидные выступы — ребрышки, следы сверления, и расположены чаще всего: 1) на спинном плавнике — в центре тяжести изделия, 2) на хвосте, 3) по обеим сторонам головы рыбы у жаберных крышек, 4) реже отверстия имеются и на нижней срединной части рыб — с брюшка.

Нередко на одном экземпляре имеются 3—4 отверстия. Анучин отметил у одной «каменной рыбы» из Восточной Сибири «на левом боку косвенную поперечную ложбинку, как бы от перетиравшей его в этом месте веревки» (это изображение рыбы — «налима» хранится в Музее антропологии и этнографии АН СССР под № 1554—1).

Особое внимание при анализе форм каменных рыб обращают на себя именно отверстия, располагающиеся в определенном порядке. Обязательно наличие отверстия в спинном поплавке и притом строго в центре тяжести, так что подвешенная за него «рыба» висит в нормальном горизонтальном положении — брюхом вниз. Так, видимо, они и употреблялись. Отверстие на хвосте имеется почти у всех рыб, возможно некоторые «рыбы» подвешивались и за хвост. Боковые отверстия есть у всех налимообразных фигур, снабженных, как правило, четырьмя отверстиями. У асигов», «омулей», «хариусов» имеется чаще по одному отверстию, в спинном плавнике. Их очевидно употребляли только в горизонтальном положении, в отличие от «налимов», применявшихся быть может и обращенными головой вниз, в вертикальном положении. Братские «осетры» имеют по одному спинному отверстию—ушку, затем но два, расположенных рядом в средней части тела рыбы, на брюшной стороне. Этнографические данные позволяют, опираясь на эти наблюдения, подойти ближе и к определению функций каменных рыб не только в культовом плане, но и в чисто техническом, так как такое закономерное расположение отверстий непосредственно целями культа, по¬видимому, не обусловлено.

Совершенно неприемлемо также заключение, напр., О. Менгина об употреблении каменных рыб с отверстиями в качестве подвесков на одежде, если учесть их размеры, материал и тяжесть.

При обзоре изображений рыб может быть сделан пока только один вывод, что различие размеров и форм является косвенным указанием на различное употребление и разнообразные функции таких изделий.

Стилистические особенности «каменных рыб». «Камень ные рыбы», независимо от вопроса об их происхождении, даже по внешним признакам выявляются как определенная, с устойчивыми признаками общности стиля и сюжета, категория предметов древнего изобразительного искусства. Их объедпняет, прежде всего, единство сюжета: изображаются рыбы, причем нам известны, как мы видели, по сюжету, две большие группы таких изображений: а) налимообразных и схожих с омулем, сигом, осетром и т. п. б) меньшим количеством экземпляров (3) представлена третья группа — фантастических, двухголовых или «янусовидных» изображений рыб.

Всей этой категории неолитических памятников изобразительного искусства с точки зрения их формы свойственно некоторое единство стиля и, притом, стиля, имеющего реалистическую основу. Его признаки: а) тяготение к формам объемным, т. е. к двухсторонней, обычно круглой скульптуре; б) реалистически точная передача форм объекта; архитектоника изображений основана на подражании реальным соотношениям частей рыбы хотя бы внешняя сетка деталей при этом и была опущена. Часто детали впрочем изображаются подробно и очень точно (хвост, жабры, плавники, чешуя, глаза), посредством гравировки и скульптурно.

Выражением некоторого внутреннего противоречия этого стиля является, с одной стороны, несоответствие неподвижно-вытянутых форм изображений, данных явно в статике, общей жизненности очертаний этих реалистических фигур. С другой стороны, для ряда таких изделий характерна известная схематизация реального предмета, обычно ограничивающаяся упрощением деталей, исключением несущественных черт, но в ряде примеров оказывающая влияние и на всю архитектонику художественного изделия (Верхоленская рыба — пример стилизации налима, рыба из Улан-Хады — пример стилизации «омуля» сига). По своему стилизация сказывается на образцах «налимов» — они по форме приобретают плавные мягкие очертания, образованные симметричным нарастанием кривых линий и выпуклых поверхностей с тенденцией превращения в геометрически правильную фигуру падающей капли, или типичного грузила с утонченной круглой головкой и суженным коническим хвостов. «Осетры», «омули», «сиги», уплощаются и геряют объемность, их контуры становятся линейно-четкими, максимально упрощенными и графически острыми.

Схематизация идет таким образом одинаково по линии утраты реали-стических черт, но в разных направлениях в сторону объемности в одном случае, плоскостности в другом, геометризация контуров достигается в тяго¬тении их и к прямой и к кругу.

В связи с различными возможностями определения функций каменных рыб вряд ли может измениться существенным образом вопрос о стилистическом облике этих изваяний и значении их как памятников искусства, ибо они, во-первых, входят в очень обширный круг других памятников «искусства сибирского неолита», в массе реалистических — по стилю, и не представляют поэтому для своего времени какого-либо исключения. Во-вторых, каменные рыбы, оказавшиеся, напр., хотя бы и чисто техническими при¬способлениями, фактически остаются результатами целесообразно направлен¬ной творческой деятельности древнего мастера, ставящей задачу воспро¬изведения реального предмета, элемента действительного мира — в данном случае рыбы или, если перед нами культовое изображение — фантастического отражения в сознании человека того или иного элемента этой же действительности. Это тем более очевидно, что вообще не существует первобытного искусства и его образцов вне связи с производственной жизнью, — будь то, напр., костюм охотника, искусно наряженного «зверем» для под крадывания к нему, или облачение шамана, имитирующего зверя в своей шапке, увенчанной художественно-выполненными рогами лося.

При всем этом древнее искусство имеет свой путь развития и некоторую «логику» изменений стиля между двумя полюсами — реализмом и схематизмом в области формы. Наличие каменных изображений рыб как схематизированных, так н натуралистических, ставит перед нами вопрос о воможности проследить закономерные переходы от одних форм к другим, т. е. взять различные формы этих «каменных рыб» сибирского неолита как звенья в общей стадиальной цепи исторического развития памятников искусства, которое в конечном счете определяется сдвигами в базисе.

Что эта возможность имеется, свидетельствуют памятники искусства более ранних стадий неолита, взятые в сравнении с более поздними, кптой- скими н, особенно, неолитическими.

Совершенно исключительное значение, для выяснения роли каменных рыб в неолитическом инвентаре по их функциям и с точки зрения стилистического развития этой категории памятников неолитического изобразитель¬ного искусства, приобретают условия находок, определяющие также возмож¬ность датировки каменных рыб, относимых по традиции к «неолиту» всеми исследователями.

Условия находок и датировка «каменных рыб». В 80-х годах в пользу особой древности каменных рыб в Сибири говорило только одно: «подобные изделия из камня не были замечены у сибирских инородцев в новейшее время (с XVIII в.), о них не сохранилось даже никакого пре¬дания и некоторые из них, напр., барабинский экземпляр, представляют следы весьма продолжительного лежания в земле…» Все каменные рыбы найдены были случайно и отдельно в земле, без точных сведений о место¬нахождении. «Одно, повидимому, не подлежит сомнению —это происхождение их из Восточной Сибири», писал Д. Н. Анучин. 9

Находки М. П. Овчинникова в Глазковском некрополе могли уже слу¬жить известным указанием на принадлежность каменных рыб к «неолиту», но инвентарь тех погребений, где найдены «рыбы», остался для нас не¬известным, кроме того, само но себе понятие «сибирского неолита» было для М. П. Овчинникова в 900-х годах крайне неопределенным.

Рис. 3.

Рис. 3.

Новым существенным вкладом в решение проблемы происхождения каменных рыб явились находки двух обломков каменных рыб in situ в слоях стоянки Улан-Хада — в четвертом и девятом слое, которые отнесены проф. Петри к «среднему неолиту» с шлифованными орудиями, стрелами н орнаментированной штампом керамикой. 10

Оставляя в стороне недостаточно ясный, по данным Б. Э. Петри, общий вопрос о стратиграфии и последовательности развития типов камен¬ного инвентаря Улан-Хады, с которым связаны так или иначе формы каменных рыб, подчеркнем лишь очевидную принадлежность их по времени к неолиту, вытекающую из данных Овчинникова и Петри. Некоторые итоги последних исследований неолитических погребений Прибайкалья бросают новый свет и на связь «каменных рыб» именно с неолитом, даже с памятниками определенных стадий таежного неолита, так как «каменные рыбы» зарегистрированы здесь безусловно в неолитическом погребальном инвентаре.

Таблица II

Таблица II

Кроме каменных рыб из Коркинского могильника выше уже отмечалась находка изображения налима в одном из погребений неолитического могильника у дер. Нижне-Середкино, в 170 км ниже г. Иркутска по правому берегу Ангары. Это погребение (№ 3) слегка выделялось на размытой глинисто-песчаной поверхности возвышенной террасы правого берега массивным скоплением камней из торцовых плит и находящихся в сочетании с ними горизонтальных плит меньшего размера (табл. II).

Исследованием кладки установлено, что она имела правильную удлиненно-овальную форму, слегка напоминая по очертаниям лодку. Кладка была сложена 113 крупных, широких и длинных, но не очень толстых плит известняка, взятого из скалистого откоса террасы. Преобладали торцовые, поставленные слегка наклонно-нижними концами к центру, плиты, опреде¬лявшие своим расположением общую архитектонику кладки. Вдоль погребения, справа и слева, были расположены, плотно прилегая друг к другу, торцовые плиты, причем нижние концы плит противоположных сторон упирались друг в друга по липип длинной оси кладки. На концах кладки плиты располагались тоже наклонно и веерообразно налегали одна на другую. Общая длина каменного могильного сооружения — 2.3 м, ширина, в нижней части (у ног), 4.50 см, в центре 50 см, в верхней части 90 см (здесь плиты несколько расплылись влево вследствие прогиба слоев или наличия древ¬нем рытвины). Высота камней кладки над головой достигает 50 см, над ногами меньше. Кладка, очевидно, полностью выполняла могильную яму от костяка до древней поверхности, или нескольке ниже последней, ее размеры и очертания соответствуют могильной яме.

Под камнями кладки обнаружен костяк мужчины, ориентированный головой на северо-восток, т. е. перпендикулярно по отношению к реке лицом к солнцу. Костяк лежал на спине, руки были прижаты к бедрам и протянуты вдоль тела. Вдоль костяка справа, от затылка и до конца ног, на протяженпи 1.5 м, располагались в правильном положении во всю длину костяка остатки лука, в виде тонких костяных пластин-обкладок. Рядом с луком был видимо положен колчан со стрелами, наконечники которых и найдены против коленного сочленения справа от пластинок лука, обра¬щенные остриями вниз. В области грудной клетки находились: кривой одно¬лезвийный «кинжал-вкладыш», большой наконечник копья из кремня. У третьего шейного позвонка лежал нож из кремнистого сланца, полулунной формы и хорошо отшлифованный.

В полости таза лежали два небольших костяных гарпуна и резцы бобра, на левой бедреной кости обнаружено массивное долотовидное ору¬дие из кремнистого сланца с прямыми боковыми плоскостями, в сечении четырехгранное, частично сохранившее следы оббивки. Около кистей обеих рук найдены костяные шилья и т. д. Самые интересные вещи обнаружены были отдельным скоплением слева от костяка около голени. Здесь лежали черепки от толстостенного остродонного сосуда со следами стертых отпе¬чатков сетки (или «плетенья», по терминологии Б. Э. Петри), костяная длинная лопаточка, роговая рукоять, изделие из слюдистого сланца сильно разрушенное, вторая рукоять из рога, небольшое шлифованное долотцо из кремнистого сланца со слабо выраженным желобчатым лезвием, кости черепа водяной крупной ІГГИЦЬІ (челюсть?) и, наконец, массивное изображение рыбы — налима, из шиферного сланца зеленоватого цвета. Рыба была обращена мордой вверх — к голове покойника и слегка влево, лежала на брюшке. Под ней оказалось изделие из мамонтовой кости, в виде рыбообразной пластинки.
Как состав инвентаря, так и его обилие, весь обряд погребения и ориентировка покойника не оставляют сомнений в принадлежности погребения № 3 и соседних с ним в Середкинском могильнике к хорошо определившейся группе памятников одного из наиболее ярких и ранних этапов развитого неолита тайги, а внутри этого этапа к так наз. стадии Б или Серовской — по самому типичному могильнику в окрестностях деревни Серово на Ангаре, ниже Усть-Уды. Характерны следующие при¬знаки, объединяющие Середкинский могильник с остальными могильниками той же стадии:

1) обряд погребения с каменной кладкой при постоянной ориенти¬ровке на северо-восток (не по течению реки), отсутствие охры и т. п.
2) Наличие в инвентаре «кинжала-вкладыша», долотообразных поли-рованных орудий из кремнистого сланца, остатков лука «усиленного» азиатско-арктического типа с пластинками-обкладками, листовидный крем¬невый наконечник копья и другие характерные изделия.
3) Своеобразная керамика со следами затертых и сглаженных отпечат-ков «плетенья».
4) Обилие и разнообразие вещей, сопровождающих погребенного.

Все памятники этой стадии («классического неолита» тайги, или эпохи развитого неолита обычной археологической классификации) отражают своеобразный бытовой уклад и трудовую деятельность таежных охотников и рыболовов. Поразительное совершенство кинжалов-вкладышей, наконеч¬ников копий и стрел из кости или камня и т. п. изделия, разнообразие пх формы и дифференцированность типов указывают именно на охоту как на ведущее производство, разновидностью которого является рыболовство.

Характер могильного инвентаря, погребальные обычаи и находки на стоянках свидетельствуют о значительной дифференциации мужского и женского труда в производстве и больших успехах естественного разде¬ления труда внутри матриархально-родовых групп. Материнское право п, следовательно, свойственная развитому матриархальному строю первобыт¬ная демократия, равенство сородичей на основе высокого, сравнительно, уровня развития охотничьего и собирательского хозяйства, обеспечиваю¬щего древнюю общину в достаточной мере всем необходимым, косвенно отражены не только исключительным богатством инвентаря, но и полным отсутствием «бедных;) погребений.

Как нижнесередкинская, так и коркинские рыбы найдены в окружении вещей, не оставляющих никакого сомнения в их принадлежности к этом-, этапу, точнее к «стадии» Б развитого неолита таежной зоны Восточной Сибири. В свое время, перечисляя специфические типы каменного инвен¬таря развитого неолита Европы, так наз. робенгаузенского этапа Радел; п- хера, П. П. Ефименко отмечал в качестве таких же руководящих форм д.;я неолита северных районов территории СССР — «фигурные кремневые поделки», с которыми связаны и костяные скульптурные изделия ТВ И!! волосовскон утиной головки и др. 11 В стадиальную связь с ними на Западе следует поставить реалистические изображения зверей, реже человек;;, из янтаря, в пределах так наз. восточно-балтийской неолитической культуры.

Вопреки «теоретическим построениям» фашистской археологии, ана-логичные балтийским памятники реалистического искусства в неолите выявляются не только на Западе, но и в Северной Азии, даже в Америке, совершенно независимо от «северной расы», а также и в культуре тузем¬ного аборигенного населения Сибири в силу некоторых общих закономер¬ностей общественно-исторического процесса, обусловливающих появление всех черт инвентаря так наз. «развитого неолита», а в том числе и харак¬терных образцов искусства у охотников и рыболовов на стадии материнского рода.

«Каменные рыбы», описанные выше, таким образом являются одной из «руководящих форм» в археологической классификации для развитого неолита Сибири.

Как руководящая форма, каменные рыбы зарегистрированы теперь in-situ как в могильных памятниках, так и в слоях поселений развитого (но не «позднего») неолита Восточной Сибири.

Тем больший интерес для понимания «каменных рыб» представляет вопрос об отношении «рыб» ко всему комплексу вещественных находок этпх памятников, о закономерностях их существования внутри инвентаря дан¬ной стадии.
«Каменные рыбы» в инвентаре неолитических памят-ников Восточной Сибири. «Развитой неолит» на территории Восточной Сибири сменяется китойской, а затем и глазковской энеолитической стадиями. В энеолитических памятниках глазковского типа одинаково как в поселениях, так и могильниках, обнаружены медные и бронзовые предметы, первые же следы употребления металла появляются, повидимому, в наиболее поздних памятниках китойской стадии.

Памятники китайского типа в смысле развития техники, погребальных обычаев и прочих признаков непосредственно связываются, с одной стороны, с развитым неолитом, с другой — с энеолитом, занимая промежуточное поло¬жение, в качестве переходных звеньев археологической классификации. Эта последовательность смены памятников явным образом доказывает наличие местного самобытного процесса развития материальной культуры, идеоло¬гии, а следовательно и социального строя, непрерывность исторического процесса в целом в пределах неолита.
И, тем более, поразительно исчезновение «каменных рыб» инвен¬таре китайских, а также энеолитнческнх памятников Восточной Сибири. На огромное количество выявленных в данное время китайских и энео- литических памятников неизвестно ни одной находки «каменных рыб»- тогда как при несравненно меньшем числе изученных погребений ста¬дий развитого неолита они дали уже два бесспорных и два предположи¬тельных (Лнснха, Глазково) случая таких находок, не говоря уже о ниж¬них и средних слоях стоянки Улан-Хада, датирующихся тоже «развитым неолитом».

Это обстоятельство указывает на ошибочность формально типологи¬ческого подхода некоторых исследователей, сторонников культурно¬исторической школы, к памятникам неолита Восточной Сибири (Менгин, Мергарт, в прошлом — Дебец и др.)) 12 среди которых они выделяют типы, слагающие облик особой так наз. «ангарской культуры», или культурной провинции, в том числе, тип топора с ушками (Armchenbeile) и наши каменные рыбы. В действительности эти два типа, как и многие другие, никогда не встречаются в одних комплексах и принадлежат различным ста¬диям, а «культура» Ангарской тайги в эпоху неолита не остается неизмен¬ной и претерпевает глубокие стадиальные превращения и сдвиги в тех¬нике и пр.

Это же обстоятельство дает ключ к более правильной постановке про¬блемы генезиса и функций «каменных рыб»—в связи с изучением всего материала памятников стадий «сибирского неолита», так как воз¬никновение и исчезновение каменных рыб наблюдается на фоне общих стадиальных сдвигов в материальной культуре, технологии и производ¬ственно-трудовом укладе общества, а также в идеологии — искусстве, религии.

Бесспорно, что «каменные рыбы» закономерно исчезают в стадиях, сменяющих развитой неолит, сохраняя таким образом свое значение руко¬водящей формы в инвентаре могильников и стоянок именно ранних ста¬дий даже с формальной стороны. Но, отмечая этот факт, мы только конста¬тируем результаты сдвига, а не его характер, и тем более не причины, т. е. ограничиваемся по существу формальным определением. И это, конечно, с фактическом стороны шаг вперед по сравнению с тем, что было известно раньше. Но, оставаясь попрежнему на почве реальных археоло¬гических данных, мы можем сделать и еще один шаг вперед дальше, подготовляя выход за пределы собственно-археологических источников, а вместе с тем и возможность более широких выводов.

Даже и как «руководящая форма» археологической классификации «каменная рыба» не может занимать у нас места абстрактно-выделенных изолированных «типов» культурно-исторической школы, находящихся в необъяснимом и ничем не обусловленном, почти мистическом, сочетании «культурных элементов» внутри изначально существующего в неизменном виде «культурного круга».

Как составная часть инвентаря конкретной стадии, «каменная рыба» неразрывно связана с многими другими вещами и может быть понята лишь в комплексе всего своего окружения, обусловленном реальными потребностями общества. Вот почему, констатировав положение «каменных рыб», в ряду изменяющихся форм вещей технического и другого назначения, характерных для сибирского неолита, и порывая в корне с построениями культурно-исторической школы в археологии, мы должны использовать и в данном случае ее орудие, — сравнительно-типологический метод и «куль¬турный комплекс» — как некоторое выражение реального состояния вещественных остатков деятельности общества, для борьбы с выводами самой культурно-исторической школы. Само по себе соотношение вещей в «индустриальном комплексе» развитого неолита также не случайно, как и в энеолите, а потому оно вскрывает многие стороны деятельности неоли- тического населения Восточной Сибири, причем нужно только правильно осознать и объяснить это соотношение. Показательно уже одно то обстоя¬тельство, что каменные рыбы появляются в условиях такого уклада, в котором рыба имеет уже известное значение. В том же, напр., Середкпнском погребении были найдены кости крупных рыб, лежавшие непосредственно в черте могильной ямы, под верхними камнями в главной части кладки. Покойник был снабжен на тот свет «рыбой» — но в качестве ли обыденной пищи или с другими целями — это не может быть решено на основании дан¬ных о самом погребении.

Впрочем, следы рыболовства для стадий развитого неолита Восточной Сибири выявлены достаточно определенно и полно по данным раскопок поселений. Целый ряд известных нам «стоянок»—памятников развитого неолита — обнаруживает черты оседлых долговременных, или сезонных, но тоже длительных поселений рыбаков с мощным культурным слоем. На верхней Лене в слоях очень типичной стоянки вблизи горы «Мысогол», на правом берегу р. Лены, обнаружены удлиненные грузила с выемками по длинной оси и кости рыб вместе с костями лося. Кости рыб и грузила встречены в слоях другой верхнеленской стоянки на «Яру» около села Бирюльского. Стоянки «Кузьмиха», «Ерши» и другие на Ангаре, около Иркутска, дали помимо грузил для позднего времени обломки составных
рыболовных крючков из шифера. 13 Стоянка Улан-Хада и большинство сход¬ных других, еще не раскопанных, были почти исключительно рыболовными поселениями в течение веков, а может быть и тысячелетий. Для первой характерно изобилие крючков, наличие грузила, каменных ножей для раз¬делки рыбы и может быть нерпы, при полном почти отсутствии наконечников копий и относительной редкости стрел, костей животных. И не случайно, повидимому, именно здесь обнаружен целый «склад» каменных рыб, найдены обломки подобных изделий в глубинных отложениях стоянки.

Вполне естественно, отсюда, предположение о связи фигурок рыб с важной ролью рыболовства в хозяйственной жизни неолитического насе¬ления ангаро-ленских стоянок в развитом неолите.

Так, кстати, рассуждают и Менгин и Мергарт, причем вместе с Мергартом и рядом наших исследователей Менгин подчеркивает, что реалистические фигурки рыб «стоят явно в тесной связи с религиозными нуждами)), а также с охотничьим и рыболовческим бытом.

Учитывая, однако, обычную поспешность выводов и легкость обобщений представителей культурно-исторической школы, следует отнестись с некоторой осторожностью к столь соблазнительно-простым и далеко идущим объяснениям, объяснениям традиционным, но тем более требующим критического отношения в освещении новых фактов.

Если вернуться от предположений к фактам, следует обратить внимание на некоторую закономерность соотношения вещей, относящихся кд>ыбо- ловству в памятниках нашего развитого неолита.

В инвентаре Середкинского погребения отсутствуют рыболовные крючки. В инвентаре остальных погребений того же времени тоже нет рыболовных крючков обычного типа для неолита Сибири. В этих комплексах зато чрезвычайно богато представлен инвентарь собственно охотничьего производства — копья, кинжалы, ножи, наконечники стрел, орудия для обработки кожи и шкур и т. -п. Из собственно-рыболовных принадлежно¬стей могут быть отмечены лишь грузила — для стоянок, причем их стратиграфия еще остается недостаточно ясной, а также гарпуны, которые могли употребляться и не только в рыбной ловле.

Наиболее древние крючки для ловли рыбы, скомбинированные из шиферного стерженька и такого же жальца, прикреплявшегося сбоку в выемке стержня на одной из его широких поверхностей, найдены на стоянке Улан-Хада. Наибольший расцвет этого вида рыболовных орудий совпадает с Китойской стадией. Так наз. каменные рыболовные амулеты, или «китойские подвески» давно расшифрованы Афанасьевым, как стержни рыболовных крючьев. Китойские крючки представляют чрезвычайно совершенную форму сложных, комбинированного типа, приспособлений из костяного жальца и каменного (жировик, шифер) стержня, с выпуклой внешней стороной и желобком на внутренней, с выступами-головками полулунного вида на обоих концах для прикрепления жальца и лесы. По сравнению с крючками из Улан-Хады кнтойский тип показывает дальней¬шее техническое развитие этого средства лова рыбы и более высокое раз¬витие рыболовства в целом. О значительном удельном весе рыболовства при помощи крючка свидетельствует хотя бы обилие китойских «подвесок» Этого типа, т. е. крючков, в типичных погребениях китойского облика — когда покойника сопровождают десятки крючков с великолепно отделан¬ными резными жальцами. Китойский тип, во многом сходный с комбиниро¬ванными крючками палеоазиатов, эскимосов, полинезийцев и других отсталых племен, удерживается до расцвета «глазковских» памятников, где его вытесняют более прочные медные и бронзовые крючья для крупной рыбы и более мелкие крючки (табл. III).

Отсутствие рыболовного крючка в погребальном инвентаре развитого неолита, примитивность рыболовных крючков в Улан-Хаде — очевидно более поздней, чем погребения типа Середкинского могильника, и явный расцвет крючков в китойской стадии могут быть приняты за указание на какие-то сдвиги в быту, определяющие изменение роли рыболовства в хозяйственной жязни.

цДля ранних стадий развитого неолита следует допустить преобладание охоты и подчиненную роль рыболовства — даже и качественно, с точки зрения организации и техники лова рыбы, представляющего не рыбную ловлю, а охоту за рыбой с помощью стрел, гарпунов, заестков (заколы) и коллективного загона рыбы сетью, прекрасно увязывающегося с общим коммунистическим трудовым укладом материнского рода.

Появление и обилие крючков сигнализирует о смене охоты за рыбой — ловлей этой водяной дичи, а усложнение технических приемов и пре¬обладание рыболовного инвентаря о приоритете рыболовства над охотой.
Исчезновение каменных рыб как в Китое, так и в энеолите параллельно с развитием способов рыболовства и увеличением его хозяйственной роли свидетельствует, таким образом, об очень своеобразной связи каменных рыб с рыболовством. Вопреки обычному взгляду на их прямое соотношение следует предполагать обратное соотношение, когда неразвитым способам добычи рыбы соответствует наличие каменных изображений рыб; а высокий уровень рыболовства совпадает с исчезновением таких изделий.

В связи с этим должны быть подвергнуты пересмотру и высказыва¬ния об исключительно-культовом значении рыбьих каменных фигурок, удовлетворявших якобы «религиозные нужды» неолитических охотников и рыболовов.

Если бы это было так, то остается непонятным полное, повидимому, исчезновение каменных рыб в неолитических памятниках китойской и глазковской поры, когда рыболовство поднимается до уровня основного занятия и главного производства. Именно тогда, казалось бы, должен про¬изойти расцвет «культа рыбы», а на деле факты свидетельствуют о совершенно другом явлении, если только механически связывать религиозные представления с той или иной степенью развития рыболовства и видеть в каменных рыбах только культовые предметы — вслед за Овчинниковым и Анучиным, Мергартом и Менгином. Ознакомление с бытовой обстановкой эпохи неолита, и комплексом неолитических находок, ее отражающих, приводит нас, следовательно, к выводу о необходимости более внимательного анализа всей совокупности фактов не только о самих «каменных рыбах», но и о способах рыбной ловли в неолите, о рыболовстве в различных стадиях неолита, как одном из важнейших способов добывания пищи. Здесь на ряду с мертвыми археологическими документами должны быть привлечены и живые этнографические свидетельства, позволяющие уверен¬ней реконструировать имевшие место тысячелетия тому назад производственные процессы и представления, с которыми были связаны «каменные рыбы» сибирского неолита в свое время.

Таблица III

Таблица III

Разрешение вопроса об употреблении и функциональном назначении загадочных «каменных рыб», невозможное только на археологическом материале, обещает в этой более широкой постановке темы много интересного и для истории «неолитического» искусства, семантики и функций его образов, для проблемы соотношения реализма и схемы в этом искусстве; но вместе с тем требует и специального исследования, особой работы, выходящей за пределы нашей предварительной археологической публикации, оправданной уже приведением в известность нового материала, некоторой систематизацией старого, увязкой «каменных рыб» с изученными комплексами и установлением даты последних в рамках относительной хронологии.

A. OKLADNIKOV LES POISSONS DE PIERRE RESUME

Les travaux archeologiques executes dans la Siberie orientale et la region du lac Rai’kal ont fourni entre autre des donnees abondantes sur le Neolithique de ce vaste territoire. Les recherches systematiques de ces dernieres annees ont permis d’elucider la chronologie relative du Neolithique de la ta’iga et ont jete un jour nouveau sur les monuments de Part neolithique, dont le nombre s’est considerablement accru (sculptures d’homme, d’ours, d’elan, d’oiseaux, de poissons).

Une des categories de l’arl ancien — les sculptures de poissons en pierre — est particulierement nombreuse. Les poissons de pierre se rencontrent en Siberie orientale, en partie aussi en Siberie occidentale; ils sont surtout frequents pres du lac Baikal, a Irkoutsk. On en a trouve dans les couches archeologiques des stations (Oulan-Khada), dans les cavernes et fentes des rochers, souvent par groupes entiers. On connait des trouvailles dans les sepultures — a Glazkovo et Lisikha pres Irkoutsk, aux villages Korkino sur la Lena et Nijneseredkino sur F Angara. La plupart de ces sculptures repre¬sented la lotte; plus rares sont le chabot (Cottus baicalensis), Fombre, l’estur- geon, la marene. II у a des poissons a deux tetes — «poissons-Janus». Caracte- ristiques sont les orifices dans les nageoires dorsale et caudale et plus rarement pres des branchies.

Au point de vue de leur style, la majorite de ces figurations, de meme que les autres monuments d’art neolithique de la Siberie orientale, se distin- guent par leur realisme. On rencontre aussi des exemples de stylisation, qua- litativement differente pour les «lottes», d’une part, et les marenes et autres poissons, d’autre part. Les premieres sont stylisees en formes ЬотЬёеэ, arron- dies, les seconds sont aplatis et acquierent des contours graphiques aigus.

L’age de ces objets decoule de leur trouvaille dans les complexes d’ou- tillage decouverts dans des sepultures et des stations se rapportant au Neo¬lithique evolue relativement ancien de la taiga. La perfection et la diversite de l’outillage de chasse du Neolithique evolue (conditionnellement—stade B) accusent le role enorme de la chasse et de la differencialion du travail mascu- lin et feminin; l’absence de sepultures «pauvres» temoigne indirectement de l’existence du regime matriarcal et du caractere communiste de la production et du genre de vie. Les poissons de pierre, qui constituent la forme typique de ce stade du Neolithique de la Siberie orientale, ne s’observent plus dans les stades suivants bien etudies de Kito’i et Glazkovo (Eneolithique).

L’epoque des poissons de pierre est caracterisee par la predominance de la chasse et du ramassage; la peche comme telle ne se developpe et ne s’eleve au rang d’occupation principale que beaucoup plus tard, lorsqu’apparaissent non seulement les harpons pour la chasse au poisson, mais aussi les hame- gons combines du type de Kitoi. II est permis de supposer que la presence des «poissons de pierre» est en rapport inverse du developpement de la peche et qu’avec leur diversite possible de destination et de fonction, ils pouvaient avoir partiellement une importance non seulement rituelle, mais encore tech¬nique, en relation avec le caractere specifique de la chasse et avec la tech¬nique primitive, au sens absolu du terme, de la peche, comme l’attestent nettement les donnees de l’ethnographie moderne.

Notes:

  1. А. В. Попов. Очерк палеоэтнологических исследований и достижений ВСОРГО за 75 лет (1857—1926), 75 лет ВСОРГО, Иркутск, 1926.
    Н. К. Ауэрбах. Археологические исследования в Сибири в 1927 г., Сибирские Огни, 1928, № 3.
  2. С. А. Теплоухов. Древние погребения в Минусинском крае. Материалы по этнографии, 1927, т. III, вып. 2.
    Он же. Опыт классификации древних металлических культур Минусинского края. Материалы по этнографии, т. IV, вып. 2, 1929.
    С. В. Киселев. Материалы археологической экспедиции. Ежегодник Мартьяновского музея, 1928.
    Он же. Тагарская культура. Труды секции археологии, PAHIIOH, IV, 1928.

    Раскопки в Минусинской котловине выяснили в основном хронологические взаимоотношения, общий характер и распространение различных групп памятников, были сделаны попытки разработать схему последовательных этапов «развития культуры» от «афанасьевского» времени до русского завоевания. Для Прибайкалья в этом отношении сделано было очень немного, схемы и обобщения при резком, зачастую, взаимном расхождении их авторов во мнениях и установках имели гораздо более шаткие основания и еще более условное значение.

    Между тем, с общеисторической точки зрения археологическое изучение того же Минусинского степного района без ущерба для дела не могло быть оторвано от изучения таежного Прибайкалья; наличные материалы обещали весьма интересные данные не только по вопросу о связях «степной культуры» с лесной, но и о конкретном варианте общественного развития в тайге, со всеми его своеобразными чертами. Наконец, изучение отдаленного прошлого национальностей края, эвенков и бурят-монголов в первую очередь, настоятельно требовало уяснения характера вещественных памятников «неолитического типа» на ряду с более поздними как исторического источника исключительной важности.

    Работы Иркутского музея и Краеведческого общества, ставившие целью ликвидацию отмеченного значительного отставания в даннной области исторического изучения края и в собирании необходимого археологического материала, не были безуспешны и в полной мере подтвердили положение о богатстве таежного «Прибайкалья» остатками культуры «неолитического периода», а вместе с тем позволили установить, в качестве предпосылки для более широких исторических обобщений, характер отдельных вещественных комплексов «неолитического типа» и относительную хронологию, т. е. в конечном счете стадиальное расчленение последних.

    Это позволило с большей уверенностью и лучшими результатами подойти к постановке и остальных проблем, связанных с изучением неолита тайги, в частности вопросов идеологии, культа и, наконец, искусства неолитического населения Восточной Сибири.

    Искусство «Сибирского неолита» давно уже было предметом научного обсуждения, а такие его шедевры, как резные изображения лосей из Базаихи, «каменные рыбы», и т. п. вещи привлекли внимание мировой науки, и вполне заслуженное, если вспомнить, напр., обстоятельство, что до настоящего времени, поразительные по экспрессивной реалистической трактовке и художественной силе образов, созданных древним художником, изображения тех же лосей, которые были предметом обсуждения на интернациональном археологическом конгрессе и другие им подобные, почти не имеют равных себе в неолитическом искусстве Восточной Европы и Прибалтики, не говоря уже о скованном схемой искусстве неолитического времени на Западе.

    Новейшие неожиданные открытия изумительных образцов палеолитического искусства в Мальте затмили более скромные памятники искусства неолитической поры, но, в то же время, своим сходством с некоторыми произведениями современного местного художественного творчества, преимущественно культового (напр., стилизованные фигурки гагар на шаманских костюмах и т. д.), выдвинули с особой силой проблему стадиальной преемственности и культурного наследия, последовательного развития форм и сюжетов изобразительного искусства, для разрешения которой необходимо прежде всего выяснение особенностей и истории промежуточного звена — искусства неолитического времени.

    Для постановки проблемы возникновения неолитического искусства в Восточной Сибири и его связи с искусством палеолита, с одной стороны, искусством «скифо-кимерских», как иногда выражаются, стадий и современным местным искусством — с другой, сделано еще очень мало по сравнению с задачами и возможностями, но если учесть наличный изученный материал из Европейской части СССР по неолитическому искусству, пока еще уступающий сибирскому по своему обилию, то приходится признать, что актуальность этой проблемы, обилие и ценность самого материала — художественных памятников «неолита» Сибири обязывают начать их разработку.

    В данный момент нам известны, помимо бесчисленных образцов собственно орнаментального искусства (преимущественно керамика), следующие образцы самостоятельных художественных памятников сибирского неолита — круглой скульптуры и резьбы в точном смысле слова:

    1. Изображения рыб из камня. Известны многочисленные случаи находок таких изделий, как мы увидим ниже.

    2. Изображения антропоморфизированных фигурок рыб (Глазково).

    3. Изображения птиц (Афонгова Гора — энеолитическое погребение, раскопанное т. Катковым, научным работником Красноярского музея; Чадобец — изображение птицы из камня).

    4. Антропоморфное изображение птицы или человека с птичьим клювом (Базаиха, раскопки И. Г. Савенкова).

    5. Изображения человека (с. Распутино на Ангаре — каменное изваяние человеческой головы, фигурки из мамонтовой кости, найденные автором в с. Братске, Качуге и Усть-Уде в числе 4 экземпляров; находки М. П. Овчинникова в Глазково — 2 костяных фигурки, глиняное изображение человека из раскопок Б. Э. Петри в бухте Песчаной на Байкале).

    6. Изваяния медведя из камня на «пестах» (Братск — из с. Большеокинского на р. Оке — 2 экземпляра), связанных с так. наз. «фаллическими пестами». Костяная фигурка медведя из слоев стоянок неолитического периода на Илиме — доставлена в Иркутский музей экспедицией под начальством Я. Н. Ходукина.

    7. Имеются также неопределенного назначения орнаментированные скульптурные поделки из кости и камня (возможно символические изображения животных) и т. п.

    8. Костяные фигурки лосей (сохатых) — Базаиха, раскопки И. Т. Савенкова в местности «Бор».

    9. Автором статьи обнаружена в Усть-Уде (на Ангаре) статуэтка животного фантастического облика с телом лося и стилизованной мордой, несколько напоминающей голову грифона.

    Из этих девяти категорий наиболее обильна по количеству находок (десятки экземпляров), а вместе с тем и наиболее интересна по возможности стилистического и семантического анализа предметов искусства в связи с определенными целостными комплексами вещественных памятников неолита, — первая группа — «каменные рыбы». На опыте анализа данной группы образцов неолитической скульптуры возможно будет, повидимому, выявить некоторые вехи в развитии неолитического искусства и констатировать его внутренние закономерности, насколько это позволяют археологический материал и сравнительные этнографические данные.

    После работы Д. Анучина, однако, не было сделано попыток монографического охвата и научного описания все увеличивавшихся в числе находок каменных изображений рыб. Исследователи только мимоходом указывали на эти изделия, по установившейся традиции отмечали «каменных рыб» как наиболее своеобразную форму из всех каменных вещей, свойственных неолитической Сибирской области, или у некоторых исследователей «Ангарской культуры» (Мергарт). Не было даже опытов систематизации наличного материала и типологической классификации «каменных рыб», хотя именно они в силу многочисленности находок могли стать благодарным материалом не только для построения формально-типологических классификационных конструкций, но и для взрыва таких привычных схем, преодоления формалистического вещеведного подхода к памятникам неолита, к памятникам искусства, в особенности.

    Прежде чем делать попытки общего анализа «каменных рыб» и строить широкие обобщения, необходимо выполнить некоторые предварительные работы чисто описательного и классификационного порядка, привести в известность если не весь материал — хранящийся в различных музеях Союза и вне его пределов, то по крайней мере учесть доступный для изучения в данное время.

    В первую очередь требуется выполнить общее описание наиболее типичных изделий, относящихся к категории каменных изображений рыб, произвести классификацию их по внешним признакам, установить географическое распространение, связь с определенными комплексами археологических находок и на этой основе выяснить стадию, — время и условия, в которых они бытовали. Только после предварительной, еще никем не выполненной работы в чисто источниковедческом (археологическом — в применении к нашим вещественным документам) плане может быть решен вопрос о назначении и функции «каменных рыб» и с привлечением более широкого — не археологического материала обеспечено использование данных вещей, как исторического источника, для понимания жизни общества, которым они оставлены. И тогда, надо полагать, «каменные рыбы» приобретут для историка-марксиста при изучении доклассового общества Сибири и его искусства еще большее значение, чем для формальных построений буржуазной археологии и искусствоведения.

    Описание наиболее характерных находок «каменных рыб» удобнее всего начать с изученных Анучиным.

    В 1879 г. на Антропологической московской выставке было впервые Экспонировано Географическим обществом «весьма оригинальное изображение рыбы-налима из жировика и подобное же изображение можно было видеть в числе предметов, доставленных Восточносибирским отделом того же общества». 14Д. Н. Анучин. О некоторых своеобразных древних каменных изделиях из Сибири. Тр. VI археол. съезда, 1886, т. I.

  3. Н. И. Витковский. Следы каменного века в долине р. Ангары. Изв. ВСОРГО, XX, 1889, № 1—2.

  4. М. П. Овчинников. Материалы для изучения памятников древности в окрестностях Иркутска. Изв. ВСОРГО, 1904 г., XXXV, № 3.
  5. М. П. Овчинников. Заметки по археологии (два письма к Витковскому). Сибирский архив, 1912, № 5.
  6. Хранится в Археологическом отделе Иркутского музея.
  7. Хранятся в Иркутском музее.
  8. Д. Н. Анучин. О некоторых своеобразных древних каменных изделиях из Сибири.
  9. Д. Н. Анучин. О некоторых своеобразных древних каменных изделиях из Сибири.
  10. Общая характеристика Улан-Хады дана в ряде работ проф. Петри, в частности следует отметить следующие: а) Неолитические находки на берегу Байкала. Предвари¬тельное сообщение о раскопках стоянки Улан-Хада (сб. МАЭ, 1916, т. 3); б) Сибирский неолит, Иркутск, 1926.
  11. П. П. Ефименко. Некоторые находки каменных орудий в Тверской и Новгородской губернии и их место в системе европейской падеоэтнологнн. Русск. антропод. журп., 1916. 37—38 кн.
  12. О. Menghin. Weltgeschichte der Steinzeit, Wien, 1931. G. Merhart. Neolithikum. Reallexikon der Vorgeschichte, Bd. XII.
  13. Китойские «рыболовные амулеты» (т. е. каменные стерженьки рыболовных крючков, имеющие форму, обусловленную исключительно технической целесообразностью прикрепления жальца к стержню и привязывания всего крючка к лесе) былп определены как части крючков еще Афанасьевым, см. «Удочки неолитической эпохи в Иркутской губернии» (Археол. изв. и зам., 1898, № 1, стр. 28).

В этот день:

Дни смерти
1984 Умер Андрей Васильевич Куза — советский археолог, историк, источниковед, специалист по древнерусским городам.
1992 Умер Николас Платон — греческий археолог. Открыл минойский дворец в Закросе. Предложил хронологию базирующуюся на изучении архитектурных комплексов (дворцов) Крита.
1994 Умер Сайрус Лонгуэрт Ланделл — американский ботаник и археолог. В декабре 1932 года Ланделл с воздуха обнаружил древний город Майя, впоследствии названный им Калакмулем, «городом двух соседних пирамид».

Рубрики

Свежие записи

Счетчики

Яндекс.Метрика

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Археология © 2014