Мошинская В.И. Сузгун II — памятник эпохи бронзы лесной полосы Западной Сибири

Мошинская В.И. Сузгун II — памятник эпохи бронзы лесной полосы Западной Сибири // Материалы и исследования по археологии СССР, № 58. М., 1957. С. 114-135.

ВВЕДЕНИЕ

Несмотря на то, что в центральных и местных сибирских музеях хранится большой материал, происходящий не только из случайных сборов, но и из систематических, научно поставленных и хорошо документированных раскопок, эпоха бронзы в Западной Сибири до недавнего времени не была предметом специального изучения. Вопрос этот ставился лишь попутно и сводился, по существу, к вопросу об андроновской культуре.

Еще в 1927 г. С. А. Теплоухов отмечал, что андроновская культура полнее представлена материалами могильников Западной Сибири и Киргизского края, чем Минусинского края. Он еще тогда счел возможным сделать вывод, что Западная Азия была центральной областью распространения андроновской культуры, а Минусинский края являлся ее восточной окраиной 1. Позднее, когда широко развернулись археологические работы в Южном Зауралье и Прииртышье, эта точка зрения нашла подтверждение. Здесь К- В. Сальниковым и С. С. Черниковым были раскопаны многочисленные могильники и поселения. На основании полученных материалов удалось установить последовательные этапы развития андроновской культуры.

В ареал распространения андроновской культуры полностью входит степное и лесостепное Среднее Прииртышье. Вопрос о датировке андроновской культуры неоднократно ставился в советской и зарубежной археологической литературе. Полагаю, что будет не лишним напомнить точки зрения, существовавшие по этому вопросу.

B. А. Городцов относил андроновскую культуру к поздней поре палеометалла, которая, по его мнению, охватывала все II тысячелетие до н. э. 2

Авторы статьи «Бронзовый век» во втором издании Большой советской энциклопедии выделяют на территории Западной Сибири в эпоху бронзы две синхронные культуры: андроновскую, охватывающую степные и лесостепные пространства Западной Сибири, и граничащую с ней по южному краю западносибирской тайги — нижнеобскую. Эти культуры авторы указанной статьи датируют XVI—VIII вв. до н. э. 3.

C. А. Теплоухов считал, что андроновская культура появилась в первой половине II тысячелетия до н. э. в степных районах Западной Сибири и Казахстана 4. О времени конца ее существования он говорит довольно неопределенно. Указывая, что «в то время как в лесостепной части Западной Сибири продолжала, по-видимому, развиваться андроновская культура, в Минусинском крае, около I тысячелетия до н. э. под влиянием культуры, зародившейся, должно быть, в пределах современного Китая, появляется карасукская культура» 5, исследователь относит к этому же времени (к началу I тысячелетия до н. э.) и появление минусинской курганной культуры 6.

С. В. Киселев датирует андроновскую культуру Южной Сибири 1700—1200 гг. до н. э., а сменившую ее карасукскую — 1200—700 гг. до н. э. 7. К. В. Сальников андроновскую культуру датировал XV—VIII вв. до н. э., причем первый ее этап — XV—XI вв. до н. э. и второй — XI—IX вв. до н. э. 8 О. А. Кривцова-Гракова относит андроновскую культуру Западной Сибири и Казахстана к XVI—VIII вв. до н. э. М. П. Грязнов, много занимавшийся вопросами андроновской культуры, относительно даты ее как будто нигде в печати не высказывался.

Аргументации приведенных датировок в работах указанных авторов отведено, к сожалению, очень мало места. С. А. Теплоухов, относивший появление андроновской культуры в степных районах Западной Сибири и Казахстана к первой половине II тысячелетия до н. э., считал, что она «синхронична хвалынской, срубной и другим сходным с ней культурам европейской части нашего Союза». По его мнению, все они территориально связаны с областью сплошных степей от Карпат до Монголии и «развивались под влиянием южных культурных течений» 9. На синхронности срубной и андроновской культур настаивают и О. А. Кривцова-Гракова 10 и остальные авторы, занимавшиеся этими вопросами, но, пожалуй, лишь С. В. Киселев достаточно убедительно аргументирует предложенную им дату. Принимая вероятную синхронность срубной и андроновской культур, С. В. Киселев привлекает для датировки такой факт, как соотношения глазковских, афанасьевских и андроновских погребений, отмечая наличие в них белонефритовых колец. Последние впервые распространяются в Китае в эпоху Шань-Инь, т. е. начиная с XVIII—XVII вв. до н. э. Исходя из этого, он и определяет время сложения андроновской культуры XVII в. до н. э. 11

Существенную роль для установления интересующих нас дат играет Сейминский могильник, среди инвентаря которого есть вещи типов, распространенных в памятниках андроновской культуры 12. Авторы, изучавшие андроновские памятники, естественно, в той или иной мере касались этого могильника. В. А. Городцов, основываясь на находке там белонефритовых колец, которые были ему известны по глазковским погребениям Прибайкалья, определил дату могильника XIV—XIII вв. до н. э. 13. В недавнее время (1950 г.) эту датировку еще несколько понизил Йеттмар (Yettmar), сопоставивший некоторые из сейминских вещей с кобанскими 14. С. В. Киселев вскрыл ошибочность исходной позиции В. А. Городцова, указав на более ранний возраст глазковских погребений, частично синхронных афанасьевским и раннеандроновским. Э. Миннз определял возраст Сейминского могильника серединой II тысячелетия до н. э. М. Лёр (Loehr), исходя из близости форм сейминских вислообушных топоров с позднефатьяновскими, считает возможным относить памятник к еще более раннему времени (началу II тысячелетия до н. э.) 15.

Весьма существенным для датировки Сейминского могильника является сходство сейминских наконечников копий с вильчатым стержнем и аналогичных копий из Бессарабского (Бородинского) клада. О. А. Кривцова-Гракова, на основании анализа орнаментации булавки из этого клада и сравнения ее узора с узорами микенских блях из 4-й шахтовой гробницы, датирует булавку Бессарабского клада временем, несколько более поздним, чем время, к которому относятся эти гробницы (дата их — 1550—1450 гг. до н. э.) 16. К тому же или даже несколько более раннему периоду относит Бессарабский клад и М. Лёр. Время этого клада, пишет он, без сомнения, предшествует середине II тысячелетия до н. э. Роскошные каменные топорки, которые имеются в составе клада, по мнению исследователя нужно сопоставлять с найденными во Второй и Третьей Трое 17.

А. М. Тальгрен, указывавший на хронологическую близость материалов Сейминского могильника и Бессарабского клада, датировал последний 1300—1100 гг. до н. э. Однако следует учесть, что А. М. Тальгрен, как заметил Клод Шеффер, «пал жертвой хронологии бронзы Нильса Оберга». Даты Тальгрена «в целом отличаются на 400—600 лет от принятых в современной науке». Поэтому, вводя лишь минимальную поправку, М. Лёр определяет дату Тальгрена для Сейминского могильника как 1700—1400 гг. до н. э. 18, что вполне совпадает с другими датами, приведенными нами выше.

Таким образом, дата начала андроновской культуры, выведенная С. В. Киселевым на основании сравнения афанасьевских, андроновских и глазковских погребальных комплексов, вполне совпадает с датировками, предлагаемыми для Сейминского могильника и Бородинского клада.

О синхронных андроновской культуре памятниках лесной полосы Западной Сибири мы будем говорить ниже. Здесь пока лишь предварительно отметим, что, несмотря на глубокие различия, для этой эпохи характерно единообразие форм металлических орудий и системы орнаментации керамики, прослеживаемое на всей территории Западной Сибири и Зауралья. К интерпретации этого интересного явления мы еще вернемся, а теперь перейдем к характеристике наиболее изученного памятника эпохи бронзы в лесной полосе Западной Сибири — жертвенного места Сузгун II.

Сузгун II и его стратиграфия

Археологический материал из урочища Сузгун известен с 90-х годов прошлого века; тогда в Тобольский музей краеведом В. К. Имсеном была доставлена коллекция керамики, собранная им на правом берегу Иртыша в 9 км ниже устья р. Тобола на сопке, известной под названием Голой или Сузгэ-Тура, близ юрт Сузгунских.

Сузгэ-Тура представляет собой громадный останец, высотой около 70 м, с очень крутыми склонами, отделенный от верхней террасы правого берега Иртыша обширным оврагом и впадающим в него ложком. Правобережье Иртыша заросло здесь густым хвойным лесом, на фоне которого эта сопка резко вырисовывается благодаря отсутствию растительности, вполне оправдывая названия «Голая сопка», «Лысая гора». Только на южном склоне ее растет небольшое количество елей, а на вершине — заросли малины и смородины. Очевидно, поэтому среди населения окрестных деревень она больше известна под названием «Голого смородяжника».

Пользуясь данными В. К. Имсена, мы предприняли в 1948 г. разведочные работы в урочище Сузгун. Вначале внимание было сосредоточено, главным образом, на сопке, по склонам которой и теперь постоянно попадаются черепки такого же типа, как и собранные В. К. Имсеном. На вершине сопки расположено хорошо различимое городище, укрепленное двумя рядами оборонительных рвов, изрядно оплывших. Разведочные раскопки на вершине показали, что под городищенским слоем, очень бедным находками, залегает сильно нарушенный при сооружении городища культурный слой, содержащий керамику интересовавшего нас типа. Находки в городищенском слое позволяют отнести его к позднему времени, — едва ли ранее XIII—XIV вв. и связать, скорее всего, с остяками, но ни в какой мере не с татарами, хотя, согласно легендам тобольских татар, городище на вершине сопки принадлежало одной из жен Кучума Сузгэ, отчего и сама сопка известна у местных татар под именем Сузгэ-Тура (город Сузгэ). Памятник этот получил название — Сузгун I (рис. 1).

Дальнейшие поиски привели нас в ложок под сопкой, где был обнаружен мощный культурный слой, содержавший обильные находки керамики типов, известных по сборам В. К. Имсена. В результате двухлетних работ (в 1948 и 1950 гг.) нам удалось установить границы распространения культурного слоя, его стратиграфию, характер напластований и собрать огромное количество керамики. Памятник этот был назван Сузгун II 19.

Культурный слой залегает по всему дну ложка, от более пологого его южного борта до очень крутого северного, являющегося основанием сопки. В вершине ложка слой выклинивается совершенно, а вниз по ложку, т. е. в восточном направлении, он наблюдается почти до устья ложка, который далее круто обрывается в овраг. В этой части слой значительно беднее, чем в центральной, северной и южной частях ложка, где мощность культурных напластований достигает 1,4—1,5 м. В средней части ложка находилась кострище крупных размеров, состоящее из скопления углей и обугленной бересты. По обе стороны от него, в северной и южной частях ложка, были найдены сосуды. В этих участках раскопа они были обнаружены в стоячем вертикальном положении. В участках же средней части ложка сосуды лежали на боку, как будто они разбилисъ здесь, скатываясь и падая с каких-то возвышений. Такое различие в положении сосудов навело нас на мысль, что по обе стороны кострища, под сопкой и с противоположной стороны, были устроены земляные возвышения, на которые и устанавливались сосуды, (см. рис. 2 и 3).

Рис. 1. Схема расположения археологических памятников в урочище Сузгун.

Рис. 1. Схема расположения археологических памятников в урочище Сузгун.

В некоторых случаях сосуды стояли на подсыпке из мелкого желтого песка, резко отличавшегося от буроватого культурного слоя и от материкового светлого лёссовидного суглинка. Не вызывает сомнений, что песок приносился сюда специально, так же как и куски охры, найденные на южных участках раскопа. Среди обломков крупных сосудов в большинстве случаев встречались маленькие, круглые гальки белого цвета, отсутствующие в материковом грунте и также, видимо, специально принесенные.

Рис. 2. План раскопа жертвенного места Сузгун II Сплошная линия—граница древнего ложка. 1 — точильный брусок; 2 — скульптурное изображение головы животного; 3 — кремневое сверло; 4, 10 — кремневые наконечники стрел; 5 — куски охры; 6 — камни; 7 — насыпной песок; 8 — обожженные камни; 9 — кострище; 11 — обгорелое дерево; 12 — пятно от столба; 13 — пряслице из черепка; 14 — глиняное пряслице; 15 — литейная форма для отливки кельта.

Рис. 2. План раскопа жертвенного места Сузгун II Сплошная линия—граница древнего ложка. 1 — точильный брусок; 2 — скульптурное изображение головы животного; 3 — кремневое сверло; 4, 10 — кремневые наконечники стрел; 5 — куски охры; 6 — камни; 7 — насыпной песок; 8 — обожженные камни; 9 — кострище; 11 — обгорелое дерево; 12 — пятно от столба; 13 — пряслице из черепка; 14 — глиняное пряслице; 15 — литейная форма для отливки кельта.

В числе находок — миниатюрные сосудики, 2 пряслица (одно глиняное, уплощенно-конической формы, другое — заготовка для дисковидного пряслица из черепка), скульптурное, грубо вылепленное из глины изображение головы животного, вероятнее всего, лошади, кремневая проколка или сверло и 2 кремневых наконечника стрел. В слое намыва с сопки найден обломок литейной формы для отливки кельта, — такого же типа, как из дер. Тюково близ Тобольска 20. Никаких органических остатков не обнаружено, за исключением немногих трудно различимых остатков обожженных птичьих костей (?). В некоторых сосудах и рядом с ними постоянно встречались куски бересты, частично обгорелой. Видимо, сосуды были покрыты берестой.

Характер культурного слоя и расположения материала заставляет отбросить всякое предположение о существовании на месте Сузгуна II какого бы то ни было жилого комплекса. Скорее Сузгун II представляется памятником культового назначения.

Расположение сосудов рядами, отсутствие скоплений костных остатков, незначительное количество находок помимо керамики и присутствие охры дают основания предполагать, что здесь вероятнее всего было место для совершения поминок.

В связи с этим мы предприняли поиски могильника, с которым могло бы быть связано такое крупное поминочное место. Поиски проводились на участке высокого правого берега Иртыша, непосредственно примыкающем к вершине ложка. Обнаружить могильника нам не удалось. Если он здесь и существовал когда-то, то теперь уничтожен, т. к. эта часть берега в течение длительного времени подвергается интенсивному размыванию.

Рис. 3. Профиль жертвенного места Сузгун II.

Рис. 3. Профиль жертвенного места Сузгун II.

Культурный слой жертвенного места распадается на ряд горизонтов: верхний — сильно гуммированный аморфный пласт, содержит наряду с находками из городищенского слоя сопки большое количество мелко фрагментированной керамики сузгунского типа. Он образовался в результате осыпей и оползания склонов сопки, происходивших уже после того, как жертвенное место перестало существовать. Мы называем этот горизонт горизонтом намыва. Ниже его, в северной части, четко выделяются три темноокрашенных слоя, обильно содержащие крупнофрагментированную керамику, а в ряде случаев и целые раздавленные сосуды. Эти три слоя разделены между собою стерильными прослойками, состоящими из светлого почти белого песка. Образование этих прослоек было обусловлено, по всей вероятности, неоднократными обвалами, некогда еще более крутого склона сопки Сузгэ-Тура. Сосуды ныне самого нижнего слоя первоначально находились у подножья этого обрыва. При первой же осыпи обрыва они были завалены песком, на поверхности которого снова были установлены сосуды. Нам удалось установить три таких слоя: верхний средний и нижний (см. рис. 2 и рис. 3). Как мы уже говорили выше, культурный слой Сузгуна II необыкновенно насыщен керамическим материалом. За два года работ мы получили оттуда более 2 тонн керамики, вскрыв относительно небольшую площадь — около 125 кв. м. Обработку керамики мы вели по слоям и по квадратам. Керамика из слоя намыва не учитывалась. Количество сосудов подсчитывалось, в тех случаях, когда не удавалось подобрать целый сосуд, по донышкам.

Камеральная обработка сузгунской керамики еще не завершена окончательно. По предварительным данным, в верхнем, среднем и нижнем слоях Сузгуна II были собраны обломки, принадлежащие более чем 700 сосудам, из которых пока удалось восстановить лишь 28. Составление статистических таблиц распределения керамики по слоям будет возможно лишь после окончательного завершения работы, но уже сейчас удалось выделить 4 основных типа сосудов и составить общее представление об их развитии.

В отношении технологии сузгунская керамика представляется нам единообразной. Сосуды изготовлены ленточным налепом, глиняное тесто — с примесью дресвы и крупного песка. Специальный анализ примесей пока не произведен. Специфична отделка поверхности — внешняя и внутренняя весьма тщательно сглажены и в большинстве случаев залощены. Исключение составляют лишь неорнаментированные и грубо вылепленные из куска глины миниатюрные сосуды, поверхность которых не имеет лощения (табл. II, 3; табл. III, 5, 6).

Типология сузгунской керамики

К первому из четырех основных типов сосудов принадлежат крупные горшки (высота 30—35 см, диаметр устья 28—35 см и диаметр дна 10—12 см) с невысокой, в большинстве случаев слегка отогнутой шейкой, хорошо профилированными плечиками, слабо выпуклыми стенками и плоским, очень маленьким дном (табл. I, 1, 2). На последнее обстоятельство обращаем особое внимание, т. к. этот признак очень характерен для сузгунской керамики первого типа. Орнаментированы сосуды полностью, причем орнамент располагается зонально. Обычно он разбит на 4 зоны.

Первая из них размещена по шейке и, как правило, состоит из оттисков зубчатого штампа, поставленного иной раз под углом или образующего узор горизонтальной «елочки». Обычен и поясок из ямок. Весьма распространены налепные валики на шейке в количестве двух-трех, покрытые горизонтальной «елочкой» из оттисков зубчатого штампа.

Следует сказать, что в орнаменте этой зоны встречаются и некоторые особенности. К ним следует отнести крупные защипы на шейке и особо отметить их как признак, имеющий, как мы увидим ниже, хронологическое значение. Реже орнамент на шейке состоит из каких-либо геометрических фигур — ромбов или равнобедренных и косоугольных треугольников, заполненных оттисками обычного для сузгунской керамики зубчатого штампа.

Первая зона отграничивается от второй зоны, которая покрывает плечики, гладкой дорожкой, в большинстве случаев лощеной (табл. I, 2—6). Эту лощеную дорожку следует отметить как одну из особенностей сузгунской керамики. В центральной части второй зоны чаще всего располагаются мелкие вдавленные уголки, выполненные гладкой или зубчатой лопаточкой (табл. I, 2, 4, 11). Они окаймлены двумя поясками гребенчатого штампа, причем нижний отграничивает эту зону от третьей, занимающей среднюю часть тулова, которая чаще всего бывает украшена двумя зигзагами, состоящими из заштрихованных лент (табл. I, 1, 2, 8, 9, 11).

Четвертая зона занимает нижнюю треть сосуда. Она часто бывает заполнена длинными равнобедренными треугольниками, опущенными вершинами вниз и заполненными нарезными линиями (табл. I, 1,9); в сочетании с ними чаще всего встречается нарезная решетка, занимающая пространство под треугольниками (табл. I, 1). Так же часто нижняя треть сосудов бывает сплошь заполнена горизонтальной «елочкой» из оттисков короткой гребенки, или оттисками линейного штампа, или мелкими небольшими вдавлениями.

В некоторых случаях можно говорить еще об одной — пятой — зоне, покрывающей дно. Иногда оно орнаментировано разбросанными в беспорядке глубокими вдавлениями неправильных очертаний.

Послойно-поквадратное рассмотрение сузгунской керамики показало, что I тип преобладает во всех слоях и квадратах. Однако есть известные основания предполагать, что за время существования Сузгуна эта керамика претерпела некоторые изменения, например, — в орнаментации верхней части сосудов. Украшение их защипами по шейке, очень распространенное на сосудах из верхнего горизонта Сузгуна и составляющее одну из типичных черт керамики Тобольского Прииртышья начала I тысячелетия до н. э., как будто не встречается на сосудах из нижнего и среднего горизонтов.

Прямых аналогий сузгунской керамике I типа мы не знаем. На первый взгляд кажется, что она близка керамике андроновской культуры. Однако уже при детальном сравнении обнаруживается ряд существенных отличий в профилировке сосудов, в пропорциях отдельных их частей. Диспропорциональность в размерах диаметров дна и устья сосудов — характернейшая черта сузгунской керамики; сосуды с маленьким дном составляют основную массу находок, тогда как в памятниках андроновской культуры крупные сосуды с маленьким дном — большая редкость (хотя они известны и по другим признакам могут быть причислены к керамике андроновской культуры).

Таблица I. Сузгунская керамика I типа. Сосуды из раскопок Сузгуна II.

Таблица I. Сузгунская керамика I типа. Сосуды из раскопок Сузгуна II.

Что же касается орнамента, то общий принцип разбивки орнаментального поля на зоны, занимающие шейку, плечики, тулово и придонную часть, перекликается с принципом разбивки, известным для андроновской керамики.

Наиболее серьезным отличием сузгунской посуды является сохранение древнего принципа сплошной орнаментации, что и составляет одну из специфических черт сузгунской керамики. Однако отдельные элементы орнамента и узоры, распространенные на сузгунских сосудах, вполне увязываются с орнаментом керамики эпохи бронзы степной и лесостепной полос Западной Сибири. К таким элементам следует прежде всего отнести ленточный орнамент. Нужно сказать, что в сузгунской керамике наиболее типичен широкий ленточный зигзаг, очень распространенный в орнаментации сосудов I типа и не менее часто встречающийся на сосудах, принадлежащих к III типу. Этот зигзаг изредка осложнён небольшими отростками. В большинстве же случаев, в отличие от типичной андроновской керамики, на сузгунской мы встречаем характерный для нее простой, не осложненный зигзаг, состоящий из заштрихованных лент. Такого типа узор встречается на сосудах из лесостепных районов распространения андроновской культуры и из прилегающих к ним районов окраины зоны лесов. Укажу, в частности, совершенно сходный узор, известный нам по сосудам из Второй Мысовской стоянки 21.

Наряду с элементами орнамента, аналогии которым можно найти в лесостепных и степных районах Западной Сибири, орнамент сузгунской керамики содержит и другие, полностью тождественные элементам, распространенным в орнаментации керамики более северных, таежных районов. К таким элементам относятся, в частности, пояски из мелких выдавленных треугольников, выполненные гладкой и зубчатой лопаточкой. Такие же треугольники, правда, нанесенные обычно только гладкой лопаточкой, известны и на сосудах памятников андроновской культуры, поздних ее этапов. Но мы причисляем этот элемент к «лесным», так как в памятниках лесной зоны Западной Сибири он относится и к более раннему времени. Прием выдавливания узора лопаточкой в наиболее развитой форме известен в Приобье по стоянке Салехард I, по времени несколько предшествующей распространению на Крайнем Севере керамики сузгунского типа 22. Столь же типичен для памятников таежной полосы полулунный зубчатый штамп, появляющийся там еще в неолите (Сортынья I, нижний горизонт) и с тех пор не исчезающий из орнаментации вплоть до современности 23.

Табл. II. Сузгунская керамика II типа. Сосуды из раскопок Сузгуна II. 1, 2, 4—7—около 1/3 н. в; 3 — около 1/2 н. в.

Табл. II. Сузгунская керамика II типа. Сосуды из раскопок Сузгуна II. 1, 2, 4—7—около 1/3 н. в; 3 — около 1/2 н. в.

Ко II типу мы отнесли плоскодонные сосуды, характеризующиеся меньшими размерами (10—15 см), чем сосуды I типа, а поэтому и большей пропорциональностью в соотношении диаметров дна и венчика (табл. II). Несмотря на наблюдаемые различия в деталях отдельных сосудов, в целом этот тип очень близок по форме андроновской посуде, что и послужило основой для его выделения. Орнаментация сосудов слагается по уже известному нам принципу разбивки на зоны сплошного орнаментального поля. Распространено сплошное покрытие всей поверхности горизонтальной «елочкой», составленной из оттисков гребенчатого штампа (табл. II, 1). В этих случаях разбивка на зоны осуществляется при помощи поясков ямок. Иногда на сосудах этого типа, — правда, представляющих по форме вариант основной, — мы встречаем заполнение центральной зоны крупными ромбами, оконтуренными оттисками гребенки (табл. II, 2). Следует отметить сохранение на сосудах II типа лощеной дорожки, отделяющей зону шейки от плечиков (табл. II, 1, 4, 7).

Сосуды II типа, наряду с сосудами I типа, представляют доминирующие формы во всех горизонтах культурного слоя Сузгуна.

Керамике II типа можно найти аналогии среди сосудов из памятников собственно андроновской культуры Северного Казахстана и Зауралья. Так, среди сосудов, обнаруженных в Алексеевском могильнике и на поселении, известен целый ряд близких сузгунским по форме и по орнаменту 24.

Однако следует сказать, что и здесь мы не видим полного тождества форм. Алексеевские сосуды имеют менее выпуклые стенки и по форме близки баночным, от которых сузгунские весьма далеки. Различия есть и в орнаментации: для сузгунской керамики характерна горизонтальная зубчатая «елочка», для алексеевских горшков — вертикальная, причем наносится она линейным штампом.

Нужно, однако, отметить, что одному из вариантов керамики II типа (табл. II, 5) можно найти среди сосудов из могильника и поселения в Алексеевке более непосредственные аналогии и по близости форм, и по ряду специфических черт орнаментации 25.

К III типу сузгунской керамики мы отнесли плоскодонные сосуды в форме глубоких чащ (рис. 4). Они с невысокой прямой шейкой, крутыми плечиками и выпуклыми стенками. Дно большое, по пропорциям вполне соответствующее венчику. Соблюдается также, известный нам уже по двум типам, принцип сплошной орнаментации с разбивкой на зоны. Зона шейки и плечиков также разделена заглаженной дорожкой. Центральная зона, как это многократно наблюдалось у сосудов I типа, заполнена заштрихованными ленточными зигзагами. Сосуды типа чаш редко встречались в Сузгуне; целый сосуд найден в среднем слое и лишь единичные обломки попадались в верхнем.

Мы пока не знаем комплексов керамики, где можно было бы найти непосредственные аналогии этим глубоким плоскодонным чашам из Сузгуна II. По общему профилю и орнаментации ленточным зигзагом им близок сосуд из Луговской стоянки (известен единственный экземпляр) 26. Орнаментация чаш в ряде случаев находит аналогии среди андроновских орнаментов. На чашах мы встречаем ленточный узор, осложненный дополнительными отростками и завитками, столь характерными для орнаментации андроновской керамики. Но чаще они украшены простым ленточным зигзагом, известным в лесостепных районах распространения андроновской культуры и по керамике памятников, относящихся к эпохе бронзы южного края западносибирской тайги. Отметим, что этот орнамент многократно встречен на сосудах из Второй Мысовской стоянки 27, кстати сказать, и по форме близких сузгунским чашам; известен он и на сосудах из Басандайки 28, которые по форме могут быть в некоторых случаях сопоставлены с сузгунскими.

Тип IV керамики резко отличается от предыдущих. Первые три характеризовались прежде всего плоским дном, в четвертый же мы объединили сосуды круглодонные, с уплощенно-круглым дном (табл. III).

Этот тип представлен двумя разновидностями. К первой относятся неглубокие миски с уплощенным дном и невысокой шейкой (табл. III, 3, 4, 7). На них строго соблюдается принцип сплошной орнаментации с разбивкой на зоны. Особо следует отметить сохранение лощеной дорожки, отделяющей зону шейки от зоны плечиков. Орнамент наносился гребенкой, оттиски которой образуют узор решетки, горизонтальной «елочки» и т. д.

Вторая разновидность представляет собой глубокие круглодонные чаши с невысокой шейкой, плавно переходящей в раздутое тулово (табл. III, 1). Орнамент расположен лишь в верхней части и не спускается ниже наибольшего диаметра тулова. Образуют орнамент перемежающиеся пояски, состоящие — один из зигзага, другой — из поставленных под углом оттисков линейного штампа. Венчик, имеющий небольшое утолщение типа воротничка, украшен оттисками, образующими узор горизонтальной «елочки».

К этой же разновидности следует отнести и миниатюрные сосудики в форме круглодонных чаш (табл. III, 2, 5, 6). Большинство из них не орнаментировано, некоторые же украшены вдявлениями неправильной формы, заполняющими сплошь всю поверхность. Эти сосудики были обнаружены в верхнем слое.

Интересен факт, что все миниатюрные сосудики обнаружены среди обломков крупных сосудов I типа и, видимо, в свое время нахо¬дились в этих сосудах.

Подыскать аналогии мискам с уплощенно-круглым дном и сплошной орнаментацией мы пока затрудняемся. Что же касается глубоких круглодонных чаш, то думается, что наиболее близки им по форме и орнаменту многочисленные сосуды ананьинских памятников Прикамья. Выясняется, что и в Прикамье эта форма появляется еще в доананьинское время, во всяком случае не позднее эпохи поздней бронзы, как об этом позволяют судить материалы О. Н. Бадера 29 со стоянки Бор II.

Насколько можно судить по нашим предварительным данным, сосуды I и II типов, наиболее многочисленные в Сузгуне II, были обнаружены во всех слоях памятника; III тип менее распространен, чем первые два. Керамика, относящаяся к нему, встречалась в среднем и верхнем слоях. Сосуды IV типа найдены лишь в верхнем слое. Таким образом, послойная характеристика керамики дает основание говорить о том, что за время существования памятника произошли существенные изменения в формах сосудов. Изменилась и их орнаментация.

Датировка памятника

Наблюдаемые изменения керамики дают нам необходимые материалы для определения хронологических рамок, в пределах которых существовал Сузгун II. Украшение сосудов защипами — прием, отсутствующий в орнаментации керамики из нижнего и среднего слоев и характерный лишь для керамики верхнего слоя, — находит себе аналогии в материалах, происходящих из Западной Сибири и относящихся к рубежу II и I тысячелетий до н. э. Керамика, орнаментированная защипами, известна из нижнего слоя Ивановского городища, расположенного на правом берегу Иртыша, несколько выше Тобольска. Городище датируется кельтом дербеденского типа, относящимся ко времени не позднее IX—VIII вв. до н. э. 30. При этом следует подчеркнуть, что хотя в верхнем слое Сузгуна II и появляется орнаментация, характерная для ивановской керамики, в керамике самого Ивановского городища сузгунские элементы полностью отсутствуют. Это обстоятельство со всей очевидностью указывает на существование хронологического разрыва между памятниками и позволяет определить верхнюю (позднюю) границу существования Сузгуна II рубежом II и I тысячелетий до н. э.

Не меньшее значение для установления позднего предела существования Сузгуна II имеет круглодонная керамика второй группы IV типа; она появляется в малом количестве и лишь в конце периода существования памятника. Аналогичной формы сосуды довольно широко распространяются в конце II тысячелетия до н. э. В частности, эта форма керамики известна в Прикамье — в близких вариантах в Луговской стоянке и особенно близких в стоянке Бор II, которую О. Н. Бадер датирует последними веками II тысячелетия до н. э. 31. Появляется круглодонная керамика на рубеже II и I тысячелетий до н. э. и в Казанских стоянках Поволжья 32.

Таким образом, приведенные аналогии подтверждают дату, полученную на основании изучения изменений орнамента. Несколько труднее установить дату возникновения памятника. Для этого мы имеем лишь некоторые косвенные соображения. Обратимся прежде всего к известным нам памятникам Западной Сибири, относящимся ко времени, несомненно, более раннему, чем Сузгун II. Ближайшим из них и достаточно хорошо изученным является Вторая Андреевская стоянка. Материал ее частично опубликован производившим раскопки П. А. Дмитриевым 33. Часть материалов приведена в одной из работ В. Н. Чернецова 34, где изложены и основные соображения о датировке памятника.

Характерные черты керамики этой стоянки — плоскодонность сосудов, их форма, в некоторых случаях близкая к I типу сузгунской, и сплошная ямочная орнаментация, вместе с которой, хотя и в небольшом количестве, отмечены ленточные узоры. По данным В. Н. Чернецова, конец существования Второй Андреевской стоянки падает на середину II тысячелетия до н. э. 35

Таблица III. Сузгунская керамика IV типа. Сосуды из раскопок Сузгуна II. 1, 4 - около 1/3 н. в.; 2 - около н. в.; 3 - около 2/5 н. в.; 5-7 - около 1/2 н. в.

Таблица III. Сузгунская керамика IV типа. Сосуды из раскопок Сузгуна II. 1, 4 — около 1/3 н. в.; 2 — около н. в.; 3 — около 2/5 н. в.; 5-7 — около 1/2 н. в.

Широкое развитие ленточной орнаментации, наряду с уже выработанной профилировкой, может быть отмечено среди сосудов среднего слоя 6-го разреза Горбуновского торфяника, дата которого определена A. Я. Брюсовым в пределах второй четверти II тысячелетия до н. э. 36. По данным B. М. Раушенбах, этот материал следует датировать серединой II тысячелетия до н. э. 37 Определять период возникновения Сузгуна II временем более поздним, чем указанные даты, нет никаких оснований, и, таким образом, полагаю, что его раннюю дату следует отнести к середине II тысячелетия до н. э. Косвенным подтверждением этому могут служить большая мощность и насыщенность культурного слоя, заставляющая допустить значительную продолжительность периода существования памятника. О большой длительности свидетельствуют и отмеченные выше изменения в форме и орнаментации керамики.

Описанные материалы и приводившиеся выше сравнения дают все основания считать, что в Сузгуне II мы встречаемся со своеобразной культурой, не имеющей сколько-нибудь полной аналогии ни в одной из соседних культур. В то же время, как ни отрывочны и случайны наши сведения о древностях Среднего и Нижнего Прииртышья и Приобья, мы все же можем указать на целый ряд памятников с тождественной керамикой.

По основному, наиболее насыщенному археологическим материалом и лучше других изученному памятнику мы назвали эту культуру сузгунской 38.

Памятники сузгунской культуры

Сузгунская керамика обнаружена в ряде пунктов Тобольского Прииртышья. К ним относится слой, подстилающий городище Потчеваш и содержащий керамику 39, характерную для верхних горизонтов Сузгуна II. Такая же керамика встречена и в слое, подстилающем городище Искер 40. Многочисленные обломки сузгунской керамики обнаружены в насыпях Потчевашских курганов 41. Культурный слой, содержавший керамику сузгунского типа 42, обнаружен В. В. Храмовой близ с. Лайтамак на берегу левого притока Иртыша — р. Лаймы.

Варианты форм сузгунской керамики известны на значительно более широкой территории. Вверх по Иртышу в районе Тары керамика, представляющая вариант сузгунской, обнаружена в кургане близ дер. Долгушиной; вместе с этой керамикой найден обломок бронзового двулезвийного ножа 43; на Оби она известна в районе Кондинска близ с. Низямы, в устье р. Нисыниоган в материалах стоянок со смешанным слоем на береговой косе 44; известна она также в горизонте, подстилающем культурные слои многослойного поселения Ус-Толт, близ сел. Карым на р. Юконде — левобережном притоке р. Конды 45. И, наконец, сузгунская керамика встречена в устье р. Таз, по сборам Р. Кольса на дюнах близ Зимовья Мамеева 46.

Таким образом, при современном состоянии изученности Обь-Иртышья нужно полагать, что основной территорией распространения сузгунской культуры является Тобольское Прииртышье. Однако, насколько можно судить по отдельным находкам, распространение вариантных форм керамики сузгунского типа на Север достигало крайних северо-восточных пределов Обского бассейна — устья р. Таз.

Но если мы имеем формальные основания для выделения сузгунской культуры и определения ее хронологических рамок в пределах второй половины II тысячелетия до н. э., то общий облик ее все же остается для нас неясным.

Комплексы из сопредельных районов, синхронные Сузгуну II.

С юго-запада к территории распростране¬ния сузгунской культуры примыкает район южного края тайги, где среди известных нам памятников этого времени наиболее изученным может считаться Вторая Мысовская стоянка 47.

Характеризуя керамический материал Второй Мысовской стоянки, П. А. Дмитриев отмечал, что основной формой сосудов здесь были плоскодонные горшки с прямым или слегка отогнутым краем, более или менее слабо выраженными плечиками и шейкой. Края обычно ровные, но иногда на них имеются один или два валика. Сосуды украшались лишь в верхней части, главным образом, по краям, шейкам и плечикам 48. По мнению К. В. Сальникова, керамика Второй Мысовской стоянки имеет «бесспорные андроновские элементы в орнаменте», а по характеру своей экономики Вторая Мысовская стоянка «синстадиальна андроновским памятникам и, думается, синхронна им, если не является их разновидностью» 49.

Рис. 4. Сосуд (1/3 н. в.) из раскопок Сузгуна II (керамика III группы) и обломок сосуда из Второй Мысовской стоянки.

Рис. 4. Сосуд (1/3 н. в.) из раскопок Сузгуна II (керамика III группы) и обломок сосуда из Второй Мысовской стоянки.

Таким образом, К. В. Сальников с полной определенностью отмечает близость Второй Мысовской стоянки памятникам андроновской культуры. Принимая это положение К. В. Сальникова, со своей стороны, мы должны отметить еще большую близость между керамикой Второй Мысовской стоянки и Сузгуна II.

Это сходство можно видеть во многих чертах, характерных для керамики и того, и другого памятника. Таковы валики на шейке 50; крупная нарезная решетка, хорошо известная в нижней орнаментальной зоне сузгунских сосудов и на стенках мысовских; зигзаг одинарный и двойной из оконтуренной ленты, заштрихованной косыми оттисками гребенки, и т. д. Недостаточная полнота материала затрудняет анализ форм мысовских сосудов.

В какой-то мере этот недостаток может быть восполнен другими находками из синхронных памятников Тюменского района, а также относящихся к несколько более раннему времени. Среди них следует указать на материалы И. Я. Словцова из его разведок и раскопок на Андреевском озере 51. К сожалению, большая часть памятников, обнаруженных И. Я. Словцовым на Андреевском озере, нам пока не известна, так как сплошного обследования по составленной им карте не произведено. Но для данного случая достаточно уже самого наличия подобных форм керамики в непосредственном соседстве с Мысовской стоянкой. Среди материалов, происходящих с Андреевского озера, есть крупные фрагменты придонных частей, по форме и орнаментации близкие сузгунским. Следует также отметить, что аналогичный материал встречен П. А. Дмитриевым при раскопках Второй Мысовской стоянки (рис. 4—2). Укажем хотя бы обломки плоскодонных сосудов со сплошной ямочной орнаментацией в придонной части 52 и на наличие в орнаменте оконтуренного ленточного зигзага с косой гребенчатой штриховкой 53.

Возвращаясь к характеристике, данной К.В. Сальниковым, можно сказать в добавление, что Вторую Мысовскую стоянку и подобные ей в Тюменском районе следует поставить в типологическом отношении между памятниками андроновской и сузгунской культур. Среди памятников лесного Среднего Зауралья для нас очень интересны памятники, расположенные по берегам Исетского озера, в частности некоторые из стоянок Коптяки и в их числе — Коптяки 5. Эта стоянка находится на берегу Исетского озера в урочище Березовка в непосредственном соседстве со стоянкой Коптяки 4. Раскопки здесь производились Н. А. Рыжниковым и О. Е. Клером вдоль берега на протяжении 50 м неширокой полосой. На стоянке найдены горн для плавки меди, обломки большого тигля, каменные орудия, большое количество обломков плоскодонных сосудов и т. д. Культурный слой достигал всего 5—10 см толщины 54.

Просматривая керамику с этой стоянки, хранящуюся в Свердловском краеведческом музее, мы отметили ее неоднородность. Прежде всего легко выделяются сосуды с крутыми плечами и бомбовидным туловом, украшенные нарезным и защипным орнаментом. Насколько позволяют судить западносибирские аналогии, керамика эта должна относиться ко времени перехода от бронзы к железу или ко времени раннего железа. Однако бомбовидные сосуды в Коптяках 5 немногочисленны. Основная часть коллекции состоит из обломков плоскодонных сосудов. Уже беглое ознакомление позволяет выделить, по крайней мере, два основных типа: первый, наиболее массовый, представлен плоскодонными сосудами, напоминающими в равной степени андроновские и сузгунские II и III типов; второй тип характеризуется крупными сосудами, отличающимися специфическими, видимо, локальными особенностями. С сузгунскими эти сосуды роднят крупные размеры, относительно малый диаметр дна.

Крупным уральским сосудам не чужда и сплошная орнаментация с четкой разбивкой орнаментального поля на зоны. Такую систему мы видим, например, на сосуде из Шигирского торфяника 55. У этого сосуда, как и у сузгунских, орнаментировано дно, придонная зона покрыта сплошным ямочным орнаментом; над ней расположены зона треугольников и зона зигзага. Устанавливая некоторое сходство между сузгунской и уральской керамикой, следует отметить и глубокие отличия. Сузгунским сосудам I типа совершенно не свойственны крутой перегиб в придонной части, какой мы видим на шигирском сосуде, профилировка шейки и плечиков, известная по сосудам из стоянок Коптяки 3 и 5. Однако на уральских сосудах мы не встречаем оконтуренного зигзага, очень характерного для орнаментации сузгунской керамики.

Эти черты и ряд других особенностей составляют локальную специфику уральской керамики и могут быть объяснены лишь после анализа ее генезиса. Среди элементов, сближающих орнаментацию уральской и сузгунской посуды, следует обратить внимание и на узор в виде «уточек» (табл. IV, 9).

Как указывают Д. Н. Эдинг, А. Я. Брюсов и В. М. Раушенбах, керамике Береговых стоянок Горбуновского торфяника присущи ярко выраженные андроновские черты. К сожалению, материалы стоянок полностью не опубликованы, и мы вынуждены пока довольствоваться тем немногим, что есть в отдельных изданиях.

Два сосуда с «орнаментацией андроновского типа», по определению Д. Н. Эдинга, приведены в его работе «Резная скульптура Урала» 56. Один из них представляет собой фрагментированный плоскодонный сосуд, покрытый сплошным узором, составляющим несколько орнаментальных зон 57; нижняя, придонная украшена неширокими, небрежно нанесенными, продавленными полосами. Эта небрежность заставляет сравнивать горбуновский сосуд не столько с алакульскими, имеющими как будто аналогичную зону, причем она выполнена «в виде тщательных параллельных линий» 58, а с сузгунскими. Для сузгунской керамики как раз характерны некоторая грубость и небрежность в орнаментации придонной зоны, резко диссонирующая с тщательно исполненным узором верхних поясов. Орнаментация этого сосуда в целом близка сузгунской. Разница заключается в наличии нарезного меандрового пояса, совершенно не известного на сузгунских сосудах.

Нужно сказать, что в отдельных элементах узора сказываются ярче всего локальные особенности орнамента. Очень своеобразен второй, также плоскодонный сосуд, опубликованный Д. Н. Эдингом 59. Этот сосуд в равной мере отличается и от андроновских, и от сузгунских. Так, фигурный ленточный узор, который в андроновской и лесной керамике располагается широкой полосой в верхней части тулова (в самой широкой части его), здесь начинается с самого дна. Что же касается самого узора, то он представляет значительный интерес. В несколько более простом виде этот узор встречался в андроновской орнаментации 60 и на сузгунской керамике. На горбуновском сосуде усложнено основное изображение и введен неизвестный по керамике орнаментальный прием, однако, хорошо нам знакомый по узорам на бересте и мехе. Прием этот заключается в том, что одинаковые изображения делаются в двух цветах. В меховых инкрустациях это достигается подбором темного и светлого меха, на бересте — косой штриховкой или путем выскабливания одного изображения из пары 61. Последний способ был применен и на горбуновском сосуде.

Наконец, еще раз следует упомянуть об узоре из «уточек», который в керамике Береговых стоянок представлен в большом количестве и многообразии и перекликается с узором, известным по сузгунским находкам.

И на восток от территории распространения сузгунской культуры по среднему течению Оби также встречена керамика сходных с сузгунскими форм. В 1952 г. М. П. Грязновым обнаружено и раскопано поселение Ирмень I. Обильный материал и четкая стратиграфия делают этот памятник в настоящее время ведущим для понимания этнических и исторических процессов на восточной границе западносибирской низменности в эпоху бронзы.

Весьма интересна керамика из Ирмени I; по типологии М. П. Грязнова, она может быть разделена на следующие основные формы: корчаги, горшки, кувшины и чаши. К первым М. П. Грязнов отнес крупные плоскодонные сосуды с очень маленьким донышком и невысокой прямой шейкой. Профилировка тулова различна. Есть сосуды с мало выпуклыми стенками, есть и такие, у которых тулово сильно раздуто и наибольший диаметр проходит в средней части сосуда. Для орнаментации сосудов характерно зональное расположение узора, причем вся поверхность делится на 4 зоны, отделенные друг от друга узкими поясками, состоящими из вдавлений, ямок или насечек. Заполнены рисунком лишь 2 верхние зоны — шейки и плечиков. Зона шейки часто покрывалась нарезными равнобедренными заштрихованными треугольниками или зигзагом. На плечах — ленточный зигзаг, ромбические фигуры, заполненные нарезным рисунком.

Табл. IV. Сузгунская керамика.

Табл. IV. Сузгунская керамика.

Ко второй форме (горшки) М. П. Грязнов не совсем закономерно относит сосуды как с плоским, так и с уплощенным дном; они — небольших размеров, имеют невысокую шейку и выпуклые стенки, орнаментированы лишь по шейке и плечикам нарезными зигзагами и заштрихованными треугольниками.

Третья форма (кувшины) — это сосуды с узким горлом и сильно раздутым туловом, максимально расширенным в средней части. Орнамент расположен на шейке и плечиках. Последние украшены удлиненными треугольниками, опущенными вершинами вниз и заполненными вертикальной штриховкой. В углах треугольников иногда имеются ямки.

К последней форме — чашам — автор отнес сосуды с уплощенным дном и невысокой шейкой. Орнаментированы они лишь в верхней части: поясками мелких ямок — по шейке, широким поясом, состоящим из нарезных заштрихованных треугольников, — на плечах 62.

Из всех ирменских сосудов наиболее близкой к сузгунским выделенные М. П. Грязновым под названием «корчаг» крупные сосуды. Сближает их с сузгунскими непропорционально маленькое донышко. Общими являются также четырехзонный принцип орнаментации и отдельные элементы узора, среди которых следует отметить зигзагообразно расположенные заштрихованные ленты. Но, наряду с этими чертами, сближающими большую группу ирменской керамики с сузгунской, есть весьма существенные отличия. Прежде всего заметны различия в профилировке тулова; так, в материалах Сузгуна II мы не знаем крупных сосудов с круто профилированными плечами и сильно выпуклыми стенками. Есть различия и в орнаментации; например, в сузгунской керамике узором покрываются все 4 зоны, а на ирменских корчагах рисунком заполняются лишь 2 верхние зоны — шейки и плечиков. Таким образом, в составе керамики из Ирмени I мы находим сосуды, близкие сузгунским, но имеющие ряд особенностей, которые следует отнести за счет локальной специфики и некоторого хронологического несоответствия.

Как уже упоминалось выше, в Сузгуне обнаружен обломок литейной формы для отливки кельта сейминского типа, что заставляет нас остановиться вкратце на этой группе орудий.

Сейминские кельты отличаются пропорциональностью, характерным расширением орудия книзу и орнаментом, состоящим из пояска по краю втулки, ряда треугольников и цепочки из ромбов. Вместе с этим известны кельты хотя и близкие сейминским, но имеющие ряд отличий, которые заключаются прежде всего в тенденции к прямоугольности и некотором своеобразии орнаментации. Так, в Турбинском могильнике лишь немногие кельты сохраняют классические пропорции и орнаментацию, остальные вовсе не украшены, либо имеют только поясок вокруг втулки.

В Тобольском Прииртышье сузгунская нходка не является единичной. Еще в 1915 г. в 15 км от г. Тобольска близ д. Тюково была найдена литейная форма 63 для отливки кельта сейминского типа (рис. 5). Она предназначена для орудия, украшенного орнаментом, характерным для классического типа подобных кельтов, но имеющего уже прямоугольные очертания. Эта особенность была отмечена В. Н. Чернецовым, который считает, что своеобразие очертаний тюковской литейной формы дает некоторые основания для сближения ее с западносибирскими кельтами первой группы 64.

Значительный интерес представляет локализация литейных форм для отливки кельтов сейминского типа. В настоящее время известно около полутора десятков таких находок. Самыми западными пунктами их распространения является Горбуново (Береговая стоянка) и р. Аять. Наиболее восточными — район г. Томска. В 1955 г. во время разведочных раскопок на стоянке эпохи бронзы — Самуськи IV были обнаружены обломки, принадлежащие 10 или 11 литейным формам. Насколько можно судить по данным отчета (описанию и схематическим рисункам), одна из них близка к тюковской, остальные предназначены для отливки кельтов прямоугольных очертаний, украшенных лишь пояском по краю втулки, таких же как большинство известных нам по Турбинскому могильнику 65.

Устанавливаемая сейчас локализация литейных форм дает нам основания считать, что эту группу кельтов следует связывать с культурами эпохи бронзы лесного Зауралья и Западной Сибири и именно здесь видеть основную область их производства. Вопросы типологии, хронологии и технологии этих орудий детально будут освещены в специальной работе Б. Г. Тихонова, подготавливаемой в настоящее время к печати.

В лесной полосе Прииртышья и Приобья на территории распространения сузгунской и родственных ей культур нам известны более ранние памятники, относящиеся ко времени, предшествующему сузгунской культуре. В Нижнем Приобье к этим памятникам принадлежат стоянки Салехард I и Сортынья II. На южной окраине лесной зоны, в бассейне нижнего течения Тобола наиболее важны Липчинская стоянка (в последних фазах ее существования), Вторая Андреевская и ряд аналогичных ей стоянок на Андреевском озере.

В керамике всех этих поселений продолжают существовать архаические сосуды с прямыми стенками и яйцевидным дном, однако, наряду с ними, уже известны плоскодонные острореберные миски и своеобразные прямоугольные плоскодонные сосуды. В орнаментальных композициях преобладают ромбовидные и сотовые узоры, ступенчатые и крупные треугольные композиции и косо заштрихованные неоконтуренные ленты. Техника орнаментации не была единой на всей территории. Следует отметить, что на северной ее периферии преобладает способ нанесения узора отступающей лопаточкой, лишь изредка встречающийся в более южных районах лесной полосы. Этот прием появляется на территории Нижнего Приобья с Востока, вероятно в связи с проникновением каких-то палеоазиатских групп.

Вопрос о проникновении палеоазиатов пока еще мало изучен и потому останавливаться здесь на нем нецелесообразно; однако можно предполагать, что степень их участия в формировании культур эпохи бронзы в Нижнем Приобье, Зауралье и частично лесостепной полосе Западной Сибири была неодинаковой.

Рис. 5. Литейная форма для отливки кельта, найденная близ дер. Тюково.

Рис. 5. Литейная форма для отливки кельта, найденная близ дер. Тюково.

Как уже неоднократно отмечалось, сузгунская керамика близка андроновской, при этом наибольшая близость обнаруживается с керамикой алакульского этапа. Но, хотя мы и находим здесь черты сходства, выступают они на сузгунской керамике (как и на уральской) в своеобразной трактовке. Таковы и мотивы ленточного узора, не имеющие точных соответствий в андроновской керамике, и характер лент, и приемы композиции. Нам пока еще очень мало известен этап развития лесных культур, синхронный федоровскому, что не позволяет сделать полных сопоставлений лесной и степной керамики. Полагаем, однако, что близость сузгунской и уральской керамики с андроновской не является результатом влияния андроновской культуры; эта близость едва ли может быть понята, пока остается неясным вопрос о генезисе андроновской и родственных ей лесных культур эпохи бронзы. Есть основание полагать, что для разрешения генетических вопросов наиболее существенным будет изучение памятников бассейна нижнего течения Тобола, в частности памятников Андреевского озера, лежащих в пограничной между лесом и степью полосе. Пока же мы оставляем этот вопрос в стороне, тем более что и задачи настоящей работы сводились к установлению хронологических рамок и места сузгунской культуры в ряде соседних и родственных ей. Но и в плане этой задачи следует, хотя бы очень кратко, остановиться на последнем этапе эпохи бронзы.

В восточных районах территории распространения андроновской культуры, в Минусинской котловине, в этот период появляется карасукская культура. М. П. Грязнов склонен видеть распространение карасукской культуры не только в области Енисея, но и на территории Казахстана и Западной Сибири.

Это его положение едва ли может быть принято, а метод доказательства принадлежности тех или других групп памятников к карасукской культуре неверен.

Основную методическую ошибку М. П. Грязнова очень правильно подметила Н. Л. Членова 66. Ошибка заключается в том, что М. П. Грязнов сопоставляет материал выделяемых им групп не непосредственно с карасукским, а путем конструирования длинных цепочек, на отдельных участках которых совершенно произвольно сопоставляются отдельные элементы. Так, на основании некоторого сходства в керамике М. П. Грязнов отнес к карасукской культуре алтайские памятники эпохи поздней бронзы, выделив их в группу «алтайский карасук»; сравнивая томскую керамику с алтайской, а отнюдь не с минусинской, он выделяет «томский карасук» и т. д. Идя таким путем в одной из своих последних работ, М. П. Грязнов выделил десять районов карасукской культуры и отнес к одному из них (Усть-Тобольскому) 67 Сузгун II. Единственным основанием для отнесения этого памятника к карасукской культуре явилось некоторое сходство сузгунской керамики с новосибирской и томской 68. Оставляя в стороне вопрос о том, насколько правомерно отнесение к карасукской культуре новосибирских и томских памятников, мы должны напомнить, что сузгунская керамика обнаруживает сходство лишь с одним из типов новосибирской, не имеющим как раз ничего общего с собственно карасукской керамикой.

Неверно объявляя группами карасукской культуры многочисленные западносибирские и казахстанские культуры эпохи поздней бронзы, М. П. Грязнов, тем не менее, правильно уловил основную характерную черту этого периода. С конца II тысячелетия до н. э. на месте андроновской и синхронных ей культур лесной полосы Западной Сибири появляются более мелкие образования; они различаются между собой, но все имеют генетические связи с предшествующими местными культурами. Причины возникновения таких образований связаны, вероятно, с перегруппировками племен, обусловленными выделением скотоводческих групп, переходивших местами к кочевому быту, и появлением на территории Казахстана, Верхнего Приобья и Южного Зауралья новых этнических элементов. Затрагивают эти явления и территорию распространения сузгунской культуры, во всяком случае,— южную ее часть.

В то время как в северных районах складывается зеленогорская культура, генетически непосредственно связанная с сузгунской, на территории Тобольского Прииртышья появляются памятники с керамикой типов, известных нам по степным и лесостепным памятникам Зауралья и Западной Сибири.

Таковы в общих чертах наши представления о сузгунской культуре. Изучение ее только начинается. Уточнение хронологических рамок и территории распространения сузгунской культуры, выяснение генезиса и этапов ее развития — дело будущего.

Мошинская В.И. Сузгун II — памятник эпохи бронзы лесной полосы Западной Сибири // Материалы и исследования по археологии СССР, № 58. М., 1957. С. 114-135.

Notes:

  1. С. А. Теплоухов. Древние погребения в Минусинском крае. Материалы по этнографии, т, III, вып. 2, Л., 1927, стр. 90.
  2. В. А. Городцов. Бронзовый век. БСЭ, 1-е изд., т. 7, стр. 623 сл.
  3. М. И. Артамонов и О. А. Гракова. Бронзовый век. БСЭ, 2-е изд., т. 6, 1951, стр. 151—157.
  4. С. А. Теплоухов. Опыт классификации древних металлических культур Минусинского края. Материалы по этнографии, т. IV, вып. 2, Л., 1929, стр. 43.
  5. С. А. Теплоухов. Опыт классификации…, стр. 44.
  6. Там же, стр. 45.
  7. С. В. Киселев. Древняя история Южной Сибири. МИА № 9, 1949, стр. 41, 63.
  8. К. В. Сальников. Курганы на оз. Алакуль. МИА № 24, 1952, стр. 51, 71.
  9. С. А. Теплоухов. Опыт классификации…, стр. 43.
  10. О. А. Кривцова-Гракова. Алексеевское поселение и могильник. Труды ГИМ, вып. XVII, М., 1948, стр. 151—155.
  11. С. В. Киселев. Указ. соч., стр. 62.
  12. М. П. Грязнов. Казакстанский очаг бронзовой культуры. «Казаки», сб. статей антропологического отряда Казакстанской экспедиции Академии наук, вып. 15, Л., 1930, стр. 149—163.
  13. В. А. Городцов. Культуры эпохи бронзы в Средней России. Отчет Исторического музея за 1914 г., М., 1915, стр. 222.
  14. М. Qimbutas. The earliest culture history of the northern part of the Europe USSR. Proceed, of the Prehist. Soc. for. 1953, 1954, June, стр. 111.
  15. M. Loehr. Ordos daggers and knives. Т. II — Knives. Artibus Asiae, XIV, V2, MCMLI, стр. 130. В своей последней работе М. Loehr (Chinese Bronze Age Weapons, 1956) датирует Сейму XVII—XV вв. до н. э.
  16. О. А. Кривцова-Гракова. Бессарабский клад. М., 1949, стр. 28.
  17. М. Loehr. Указ. соч., стр. 128.
  18. Там же, стр. 134. В своей последней статье М. Gimbutas (Proceed, of the Prehist. Soc. for 1956 March 1957) датирует Сейму XV—XIV вв. до н. э.
  19. В настоящей работе мы даем предварительную публикацию материалов Сузгуна II. Впервые данные об археологических памятниках в урочище Сузгун опубликованы В. Н. Чернецовым. См. В. Н. Чернецов. Древняя история Нижнего Приобья. МИА № 35, 1953, стр. 48—51.
  20. Хранится в Тобольском музее, инв. № 6515, коллекция В. Н. Пигнатти. (Издана — МИА № 35. 1953, стр. 52).
  21. Сборы П. А. Россомахина 1927 г. Неразобранная коллекция Тюменского музея.
  22. В. И. Мошинская. Жилище устьполуйской культуры и стоянка эпохи бронзы в Салехарде. МИА № 35, 1953, стр. 186, 187, табл. IV, рис. 1; табл. V, рис. 9.
  23. В. Н. Чернецов. Указ. соч., табл. V, рис. 8. В настоящее время этот орнамент распространен, в частности, на изделиях из бересты.
  24. О. А. Кривцова-Гракова. Алексеевское поселение…, стр. 130, рис. 4, 9, 14, 17; стр. 131, рис. 15, 17.
  25. Там же, стр. 131, рис. 9.
  26. Раскопки А. В. Збруевой 1939 г.
  27. Сборы П. А. Россомахина 1927 г. Тюменский музей.
  28. Сборник материалов и исследований по археологии Томской области. Томск, 1947, табл. 25.
  29. О. Н. Бадер. Стоянка Бор II и предананьинское время в Прикамье. СА, XX, 1954, стр. 187, рис. 10, 2.
  30. В. Н. Чернецов. Указ. соч., стр. 50.
  31. О. Н. Бадер и 3. П. Соколова. Новые стоянки Чусовского Прикамья. Ученые записки… т. IX, вып. 3, стр. 125, 126, Харьков, 1953.
  32. А. X. Xаликов. История населения Казанского Поволжья в эпоху бронзы. Автореферат кандидатской диссертации. М., 1953, стр. 8, 9.
  33. П. А. Дмитриев. Вторая Андреевская стоянка. Труды ГИМ, вып. VIII, М., 1938.
  34. В. Н. Чернецов. Указ. соч., стр. 40—44.
  35. В. Н. Чернецов. Указ. соч., стр. 42.
  36. А. Я. Брюсов. Очерки по истории племен Европейской части СССР в неолитическую эпоху. М., 1952, стр. 156.
  37. В. М. Раушенбах. Керамика шигирской культуры. КСИИМК, вып. XLIII, 1952, стр. 62.
  38. Авторы статьи в БСЭ, учитывая распространение инвариантных форм, сочли возможным назвать эту культуру нижнеобской. (БСЭ, 2-е изд., т. 6, 1951, стр. 151-—157).
  39. В. И. Мошинская. Городище и курганы Потчеваш. МИА № 35, 1953, стр. 205, табл. VIII.
  40. Хранится в Тобольском музее.
  41. В. И. Мошинская. Городище и курганы Потчеваш, стр. 194, 195, табл. III, рис. 13, 24, 25; табл. IV, рис. 7.
  42. Хранится в МАЭ.
  43. Сборы Усова. Хранится в Тобольском музее, инв. № 463, 480, 481, 826.
  44. Раскопки Обь-Иртышской экспедиции ИИМК 1948 г. Материал хранится в ИИМК.
  45. Коллекция хранится в МАЭ.
  46. Коллекция хранится в Музее антропологии МГУ.
  47. Раскопки П. А. Дмитриева 1927 г. Коллекции хранятся в ГИМ и Тюменском краеведческом музее.
  48. П. А. Дмитриев. Мысовские стоянки и курганы. ТСА РАНИОН, т. IV, М., 1929, стр. 191.
  49. К. В. Сальников. Бронзовый век Южного Зауралья. МИА № 21, 1951, стр. 99.
  50. Упоминаемые здесь валики следует отличать от налепных валиков (на плечиках), известных на поздних андроновских сосудах.
  51. Находки хранятся в Тюменском музее.
  52. П. А. Дмитриев. Вторая Андреевская стоянка, табл. III, рис. 27—29.
  53. Неразобранная коллекция П. А. Дмитриева из раскопок на Андреевском озере. Хранится в Тюменском музее.
  54. Е. М. Берс. Археологическая карта г. Свердловска и его окрестностей. МИА № 21, 1951, стр. 208.
  55. Е. М. Берс. Указ. соч., стр. 194, рис. 3, 2, 9 Материалы по археологии, вып. 58
  56. Д. Н. Эдинг. Резная скульптура Урала. Труды ГИМ, вып. X, М., 1940, рис. 5.
  57. Там же, рис. 5.
  58. К. В. Сальников. Курганы на оз. Алакуль, рис. 9, 1, 4, 6, 7.
  59. Д. Н. Эдинг. Указ. соч., рис. 6.
  60. О. А. Кривцова-Гракова. Алексеевское поселение…, рис. 54—12.
  61. В. Н. Чернецов. Орнамент ленточного типа у обских угров. СЭ, 1948, № 1, стр. 147.
  62. Приношу искреннюю благодарность М. П. Грязнову, разрешившему мне воспользоваться материалом из Ирмени еще до его публикации.
  63. Тобольский Музей, к. п. 6515. Литейная форма описана В. Н. Чернецовым (Древняя история Нижнего Приобья, стр. 52).
  64. В. Н. Чернецов. Указ. соч., стр. 52. Однако, нельзя быть уверенным, что расширение в нижней части кельтов всегда осуществлялось отливкой. Имеются основания предполагать, что расширение лезвия орудия получалось в результате последующей за отливкой отковки.
  65. Матющенко. Отчет о работах в Томской и Кемеровской обл. в 1955 г. (табл. 12; 12-а, 12-6).— Архив ИИМК, ф. 1, Д- Ю85.
  66. Н. Л. Членова. О культурах бронзовой эпохи лесостепной зоны Западной Сибири. СА XXIII, 1955, стр. 47—50.
  67. М. П. Грязнов. К вопросу о культурах эпохи поздней бронзы в Сибири. КСИИМК, вып. 64, 1956, стр. 37.
  68. Выше мы описывали керамику из поселения Ирмень I и сравнивали ее с сузгунской.

В этот день:

Дни смерти
1984 Умер Андрей Васильевич Куза — советский археолог, историк, источниковед, специалист по древнерусским городам.
1992 Умер Николас Платон — греческий археолог. Открыл минойский дворец в Закросе. Предложил хронологию базирующуюся на изучении архитектурных комплексов (дворцов) Крита.
1994 Умер Сайрус Лонгуэрт Ланделл — американский ботаник и археолог. В декабре 1932 года Ланделл с воздуха обнаружил древний город Майя, впоследствии названный им Калакмулем, «городом двух соседних пирамид».

Рубрики

Свежие записи

Счетчики

Яндекс.Метрика

1 комментарий

Оставить комментарий
  1. Ещё в в двадцатый годах прошлого века, моя матушка ходили на раскопки в Сузгун, находили мног черепков, от сосудов до и нашли серебряный куфшинчик, который учитель забрал со словами, сдам в музей, но мать сколько не ходила и ни разу его не видела в музее.

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Археология © 2014