Обзор литературы по археологии Средней Азии и Казахстана, вышедшей в 1970 году

К содержанию журнала «Советская археология» (1973, №1)

Для среднеазиатской археологии 1970 г. не был особенно упешным в области публикаций, хотя ряд традиционных изданий и вышел в свет в этом году. Среди опубликованных работ представлен ряд сборников. Так, специальный выпуск «Кратких сообщений Института археологии АН СССР» (КСИА, 122, 1970) посвящен изданию материалов Всесоюзного совещания по археологии Средней Азии, состоявшегося в 1968 г. в Ленинграде. Были изданы отдельной брошюрой материалы к Совещанию по средневековому городу, проводившемуся в 1970 г. во Фрунзе. Международное признание археологических работ в Средней Азии и Казахстане нашло отражение в публикации обзорной книги Г. С. Фрумкина «Археология в Советской Средней Азии», изданной на английском языке. К сожалению, хуже обстоит дело с публикацией новых материалов в республиканских Академиях. Правда, археологи Туркмении успешно продолжали издание текущей информации, выпустив брошюру и солидный сборник, посвященный работам 1969 г. Интересный сборник, охватывающий памятники от каменного века до средних веков, представили казахстанские археологи. Ни одной книги по археологии не появилось в 1970 г. в Киргизии. Печальное затишье наступило в АН Таджикской ССР, ранее отличавшейся разнообразной печатной продукцией по вопросам археологии. Определенное отражение результаты археологических работ получили в первом томе «Истории Самарканда», изданном в Ташкенте, хотя это и могло быть сделано на более высоком уровне. Следует надеяться, что вновь образованный Институт археологии АН Узбекской ССР приступит к систематическому монографическому изданию огромных материалов, накопленных в республике, которые давно переросли возможности серии «История материальной культуры Узбекистана», в целом очень нужной и полезной, но, как правило, не выходящей за рамки предварительных отчетов.

«Археологическое изучение Средней Азии». Краткие сообщения Института археологии АН СССР, вып. 122, М., 1970.

Рецензируемый выпуск КСИА посвящен публикации ряда докладов и сообщений прочитанных на V совещании по проблемам археологии в апреле 1968 г. [1] Представительный характер совещания (более 150 участников), большое число докладов (свыше 50), проблемный характер целого ряда из них определили успех совещания, сделали его заметной вехой в изучении прошлого Средней Азии и Казахстана [2]. Это в значительной мере определило и облик рецензируемого издания.

Предисловие, написанное редакцией, содержит резолюцию совещания. Соответственно тематике публикуемые работы сгруппированы в пять разделов. В I разделе «Итоги и проблемы археологии Средней Азии» помещены статьи В. М. Массона «Узловые проблемы археологии Средней Азии» и П. Н. Кожемяки «Основные достижения и проблемы археологии Киргизской ССР».

В статье В. М. Массона, пронизанной мыслью о необходимости проведения плановых проблемно-целевых изысканий, обобщены и сформулированы основные актуальные вопросы, вставшие перед исследователями среднеазиатской археологии в результате проведения обширных, но неравномерных раскопок. Круг проблем, перечисленных В. М. Массоном, обширен и охватывает все этапы среднеазиатской истории от эпохи палеолита до развитого средневековья. Для успешного решения первоочередных задач предлагается усилить координацию исследовательских работ, повысить методическую вооруженность и оперативнее публиковать добытые материалы. Нельзя не согласиться с автором и в том, что первоочередной задачей среднеазиатской археологии является организация широких многолетних раскопок на городе античного времени (и, конечно же, с захватом тяготеющей к нему сельской округи). Безусловно, результаты подобным образом организованных раскопок стали бы конкретным вкладом среднеазиатской археологии в решение важнейших проблем мировой истории, столь остро поднятых в возобновившейся в последние годы дискуссии о так называемом азиатском способе производства. Успехи археологических работ на территории Киргизской ССР отражены в обобщающей статье П. Н. Кожемяки. Подводя итоги достигнутых результатов, автор отмечает необходимость расширения исследований первобытной археологии и решения ряда проблем средневековья, среди которых важнейшей является выяснение процесса сложения киргизской народности.

К сожалению, тематика первобытной археологии Средней Азии, которой посвящен II раздел, выглядит несколько ограниченной из-за отсутствия статей, рассматривающих появление и формирование культур древнейшего населения Средней Азии, а также статей, специально посвященных дискуссионным вопросам раннеземледельческих культур. Единственной работой, затрагивающей судьбы ранних земледельцев копетдагских предгорий, является статья А. Я. Щетенко «О торговых путях эпохи бронзы по материалам туркменистано-хараппских параллелей», в которой решается важный, хотя и частный вопрос о характере их культурных контактов с протоюрской цивилизацией долины Инда.

В настоящее время неолит Средней Азии изучен сравнительно хорошо. В статье «Проблема культур и локальных вариантов в мезолите и неолите Средней Азии» Г. Ф. Коробкова выделяет три области мезолитических культур, на основе которых происходило сложение местных культур неолита. Тщательный анализ способа изготовления каменных орудий, подкрепляемый аналогиями и абсолютными датировками мезолитических культур сопредельных территорий, позволил автору сделать вывод о существовании в эпоху мезолита разных в генетическом отношении племенных групп, что является одной из причин этнической пестроты среднеазиатского неолитического населения.

Три племенных группы (кельтеминарская, лявляканская и нижнезеравшанская) объединялись кельтеминарской культурно-этнической общностью — таков вывод, к которому приходит в статье «О локальных вариантах неолитической культуры Кызылкумов» А. В. Виноградов, анализируя многочисленные неолитические памятники Кызылкумов. Особый интерес представляет процесс образования заманбаоинской культуры, в котором, по нашему мнению, следует искать одно из объяснений появления раннескотоводческих степных культур типа афанасьевской. Требуется дальнейшее уточнение терминологии для устранения возникающей путаницы, в результате которой неолит Кызылкумов называют то кельтеминарской культурой с локальными вариантами, то кельтеминарской культурно-этнической общностью с рядом входящих в нее культур.

Л. Я. Крижевская в статье «К вопросу о взаимоотношении населения Южного Урала и Средней Азии в неолитическую эпоху» приходит к выводу, что южноуральский неолит, близкий неолитическим культурам Средней Азии, не был им тождествен. Влияние со стороны сибирских неолитических культур, ощущавшееся населением Южного Урала через посредство территории Северного Казахстана, заставляет объединять население этих двух смежных областей в единую этнокультурную общность, которая была родственна аналогичным общностям Средней Азии. Л. Я. Крижевская оставляет в стороне вопрос о времени появления черт сходства между неолитическими культурами Южного Урала и Средней Азии, отмечая только, что они были опосредованными. По-видимому, в сложении неолитического населения Южного Урала, как и северо-западной части Казахстана, участвовали пришельцы из южной части Прикаспия, проникшие в эти края еще в мезолите.

В настоящее время остаются неизвестными в степных пограничных районах Казахстана и Средней Азии культуры ранней бронзы, которые могли бы датироваться концом III — началом II тысячелетия до н. э. Это затрудняет решение проблемы формирования скотоводческих племен андроновской общности, которая распространялась и на территорию Средней Азии. В статье М. П. Грязнова «Пастушеские племена Средней Азии в эпоху развитой и поздней бронзы» памятники выделяемого автором для Средней Азии таутарыского типа рассматриваются с привычных позиций схемы последовательного развития единой андроновской культуры: автор видит в них генетическое звено, связывающее федоровский этап с алакульским. Памятники тазабагъябской и тяныпанской групп М. П. Грязнов считает местным вариантом единой андроновской культуры на алакульском этапе ее развития. Соответственно схеме развития культур Южной Сибири, где на смену андроновской культуре приходит карасукская, М. П. Грязнов относит Тагискенский могильник к числу памятников карасукского типа и датирует его II тысячелетием до н. э. Распространение валиковой керамики ивановского типа, вызвавшее появление амирабадской культуры, он склонен считать результатом вторжения срубных племен, нарушивших эволюционное развитие бронзовых культур Средней Азии и Казахстана.

С иных позиций подходит к проблеме генезиса семиреченской группы памятников конца II — начала I тысячелетия до н. э. E. Е. Кузьмина в статье «Семиреченский вариант культуры эпохи поздней бронзы». Их сложение автор связывает с проникновением андроновских племен, генетически связанных с населением Центрального Казахстана. Такой же миграционной точки зрения на возникновение андроноидных культур Средней Азии придерживается М. А. Итина в статье «Из истории населения степной полосы Среднеазиатского междуречья в эпоху бронзы», где сложение тазабагъябской культуры автор объясняет результатом ассимиляций местного земледельческого населения срубноандроновскими скотоводами, вторгшимися из Южного Приуралья. Подобный процесс ассимиляции местного населения андроновцами происходил и в других районах Средней Азии, в низовьях Зеравшана и в Фергане. М. А. Итина подчеркивает, что местная линия развития, поддерживаемая влияниями со стороны южных земледельческих культур, в конечном итоге возобладала в степных районах.

Наконец, совершенно новую гипотезу о возникновении андроновской общности высказывает в статье «Проблема происхождения культуры степной бронзы» И. Н. Хлопин. По его мнению, в результате демографического взрыва в среде раннеземледельческого населения Средней Азии произошла сегментация населения со скотоводческим хозяйством. Две волны избыточного населения, двинувшегося с юга Средней Азии, вызвали появление пастушеских племен в северных степных районах. Подтверждение южных истоков скотоводческих культур автор находит в сходстве орнамента федоровской керамики и керамики позднего Намазга III — раннего Намазга IV. Гипотеза И. Н. Хлопина требует дальнейших разработок, но кажется вероятным, что если появление раннескотоводческих культур типа афанасьевской Алтая и Минусинской котловины и было вызвано влиянием юга, то андроновская общность сформировалась самостоятельно, на базе ранних скотоводов степей. Ее проникновение в Среднюю Азию, по-видимому, было вызвано поисками новых пастбищ в связи с резкими термическими изменениями климата, имевшими место в середине II тысячелетия до н. э. Характерно, что если для афанасьевской культуры типичен долихокранный тип, близкий типу раннеземледельческого населения Средней Азии, то для «андроновцев» характерны брахо- и мезокранные расовые типы. Племена андроновской общности, создавшие ряд андроноидных культур в северных притаежных областях и в Средней Азии, легко нарушали свою племенную эндогамию и вступали в брачные отношения с представителями местного населения. В результате этого образовывался смешанный расовый тип населения, что типично для Кокчи 3 и могильника Муминабад. Характеристике этого могильника посвящена статья А. Аскарова «Могильник эпохи бронзы в Муминабаде», заключающая II раздел рецензируемого выпуска КСИА.

Среди статей, опубликованных в III разделе («Археология древнего периода»), наибольшее внимание привлекает статья А. М. Беленицкого «О рабовладельческой формации в истории Средней Азии», в которой автор пытается дать свое решение проблемы общественного строя Средней Азии в древности. А. М. Беленицким решительно отвергается установившаяся (с 30-х годов) в советской науке концепция о господстве в Средней Азии (в период от середины I тысячелетия до н. э. до середины I тысячелетия н. э.) рабовладельческих отношений. Он отмечает, что защитники этой концепции сосредоточивают свои усилия на доказательствах наличия рабства в Средней Азии этого времени, но наличие рабства как института (и это справедливо) еще не свидетельствует о господстве рабовладельческих отношений и о существовании рабовладельческой формации. А. М. Беленицкий утверждает, что рабство вообще играло в основном роль паразитарного нароста, задерживавшего поступательное развитие социально-экономического строя общества.

Не может не вызвать удивления основной тезис А. М. Беленицкого. Он утверждает, что главным экономическим фактором в процессе классовой дифференциации общества Средней Азии этого времени является наличие отчуждения прибавочного продукта у производящего слоя населения в форме регулярного налога. Практика взимания регулярной подати является и начальной ступенью в сложении института земельного налога — ренты, «который на всем протяжении древней и средневековой истории народов Ближнего Востока, меняясь по названию и по размерам, становится основной формой эксплуатации общинного крестьянства вплоть до нового времени» (стр. 72). При такой постановке вопроса, хочет этого автор или нет, на первый план выступает старая идея полной застойности восточного общества, отсутствия прогресса на протяжении тысячелетий в основной сфере — сфере социальных отношений.

Кроме того, автор подчеркивает, что введение практики регулярной подати начинается в Средней Азии с момента ахеменидского завоевания. Но в таком случае» следуя логике автора, нужно будет сделать и неизбежный вывод: процесс классообразования в Средней Азии — следствие ахеменидского завоевания. Вряд ли кто-нибудь из сегодняшних исследователей Средней Азии сможет согласиться с тем, что классообразование и классовая дифференциация в обществе древней Средней Азии не результат спонтанного развития местного общества, а результат внешних по отношению к данному обществу причин. В связи с этим отметим и внутреннее противоречие в построении А. М. Беленицкого: если главной причиной процесса классообразования выступает практика регулярного налога-дани, начинающаяся только со времени ахеменидского завоевания, то откуда же берется та местная знать, которая, согласно автору, блокируется с завоевателями и используется ими как аппарат для взимания этой самой дани?

С нашей точки зрения, автор явно недооценивает значение греческого завоевания для развития и упрочнения рабовладельческих отношений в Средней Азии. Недавние археологические открытия в Ай-ханумэ, Гекатомпиле [4], Пушкалавати ярко показывают, что столь популярная одно время идея о незначительных масштабах и малом значении греческой колонизации на Среднем Востоке и в Средней Азии в эллинистическую эпоху нуждается в коренном пересмотре. Но поскольку ныне уже невозможно отрицать значительность масштабов греческой колонизации, то отсюда, естественно, следует вывод о том, что в это время в Средней Азии распространялись вместе с греками и античные формы рабства. Можно думать, что массовые обращения в рабов местного населения в ходе завоеваний Александра Македонского (о чем имеются прямые указания в источниках) были одной из примет именно этого явления. Наконец, необходимо отметить, что в последнее время появились прямые и непосредственные свидетельства распространения античных форм рабства в эллинистическую эпоху на территориях, непосредственно граничащих со Средней Азией. Таким документом, например, является манумиссия III в. до н.э. из Гиркании [5], составленная полностью в соответствии с античными нормами права.

Что касается выводов, сделанных А. М. Беленицким, на основании анализа сообщений Юстина и Плутарха относительно парфянского войска, то с неменьшим основанием, чем это делает автор, сближающий описанное в источниках явление со среднеазиатским гулямством позднего времени, можно допустить, что здесь мы сталкиваемся с некоторыми формами зависимости, не подходящими под определение «классическое рабство», но широко распространенных в эллинистическое время по всему античному миру [6].

В статье А. К. Абетекова «Новые археологические данные о хозяйстве древних усуней» проводится мысль о том, что в свете новых материалов, полученных при раскопках ряда поселений, нуждается в пересмотре концепция о чисто кочевническо-скотоводческом характере хозяйства усуней. По мнению автора, «хозяйство усуней надо представлять комплексным скотоводческо-земледельческим».

Интересной представляется статья М. Г. Воробьевой «Археологические памятники Хорезма античного периода как источник для реконструкции социально-экономических процессов». В основе ее лежат наблюдения над динамикой изменений в системе орошения, но особенно в системе расселения и характере жилища от второй четверти I тысячелетия до н. э. до III—IV вв. н. э. Эти изменения автор ставит в связь с ходом социально-экономического развития. Интересно предположение о возможном восстановлении большесемейной общины как общественной и производственной ячейки накануне становления в Хорезме раннефеодальных отношений. Завершается данный раздел статьей Н. Г. Горбуновой «О датировке ферганской керамики с красным ангобом».

В IV разделе («Средневековая археология») интересна статья О. Г. Большакова «Некоторые вопросы изучения среднеазиатского города XIII—XII вв. в свете общей проблематики истории городов Востока». Автор подчеркивает, что нередко еще в трудах археологов-медиевистов археологический материал выступает в роли иллюстрации к положениям, сформулированным на основе изучения письменных источников. О. Г. Большаков усиленно подчеркивает необходимость рассмотрения истории среднеазиатского города на общем фоне исследований «того огромного мира, частью которого была Средняя Азия и который принято называть мусульманским миром». Особенно любопытны его сопоставления городов Средней Азии и городов мусульманской Испании.

В статье «Согдийский город и кочевая степь в VII—VIII вв.» В. И. Распопова попыталась решить вопрос о взаимоотношениях города и кочевников Средней Азии, однако отсутствие четкой постановки проблемы лишило внутренней связи все многочисленные и часто интересные наблюдения автора, и в результате читателю остается в общем не ясно, что же хотел доказать автор. Наиболее интересной частью статьи Г. А. Брыкиной «К истории земледельческого населения юго-западных предгорий» являются ее наблюдения над типами поселений и жилищ этого времени.

Статьи, помещенные в V разделе, свидетельствуют о внедрении в среднеазиатскую археологию новых методов естественных и технических наук, хотя этот процесс происходит и медленнее, чем бы хотелось. В целом рецензируемый очень интересный выпуск КСИА удачно отражает состояние археологии Средней Азии и Казахстана, ее успехи и трудности, задачи и проблемы.

Г. А. Кошеленко, Л. П. Хлобыстин

1. «Проблемы археологии Средней Азии». Тезисы докладов и сообщений к совещанию по проблемам археологии Средней Азии (1—7 апреля 1968 г.). Д., 1968.
2. Г. В. Григорьева, В. И. Распопова. V совещание по археологии Средней АЗИИ И Казахстана. ВДИ, 4, 1969, стр. 208—212.
3. P. Bernard. Ai-khanum on the Oxus: a Hellenistic City in Central Asia. Pro¬ceedings of the British Academy, LIII, London, 1967.
4. J. Hansman, D. Stronach. Excavations at Shahr-i Qumis, 1967. JRAS 1970 1, стр. 29—62. ’
5. L. Robert. Inscription hellenistique d’Iran. «Hellenica», XI—XII. Paris, 1960, стр. 85—91; С. В. Welles. The Discovery of Sarapis and the Foundation of Alexandria. «Historia», XI, 3, 1962, стр. 290—293; F. В ö m e r. Das Privateigentum eines Sklaven und Seine Freilassung. «Historia», XII, 1963, стр. 510.
6. К. К. 3ельин. Исследования по истории земельных отношений в Египте II—I вв. до н. э. М., 1970.

Средневековые города Средней Азии и Казахстана. Тезисы к совещанию в г. Фрунзе 24—29 ноября 1970 г. Л., 1970, 68 стр. Тираж 500 экз. Цена 10 коп.

В рассматриваемый сборник включены тезисы шести докладов, посвященных методическим вопросам изучения средневековых городов Средней Азии и Казахстана, 18 небольших по объему статей, в которых содержится ценная информация о раскопках средневековых памятников, оставленных оседлым населением, а также пять статей, где затронуты некоторые частные вопросы изучения средневековых городов.

В докладе В. М. Массона «Успехи среднеазиатской археологии в изучении средневекового города» намечено три методических аспекта: «отождествление отдельных памятников и целых регионов со сведениями, содержащимися в письменных источниках»; «выявление динамики развития как отдельных городских организмов с их сложной конкретной историей подъема и упадка, так и целых культурно-исторических областей» и, наконец, исследование поселения, как социального организма. В другом докладе М. Е. Массона («Историко-археологическое обследование средневековых памятников на территории районов древней оседлой культуры Средней АЗИИ И Южного Казахстана») рассматриваются вопросы методики изучения больших исторических общностей и отдельных памятников. H. Н. Негматов («Из опыта изучения городской жизни Ходжентско-Уструшанского района») рекомендует при изучении средневековых городов Средней Азии «комплексно использовать раскопочные, письменные, этнографические, топонимические и фольклорные материалы». С. Б. Лунина и Г. В. Шишкина рассмотрели вопросы методики раскопок средневековых городов на примере Мерва и Афрасиаба, исследование которых ведется много лет, а Г. А. Федоров-Давыдов дал социальную характеристику и динамику развития Церевского городища (Сарай-Берке, XIV в.), выявившиеся в результате раскопок.

Результаты раскопок на Афрасиабе и территории современного Самарканда описываются в четырех статьях. Я. Г. Гулямов и Ю. Ф. Буряков («Археологические работы на Афрасиабе в 1969 г.») изложили основные результаты раскопок: обнаружена и вскрыта часть самой древней городской стены Афрасиаба, завершена расчистка стен помещения с росписями во дворце ихшидов VII в., исследуется огромная соборная мечеть Самарканда, существовавшая с IX по XIII вв. Н. И. Крашенникова публикует результаты раскопок жилого квартала IX—X вв. в восточной части Афрасиаба, а Ш. С. Ташходжаев — жилого дома X в. Ю. Ф. Буряков в статье «Изучение самаркандского Регистана в 1969 г.» сообщает о результатах археологического надзора за вскрытием больших площадей в связи со строительными работами на Регистане. Археологами здесь было заложено девять раскопов. Расчищен канал (видимо, отвод ог Даргома) шириной до 6 м, глубиной более 3 м, в нижних слоях которого и по его берегам найдены фрагменты керамики Афрасиаб II—III, а выше — середины I тысячелетия и. э. Канал перестал функционировать в начале XIII в. К XIV в. относятся мастерские кузнеца и ювелира. В последней обнаружено, в частности, более 60 бронзовых сосудов. Другому крупному средневековому городу — Ахсикету, руины которого расположены на территории Узбекской ССР, посвящена статья И. Архарова, который рассматривает вопросы исторической топографии Ахсикета по работам В. В. Бартольда и данным археологических раскопок. Малоубедительны доводы, приводимые автором в пользу существования поселения в античное время.

В. А. Булатова в статье «Археологические работы в рабаде Кувы VII—XIII вв.» очень четко излагает результаты раскопок храма и ряда помещений у его западной стены, а также дает описание находок. Особенно интересны три медных обтяжки для медальонов или пуговиц с оттиснутыми на них изображениями, которые «позволяют предполагать длительное существование эллинистических традиций в искусстве Ферганы» (стр. 24). Работами сотрудников Ташкентского археологического отряда (В. А. Булатовой, Л. Г. Брусенко, Д. П. Вархотовой, Л. Л. Ртвеладзе, Д. Г. Зильпер, М. И. Филанович) уточнены границы, элементы топографии и облик материальной культуры Бинкета — города IX—XI вв., описанного арабскими географами X в. Остатки его находятся на территории «Старого города». Продолжались раскопки городища Минг-Урюк (III—XII вв.), результаты которых изложены в статье Д. Г. Зильпер. По материалам, полученным Ташкентским археологическим отрядом, написана и статья М. И. Филанович «Город и сельские поселения V—XIII вв. на территории «Большого Ташкента».

Изучению средневековых поселений левобережного Хорезма посвящена статья E. Е. Неразик. Ею были проведены раскопки 16 сельских жилищ, из которых 14 относятся к XII—XIV вв. В статье В. Н. Ягодина публикуются результаты многолетнего изучения городища Курганча (VII—XI вв.) — памятника так называемой «кердерской культуры», локализующейся в восточной части Приаральской дельты Аму-дарьи.

Многолетние и значительные по масштабу работы по изучению памятников средневековья проводятся и на территории Таджикистана. К сожалению, в данном сборнике они представлены всего лишь докладом H. Н. Негматова, где рассмотрены только памятники изобразительного искусства, найденные при раскопках дворцового комплекса на Калаи Кахкаха в Северном Таджикистане. H. Н. Негматов дает описание сюжетов настенной живописи и резного обуглившегося дерева, но не приводит датировки ни раскопанного комплекса, ни памятников искусства.

Памятникам развитого средневековья на территории Туркмении посвящены четыре статьи. Е. Атагаррыев публикует результаты раскопок городища Чугундор, на месте которого существовал один из крупных городов средневековья Северного Хорасана. Здесь раскопаны жилые дома XI—XII вв. На территории Мешхед-Мисрианской равнины и Чатского массива обследовано 13 городищ. Наиболее крупное из них — Мадау — датируется по подъемному материалу IX—XIV вв. С. В. Лунина публикует материалы раскопок жилого дома XII — начала XIII в. на городище Султана-Кала в Старом Мерве. Стены некоторых помещений были украшены панелями резного ганча и росписью. О. Оразов сообщил об изучении укреплений городища Старого Серахса (от сасанидского времени до XIX в.). Раскопкам усадьбы XIV—XV вв. у Ак-Яйла на правом берегу русла Узбоя посвящена статья X. Юсупова.

Больших успехов в изучении средневековых поселений достигли археологи Киргизии, которые в течение ряда лет ведут стационарные раскопки разновременных средневековых городов и поселений, расположенных в различных районах республики. П. Н. Кожемяко в статье «Изучение памятников средневековья в Киргизии» сообщает о раскопках четырех городищ в 1969 г. Городище Садыр-Курган отождествляется с центром добычи серебра Шельджи, упоминаемым в арабских дорожниках. Оно имеет длинные стены и сложную топографическую структуру. Исследовано монументальное дворцовое сооружение X—XII вв. и выявлено, что история цитадели охватывает период с VIII до XV вв. Кроме дворца на цитадели изучены многочисленные производственные и хозяйственные постройки. В результате работ на шахристане получены материалы, свидетельствующие, что металлургическое производство было одним из ведущих занятий горожан. Кроме того, исследовались усадьбы, примыкающие к стенам города. Наличие таких усадеб впервые зарегистрировано для городищ с длинными стенами. В 10 км от Садыр-Кургана раскапывалось небольшое городище в районе с. Бешеке. Установлено, что структурно оно «во многом тождественно поселениям с длинными стенами, сложившимися к IX—X вв.» (стр. 40). При раскопках укрепления в местности Отуз-Адыр на участке близ башни-цитадели обнаружена дворцовая постройка с большим айваном. Стены айвана были украшены росписью и резной панелью из глины. Мотивы резьбы в глине находят аналогии в архитектурном декоре VII—XIII вв.

В Кетмень-Тюбинской долине на городище Акчий раскопано дворцовое здание XIV—XV вв., сложенное из сырцового кирпича, одноэтажное, состоящее из 19 помещений; некоторые из них украшены росписями, резьбой по ганчу и глине, штампованными глиняными плитками. Сообщение о раскопках этого дворца принадлежит Е. З. Зауровой. Средневековому Шельджи посвящена статья В. П. Мокрынина. В. Горячева знакомит читателей с работами на Буранинском городище, где на центральном холме обнаружены развалины дворцового комплекса. Раскопки на Буранинском городище позволяют говорить, что оно относится в основном к X—XII вв., хотя здесь встречены материалы и XIII—XV вв. Ю. Караев вновь поднял вопрос о местонахождении города Баласагун, но не учел при этом статью Клаусона [1].

Основной тезис статьи В. Н. Куренного «Рабады в свете общей проблематики среднеазиатского города VII—XII вв.» заключается в том, что рабады были арабскими колониями. Высказанный в очень категоричной форме, он совершенно необоснован. Остальные положения опираются на этот тезис и поэтому не заслуживают внимания. К. И. Петров в статье «Формирование населения средневековых городов Киргизии» пытается решать вопросы социально-экономической истории Киргизии VIII—XVIII вв., исходя лишь из приблизительных подсчетов площадей, занятых поселениями, и совершенно игнорирует конкретно-исторические факты. Следует отметить, что сборник был выпущен к совещанию, созванному по инициативе Научного совета по проблемам археологии Средней Азии и Казахстана, посвященному средневековым городам Средней Азии и Казахстана. Статьи, помещенные в нем, отражают основное содержание докладов. Все это несомненно должно было способствовать плодотворному решению вопросов, рассматриваемых на совещании. Жаль только, что в сборнике отсутствуют иллюстрации, хотя в статьях имеются ссылки на них.

В. И. Распопова

1. G. Clauson. Ak Beshim-Suyab. IRAS, 1961, стр. 1—13

«История Самарканда с древнейших времен до Великой Октябрьской социалистической революции», т. I, Ташкент, 1969, 484 стр. Тираж 10000.

Народы Средней Азии и других республик Советского Союза торжественно отметили знаменательную дату — 2500-летие Самарканда, одного из самых древних городов нашей страны. К юбилейной дате коллектив авторов выпустил двухтомную историю города. Археологические материалы привлечены в первых трех главах I тома.

Книга начинается с рассмотрения материалов о заселении территории города в период верхнего палеолита. В I главе «Древнейшие следы пребывания человека на территории Самарканда» (стр. 21—30) кратко охарактеризованы результаты изучения мустьерской стоянки в самом городе, а также других памятников каменного века и эпохи бронзы, расположенных довольно далеко за его пределами. Некоторое недоумение вызывает построение этой главы, начинающейся с открытия в 1947 г. пещеры Аман-Кутан в 43 км от города, хотя известно, что первые каменные орудия на территории города были обнаружены значительно раньше, еще в 1939 г. Написать о палеолитических стоянках и находках в Самарканде было необходимо, но возникает вопрос: оправданно ли выделение особой главы, большая часть которой к тому же, вопреки заголовку, не имеет прямого отношения к территории города?

Возникновение города и ранние этапы его жизни рассмотрены во II главе — «Самарканд в период рабовладельческого общества» (стр. 31—74). Авторы справедливо отмечают, что укрепленные поселения в Средней Азии появляются еще в эпоху поздней бронзы и в качестве примера приводят поселения чустской культуры Ферганы (стр. 32). Однако материалы этого периода в Самарканде пока полностью отсутствуют. Следующий этап развития укрепленных поселений относится к начальной поре рабовладельческого периода и засвидетельствован открытиями на городищах Эйлатан в Фергане и Кюзели-Гыр в Хорезме.

Древнейший слой Афрасиаба — городище древнего Самарканда, по заключению авторов, синхронен указанным выше городищам. Но конкретный археологический материал из Самарканда слишком ограничен и не позволяет представить более определенно облик раннего поселения периода Афрасиаб I и проследить процесс возникновения древнего города. История Самарканда в этой главе излагается на широком фоне исторических событий в Согде в целом.

На основе археологических материалов написаны три из пяти разделов второй главы. В первом из них помимо вопроса о возникиовении города приведена археологическая периодизация городища Афрасиаб, разработанная еще А. И. Тереножкиным. И затем авторы утверждают следующее: «Дальнейшие работы подтвердили последовательность выявленных им слоев, но в то же время позволили дополнить, а иногда и изменить характеристику и датировку отдельных периодов» (стр. 34). Однако какие конкретно были сделаны изменения, осталось читателю неизвестным. Всего только на пяти страницах (стр. 35—39) излагается развитие города в течение более тысячи лет — с середины I тысячелетия до н. э. по VI—VII вв. н. э. При таком объеме не удалось дать развернутой и сколько-нибудь полной истории города. Не приведено каких-либо данных о существовании поселения на территории Самарканда в VIII-VII вв. до н. э. Самое раннее поселение относится к VI в. до н. э. (стр. 32), и поэтому не понятно, почему в периодизации на стр. 8 выделен первый ранний период. Принципиально неверно объединение в один период древнего и феодального этапов истории города от VI—IV вв. до н. э. до XIII в. н. э. И совершенно естественно, что при дальнейшем изложении этот период был подразделен и рассматривается отдельно в главах II, III и IV.

Во II главе большой интерес вызывает раздел, посвященный водоснабжению древнего города. В результате археологических исследований удалось установить древнюю ирригационную систему Самарканда и наметить три этапа ее развития. На стр. 43 дана схема ирригации одного из этих этапов — первых веков до н. э.— первых веков н. э. Кстати, эти схемы, а также схема ирригации на стр. 120 являются единственными графическими иллюстрациями для всего древнего и средневекового периодов.

Ряд вопросов возникает при ознакомлении с пятым разделом «Архитектура, искусство, религия». Авторы начинают с изложения своей периодизации: древнесогдийский период — VI—IV вв. до н.э., согдийско-эллинистический — III—I вв. до н.э. и согдийско-кангюйский — I—IV вв. н. э. (стр. 68). В ней отсутствует кушанский период, о котором говорится в других разделах главы. Об архитектуре первого периода вообще не приходится говорить ввиду полного отсутствия данных. Мало материалов и по искусству этого периода — две геммы и некоторое количество терракот. Их явно недостаточно для каких-либо обобщающих заключений.

Авторы пытаются выделить два направления, два стиля в искусстве: «Из них первое можно охарактеризовать как «мифологический реализм», свойственный искусству оседлых земледельческих народов, второе близко к памятникам «звериного стиля», больше известно в искусстве народов скотоводческой степи» (стр. 69). И при этом никаких иллюстраций. Остается непонятным, к какому стилю следует отнести гемму, изображенную на стр. 37 (кстати, с опечаткой в подписи).

В главе III «Самарканд в эпоху раннего феодализма» основное место занимает изложение исторических событий периода экспансии сасанидского Ирана, захвата города арабами и становления местной династии Саманидов. Особый раздел посвящен водоснабжению города в VIII—XII вв. Он написан с широким привлечением археологических данных. Публикуется схема ирригации (стр. 120) и реконструкция акведука X в. (стр. 122). В разделе «Религия, культура и искусство» наибольший интерес представляет описание, а также искусствоведческий и исторический анализ замечательной настенной живописи VII в., недавно открытой на Афрасиабе и получившей уже широкую известность.

В целом довольно хорошо показан высокий уровень развития культуры и искусства Согда рассматриваемого периода.

Следующие главы построены преимущественно на сведениях письменных источников. Так, в главе IV «Самарканд в период развития феодализма», охватывающей период IX—XIII вв., есть упоминание о развитии квартала гончаров X в. (стр. 154) и совершенно ничего не сказано о знаменитой поливной посуде Афрасиаба, хотя на стр. 107, 110, 116, 128 имеются их изображения.

В главе V «Самарканд конца XIV—XV вв.» приведены результаты исследования погребений тимуридов (стр. 196) и известной обсерватории Улугбека (стр. 203,219—221). Здесь же на стр. 165 опубликована единственная в книге схема города XIV—XV вв.

Оценивая первый том «Истории Самарканда», следует признать, что в нем дано довольпо яркое представление об истории и культуре города в средние века и в более поздние эпохи, но очень слабо отражены ранние периоды. В краткой рецензии нет возможности остановиться на спорных заключениях и отдельных неточностях и ошибках. Отметим лишь малочисленность иллюстраций, которые никак не связаны с текстом и даже не пронумерованы. Нет общего плана городища Афрасиаб. Следует также отметить несогласованность текстов в разделах, написанных разными авторами. Особенно это заметно в вопросе периодизации истории города. Издание книги, как сказано в аннотации, рассчитано на широкий круг читателей. Ознакомление с ней приводит нас к выводу, что создание фундаментальной, подлинно научной истории города Самарканда все еше остается почетной задачей археологов и историков, прежде всего Узбекистана.

Ю. А. Заднепровский

G. S. Frumkin. Archaeology in Soviet Central Asia. Leiden, Brill, 1970.

В последние годы археологические изыскания в Средней Азии и Казахстане получают все больший международный резонанс. В зарубежных изданиях появляются переводы работ советских ученых, публикуются рецензии, тематические и региональные обзоры. Теперь без учета среднеазиатских материалов практически невозможно глубокое и всестороннее изучение древней и средневековой истории Азиатского материка. Поэтому неудивительно, что крупнейшее международное издательство востоковедческой литературы выпустило обзорную книгу по среднеазиатской археологии. Ее автор Г. С. Фрумкин уже давно и систематически выступает в печати с рецензиями и обзорами по этой тематике. Рассматриваемая работа представляет собой объемистую книгу, снабженную обширной библиографией (стр. 159—207) и неплохо иллюстрированную (68 таблиц, 19 карт и 39 рисунков в тексте). По своему жанру она представляет информационно-библиографический обзор, призванный, как это неоднократно отмечает и сам составитель (стр. 10, 158), ознакомить читателей с достижениями советской археологии. При этом полнота обзора находится в естественной зависимости от степени освещения соответствующих проблем в печати и доступности советских изданий за рубежом. Правда, надо отдать должное Г. С. Фрумкину в том, что он приложил значительные усилия для получения местных публикаций.

Исходные позиции автора и его отношение к излагаемому материалу определены во «Введении» (стр. 1—10). Г. С. Фрумкин высоко оценивает степень подготовки советских ученых, считая, что среди них есть бесспорные исследователи международного класса (стр. 2), неоднократно отмечает огромные достижения среднеазиатской археологии, пытается разобраться в идеологических позициях советских археологов без предвзятого противостояния, которое широко распространено на Западе и которого в свое время не избежал сам Г. С. Фрумкин [1].

Он высоко оценивает систему археологических работ на новостройках (rescue operation) и практику организации комплексных археологических экспедиций с участием ученых разных специальностей. «Западные страны, — читаем мы во введении, — могут позавидовать Советскому Союзу в этом отношении» (стр. 3).

Основной текст рецензируемой книги подразделен на семь глав. Шесть из них региональные (Казахстан, Киргизия и Фергана, Таджикистан, Хорезм и прилегающие области, Узбекистан, Туркмения) и одна тематическая (Кушанская империя). Изложение внутри соответствующих разделов, как правило, также построено по географическим областям, которым, правда, иногда предшествуют исторические очерки, как, например, в главе о Киргизии. Хронологически изложение заканчивается арабским нашествием, оставляя практически в стороне значительные достижения среднеазиатской археологической медиевистики. Некоторое исключение сделано почему-то лишь для Киргизии (стр. 36, 38) и частично для Хорезма (стр. 91).

Такое ограничение имело место и в книге Л. ван ден Берга по археологии Ирана, но там это нашло отражение и в самом заглавии работы [2].

В главе, посвященной Казахстану (стр. 11—27), имеется отдельная информация о памятниках каменного века, а комплексы эпохи бронзы и раннего железа рассматриваются последовательно по пяти географическим регионам (Центральный Казахстан, Восточный, Северный, Западный и Южный). В связи с изложением общих вопросов упоминается дискуссия о происхождении скифского искусства. В особый параграф вынесены сведения о наскальных изображениях. К сожалению, осталось неупомянутым такое важнейшее достижение казахстанских археологов, как издание археологической карты республики [3]. Много места уделено рассмотрению памятников Киргизии и Ферганской долины (гл. II, стр. 28—53). Здесь порайонному обзору предшествует краткий очерк отдельных исторических периодов с уделением особого внимания вопросу о гуннах и соответствующим точкам зрения советских исследователей (стр. 31—34). Как и в главе о Казахстане, в отдельный раздел выделены сведения о наскальных изображениях с дополнением в виде параграфа о каменных бабах, где, в частности, упоминается имевшая место дискуссия об их назначении (стр. 47). Библиографию по Киргизии следовало бы дополнить сохраняющей свое значение статьей, впервые поставившей вопрос о памятниках усуней [4].

Небольшая обзорная глава носит заглавие «Исторический экскурс: Кушанская империя» (стр. 49—53). Здесь дается характеристика некоторых вопросов истории и истории культуры, встающих в связи с «кушанской проблемой», и характеризуются соответствующие точки зрения советских ученых. Вероятно, именно в этой главе следовало бы упомянуть и о работах советских исследователей по кушанскому искусству. Приложенная карта Кушанской империи включает в ее состав, в частности, Хорезм, в чем нет полной уверенности [5].

Работа над главой, посвященной Таджикистану (стр. 54, 81), безусловно была во многом облегчена хорошо поставленной системой публикаций в этой республике, которая лишь в 1969—1970 гг. претерпела печальный перерыв. Структура этой главы близка разделу о Казахстане: особый параграф о каменном веке, за которым следуют порайонные характеристики. Большое внимание уделено памятникам Северо-Восточной Бактрии и Пенджикенту. Разработанная стратиграфия Северной Бактрии используется французскими археологами при работах в Балхе и на Ай-Ханум (стр. 81).

К сожалению, при рассмотрении Северного Таджикистана остался неупомянутым Шахристан, где обнаружены великолепные памятники искусства, во многом не уступающие более прославленному Пенджикенту [6]. Библиография этой главы достаточно полная. Можно лишь добавить, что кроме А. Н. Бернштама и Б. А. Литвинского сакские могильники Памира исследовал А. Д. Бабаев [7].

Специальная глава уделена памятникам Хорезма (стр. 81—106). Здесь дан краткий очерк исторических периодов, включая феодальную эпоху, а затем кратко охарактеризованы основные памятники по трем областям: левобережный Хорезм, правобережный Хорезм и восточное Приаралье. Г. С. Фрумкин отмечает, что постановка советскими учеными широкой исторической проблематики является блестящим примером масштабных исследований, ведущихся с позиций марксизма (стр. 105).

В следующей главе (стр. 107—127) достаточно подробно охарактеризованы другие области Узбекистана, причем особенное внимание уделено наиболее ярким памятникам искусства (Халчаян, Балалык-Тепе, Афрасиаб, Варахша). Упоминаются также важные работы О. В. Обельченко по изучению древних кочевых племен в Бухарском оазисе (стр. 121), хотя не отмечено, что теперь эти исследования распространены и на самаркандский Согд [8]. Из библиографических лакун отметим отсутствие в списке литературы монографии, посвященной первобытной археологии Бухарского оазиса [9].
Наконец, последняя глава содержит обзор памятников Туркмении (стр. 128—158). В кратком введении Г. С. Фрумкин подчеркивает особое значение работ ЮТАКЭ. «Четырнадцать объемистых и тщательно выполненных томов трудов ЮТАКЭ, — пишет он, — представляют собой изумительный научный рекорд исследования и интерпретации» (стр. 128). Основное внимание уделено двум темам: изучению раннеземледельческих памятников и исследованию парфянской культуры. Последним автор придает особенно большое значение и сожалеет о языковом барьере, осложняющем их широкое использование учеными Запада (стр. 153).

Таково краткое содержание этой полезной и нужной книги. Нельзя не признать, что Г. С. Фрумкин проделал большую и трудоемкую работу. Естественно, что при широком хронологическом охвате автор не мог с полной степенью профессионализма судить о памятниках всех рассматриваемых им периодов. В данной книге Г. С. Фрумкину более удались разделы, посвященные античной эпохе, особенно в связи с памятниками искусства. Более слабо выглядят обзоры комплексов первобытной эпохи. Вряд ли правомерно приложение термина «цивилизация» к памятникам андроновского типа (стр. 30), а тем более каменного века (стр. 55). Находясь в зависимости от источника информации, Г. С. Фрумкин подробно перечисляет палеолитические местонахождения Таджикистана (стр. 58). Однако большее значение для каменного века Средней Азии имеют не эти пункты, в большинстве своем лишенные культурного слоя, а такие яркие комплексы, не упомянутые Г. С. Фрумкиным, как Самаркандская стоянка [10], пещера Оби-Рахмат [11] и многослойная стоянка Куль-Булак [12]. Не приходится говорить о палеолитическом возрасте каких-либо наскальных изображений Средней Азии, будь то Зараук-камар (стр. 108) или Шахты (стр. 61).

В своей книге Г. С. Фрумкин неоднократно упоминает о так называемой арийской проблеме, подчеркивая важность в этой связи изучения скотоводческих культур эпохи бронзы Казахстана и Средней Азии (стр. 26—27, 48, 67—70). В общей форме такое заключение безусловно справедливо. Однако пока еще далеко до конкретного отождествления каких-либо групп индо-иранских племен II тысячелетия до н. э. с археологическими комплексами и памятниками. Как показывают новые исследования лингвистов, где-то в первой половине II тысячелетия до н. э. к северо-востоку от Месопотамии миттанийская группа хурритов вступила в контакт с группой общеиндо-иранских племен, оторвавшейся от общего массива, продвигавшегося в сторону Индии [13] Из комплексов типа степной бронзы в Средней Азии к столь раннему времени относится лишь культура Заман-баба, к сожалению, не нашедшая должного отражения в книге Г. С. Фрумкина (см. стр. 121 и карту 3). При подобной хронологии наиболее ранние погребения Юго-Западного Таджикистана эпохи бронзы с обрядом трупосожжения (ср. стр. 68) могли быть связаны лишь с завершающими этапами продвижения индоязычных племен. Во второй половине II тысячелетия до н. э. отмечается появление в Средней Азии носителей срубной и андроновской культур. В какой мере эти явления связаны с передвижениями индоиранских (возможно, уже только иранских) племен, пока трудно сказать. Представляется, что с определенными основаниями можно попытаться идти от известного к неизвестному, имея в виду бесспорный факт наличия в большинстве оседлых областей Средней Азии первой половины I тысячелетия до н. э. народов, говоривших на языках восточноиранских диалектов. Условной границей между ними и носителями западноиранских диалектов лингвисты традиционно считают пустыню Деште-Кевир [14]. Между тем в середине I тысячелетия до н. э. мы наблюдали поразительное культурное единство Парфии, Маргианы, Хорезма, Согда и Бактрии [15]. Вполне естественно заключить, что перед нами одно из проявлений этнической общности восточноиранских племен, прочно перешедших к оседлому образу жизни. Как будто удается проследить линии связи этой культуры с комплексами типа Яз-Депе I, распространенными также в Парфии, Северной Бактрии и к югу от Аму-дарьи. Не исключено, что комплексы с лепной расписной керамикой типа Яз I, чье влияние можно проследить и в Южном Афганистане в слое Мундигак VI [16], также характеризуют восточноиранскую этническую общность, но для более раннего периода (конец II — первая треть I тысячелетия) до н. э. Все это лишний раз подтверждает необходимость комплексного рассмотрения археологических памятников Средней Азии, Ирана и Афганистана.

Издание на английском языке книги Г. С. Фрумкина безусловно будет способствовать большему знакомству западных исследователей с достижениями советской археологии. Г. С. Фрумкин отмечает, что советские ученые, как правило, хорошо знакомы с исследованиями своих западных коллег (стр. 157). Можно полностью согласиться с автором рассматриваемой книги, что данный обзор поможет западным читателям судить о работах, ведущихся советскими учеными, и удостовериться, сидят ли они в замкнутой изоляции в «башне из слоновой кости» или нет (стр. 158).

1. G. S. Frumkin. Archaeology in Soviet Central Asia and its Ideological Background. «Central Asian Review», X, 4, 1968.
2. L. van denBerghe. L’archaeologie de l’Iran ancienne. Leiden, 1966.
3. С. С. Черников. Рец.: Археологическая карта Казахстана. Алма-Ата. 1960 СА 1963, 1.
5. В. М. Массон. Хорезм и кушаны. ЭВ, XVII, 1966.
6. H. Н. Негматов, С. Г. Хмельницкий. Средневековый Шахристан. Душанбе. 1966; H. Н. Негматов. Эмблема Рима в живописи Уструшаны. Изв. АН ТаджССР. Отд. общ. иск., 2 (52). Душанбе, 1958.
7. А. Д. Бабаев. Могильник Чильхона — памятник сакской культуры на Западном Памире. Йзв. АН ТаджССР. Отд. общ. иск., 3 (53). Душанбе, 1968.
8. О. В. Обельченко. Сазаганские курганы. ИМКУ, вып. 7. Ташкент, 1966; его же. Миранкульские курганы. ИМКУ, 8. Ташкент, 1969.
9. Я. Г. Гулямов, У. Исламов, А. Аскаров. Первобытная культура и возникновение орошаемого земледелия в низовьях Зарафшана. Ташкент, 1966.
10. Д. Н. Лев. Поселение древнекаменного века в Самарканде. Исследования 1958—1960 гг. Труды Сам. ГУ, нов. сер., 135. Самарканд, 1964; его же. Некоторые итоги археологических исследований Самаркандского госуниверситета в 1965 году. Труды Сам. ГУ, нов. сер., 166. Самарканд, 1967.
11. P. X. Сулейманов. Характер развития одной из локальных ветвей эволюции кремневой индустрии. ИМКУ, 7. Ташкент, 1966; его же. Грот Оби-Рахмат и опыт математико-статистического изучения обирахматской культуры. Автореф. канд. дис. Ташкент, 1968; его же. Abi-Rakhmat Rock Shelter in Uzbekistan. Russian Translation Series Peabödy Museum. Harvard University, 1, 1966.
12. М. P. Косымов. Исследование многослойной палеолитической стоянки Куль-Буцак. АО —1968, М., 1969; его же. Памятники каменного века в форме Аигоена ОНУ, 1967, 2.
13. И. М. Дьяконов. Арийцы на Ближнем Востоке: конец мифа. ВДИ, 1970, 4, стр. 59.
14. П. М. Оранский. Иранские языки. М., 1963, стр. 37.
15. В. М. Массон. Древнеземледельческие культуры Маргианы. МИА, 78, 1959, стр. 62. В библиографии Г. С. Фрумкина остался не отмеченным обзор этой книги, данный Р. М. Гиршманом.

Каракумские древности, вып. III. Ашхабад, 1970, 248 стр.

Рецензируемый выпуск «Каракумских древностей» является в значительной степени итоговым; этим объясняется и его больший объем по сравнению с предыдущими, и его тематическая насыщенность.

Первая группа статей относится к неолитической тематике. Ее открывает статья О. К. Бердыева «Некоторые результаты изучения древнеземледельческих поселений» (стр. 14—32), где автор кратко характеризует раскопки поселения Песседжик-Депе в 1969 г. и подводит общие итоги трехлетних работ на памятниках неолитического времени в Южной Туркмении. Прежде всего следует отметить выдающееся открытие — остатки сюжетной стенной росписи в здании общинного дома на Песседжик-Депе. Столь же важным надо считать результат вскрытия полностью верхнего слоя этого поселения: все жилые дома принадлежат к одной группе построек с восточной ориентацией входа (северной ориентацией очага) и с внутренней красной (когда это улавливалось) раскраской. Разведочные раскопки на Тоголок-Депе, расположенном в 2 км юго-восточнее Песседжик-депе, показали иную ориентацию жилищ, одно это может служить основанием, чтобы выдвинуть предположение, что население одновременно существовавших названных поселений образовывало дуальную хозяйственно-брачную систему. Несколько искусственной представляется нам поэтому гипотеза автора статьи, что жителя Тоголок-Депе, покинув свое поселение, переселились в район Бами и основали там два новых поселка. Население действительно могло уйти, но расстояние (около 130 км) кажется нам слишком большим для такого путешествия, так как пригодные для жизни места можно было найти гораздо ближе. Да и причину оставления Песседжик-Депе и Тоголок-Депе автор рассматривает несколько модернистки, считая, что население лежащего выше по течению Секиз-Яба Чопан-Депе настолько разрослось, что стало всю воду забирать для орошения своих полей; в то время воды было много, а население Чопан-Депе не могло обработать земли больше, чем находилось в его окрестностях,— поэтому выдвинутая автором причина представляется нам недостаточно обоснованной.

Ю. Е. Березкин («Опыт классификации джейтунской керамики с использованием простейших статистических методов», стр. 143—150) поставил целью разобраться в довольно аморфной неолитической керамике с поселения Джейтун и, как мне представляется, успешно справился с поставленной задачей. Более того, примененная автором методика весьма перспективна для обработки материала других памятников, Поскольку позволит установить их относительную хронологию.

Статья Г. Ф. Коробковой «Каменная индустрия Песседжик-Депе и ее среднеазиатские параллели» (стр. 151—165) посвящена анализу производственного инвентаря поселения по следам его сработанности. Автор отмечает яркое сходство кремневой ин¬дустрии Песседжик-Депе с поздними комплексами соседних поселений — Чопан-Депе и Тоголок-Депе; это может, по ее мнению, указывать на принадлежность населения этих поселков к одному племени. Рассматривая неолитическую индустрию подгорной полосы Копет-дага на фоне всей Средней Азии, Г. Ф. Коробкова опять поднимает вопрос о происхождении кельтеминарской и джейтунской неолитических культур. Что касается первой, то можно полностью согласиться с точкой зрения автора, что ее истоки следует искать в прикаспийском мезолите зарзийского типа. Относительно второй автор выдвигает предположение (уже высказывавшееся им ранее), что «раннеземледельческая культура Джейтуна обязана своим происхождением, по-видимому, местному мезолитическому пласту, выросшему на базе местного прикаспийского палеолита типа IX слоя Дам-Дам-Чешме II и Сенека» (стр. 164). С такой трактовкой можно согласиться, если ареал названного мезолитического пласта распространить также на Туркмено-Хорасанские горы; хотя он там до сих пор не обнаружен, трудно представить себе какое-либо другое место, где предджейтунцы могли освоить злаки и скот, прежде чем спуститься на подгорную равнину, причем не только на север, но и на юг, где они засвидетельствованы раскопками на Ярим-Тепе (Иран) в долине Горгана [1].

А. В. Виноградов и В. В. Шолохов («Новые данные о неолите Западной Туркмении», стр. 237—243) знакомят читателя с результатами разведки на плато Устюрт. Пунктов пока обнаружено немного, но общая перспективность работ в этом труднодоступном районе Средней Азии очевидна.

Найденные предметы, по мнению авторов, могут быть отнесены к III тысячелетию до н. э.

Следующим хронологическим этапом, которому посвящена другая группа статей, является эпоха бронзы и раннего железа. Статья А. Я. Щетенко «Раскопки мелких поселений эпохи бронзы» (стр. 33—50) рассказывает о результатах исследования поселения Шор-Депе у Баба-Дурмаза. В 1967 г. стратиграфический шурф выяснил, что культурные слои холма состоят из 9 строительных горизонтов, которые укладываются в отрезок времени от позднего Намазга IV до раннего Намазга V. Из раскопок 1969 г. следует отметить керамический горн в третьем строительном горизонте, который своей конструкцией продолжает традицию керамических горнов поселений Геоксюрского оазиса энеолитического времени. И там они разделены на две разновысокие и неодинаковые по площади части, из которых более низкая служила топкой, а большая и более высокая — обжигательной камерой; стенка предохраняла изделия от непосредственного воздействия огня [2]. Набор находок на раскопе обычен для времени Намазга I; поселение существовало, по мнению автора, примерно на рубеже III и II тысячелетий до н. э.

И. Масимовым — автором статьи «Раскопки ремесленного квартала эпохи бронзы на поселении Алтын-Депе» (стр. 51—63) были вскрыты остатки четырех керамических печей и примыкающие к ним помещения. Печи имели вертикальное расположение топки и камеры (круглые со срединным подпорным столбом) и горизонтальное. Особенно интересно то, что были обнаружены поддувала, до сих пор неизвестные в сооружениях подобного рода. Пока у нас мало данных, чтобы полностью согласиться с мнением автора, что в одной из печей обжиг производился в двух ярусах: в обжигательной и в топочной камерах. Найденный при раскопках материал служит прекрасной иллюстрацией уровня материальной и духовной культуры населения Алтын-Депе времени позднего Намазга V.

Третьим объектом полевых работ в зоне Каракумского канала явилось Яссы-Депе у Баба-Дурмаза, о чем повествует статья Г. Гутлыева «Работы на поселении раннежелезного века Яссы-Депе у Баба-Дурмаза» (стр. 64—71). Памятник расположен в 3 км к северу от средневекового городища Чугундор и имеет прямоугольную форму. Керамический материал относится ко времени Яз I, что позволило автору датировать исследуемый памятник в целом первой половиной I тысячелетия до н. э.

H. М. Ермолова («Новые материалы по изучению остатков млекопитающих из древних поселений Туркмении», стр. 205—232) характеризует остеологический материал с поселений разных эпох. К бесспорно местным животным автор относит овец, коз и свинью (последняя встречена редко, но ее остатки принадлежат домашней форме вида). Кулан, по мнению автора, мог играть роль полудомашнего животного, которое впоследствии было вытеснено лошадью, ареал одомашнения которой лежал севернее. Крупный рогатый скот, по ее мнению, также нельзя выводить из местных пород, поскольку среди костных остатков не встречается его дикая форма; наиболее ранние остатки крупного рогатого скота относятся к энеолиту, ко времени Намазга II. В заключение хочется отметить очень важный факт, вытекающий из того, что кости овец не меняются в течение тысячелетий. «Стабильность породы,— по мнению автора,— обусловлена одинаковыми условиями существования овец в Туркмении на протяжении 2000 лет и отсутствием интродукции этих животных из других районов. Если считать Туркмению очагом доместикации местного ovis orientalis, а к этому склонны многие исследователи, то естественно, что вывезенные отсюда овцы должны изменяться, так как они попадают в иные условия существования, а местная популяция остается более консервативной» (стр. 221).

Маленькая заметка Д. В. Наумова «Химический состав некоторых бронзовых предметов Южного Туркменистана» (стр. 244—245) посвящена анализу двух булавок и двух печатей эпохи бронзы. Обнаружено, что основной присадкой к меди было не олово, а мышьяк или свинец.

Три статьи сборника рассказывают об исследованиях на Мешеди-Мисрианской равнине. Е. Атагаррыев и Г. Н. Лисицына («Работы над составлением археологической карты Мешеди-Мисрианской равнины — Чатского массива», стр. 166—183) обследовали осенью 1969 г. огромную территорию и выявили 103 памятника от времени архаического Дахистана (эпоха бронзы) до средневековья. Основной упор сделан на описание средневековых памятников. Наиболее ценен каталог обнаруженных памятников, напечатанный в качестве приложения к статье.

Керамика архаического Дахистана, добытая как при стратиграфической шурфовке поселений Чиалык-Депе и Тильки-Депе, так и сборами подъемного материала с остальных 18 памятников этого времени, легла в основу статьи Л. В. Прищепенко и О. С. Шапошниковой «Новые материалы для изучения керамики архаического Дахистана» (стр. 184—194). Авторы провели ее предварительную классификацию и определили круг аналогий в памятниках Ирана. Металлические изделия из этого же культурного ареала стали темой исследования Ф. Г. Комаровской и С. А. Панарина («Химический состав металлических изделий из памятников архаического Дахистана», стр. 195—202). Авторы сравнили результаты проведенных анализов с анализами металла из других зон Средней Азии, прежде всего с маргианским и ферганским (Хакский клад); это позволило высказать предположение, что сырье для всех этих мест происходило из разных пунктов Восточного Ирана.

Особенно интересна группа статей, посвященная парфянскому и раннесасанидскому времени в Южной Туркмении. В. Н. Пилипко («Раскопки парфянского сельского поселения в местности Гаррыкяриз (Парфиена)», стр. 72—88) рассказывает об исследовании групп сооружений, комплекс которых можно принять за остатки сельской усадьбы парфянского времени, но возникновение их относится к предыдущему, ахеменидскому времени. Надо надеяться, что работы в этом интереснейшем комплексе будут продолжены. В связи с этим хочется внести одну существенную поправку; исследуемый комплекс нельзя локализовать в античной Парфиене. В «Дорожнике» Исидора Харакского значится: «Затем Парфиена, 25 схойн, в ней долина и город Парфавниса, 6 схойн, там царские могилы; греки называют ее Нисоп». Таким образом, Ниса находится восточнее пограничной линии между Астауеной и Парфиеной — в 6 схойнах, или 33 км. Если мы отложим это расстояние на карте, то установим, что граница двух названных областей проходит в районе современного населенного пункта Геок-Тепе; все, что расположено западнее, принадлежало Астауене.

Другой комплекс сооружений парфянского времени, который авторы раскопок (А. Губаев, Г. А. Кошеленко «Исследование парфянского святилища Мансур-Депе и раннесредневекового замка Ак-Депе», стр. 89—104) считают остатками святилища, расположен действительно в Парфиене, в окрестностях Нисы. Авторы получили возможность составить ситуационный план всего комплекса, но несмотря на это его изучение еще далеко от завершения. Следует попытаться определить древнее название исследуемого объекта, используя для этого архив хозяйственных документов из Нисы, в котором этот памятник мог быть назван, и его останется только опознать. В святилище были обнаружены следы росписи стен, реставрации и консервации которых посвящена заметка Л. А. Лелекова и Ю. А. Рузавина («Экспериментальные реставрационные работы 1969 г. на Мансур-Депе», стр. 203—204).

В той же статье (А. Губаев, Г. А. Кошеленко) подводятся итоги археологического изучения сасанидского замка на холме Ак-Депе у Артыка. Теперь стало возможным говорить о нескольких этапах жизни памятника, первый из которых относится к античному времени. На его развалинах и был сооружен замок с башнями, погибший затем в результате какой-то катастрофы. Среди большого числа разнообразных находок следует отметить серию булл; сюжетам изображений из них и проблемам их консервации посвящена специальная заметка А. Губаева и Л. А. Лелекова «Буллы сасанидского периода из Ак-Депе» (стр. 105—107).

Сведения об античных памятниках содержатся и в статье О. Оразова «Некоторые итоги археологических исследований памятников Серахского оазиса» (стр. 123— 132). Автор пишет, что освоение оазиса в целом нужно относить к VII—VI вв. до н. э., в это время существовало крупное поселение на месте Старого Серахса и еще в ряде пунктов. Некоторая динамика наблюдается в античное время, а расцвет жизни в оазисе приходится на эпоху Сасанидов. Основной объем статьи посвящен изложению результатов раскопок на средневековом городище Старого Серахса, где автору удалось выяснить многие особенности в облике оборонительных сооружении цитадели и шахристана. Неудачным местом выглядит привлечение к памятникам Серахсского оазиса геродотовой легенды о р. Акес (стр. 130), которую, с нашей точки зрения, следует отождествлять не с Тедженом, а с Атреком.

Статья X. Юсупова «Развалины рабата Тансыклы-Депе (к вопросу о трассе южного отрезка пути Хорезм — Иран Хамдаллаха Казвини)» (стр. 133 136) переносит нас в Юго-Западную Туркмению. На малоизученном отрезке пути XIV в. автору удалось найти развалины караван-сарая этого времени, которые он склонен считать одной из станций, названной X. Казвини.

Е. Атагаррыев статьей «Результаты раскопок на городище Чугундор (1967— 1969 гг.)» (стр. 108—122) вводит в научный оборот значительный археологический материал, в основном XI—XII вв. Он характеризует многие стороны жизни этого крупного населенного пункта, который исследователи склонны отождествлять с Рабатом Куфеном. Хронологически сюда примыкает заметка Ю. Л. Щаповой «Результаты спектрального анализа глазурей на керамике с городища Шехр-Ислам» (стр. 233—236).

Последней статьей на средневековую тематику является работа Т. Ходжаниязова «К вопросу о начале монетной чеканки в государстве Великих Сельджуков» (стр. 137—142). Дав краткую историю возникновения этого государства, автор показывает эволюцию титулатуры Тогрул-бека и приводит несколько других тонких наблюдений.

Рецензируемый сборник следует рассматривать как книгу, которая не относится к категории однодневок. Несмотря на отдельные замечания, появление таких сборников следует только приветствовать. Хочется пожелать, чтобы подобные сборники продолжали оперативно знакомить научную общественность страны с важными и нужными археологическими исследованиями в Туркменской ССР.

И. Н. Хлопин

1. В. И. Сарианиди. Древпие связи Южного Туркменистана и Северного Ирана. СА, 1970, 4, стр. 21—22.
2. И. H. Xлопин. Геоксюрская группа поселений эпохи энеолита. М.—Л., 1969 стр. 120—123.

В. М. Массон, «Раскопки на Алтын-Депе в 1969 г.». Материалы Южно-Туркменистанской археологической комплексной экспедиции, вып. 3. Ашхабад, 1970.

Обычно рецензентов привлекают объемистые монументальные издания, отражающие результаты многолетних исследований. В данном случае рецензируемая работа представляет собой всего лишь брошюру в 2,5 печатных листа, посвященную предварительной публикации материалов, полученных при раскопках последнего года. И именно поэтому она заслуживает особого внимания. Следует приветствовать инициативу В. М. Массона наладить немедленное издание результатов новых раскопок. Значение публикаций такого рода, как мне представляется, будет состоять в том, что они, во-первых, приведут к большему соответствию имеющейся на современном этапе источниковедческой базы с конструируемыми историческими построениями; во-вторых, позволят сразу же развернуть открытую дискуссию по поводу спорных моментов, что даст возможность провести в ближайшем сезоне дополнительные полевые исследования для проверки выдвинутых гипотез.

В рецензируемой работе В. М. Массон проявил большую осторожность и постарался избежать поспешных заключений, которые в дальнейшем могли бы оказаться столь же заманчивыми, сколь рискованными.

Публикация содержит характеристику результатов работ 1969 г.— пятого сезона исследований ЮТАКЭ на Алтын-Депе. Первый раздел посвящен описанию основных объектов работ 1969 г. Одним из достижений ЮТАКЭ было выяснение истории градостроительства. На раскопе 5, заложенном на территории жилого квартала, установлено, что на Алтын-Депе отсутствовала регулярная застройка по заранее намеченному плану, а улицы города стихийно прокладывались в результате неодновременного возведения многокомнатных жилых домов.

Работами на раскопе 8 было установлено, что первоначально смыкающиеся стены домов, расположенных на краю поселения, образовывали его обводную стену, а затем было создано более сложное фортификационное сооружение.

Большой интерес для истории градостроительства представляют раскопки «дома вождя» (раскоп 9), имеющего, в отличие от рядовых домов, правильную планировку. Но несомненно наиболее важными явились работы на раскопе 7, где уже несколько лет исследуется монументальное культовое сооружение в виде четырехступенчатой башни с основанием в 21 м. Сопоставляя это здание с зиккуратами Месопотамии, В. М. Массон приходит к справедливому, на наш взгляд, выводу, что в силу ограниченных ресурсов алтынского общества это здание явилось лишь скромным подражанием величественным месопотамским репрезентативным комплексам. Для изучения уровня развития производительных сил южнотуркменских земледельцев большое значение имеют работы в «квартале гончаров», где, в частности, вскрыты два керамических горна (раскоп 10).

Очень своевременна проводимая по инициативе В. М. Массона на Алтын-Депе работа по установлению терминологического единообразия и статистической оценке материалов. ЮТАКЭ разработана единая схема распределения керамики типа Намазга V на четыре группы, в основном по цвету черепка, но также и по составу теста. Однако мне кажется, что проведенное объединение в группы по неоднозначным признакам является не вполне удачным, так как при типологической классификации признаки должны избираться по одному принципу на одном уровне (по назначению, по форме, по тесту, по цвету черепка, по цвету поверхности) [1].

Не вполне убедительно выглядит и приведенное на стр. 12 процентное распределение керамики по четырем группам для каждого раскопа, поскольку некоторые выборки слишком нерепрезентативны (например, всего 39 венчиков на раскопе [5]). Несомненно, что накопление новых серий материалов и дальнейшее совершенствование методики статистической обработки позволят преодолеть некоторые недочеты [2].

Заключительный раздел работы В. М. Массона посвящен стратиграфии, хронологии и исторической интерпретации полученных новых данных. В результате работ на Алтын-Депе удалось реконструировать динамику развития этого поселения: возникнув в геоксюровскую эпоху (период Намазга III — поздний Намазга II), поселение продолжало развиваться в период Намазга IV и достигло своего расцвета на раннем этапе периода Намазга V, к которому относятся возведение храмовой постройки, фортификационного комплекса и «дома вождя».

Полученные на основании изучения ремесленного производства и монументальной архитектуры данные об общем уровне развития производительных сил снимают спор о возможности существования в Южном Туркменистане раннегородской цивилизации. Факт формирования классового общества с выделенным ремеслом и далеко зашедшей социальной дифференциацией налицо. Однако В. М. Массон развивает интересную гипотезу о выделении целой зоны раннегородских культур второго порядка (Мундигак, Шахри-Сохте, Топе Гиссар), расположенных вне зоны ирригационного земледелия великих рек. Эта гипотеза очень перспективна, хотя для решения проблемы о путях и темпах становления раннеклассового общества предстоит решить еще целый ряд кардинальных вопросов. В частности, не ясно, как соотносятся развитая письменность со знаками, несущими определенную семантическую нагрузку, отмеченными в зоне цивилизаций второго порядка.

Большой интерес представит и разработка проблемы о соотношении урожайности земли и темпа развития общества. Этот вопрос имеет принципиальное значение как для Туркмении, так и для других периферийных земледельческих культур Балкан, Причерноморья и Кавказа, где темп развития общества оказался замедленным. Наконец, много усилий предстоит потратить на выяснение причин кризиса начала II тысячелетия до н. э. Крупным достижением ЮТАКЭ является доказательство того, что Алтын-Депе гибнет не внезапно, в результате какой-то катастрофы, а приходит в запустение постепенно. Этот вывод снимает выдвигавшуюся К. Шеффером гипотезу, по которой гибель памятников типа Гиссар III, Шах-Тепе произошла в результате землетрясения [3]. Вероятно более прав В. М. Массон, связывающий гибель Алтын-Депе с кризисом внутри местного общества. Исследование этого вопроса важно для реконструкции истории не только Южного Туркменистана, но и Средней Азии в целом, так как к этому периоду относится инфильтрация древних земледельцев из Южной Туркмении в другие области, в частности в Бактрию. Именно в период Намазга IV—V в результате контактов с древними земледельцами население среднеазиатских степей воспринимает некоторые достижения передовых древневосточных цивилизаций и под влиянием южного импульса переходит к производящему хозяйству, осваивает металлургическое производство. В распространении на север, в Азию та Европу, культурных достижений и состояла, на наш взгляд, особая роль периферийных цивилизаций второго порядка.

E. Е. Кузьмина

1. О. Сlакkе. Analitical Archeology. London, 2, 1968.
2. К числу мелких, но досадных издательских небрежностей относятся путаница в подписи под рис. 16 и 18 и некоторые невыправленные опечатки.
3. С. Schaeffer. Stratigrafhie comparée et chronologie de l’Asie occidentale. Oxford, 1948.

«По следам древних культур Казахстана». Издательство «Наука» КазССР, Алма-Ата. 1970.

За последние три года это уже четвертый сборник статей, выпущенный казахскими археологами под разными заглавиями и с разным оформлением. Конечно, единообразно оформленная серия изданий типа МИА или САИ выглядела бы солиднее, лучше, да и пользоваться ей было бы удобнее, но это замечание относится к внешнему виду издания. Что же касается содержания, то оно богато, интересно и охватывает хронологический период от нижнего палеолита до XIV в. Сборник состоит из предисловия и 22 статей. Вызывает возражения последовательность статей, обратная общепринятой. Публикации средневековых материалов помещены в начале,
а нижнего палеолита — в конце.

Предисловие, написанное ответственным редактором М. К. Кадырбаевым, содержит обзор помещенных в сборнике статей и их краткую оценку.

Больше половины статей сборника представляют публикацию материалов из последних раскопок с датировками и некоторыми предварительными выводами. Остановимся лишь на нескольких. Очень важный вопрос о земледелии у усуней поставил на основании своих исследований в Алмаатинской области К. А. Акишев («О возникновении оседлости и земледелия у древних усуней Семиречья»). С его выводами можно согласиться, жаль только, что основной материал, на который он опирается, до сих пор почти не опубликован. Между тем он очень важен, так как позволяет по-иному оценить соотношение кочевников и земледельцев на границах степи и горных систем Средней Азии в начале II тысячелетия. Интересно, хотя и спорно, сопоставление андроновских жилищ из поселения Чаглинка с современными казахскими. К сожалению, материалы этих раскопок также до сих пор не изданы целиком. A. X. Маргулан («Комплексы Былкылдак») опубликовал комплексы эпохи бронзы, относящиеся к разным этапам андроновской культуры. Убедительно показана генетическая преемственность между различными типами памятников. Автор почему-то не дал рисунка бронзовых наконечников стрел, хотя такие находки очень важны для хронологии. Следует отметить статью Л. Б. Ерзаковича («О южноказахстанском компоненте в материальной культуре городов Золотой Орды»). На основании анализа керамики он устанавливает прямое культурное влияние Южного Казахстана на Поволжье в XIII—XIV вв. и связывает его с передвижениями той части оседлого кипчакского населения, которое было занято городскими ремеслами, в частности с гончарством.

Статьи по каменному веку неравноценны. М. Н. Клапчук («Галечные орудия местонахождения Музабель 1—2 в Центральном Казахстане») и А. Г. Медоев («Ареалы палеолитических орудий Сары-Арка») публикуют новый материал своих полевых исследований. А. Г. Медоев делает интересную попытку выделить в Центральном Казахстане отдельные хронологические группы палеолитических памятников от ашеля до «эпипалеолита» (этот термин, употреблявшийся в 20—30-х годах нашего века, сейчас большинством археологов оставлен). Он решительно отказывается от понятия «шелль — ашель», которым пользовался в своих предшествующих публикациях.

Статья X. Алпысбаева («Некоторые вопросы изучения памятников каменного века в Казахстане») обобщающая. К сожалению, текст изобилует ошибками и неточностями. Остановимся на некоторых из них. Цитата из книги Ф. Энгельса «Происхождение семьи, частной собственности и государства» (а не безличных «классиков марксизма», как в тексте) вырвана из контекста и приведена неверно (стр. 231).

A. X. Маргулан писал приведенные X. Алпысбаевым слова (стр. 231) не в конце 50-х, а в конце 40-х годов нашего века, что значительно меняет весь смысл. Коротенький абзац о работах А. Г. Медоева, где написано, что им «были найдены каменные орудия сибирского палеолита», просто неверен. В этом нетрудно убедиться, перелистав несколько страниц этого же сборника. Вместе с тем излишне подробно дано изложение собственных (уже изданных) находок автора.

В статье Л. А. Чалой, посвященной специально неолиту Казахстана («Некоторые вопросы истории изучения неолита Казахстана»), собран далеко не весь материал, который относится к этой малоизученной пока проблеме, что делает изложение несколько поверхностным. Вместе с тем автор впервые обращает внимание на то, что техника изготовления каменных орудий в разных районах Казахстана разная, преобладают орудия или на пластинках, или на отщепах. Эта правильная мысль помогает выделить региональные группы памятников.

В целом сборник представляет собой очень ценную публикацию новых материалов и наблюдений казахстанских археологов, и его выход в свет можно только приветствовать.

С. С. Черников

В. Н. Ягодин, T. Xоджайов. Некрополь древнего Миздахкана. Ташкент 1970 254 стр. Тираж 1000 экз.

Рецензируемая книга представляет публикацию результатов комплексного археологического, антропологического и этнографического исследований городского некрополя Миздахкана — одного из важных центров средневекового Хорезма. В ходе трехлетних раскопок (1962, 1964—1965 гг.) здесь было вскрыто более 600 захоронений охватывающих значительный хронологический период, от III до XIV вв. а с включением этнографических материалов — вплоть до XX в.

Книга состоит из двух частей. Часть I «Некрополь древнего Миздахкана» написана В. Н. Ягодиным, часть II «Население Миздахкана по данным антропологии» — Т. К. Ходжайовым. В приложении дана статья В. А. Лившица «Хорезмийские надписи на оссуариях с некрополя Миздахкана», которая вврдит в научный оборот новые ценные материалы по истории хорезмийской письменности VII—VIII вв.

Остановимся подробнее на первой части, которая состоит из четырех глав. Начинается она с общей характеристики топографии города и некрополя. Площадь последнего составляет около 600 га, вскрыта лишь незначительная часть его на юго-западном участке. Довольно подробно излагается методика раскопок и фиксации (стр. 11). Но основное место в главе I занимает описание результатов работ в шести раскопах с указанием количества и основных типов обнаруженных погребений. Кратко охарактеризована стратиграфия погребальных сооружений, которые в ряде случаев залегают в несколько ярусов. Текст сопровождается планами, разрезами и фотографиями. Особо отметим, что приведены планы всех раскопов.

Центральное место в работе занимает разработка типологии погребений (стр. 29—97). Автор избрал четырехчленную схему классификации (категория, группа, отдел, тип), которая, по его мнению, позволяет охватить все многообразие типов и дает возможность в будущем пополнять и расширять ее (стр. 29—30). Все памятники разделены на две большие категории: А — погребения с трупоположением и Б — вторичные захоронения предварительно очищенных костей. Категория А подразделена на три отдела на основании своеобразия формы могилы: I — прямоугольные грунтовые ямы, II — кирпичные склепы, которые в свою очередь разделены по характеру перекрытия на три типа (1 — с двускатным перекрытием, 2 — с плоским, 3 — с перекрытием из плоско-выпуклых блоков), и III — щелевидные камеры, которые также разделены на три типа соответственно форме сырцового кирпича (1 — перекрытие с квадратным кирпичом, 2 — с прямоугольными сырцовыми блоками, 3 — с прямоугольными сырцовыми блоками, один из которых установлен наклонно). Всего в категории А, насчитывающей 390 погребений, выделено семь разновидностей (они в тексте обозначены соответственными индексами A-I-1, A-III-3 и т.п.). Таким образом, погребения категории А классифицированы по трехчленной схеме.

Более дробна типология категории Б, которая разделена на четыре группы: а — единичное захоронение в керамическом саркофаге, б — погребения в грунтовых ямах, в — в сосудах, г — в оссуариях. Первые две группы представлены каждая одним отделом. В группе в — шесть отделов, выделенных по форме сосудов, в которых совершалось захоронение. Группа г состоит из трех отделов: 1 — оссуарии ящичные, 2 — торпедовидные и 3 — статуарные. Многие отделы в свою очередь подразделены на типы, и в целом категория Б включает 42 разновидности, которые обозначены как Б-а-1-1, Б-В-1У-4, Б-г-1-14 и т.п.). Всего автор выделил 49 типов погребений. Несомненно, что разработка такой детальной классификации является большой заслугой исследователя. Но вместе с тем нельзя не отметить некоторую излишнюю дробность и громоздкость типологии. Если разделение категории А на отделы и типы не вызывает каких-либо сомнений, то этого нельзя сказать о второй категории. Здесь существенные различия порой подменены более частными (отличие второстепенных деталей формы или украшения сосудов и т.д.). Так, разница между погребениями типа Б-В-1У-2 и B-B-IV-З сводится лишь к особенностям орнамента хумов (см. описание их на стр. 74 и изображения на рис. 31). То же можно отметить относительно некоторых типов оссуарных погребений. Представляется неверным отождествление типологии самих оссуариев с типологией оссуарных погребений, так как это принципиально разные вещи. Следует признать неудачным и неудобным обозначение типов одними индексами, так как очень трудно запомнить 49 сокращений и, пожалуй, невозможно наглядно представить, что они конкретно обозначают. Все это создает затруднения в работе над материалом.

Следовательно, классификация погребений нуждается в уточнении и дальнейшей доработке.

В рецензируемой книге отсутствует традиционное описание погребений, которое обычно включают в текст или помещают в виде приложения. Оно заменено общей характеристикой типов погребений и основными данными о большинстве захоронений, которые приведены в таблицах 1—9 (конструкция могилы, положение костяка, ориентация, пол, возраст, находки и др.), а также значительным количеством изображений исследованных памятников. Однако все эти данные не могут восполнить указанный пробел. Так, в разных местах книги указано разное количество раскопанных погребений. В главе I приведены следующие цифры по объектам: раскоп I — 51, раскоп II — 126, III — 139, IV — 89 погребений и 82 оссуария, раскоп V — 89, раскоп VI — 18—20 оссуариев, расчистка — 16 погребений, котлован — 1 оссуарий и обломки, отдельные находки — 2 оссуария. Всего получается 521 погребение и 105 оссуария (итого 621). В главе II приведены иные цифры: в категории А — 390 погребений, в категории Б — 313, т. е. всего 703. Остается непонятным, откуда появились эти дополнительные 82 объекта.

Определение хронологии средневековых погребений категории А, установленное на основе стратиграфических наблюдений, сравнения с аналогичными памятниками и тщательного анализа находок, не вызывает сомнений. Однако абсолютная и порой слишком узкая датировка захоронений V — серединой VIII в. (см. табл. 10) на стр. 127 не достаточно аргументирована. Возьмем в качестве примера тип Б-г-1-5 к др., датированные VII в. На стр. 113—114 стратиграфически определяется дата типа Б-г-1-5 в пределах IV—VII вв., но на основании аналогии с некрополем Топрак-Калы автор сужает дату до VII в.; насколько это верно, трудно судить, поскольку ссылается автор на старые данные. На стр. 127 отмечается, что оссуарии Б-г-1-6 — почти абсолютная копия Б-г-1-5 и отличаются от них лишь формой ручки на крышке. И далее автор заключает: «Судя по почти полному совпадению основных можно предполагать одновременность использования оссуариев этих типов и датировать материалы некрополя, взятые в целом, удачно использованы как важный источник изучения древней идеологии, развития форм семьи, а также культурно-этнических связей населения Хорезма (стр. 128—168). Значительный вклад сделан автором в разработку традиционной темы оссуарных захоронений Средней Азии.

Большие материалы по палеоантропологии Хорезма исследованы во второй части, текст которой также сопровождается большим количеством схем и таблиц. Опубликованные данные представляют ценнейший источник изучения развития и изменения расового и этнического состава населения.

Рецензируемая книга вводит в научный оборот огромный свежий материал, и авторы ее сделали значительный вклад в разработку ряда проблем идеологическои и этнической истории древнего Хорезма.

Ю. А. Заднепрввский