Общественные отношения и вопрос об этнической принадлежности лужицкой культуры

Каким формам родоплеменной организации могут соответствовать лужицкие укрепленные поселения? Длинные дома Бискупинского городища по-разному были восприняты учеными. Так, ознакомивший с ними широкий круг советских читателей, безвременно скончавшийся М. В. Воеводский сравнивал их с длинными домами матриархальных племен ирокезов ¹. Он счел невозможным прямо высказаться за наличие здесь материнского рода и ограничился тем, что рассматривал секции длинных домов, отделенные друг от друга глухими стенами и имеющие изолированные выходы, как жилища отдельных семей, обособившихся довольно прочно по сравнению с парными семьями матриархальных племен. Поселение же в целом он отнес к «поздней стадии родового общества». П. Н. Третьяков считает длинные дома таких типов за жилища патриархальных больших семей, а все Бискупинское поселение за родовое или общинное объединение ². Пожалуй, будет осторожнее не решать вопроса о том, род или соседская община оставили каждое из таких городищ. Судя по общему стойлу и житнице Баальсхеббеля, приходится считать, что хозяйство в таком небольшом укрепленном поселении велось сообща. О том же свидетельствует однообразная и небогатая обстановка отдельных секций длинных домов. В то же время, на наш взгляд, трудно отрицать появление родо-племенной лужицкой аристократии еще в начале железного века. Достаточно вспомнить Королевский курган — погребение богатого воина, относящееся к этому времени. Драгоценные клады золотых сосудов и мотков золотой проволоки, может быть, не только клады золотых дел мастеров, но и богатых людей. В конце лужицкой культуры имущественное неравенство резко возросло. Но все-таки невозможно не усмотреть трудового быта жителей даже таких мощных укрепленных поселений, как Бискупинское, и отрицать общественное совместное хозяйство больших патриархальных семей и даже целого рода или общины, как в Бискупине ³. К концу культуры рост значения отдельных семей внутри большой семьи выражен не только в наличии секций, отгороженных наглухо друг от друга в одном длинном строении, но и в распространении повсеместноящичных семейных погребений. В то же время, за исключением Поморья и Силезии, нигде не выработался обряд обязательного положения в мужские могилы оружия: функция воина не подчеркивалась как нечто основное. Поэтому едва ли можно, подобно гальштатскому обществу, реконструировать лужицкие племена как повсеместно достигшие стадии военной демократии. Может быть, к ней стало приближаться в пределах этой культуры лишь население двух только что указанных областей, где воинственный характер мужских погребений достаточно подчеркнут. Этому отнюдь не противоречат укрепленные деревни лужицких земледельцев железного века.

[adsense]

Около десятка местных вариантов культуры могут соответствовать нескольким союзам племен или племенам. Наличие богатств сначала в виде стад и запасов хлеба, затем в виде металлической утвари и украшений побуждало к стремлению обогатиться за счет соседей и вело к необходимости укреплять племенные или родовые центры, а то и поселения отдельных общин. И. Костшевский полагает, что начавшееся в конце VI в. до н. э. проникновение носителей поморского варианта лужицкой культуры на юг, в глубь основной ее территории, вызвало усиленное строительство укрепленных поселений и обычай подчеркивать воинские функции мужчин в погребениях. Впрочем, троекратное исправление бискупинских стен указывает на постоянную военную опасность, что скорее возможно отнести за счет внутренних межплеменных столкновений, а не только за счет внешних нападений.

В вопросе об этнической принадлежности древних лужичан не существует единого мнения. Так, германские археологи конца XIX в. были склонны видеть в лужицких городищах культовые места одного из племен свевов, а именно семнонов. О семнонах в «Германии» Тацита говорится, что они давным-давно сидят за Эльбой и оттуда вышли все остальные свевы. Тацит свидетельствует и о нахождении в их земле религиозного центра. К. Шухгардт доказал, что городища — не святилища, а поселения, но приписал их тем же семнонам ⁴. Он придавал столбовым домикам с сенями на столбах роль прототипа мегаронов микенской культуры, хотя ныне известно, что этот тип средиземноморского дома был уже во второй Трое (рубеж III — II тысячелетий до н. э.), а в Сирии существовал еще раньше.

Однако связывать данные Тацита о германцах первых веков Римской империи с лужицкими племенами трудно. Поэтому даже Г. Коссина, вдохновитель нескольких поколений шовинистически настроенных германских археологов, предпочитал считать эти племена сначала карпидами, а затем иллирийцами, что очень сомнительно ввиду гораздо более южных и исконных связей иллирийцев ⁵.

Чешские и польские археологи уже довольно давно видели в лужицких племенах древнейших славян ⁶. В последнее время особенно потрудились над этим вопросом польские археологи. Так, перед самой второй мировой войной И. Костшевский боролся с тенденциозными утверждениями немецких ученых. Его взгляды решительно поддержал и развил польский лингвист Т. Лер-Сплавинский. Он полагал, что общеславянский язык кристаллизовался в западной лужицкой области и распространился на восток вместе с другими элементами той же культуры. Впрочем, он полагал, что некоторая часть лужичан могла войти в число предков соседних кельтов и иллирийцев. Археолог Т. Сулимирский особенно широко стал пропагандировать этот взгляд. Он утверждает, что лужицкая культура к началу железного века достигла Западного Буга, а затем ее очень сильное влияние распространилось вплоть до Днепра, образовав сначала высоцкую, а затем ряд других смешанных культур на правобережье Среднего Днепра, в которых лужицкие элементы сыграли крупную роль. Близки к этим взглядам мысли чешского археолога Я. Филипа. Он прямо приравнивает лужицкие племена к древнейшим славянам и выдвигает много аргументов разной степени убедительности. Среди этих аргументов прежде всего тот, что лужицкие племена обитали на территории позднее чисто славянской, что славянские городища сплошь и рядом возникают на месте лужицких. Он находит в погребальном обряде и в археологической культуре славян многочисленные черты сходства с лужицкой. Я. Филип наиболее полно развивает взгляд на лужицкие племена как на предков славян.

Вопросам славянского этногенеза более всех из советских археологов отдает внимания П. H. Третьяков. Он признает за лужицкими племенами роль одной из групп ранних славян. По его мнению, земледельческие племена с культурой скифского типа, обитавшие в правобережном лесостепном Приднепровье, сыграли большую роль в образовании позднейших восточных славян ⁷.

В 1949 г. украинской археологии сильно помогло открытие А. И. Тереножкиным чернолесской культуры. Можно считать категорически верным, что культура скифского времени в Среднеднепровском правобережье и на Ворскле есть наслоение на чернолесскую основу скифских форм быта, причем последние далеко не во всем затушевали эту основу в новой смешанной археологической культуре. А. И. Тереножкину удалось показать, что отдельные явления лужицкой культуры есть в Приднепровье, но, в общем, это лишь некоторый и очень небольшой результат соприкосновения обеих групп племен, что ни о какой серьезной экспансии лужицкой культуры в этом направлении говорить нельзя ⁸. Сущность чернолесской культуры остается во многом иной, чем лужицкой, но все же в ней, особенно в керамике, есть несколько черт центральноевропейских.

В настоящее время среди польских лингвистов появилась тенденция (К. Мошинский) отрицать славянскую принадлежность лужицкой культуры. А. И. Тереножкин принимает эту новую гипотезу и утверждает праславянство чернолесских племен. Все три точки зрения — и польских ученых, и П. Н. Третьякова, и А. И. Тереножкина — конечно, более или менее гипотетичны, поскольку речь и лужицкого и чернолесского населения, может быть, навсегда останется неведомой.

Польские и чехословацкие археологи склонны усматривать в находках скифских наконечников стрел на территории лужицкой культуры результат набегов скифов, видя их в населении Подолии ⁹. Но этих находок довольно много, а племена Подолии с культурой скифского облика были далеко не так воинственны, как собственно скифы. Конечно, отрицать такие столкновения нельзя, однако наконечники стрел, находимые в валах лужицких городищ, как и сами укрепления, могут быть и, вероятнее всего, были следствием внутренних столкновений лужицких племен. Влияние скифской культуры сказывается и в знаменитом золотом кладе 1882 г. из Веташкова (немецкое Феттерсфельд) в окрестностях Губина ¹⁰. Он содержал скифский акинак архаического типа со звериными изображениями, рукоять другого акинака, золотую рыбу, покрытую изображениями зверей (вероятно, скифский конский наносник), и несколько других вещей в том же стиле. П. Н. Третьяков предполагает, конечно, условно, что владелец клада мог быть славянским военачальником с юго-востока или скифским завоевателем. Во всяком случае трудно следовать за польскими и чешскими археологами в том, что именно «скифские» набеги привели лужицкую культуру к упадку. Традиции этой культуры прослеживаются в керамике и в обряде подколпачных погребений Польши, очень похожих по своему ритуалу на старые лужицкие.

Мы не можем здесь высказать иных мнений, кроме приведенных выше, и не решаемся еще полностью присоединиться к мнению А. И. Тереножкина. Однако нам думается, что лужицкая культура, в общем, одноэтнична и ее местные деления соответствуют, скорее всего, отдельным племенам или союзам племен. За это говорит уж очень большое единство этой культуры в основных формах ее материального выражения. Конечно, это не исключает возможность покрытия ею на окраинах соседних, иных по языку племен. Только нет возможности проследить это наверняка, как можно сделать, например, по отношению к степной скифской культуре дельты Дона, где, по греческим свидетельствам, жили меоты, хотя культура их вполне тожественна с нижнеднепровской.