Мордва, марийцы и удмурты

К оглавлению книги «Этнография народов СССР»

Среднее Поволжье, или Волго-Камский край, включаясь в Восточно-Европейскую область, занимает в ней в то же время особое положение. Оно расположено на периферии Восточно-Европейской области и соприкасается с другими культурно-историческими провинциями, составляя как бы переход к ним: на юго-востоке — к степным кочевым культурам Средней Азии, на востоке и северо-востоке — к западносибирской таежно-охотничьей культурной области. В культурно-бытовом укладе некоторых народов Поволжья сказываются следы примеси этих смежных культурных типов.

В целом, таким образом, народы Поволжья характеризуются сочетанием культурных элементов разного происхождения при преобладании, однако, оседло-земледельческой восточно-европейской культуры, исторически близкой к культуре славянских народов.

Народы Поволжья распадаются по языковому признаку на две основные группы: восточнофинскую и тюркскую. В первую входят три крупных народа, каждый из которых имеет в настоящее время свою автономную республику: 1) мордва, 2) марийцы и 3) удмурты. Тюркская группа состоит тоже из трех народов: 1) татары казанские, или волжско-камские; 2) башкиры; 3) чуваши. Эти три народа тоже имеют свои автономные республики. Особняком стоят монголоязычные калмыки в низовьях Волги.

Народы Поволжья имеют в значительной части общие исторические судьбы, они — за исключением калмыков — в течение долгого времени жили вместе, и культура их во многом сходна.

Народы так называемой восточнофинской (волжскофинской) группы составляют более древний этнический слой в Поволжье. Эти три народа: мордва, марийцы (черемисы) и удмурты (вотяки), — по своей культуре и по происхождению образуют довольно однородную группу, которую можно поэтому рассматривать вместе.

Здесь необходима, однако, оговорка. Новейшие исследования советских лингвистов показывают, что с чисто языковой точки зрения три названных народа не составляют четко очерченной группы внутри финской, или угро-финской, семьи; напротив, удмуртский язык входит вместе с языком коми в пермскую ветвь этой семьи, a марийский и два мордовские языка, которые некоторые причисляют к собственно «волжско-финской» группе, не обнаруживают между собой особенно близкого родства. Поэтому надо иметь в виду, что, говоря о «восточнофинских» народах, мы имеем перед собой не языковую, а чисто этнографическую общность.

Мордва, или мордовцы, — самый крупный по численности из этих народов и второй (после татар) из всех народов Поволжья: мордовцев насчитывается около 1 млн. 450 тыс.; удмуртов — около 606 тыс. и марийцев свыше 480 тыс. (1939 г.)

Мордва занимает в основном территорию Мордовской АССР. Но в результате всей предшествующей истории, вследствие колонизаторской политики царизма, расселение мордвы в настоящее время далеко не компактное. Народ этот расселен на обширной территории среди русских, а частью и вперемежку с другими национальностями. Занимая издавна очень значительную площадь правобережья Волги, в бассейнах Мокши и Суры, мордовцы уже в XVII—XVIII вв. проникли и в Заволжье; значительные поселения мордвы появились и в Сибири. Благодаря этой особенности своего расселения, мордва позже других народов Поволжья получила свое автономное устройство. Мордовская автономная область образована только в 1930 г., а Мордовская АССР только в 1934 г.

Мордва не представляет собой в то же время и этнически единой группы. В настоящее время этот народ делится на две подгруппы — мордва-эрзя и мордва-мокша. Географически те и другие не резко разграничены, но мокша расселена в общем западнее — в бассейне р. Мокши, а эрзя восточнее, в бассейне р. Суры. Примерной границей между обеими группами служит река Инсар, приток р. Алатыря, текущая вдоль железной дороги Рузаевка—Арзамас. Различие между мокшей и эрзей прежде всего языковое: мокшанский и эрзянский — два совершенно особых языка, хотя, конечно, и родственных, но настолько различных, что взаимное понимание друг друга затруднительно. Кроме языка, мокша и эрзя кое в чем различаются и по культуре и обычаям ¹.

Помимо этих двух групп мордовского населения, есть еще два подразделения, в настоящее время утратившие национальную самобытность и ассимилировавшиеся с другими народностями. Первое из них — терюхане — небольшая группа мордовских деревень в Горьковской области, совершенно обрусевшая. Другого языка, кроме русского, терюхане не знают, хотя по отдельным нерусским словам, употребляющимся в их речи, можно видеть, что прежде они говорили языком, близким к эрзянскому. Но в их материальной культуре сохранились своеобразные особенности, притом очень архаичные (М. Т. Маркелов и С. П. Толстов). Второй группой, утратившей национальную самобытность, являются мордва-каратаи (в Татарской АССР), совершенно отатарившиеся.

Марийцы (мари), прежде называвшиеся черемисами, делятся тоже на две языковые и три географические группы. Они делятся прежде всего на горных и луговых. Те и другие — вместе занимают территорию Марийской АССР. Большая часть этой республики расположена за Волгой на левом низменном ее берегу, между реками Ветлугой и Вяткой; здесь живут луговые марийцы. А меньшая часть занимает небольшой уголок на правом горном берегу Волги в треугольнике между устьем Суры и самой Волгой: это горные марийцы. Между этими двумя группами существует значительное различие в языке, так что некоторое время литература издавалась отдельно на горно-марийском и на луговом марийском наречии. И существует еще третья, географически обособленная, восточная группа марийского населения, в низовьях р. Белой (с XVIII в.). По языку — это те же луговые марийцы, но в культуре и быту они подвергались сильному влиянию своих соседей — татар и башкир.

Третий народ — удмурты (прежнее название вотяки), коренное население Удмуртской АССР в бассейне Камы и Вятки, между нижними течениями этих рек. В этническом отношении они представляют однородное целое, хотя и сохранились следы деления на две географические группы: северных — «ватка» и южных — «калмез». Но к удмуртам примыкает особая этническая группа — бесермяне. Бесермяне, живущие в северной части Удмуртской АССР по р. Чепце (бывш. Глазовский уезд) и говорящие по-удмуртски, представляют собой, по-видимому, смешанную группу, в формировании которой участвовали и татарские элементы. В своей культуре, особенно в костюме, бесермяне проявляют ряд своеобразных, притом архаичных особенностей. О происхождении их имеются разные взгляды; но большинство считает их обудмуртдвшимися болгарами (Золотницкий, А. А. Спицын, И. Н. Смирнов), и, действительно, как показали исследования советского времени (В. Н. Белицер), наличие здесь древнеболгарского культурного слоя весьма вероятно. В целом они все же очень близки к удмуртам, с которыми живут смешанно и в настоящее время почти слились с ними.

Этногенез и исторические сведения

Вопрос о происхождении финноязычных и других народов Волго-Камья в настоящее время прояснился благодаря работам советских археологов и лингвистов, частью и этнографов. Судя по всему, перед нами — потомки древнейших насельников лесостепной и лесной полосы Восточно-Европейской равнины. По мнению многих современных лингвистов, именно бассейн Оки, Верхней и Средней Волги был первоначальным ареалом формирования угро-финских языков, откуда они позже распространились более широко на запад и северо-запад. На это указывают данные топонимики.

Предки угро-финнов были, вероятно, носителями известной неолитической культуры «ямочно-зубчатой» («ямочно-гребенчатой») керамики. В последней новейшими археологическими исследованиями выделено несколько групп: окско-верхневолжская, урало-камская и др., каждая из которых в свою очередь распадалась на локальные «культуры», вероятно, соответствовавшие каким-то племенным объединениям. Впоследствии, в эпоху бронзы, на Оке и Средней Волге выделяются «Рязанская», «Волосовская», «Балахнинская» и другие культуры; позже — в эпоху раннего железа — «Городецкая» культура, существовавшая до первых веков н. э. Племена, создававшие эти культуры, — охотничьи, потом скотоводческие и земледельческие — были, видимо, предками позднейшей мордвы либо родственны ей. В течение 1-го тысячелетия н. э., особенно к концу его, в бассейне Средней и Нижней Оки выделяются уже группы памятников (могильников), которые, судя по инвентарю, непосредственно связаны с мордвой. Эти памятники делятся на 5 географических групп: цнинскую, верхне-сурскую, нижне-сурскую, окско-муромскую и окско-рязанскую. При этом одни исследователи (В. В. Гольмстен, Е. И. Горюнова) считают все эти памятники чисто мордовскими, другие (А. П. Смирнов, А. Е. Алихова) отделяют последние две группы от собственно мордовских памятников, приписывая их другим, хотя и родственным племенам. Как бы то ни было, бесспорно, что мордовские (и близко родственные им) племена занимали еще в первом тысячелетии н. э. значительно более широкую область, чем теперь, и область эта особенно далеко простиралась на запад.

О более широком на запад расселении предков мордвы свидетельствует и топонимика (например, р. Мордвес, приток р. Осетра, впадающей в Оку, речка Мордовка под Алексином в Тульской обл., Мордосы — рукав Днепра в Черниговской обл.), и данные собственно языка: отмечается, что в мокшанском и эрзянском языках есть заимствования из литовских языков.

В бассейне Камы в эпоху раннего железа известна «Ананьинская» культура (VII— II вв. до н. э.); носителями ее были охотничье- земледельческие лесные племена, по физическому типу — монголоидные. Ананьинская культура была сменена «Пьяноборской» (II в. до н. э. — V в. н. э.), позже — «Ломоватовской» (VII—IX вв.) и «Родановской» (X—XIVвв.), где постепенно возрастал удельный вес земледелия и постепенно усиливались культурные связи со степным югом.

Археологи отмечают интересный факт: примерно с IX в. начинают обнаруживаться, в пределах прежде однородной культурной области в бассейне Камы, локальные особенности в формах культуры, например в женских украшениях. Можно думать, что это связано с обособлением этнических групп — предков мари, удмуртов, коми-пермяков.

Письменные известия о марийцах и мордве появляются в довольно ранних источниках: готский историк Иордан (VI в.) перечисляет племена, платившие дань готскому Эрманариху, и в числе этих племен упоминаются племена Mordens — очевидно, мордва, Меrens — т. е., вероятно, марийцы, Imniscaris или Sremniscans — черемисы. У Константина Порфирогенета упоминается «Мордиа» (MopSia), очевидно, название мордвы. В известном письме хазарского царя Иосифа (X в.), в перечне племен, платящих ему дань, фигурируют племена ц-р-мис (черемисы) и арису (очевидно, мордва-эрзя). Однако этот перечень имеется лишь в так называемой пространной редакции письма, которая многими признается неподлинной. В русской Начальной летописи находим упоминание о мордве и о черемисах. У арабских авторов Х—XIII вв. марийцы упоминаются под именем цармис (черемисы). Мордва арабским писателям неизвестна. Но некоторые историки считают, что упоминаемая арабами (Ибн-Хаукаль) «Артания» — один из трех центров Руси, о местонахождении которого столько спорят, — это та же эрзя, т. е. мордва.

В русских летописях и актах сведения о мордве и о черемисах (мари) идут непрерывной цепью с XI—XII столетий и позже, вплоть до нашего времени.

Удмурты до конца XV в. были известны под наименованием «аряне», встречающимся иногда в русских источниках. И позже в XVI в. в летописях упоминаются «Арские князья», а татары и сейчас называют удмуртов словом «ар». По-видимому, это — один из этнических терминов, связанный с удмуртами. Под названием вотяков удмурты начинают фигурировать с конца XV в. Вообще русские познакомились с ними сравнительно поздно.

Исчезнувшие народности: меря, мурома, мещера, буртасы

Вопрос о происхождении народов Волго-Камья несколько осложняется тем, что на территории их обитания или в соседних областях в прошлом жили народы, ныне исчезнувшие, отношение которых к современным народам недостаточно выяснено. Если оставить в стороне народы древнего мира (будинов, андрофагов, меланхленов, тиссагетов и др.), о которых трудно сказать что-либо положительное, то для нас интересны прежде всего четыре народа: меря, мурома, мещера и буртасы.

Народ или племя «меря» упоминается Киевской Начальной летописью и локализуется в Окско-Волжском междуречье, в районе Ростовского и Клещина озер, т. е. там, где сейчас чисто русское население. Однако уже давно высказывалась мысль, что меря — это предки мари (черемис). В пользу этого взгляда говорит сходство названий меря-мари, и то обстоятельство, что трудно допустить бесследное исчезновение целого, видимо, многочисленного народа. На это возражают обычно, что область расселения древней мери далека от территории теперешних мари, что археологические памятники тех и других несходны и что в летописи упоминаются рядом с мерей и «черемисы» — явные предки марийцев. Но новейшие археологические исследования (О. Н. Бадера) показывают, что уже в первые века н. э. имела место частичная подвижка населения с запада на восток, из Переяславско-Ростовской области на Унжу и Ветлугу, в область, ныне населенную марийцами, и что, таким образом, участие древней мери в формировании марийской народности вполне вероятно ². Быть может, меря и черемись летописи (соотв. Merens и Sremniscans Иордана) были близко родственными друг другу народами, потомками которых можно считать две группы современных мари — горных и луговых. Оставшаяся на старых местах часть мери была позже ославянена и вошла в состав русского народа.

Мурома упоминается Начальной летописью, как самостоятельное племя, которое жило на Нижней Оке, в районе теперешнего Мурома. Археологические памятники (могильники) VI—XI вв.

Поэтому некоторые исследователи считают, что такого особого народа вообще и не было и что «мурома» составляла лишь часть мордвы, название же «мурома» есть домысел летописца, который из чисто географического названия сделал задним числом этническое. Вернее, однако, что мурома составляла самостоятельную, хотя и родственную мордве народность (А. Е. Алихова), позже обрусевшую, а может быть, влившуюся частью в состав мордвы-мокши.

Что касается мещеры, — вопрос о ней сложнее, и мнения о ней очень противоречивы. «Мещерским краем» («Мещерой») и сейчас называется низменная, лесистая и болотистая северная часть Рязанской области и прилегающая юго-восточная часть Московской области. В 1-м тысячелетии н. э. здесь локализуется особый тип археологических памятников, но вопрос об их этнической принадлежности вызывает споры. Мещера как особое племя не упоминается в «Повести временных лет» при перечислении племен Восточно-Европейской равнины; имя это появляется только в позднейших летописных текстах (Никоновская летопись и др.). В настоящее время в Мещерском краю — чисто русское население. Некоторые исследователи (как Б. А. Куфтин) склонны вообще отрицать существование такого особого народа в прошлом. Однако, помимо археологических памятников и летописных (хотя бы и поздних) известий, от древней мещеры осталось множество топонимических названий в Рязанской, Тульской, Московской, Владимирской, Пензенской и других областях (Мещерка, Мещерское, Мещерино и пр.). Если часть мещеры впоследствии обрусела, то часть ассимилировалась с другими народами. Остатки мещеры прослеживаются, например, среди чувашей (жители нескольких чувашских деревень по р. Кубне известны под названием «мижерь»). Среди татар, как будет рассказано позже, есть крупная обособленная группа «мишарей». Судя по всему, древняя мещера была финноязычной либо угроязычной народностью; не исключена возможность, что этот этноним связан с самоназванием венгров—«мадьяр», ибо предки венгров жили до IX в. в южной Руси.

Наконец, о буртасах имеются известия главным образом у арабских писателей X—XI вв. Они помещают землю буртасов между Хозарией и Булгарией, т. е. примерно в бассейнах Хопра и Медведицы. Буртасы разводили скот, в том числе верблюдов, но имели и пашни и промышляли охотой. О буртасах сообщает также хазарский царь Иосиф. О них много упоминаний — вплоть до XVII в. — в русских летописях и документах. Кто были эти буртасы, каково их отношение к современным народам? Об этом до сих пор имеются разные взгляды. Большинство исследователей (из советских ученых — В. В. Гольмстен, А. П. Смирнов, П. Д. Степанов) отождествляет буртасов с мордвой-мокшей. Другие (А. И. Попов, А. Е. Алихова) отрицают это. Некоторые прежние исследователи (Сбоев, Риттих) считали буртасов предками чувашей. Наиболее вероятно, что буртасы составляли особую народность (финноязычную или тюркоязычную, трудно сказать), которая впоследствии ассимилировалась частью с мордвой, частью с чувашами. Археологические памятники буртасов не выявленны, но буртасская топонимика довольно густо встречается в Мордовской и в Чувашской АССР.

Хозяйство

Окидывая общим взглядом хозяйственный строй и культуру этих народов, можно отметить общую картину постепенного убывания элементов, связанных с земледелием, по мере продвижения с юго-запада на северо-восток. Основу хозяйства этих трех народов издавна составляет земледелие, но у мордвы оно является решительно преобладающим занятием, а у других двух народов к нему примешиваются неземледельческие занятия.

Земледельческое хозяйство восточных финнов мало отличалось от земледелия восточно-славянских народов. Здесь применялись те же в основном орудия и та же техника, выращивались те же культуры. В лесной полосе до XIX в. сохранялась старинная подсечная система. Но уже к этому времени — а у мордвы еще с XVII в. — господствовало трехполье. Пахали русской двузубой сохой; у удмуртов была известна ее разновидность, «вотская соха», с горизонтально расположенными сошниками, наподобие полоза. Употреблялся и татарский сабан с колесным передком. Масса крестьянского населения страдала от малоземелья: в лесистом Заволжье удобной земли было вообще мало, на Правобережье, в Мордовском крае лучшая земля была захвачена помещиками. Беднота часто не имела и рабочего скота: например, в начале XX в. среди мордовских крестьянских хозяйств около трети было безлошадных.

В настоящее время в колхозах Мордовской, Марийской и Удмуртской республик отсталость сельского хозяйства ликвидирована. Вводится передовая агротехника. Распространяются новые культуры. Очень крупное значение наряду с зерновыми приобрели технические культуры, особенно лен и конопля.

Мелкая крестьянская промышленность развивалась в эпоху капитализма главным образом вследствие крайнего малоземелья сельского населения: крестьяне-бедняки вынуждены были обращаться к неземледельческим занятиям. Они особенно распространены были в лесной полосе. Помимо древних лесных промыслов, охоты, бортного пчеловодства, изготовления домашней утвари, здесь развились товарные промыслы: рогожный, лапотный, бондарный, смолокуренный, древесного угля и пр. Среди мордвы было много «кустарей» и других специальностей: ткачи, кожевники, валяльщики и пр. В конце XIX в. таких кустарей были многие тысячи. Они находились в кабальной зависимости от скупщиков, заводчиков и вели нищенскую жизнь.

В наши годы мелкая кустарная промышленность успешно развивается в социалистических формах, больше всего на основе огромных лесных богатств Поволжья. Ассортимент изделий несравненно более разнообразен: изготовляется и производственный инвентарь для колхоза, и различные предметы потребления колхозников и городского населения, мебель, музыкальные инструменты и пр.

В крупную промышленность местное национальное население в прошлом вовлекалось слабо, даже там, где были старые промышленные центры. Забитые и бесправные крестьяне боялись города. Сейчас в новой социалистической промышленности занято немало удмуртов, марийцев, мордовцев.

Поселения и постройки

Обе традиционные формы хозяйства, и земледелие и лесные промысла, тесно связаны с оседлым образом жизни. Каких-нибудь кочевнических элементов у народов восточнофинской группы совершенно нет. Это проявляется и в характерных типах поселений и жилищ. Здесь существуют в основном те же формы поселения и построек, которые характерны для русских. Старые поселения располагались кучевым или беспорядочным планом, без определенного порядка расположения домов. Приблизительно с середины XIX в. деревни начали перестраивать, по требованию властей, по уличному (линейному) плану. Преобладают срубные постройки типа русской избы, но с некоторыми характерными особенностями. У мордвы такой особенностью прежде было, например, расположение жилых и хозяйственных помещений в глубине усадьбы, обнесенной изгородью со всех сторон. У удмуртов—«покоеобразное» (в виде П) расположение построек.

Если дом выходит на улицу, то выходит торцовой, или фронтонной, стороной, т. е. так же, как у северных великорусов. Но мордовские дома до середины XIX в. ставились на улицу длинным фасадом, как это характерно для южновеликорусских построек. План жилой постройки преобладает двухкамерный: жилое помещение и сени. У мордвы уже в XIX в. распространился и трехкамерный план, с пристроенной клетью.

Внутреннее расположение избы напоминает чаще средневеликорусский план: печь у входа, устьем повернутая к противоположной стене. Но у мордвы-мокши встречается и печь у стены, противоположной входу и устьем к входу (как местами у южновелико-русов). В связи с этим бросается в глаза такая особенность внешнего вида дома: на фронтонной стороне окно не посередине стены, а сбоку. У мари и у удмуртов встречается комбинация русской печи и плиты с вмазанным котлом, вероятно, под татарским влиянием. Хозяйственные помещения вынесены отдельно. Здесь нет соединения под одной крышей избы и клети, а также скотного двора.

У удмуртов и марийцев описаны и более архаичные формы построек, однако того же рубного типа. У марийцев это «кудо», служащая обычно летней кухней, а также летним жильем. Это примитивный однокамерный сруб, без пола и потолка, с двускатной кровлей, выступающей с фронтонной стороны в виде навеса. Посредине устраивается очаг с подвесным котлом.

У удмуртов на усадьбе непременно строилась однокамерная клеть—кенос. Еще недавно соблюдалась традиция сооружения на дворе особой культовой постройки: это куа, или куала. Она в последнее время обычно использовалась в качестве летней кухни, но прежнее назначение куалы — хранение родовых и семейных святынь. Это срубная постройка примитивной конструкции с очагом посередине, без окон.

У тех же удмуртов сохранились воспоминания о бытовавших в глубокой древности землянках и полуземлянках.

Из хозяйственных сооружений очень интересен примитивный овин, так называемый «шиш», служивший для сушки хлеба в снопах. Шиш представлял собой конус из жердей над ямой, где раскладывался огонь; конус, обкладывался снопами, которые подсушивались дымом.

При колхозном строе меняется и лицо деревни. Выросли новые общественные здания, школы, хозяйственные постройки, и, хотя бы они располагались на краю деревни, они скоро становятся ее центром, ибо новые жилые дома начинают строиться вокруг этих общественных сооружений: так меняется и план деревни. Усадьбы изменяют свой вид; хозяйственных построек в них меньше. У удмуртов исчезает кенос (заменяясь кладовой в сенях), но есть стремление сохранить П-образную застройку усадьбы. Внутренняя обстановка жилья получила более культурный облик. Стены часто оклеиваются обоями, полы, лавки красятся. Появилась городская обстановка.

Одежда

Из других элементов материальной культуры особенно самобытен у этих народов костюм. Он до настоящего времени сохранил свои национальные особенности, прежде всего у женщин.

Общие особенности женского костюма восточнофинских народов примерно одни и те же. Мало того, те же основные особенности находим и у чувашей, а отчасти у татар и башкир. Но наряду с этим у каждой народности и даже у отдельных географических и племенных групп имеются свои, неповторимые особенности костюма. Например, костюм мордвы, эрзи и мокши отличается друг от друга. Один из исследователей мордвы, казанский профессор И. Н. Смирнов, установил наличие 6 разных типов костюма, по три у эрзи и у мокши. У удмуртов В. Н. Белицер обнаружила бытование двух основных комплексов женского костюма — северного, более архаичного и, в частности, близкого к костюму луговых марийцев, и южного, испытавшего на себе больше позднейших татарских влияний; кроме того, выделяются особые разновидности костюма: более поздний тип центральных районов и особняком стоящий, с характерными архаичными чертами костюм бесермян. Все эти типы трудно подробно описать. Коснемся только основных особенностей костюма волжско-финских народов.

В основе женского костюма у всех народов Поволжья лежит рубашка (у мордвы она называется панар, у мари — тувыр, у удмуртов — дэрем) классического туникообразного покроя. Эта рубашка являлась не только нижней одеждой, но в то же время и выходной. Она богато орнаментирована вышивкой и аппликациями, причем эта вышивка является у разных народов весьма изменчивым элементом. Различаются рубашки также и по способу ношения. Эрзянские женщины носили рубашку длинную почти до пят, не подпоясывая ее. Мокшанки же подпоясывали и подтягивали рубашку, так что она свисала складками. Некоторые различия касаются расположения вышивок: на груди, на подоле, на плечах, рукавах и т. д. Обычно поверх рубашки надевались другие части костюма: в частности, у мордвы-мокши распашное платье—руця, повторяющее покрой рубашки, но с разрезом спереди. Таков же покрой удмуртского «шортдэрема». У южных удмуртов характерен «зыбын» кафтанообразного покроя с узкой талией и «камзол» такого же покроя, но без рукавов; камзол и другие сходные формы одежды, очевидно, татарского происхождения.

Женские штаны бытовали у всех народностей Поволжья, за исключением мордвы-эрзи. Женские штаны связаны по происхождению с кочевнической и с северной таежной культурой, земледельческие европейские народы их не знали. Отсутствие этого элемента одежды у эрзи очень интересно для выяснения происхождения этой народности.

Обувью служили лыковые лапти, особого прямого (у мордвы косого, как у великорусов) плетения. Под лаптями ноги обертывались онучами. Особенно тщательно бинтовали ноги онучами и шнурками мордовские женщины.

Весьма оригинальны головные уборы: у девушек — различные повязки, накосники, в прошлом — также полусферическая шапочка «тахья». Замужние женщины всегда закрывали тщательно всю голову и волосы. Здесь существовало крайнее разнообразие типов. Характерен мешкообразный, или шлыкообразный, тип головного убора у мордвы-мокши с длинным назатыльником. У марийцев бытовал шишкообразный конический головной убор на голове, «тюрик», или «шимакш». Он состоит из твердого основания в виде ко¬нуса или воронки из бересты, сверху надевалась ткань с вышивкой.

У мордвы можно отметить тип головного убора, который известен был также у южных великорусов — своеобразную двурогую «сороку»; она образована путем соединения двух полотенец.

Описана еще одна разновидность головного убора замужней женщины, которая бытовала прежде у марийцев (шурка) и у удмуртов (айшон). Это высокий цилиндрический головной убор из ткани на твердой кожаной или берестяной основе, который обшивается монетами и другими подвесками. Предполагают, что он восходит к древним скифо-сарматским традициям.

Характерной особенностью всех головных уборов и костюмов является обильное применение разных по преимуществу металлических подвесок, монет, блях, а также бисера, раковин и т. д.

Из украшений следует отметить очень любопытный предмет, который встречался только в костюме мордвы-эрзи. Это своеобразный назадник, носимый на поясе, из ткани с тяжелыми подвесками, «пулагай», или «пулай». Это пережиток какой-то очень архаической формы женской поясной одежды, превратившейся в украшение.

Мужской костюм не особенно характерен; он мало отличался от русского костюма и, сверх того, в настоящее время вытеснен городской одеждой. Носили туникообразную рубаху, чаще с косым воротом; штаны, частью русского покроя, частью восточные, с широким шагом; армяк, застегивающийся на левую сторону, из домотканого сукна, из сермяги; затем головной убор в виде войлочной шапки или шляпы; на ногах лапти с онучами. У марийцев этот костюм был обычно белого цвета, как было в старину и у удмуртов.

В настоящее время женский национальный костюм сохранился не везде одинаково. Например, у северных удмуртов он почти вышел из быта и заменен городской одеждой. Южные же удмурты, бесермяне и мари сохраняют женский национальный костюм и в наши дни более прочно. Среди мордвы — мокшанские женщины гораздо более стойко сохраняют национальный костюм, чем эрзянки, у которых он бытует теперь только в немногих деревнях. Но шьют одежду больше не из самодельных, а из покупных тканей. В выборе их очень сильно сказывается национальный вкус. Пестрых и ярких тканей почти никто не покупает. Удмуртские женщины предпочитают клетчатую, синюю или других цветов материю, марийские — всегда белую. Покупают и готовые платья, но переделывают их по своему вкусу: например, пришивают снизу цветную оборку, покрывают вышивкой. Марийские девушки носят поверх белых платьев цветные передники. Удмуртские женщины вместо вышивки нашивают на покупное платье ленты.

Старые типы головных уборов сохранились больше всего у мариек. Удмуртки заменили прежние головные уборы простыми платками. У мордовских женщин употребление головного платка сочетается с некоторыми особенностями причесок.

В последние годы возрождается обычай носить старые украшения. На них иногда нашивают советские монеты, иногда даже медали, полученные сыновьями, мужьями. Вообще есть стремление сохранить и усилить красочность национального костюма.

Исторические особенности общественного быта

В области социальных отношений, как они сложились у восточнофинских народов к моменту Октябрьской революции, можно отметить характерную неравномерность: ряд архаических общественных форм сохранился у удмуртов, несколько меньше у марийцев и еще меньше у мордвы.

У удмуртов почти до наших дней держались пережитки родовых отношений. В удмуртских деревнях сохранялась традиция селиться большими неразделенными семьями, большими усадьбами, в которых было несколько жилых строений, занятых женатыми братьями, ведущими общее хозяйство. Правда, после революции участились разделы, и в настоящее время таких неразделенных усадеб не сохранилось. Родственные семьи, потомки одного родоначальника, составляли род, по-удмуртски — «бёляк» (слово татарского происхождения); каждый род считает себя единым целым; обычно он состоит из 10—15 хозяйств; до недавних лет соблюдалась экзогамия, взаимопомощь сородичей. Ещё в конце XIX в. каждый бёляк имел свои родовые земли; родовые кладбища сохраняются и сейчас. По исследованиям А. И. Пинт, несколько бёляков объединялись в более крупную родовую группу — «выжи». Выжи прежде обычно совпадали с деревней, хотя в настоящее время в одной деревне живут члены разных выжи. В отличие от бёляка, выжи не только не экзогамен, но, напротив, эндогамен, браки заключаются обычно внутри него. Но в основном выжи представлял собой только культовый союз. В области культа роды противопоставляли себя один другому. Например, в Мало-Пургинском йоросе (районе) Удмуртии было (1929 г.) 3 больших рода: Можга, Поска и Салья, которые, по крайней мере в области религиозной жизни, держались друг от друга обособленно.

Если выжи составлял лишь культовое объединение, то род — бёляк — держался до начала XX в. и как крепкая социальная единица. Во главе рода стоял совет старейших, «кенеш», который деспотически распоряжался всеми делами рода.

Фактически эта родовая организация выполняла до последнего времени совершенно определенную классовую роль. Дело в том, что рядом с сохранением этих архаических патриархально-родовых форм у удмуртов довольно далеко зашло классовое расслоение. В основной своей массе удмурты составляли класс государственных крестьян (помещичьих крестьян было очень мало), но экономически эта масса была весьма неоднородна и среди нее выделялись зажиточные, кулацкие группы. Кулаки и стояли фактически во главе «рода» и в руках их целиком находился «кенеш». При помощи его они удерживали в подчинении бедняцкие массы, положение которых при капитализме было крайне тяжелым.

Кенеш сыграл очень крупную и притом отрицательную роль в годы коллективизации и обострения классовой борьбы в удмуртской деревне, превратившись в негласный орган, объединявший контрреволюционные анти-советские элементы. В связи с этим и классовая борьба в эпоху коллективизации приняла в удмуртской деревне несколько своеобразный оттенок. Раскулачиваемые элементы, кулаки и подкулачники, опиравшиеся на кенеш, продолжали оказывать влияние на отсталые слои крестьянства. Когда у кулака отнимали усадьбу, ему строили новую за счет рода. Пережитки этой чрезвычайно вредной, реакционной общественной организации держались в удмуртской деревне до 1930-х годов.

У марийцев эти пережитки родовых связей выступают гораздо в более слабой степени. Еще в конце XIX в. у них, по исследованиям С. К. Кузнецова и И. Н. Смирнова, сохранялись воспоминания о происхождении нескольких территориально близких деревень от одного родоначальника. Сохранился пережиточно термин «кюмуш» («кюмыш»), означающий дословно большую деревянную чашу для коллективных обрядовых угощений, а в переносном смысле — ту группу людей, которая пользовалась этой чашей, т. е. членов расселившегося по разным деревням рода. Этот кюмуш представлял собой когда-то не что иное, как род. Сохранилась память о том, что раньше каждая деревня была населена членами одного рода. Но в настоящее время таких деревень одно-родового состава нет.

По И. Н. Смирнову, несколько кюмушей объединялось в одну большую группу — «мэр»; но это был лишь культовый союз. Современные исследователи (К. И. Козлова), однако, уже не находят у марийцев даже следов этих кюмушей и мэров.

Большие патриархальные семьи держались местами вплоть до первых лет Советской власти.

Феодальные элементы у марийцев были выражены, как и у удмуртов, слабо.

Когда-то существовали черемисские «мурзы», но после присоединения к России (еще в XVI в.) они вскоре утратили свое влияние, их заменили татарские мурзы или, позже, русские помещики.

Наконец, у мордвы почти не сохранилось пережитков родовых отношений. Общественный строй мордовской деревни до революции почти ничем не отличался от общественного строя южнорусской деревни. Известные архаические формы сохранились только в узко¬семейном быту.

У мордвы, особенно у мокши, еще в конце XIX в. встречались, например, большие неразделенные семьи — до 25, даже до 40 человек. Такая семья вела общее «многотягольное» хозяйство. Исследователь юридического быта мордвы В. Н. Майнов сообщает один известный ему (правда, исключительный) случай, когда такая большая семья, состоящая из 50 слишком человек, выезжала пахать в поле с 21 сохой. Во главе большой семьи стоял выборный пожизненно большак «сирэ» (старик) или «кудазыр» (хозяин дома), а рядом с ним его жена в качестве хозяйки. Женщина в семье пользовалась, особенно у мокши, заметным уважением. Никто в семье не имел своей личной собственности, даже заработанные на стороне деньги вносились в общее хозяйство. Внутрисемейные разделы нередко совершались так, что не нарушали общности хозяйства: во дворе усадьбы строились отдельные избы для выделившихся сыновей, но земля оставалась общей, и полевые работы производились совместно.

В семейном быту у мордвы еще недавно держались и некоторые другие архаические формы, в числе которых можно отметить браки людей неравного возраста, обычай выдавать девушку за ребенка; фактически супружеская жизнь начиналась, конечно, только тогда, когда этот «муж» подрастет. В мордовском фольклоре это отразилось в виде любопытных колыбельных песен, которые жена поет над колыбелью своего младенца-мужа.

У мордвы уже в очень раннюю эпоху наметился процесс феодализации. В XII—XIII вв. у мордвы были свои князья, воевавшие с русскими князьями. Наиболее известным из них был мордовский князь Пургас, с которым воевали рязанские и суздальские князья. В летописных известиях говорится о «пургасовой Руси», т. е. о русском населении, подчиненном князю Пургасу. Этот зарождавшийся мордовский феодализм в своем дальнейшем развитии был оборван татарским нашествием и подчинением Золотой Орде, а позже Российскому государству. В результате этих событий слабые мордовские феодальные элементы влились в состав русского дворянства. Основную же массу мордовского населения составляло в XVI—XIX вв. крестьянство; в большинстве это были государственные крестьяне, но были и помещичьи — больше всего в Нижегородской и в нескольких уездах Тамбовской губернии.

Капиталистическое развитие, выделение кулацкого слоя и сельскохозяйственного пролетариата в мордовской деревне шло в общем теми же темпами, как и в русской деревне.

В XVIII в. в Поволжье и Приуралье начала создаваться горнозаводская и фабричная промышленность. В связи с этим и среди восточнофинского населения стала зарождаться рабочая прослойка. Однако национальный пролетариат был немногочисленным.

В годы колхозного строительства пережитки старых общественных форм давали себя знать с отрицательной стороны. Но теперь можно найти лишь очень слабые следы родовых связей. Нет тех классовых групп (кулачества), которым было выгодно их сохранение.

Религиозные пережитки

Формально подавляющее большинство восточнофинского населения числилось до революции православным. Это было результатом христианизации, проводившейся царским правительством, начиная с XVIII в. и даже раньше, частью насильственными мерами. С середины XIX в. миссионерская политика стала проводиться среди народов Поволжья более тонким и умелым способом — путем открытия миссионерских школ и перевода церковных книг на местные языки, — так называемая «система Ильминского», разработанная и руководившаяся педагогом и переводчиком Н. И. Ильминским. Новый метод имел успех — число крещеных стало расти. Но при этом фактически сохранялись остатки до-христианских, так называемых языческих форм верований. У мордовцев в силу их сравнительно высокого культурного уровня, сильного влияния русских соседей и более глубокой христианизации эти пережитки языческих верований сохранились очень слабо. Но среди марийцев рядом с крещеными была довольно значительная группа «язычников», так называемые «чимари». Особенно много их было у восточных марийцев. Удмурты 
же, хотя почти все числились крещеными, фактически сохраняли до недавнего времени свою прежнюю религию.

Одной из самых характерных форм старинных религиозных верований и обрядов восточнофинских народов был семейно-родовой культ, связанный с культом умерших, как отражение патриархально-родовых отношений.

Культ умерших у восточнофинских народов может быть разделен на два заметно между собой различающихся исторических пласта. Один из них прослеживается, в погребальной обрядности, другой — в поминальной. Вся совокупность погребальных обрядов по своему духу резко отличается от поминальных обрядов. В погребальных обрядах всех трех народов очень ясно сквозит отношение к умершим, как к чему-то опасному и нечистому. Сохранились такие детали погребального обряда, как обычай вынесения трупа не через двери, а другими способами: у удмуртов и марийцев для того, чтобы вынести тело, прежде разбирали часть стены либо снимали двери с петель. Это делалось для того, чтобы умерший не нашел дорогу назад. При обмывании тела принимали меры предосторожности, обмывали веником, надетым на деревянную палку, чтобы не прикасаться к трупу. Произносили известные формулы, смысл которых состоял в просьбе к покойнику не возвращаться.

В поминальном ритуале совершенно другое. Здесь и следа нет какого-либо страха перед умершим. Напротив, здесь проявляется отношение к покойнику, как к покровителю, защитнику, как к дружественному патрону сородичей. Поминальные обряды были раньше семейные и общеродовые. Первые устраивались по умершим членам семьи, у марийцев в 7-й и 40-й день (это влияние христианства). Характерная особенность обрядов состояла в приглашении умершего принять в них участие. Для этого производился обряд зазывания: шли на кладбище и произносили формулу призыва прийти и принять участие в поминальных трапезах и обрядах. Приготовлялось угощение, и умерших кормили. При этом разыгрывались настоящие драматические спектакли. Какой-нибудь родственник умершего облачался в его одежду и выполнял по возможности добросовестно его роль.

Общеродовые или общедеревенские поминки устраивались в определенные дни года, например, в среду на страстной неделе и в семик, а также осенью (у мари). Поминки устраивались в складчину, готовилось обильное угощение, на которое опять приглашали самих покойников. При этом произносились моления и призывания, которые свидетельствовали о том, что здесь перед нами настоящий культ предков.

Например, у удмуртов во время этих обрядов обращались к покойникам со следующим призывом: «Эй; вы там, прадедушки, прабабушки, пусть будет это вам! Для вас мы наварили и напекли. Дайте нам удачу в посеянном хлебе и сохраните его. Дайте детям нашим успех, сохраните их!»

У марийцев, обращаясь к умершим, говорили: «Старые мари! Темный мир ваш да будет светел, блаженство (вам) да будет. Щи-то, яичницу-то эту вот ешьте, хлеба и соли довольно было бы. Голодными, холодными не уходите. Пусть дойдет до вас вот эта пища. Дайте (нам) счастье, удачу, богатство. Умножьте число голов нашего скота… Хлеб на поле хорошо уродите. Пошлите хороший, благоприятный ветер; в изобилии жить помогите».

Чем объяснить это характерное противоречие между погребальным и поминальным обрядами? По-видимому, то и другое восходит к разным историческим эпохам. Если погребальный обряд вообще вещь очень архаичная, восходящая к глубокой древности и действительно связанная с первобытным страхом перед умершим, то в поминальном обряде отражается гораздо более поздний культ предков. Культ предков вообще отсталым народам не свойствен: он характерен для патриархально-родового строя и то на стадии его разложения. В эту эпоху возникает отношение к умершим предкам как к покровителям рода. Естественно, что эти две группы обрядов имеют совершенно неодинаковый характер.

У мордвы к этому, пожалуй, и сводились все пережитки старых родовых культов. Что касается марийцев и особенно удмуртов, то у них еще недавно отмечались гораздо более мощные пласты родового культа. У удмуртов, например, почти вся религия была связана с родовой организацией. Каждый род имел свое родовое святилище, а каждая семья — семейное. Это «куала», которая была непременной принадлежностью каждой удмуртской усадьбы. В ней находилось святое святых, так называемый «воршуд» — предмет родового или семейного культа. Это небольшой ящичек или берестяной сосуд со священными предметами. Слово «воршуд» обозначает и ящик и пребывающего в нем духа — родового покровителя. Воршуд — это покровитель семьи и рода; можно думать, что он тоже связан с предками. У более крупной общественной группы, у выжи, была своя большая куала («будзым куала»), которая считалась достоянием всего рода. В каждой деревне было столько таких святилищ, сколько в ней родов—выжи. Жрец родового культа у удмуртов, так называемый «весясь», как правило, был связан с кулацкой верхушкой и обычно сам выходил из зажиточных слоев деревни. Обряды состояли в принесении жертвы или в куале, или в «луде» — особом, огороженйом священном месте недалеко от деревни.

У марийцев родовой культ сохранился гораздо слабее. У них встречалась «малая кудо»: в глубине кудо отгораживали небольшую часть, которая считалась местопребыванием семейной святыни — «кудо-вадыш».

Зато у марийцев были очень развиты общинные моления, устраиваемые всей деревней или группой родственных деревень, с ярко выраженной земледельческо-скотоводческой направленностью: приносились жертвы и выполнялись известные обряды в сроки, определяемые сезонностью земледельческих работ. Весной, например, был праздник сохи—ага-пайрам — принесение жертвы на поле для обеспечения хорошего урожая и т. д. У марийцев во главе культа стоял избранный жрец, «карт», уже не родовой, а скорее руководитель общинного сельского культа. Карт, как правило, принадлежал тоже к зажиточной верхушке общины. Помимо того, он пользовался своей профессией как источником дохода, собирая вознаграждение со своей паствы за выполнение религиозных обрядов.

Выполнение обрядов, принесение жертв было вещью весьма обременительной для хозяйства, в особенности для бедняцкого хозяйства. По марийским традициям полагалось, что каждый человек должен принести в течение своей жизни 4 большие жертвы великим божествам, причем указывалось, кому именно. Конечно, чтобы принести такую жертву — лошадь или других животных, требовались очень большие затраты, и бедняки при всем старании не успевали в течение своей жизни выполнить предписанное и, умирая, оставались в долгу перед божеством. Этот долг переходил тогда на потомство, и человек должен был погасить сначала долг, который остался от отца или деда, и только после этого мог приносить жертвы за себя. Это все шло на пользу все тех же картов, жрецов.

Отдельно от религиозных обрядов и верований, связанных с хозяйственной жизнью общины, а отчасти и переплетаясь с ними, стоял культ злых богов—«кереметей» (это слово арабского происхождения), который был распространен почти у всех народов Поволжья. Словом кереметь обозначалось обнесенное особой оградой священное место, обычно роща. У удмуртов оно называлось также луд, у марийцев кюсот. Там тоже выполнялись известные обряды, приносились кровавые жертвы. Но слово кереметь означает также то божество, которому посвящено это огражденное место.

Рядом с этими общинными формами культа у удмуртов и марийцев отмечены слабые, но заметные следы более древних форм религии, близких к шаманству. У удмуртов рядом с весясем был еще вольнопрактикующий гадатель или прорицатель «тунб», который в удмуртской деревне играл очень крупную роль. Он не выполнял официально функций культа, но указывал от имени божества, кто может быть весясем, назначал время выполнения обрядов, указывал, какие жертвы должны быть и т. д. Способы узнавания воли божеств были близки к шаманским приемам.

У марийцев аналогичные функции делились между двумя профессиями: «омо-ужшо» (сновидец) и «мужан», или «мужед» (ворожец). Считалось, что они могут непосредственно общаться с божеством; сновидцу божество являлось во сне и указывало, какую, когда и как надо принести жертву.

В связи со сравнительно высоким уровнем культурного и социального развития восточнофинских народов здесь, по-видимому, на почве еще языческих самобытных верований, выработался культ высших богов. У удмуртов было представление о высшем божестве Инмар. Это слово происходит от корня «ин» — небо и означает дословно «небесный человек». Считалось, что от Инмара исходят все остальные божества и духи.

Такую же роль верховного божества у марийцев играл Юмо, или Кугу-Юмо. Это имя родственно именам богов других финских народов — Юмала, Юбмел и т. д.

У мордвы имени высшего бога не сохранилось, но имена отдельных божеств можно проследить по старым записям; их было довольно много ³.

Таковы были в прошлом религиозные верования марийцев, удмуртов и мордвы. Но христианизаторская политика царизма сделала свое. Так как эта политика была тесно связана с общей системой национального угнетения, то естественно, что антикрепостническая борьба мордовского и марийского крестьянства порой принимала своеобразные формы религиозно-реформаторских движений.

Наиболее характерным эпизодом их можно считать восстание крестьян Терюшевской волости в начале XIX века. Угнетаемые тяжелыми феодальными повинностями мордовские крестьяне отказались ходить на барщину, потом дело дошло до прямого захвата помещичьих урожаев, до открытых столкновений и кровопролитий. Бунт этот был подавлен, потом разгорелся опять, но в дальнейшем вылился в своеобразное религиозное движение. Вождем его стал мордвин Кузьма Алексеев, который объявил себя пророком и проповедовал возрождение старой мордовской религии. Он говорил о том, что Христа больше нет, вместо Христа появятся старые мордовские боги и мордовский народ будет исповедовать свою старую религию.

Позднее (с 1880-х годов) у марийцев появилась обновленческая секта «кугу-сорта» («большая свеча»).

Что касается удмуртов, у них религиозно-реформаторских движении не было. Но в конце XIX в. реакционно-полицейские элементы местной власти попытались создать провокационное дело по обвинению удмуртов в ритуальных убийствах. Это так называемое «Мултанское дело», вполне аналогичное тому, что было сделано впоследствии по отношению к евреям (дело Бейлиса). Был найден убитый старик-нищий в лесу, на дороге.
Кем он был убит, осталось неизвестно, но это дало повод местному начальству и попам обвинить удмуртов соседней деревни Старый Мултан, что они убили этого нищего, чтобы принести его в жертву своим богам. Было состряпано дело, которое тянулось с 1892 по 1896 г. Было три судебных разбирательства, была привлечена и этнографическая экспертиза. Вызвали двух этнографов-специалистов с целью выяснить вопрос: знают ли удмурты человеческие жертвоприношения или нет? Этнографы сыграли здесь, однако, двусмысленную роль. Один из экспертов, местный житель и хороший знаток удмуртского быта — Гр. Верещагин — решительно отрицал правдоподобность подобного обвинения. Но другой этнограф, И. Н. Смирнов, автор нескольких исследований по истории и этнографии народов Поволжья, пытался совершенно неосновательно (используя неверно понятые данные фольклора) доказывать, что удмурты в свое время знали человеческие жертвоприношения.

Все это обвинение было провокационным и вздорным. В дело вмешалась прогрессивная русская общественность — в частности, крупную роль сыграл известный писатель В. Г. Короленко, который написал ряд статей, мобилизовал общественное внимание. Только после третьего разбирательства мултанские удмурты были оправданы. Это очень характерное дело — в стиле тех кровавых наветов, которые были царским правительством возведены в систему в целях разжигания национальной розни.

Сейчас пережитки религиозных верований быстро уходят в прошлое. Сохраняются лишь некоторые старинные обычаи, например, поминки, хотя и они устраиваются гораздо проще.

Художественное творчество и культурное развитие

Наиболее самобытным из форм народного творчества является декоративное искусство, в частности художественная вышивка. Очень большим разнообразием и художественностью отличаются женские вышивальные работы на костюмах и других вещах как у мордвы, так и у марийцев и удмуртов. Стиль орнамента на вышивках близок к восточнославянским мотивам. В частности, встречается характерная трехфигурная симметричная композиция, как у северных русских.

Из других областей художественного творчества следует отметить музыкальное творчество. Из национальных музыкальных инструментов наиболее интересным являются гусли, (мар. «кюслэ», удм. «крезь»), сходные с русскими; а также двухструнная скрипка (мар. «ковыж»); волынка, деревянные и берестяные трубы и пр. Очень богат фольклор — особенно сказки, предания, песни. Лишь в советское время началось серьезное изучение народного творчества ⁴. Опубликованы фольклорные сборники, передаются по радио народные песни. В Марийской АССР действует ансамбль гусляров.

После Великой Октябрьской революции условия культурного развития народов Мордовской, Марийской и Удмуртской республик сложились вообще совершенно по-новому. Как и в других республиках СССР, здесь достигнута почти сплошная грамотность, созданы высшие учебные заведения, научные учреждения.

Например, в Марийской АССР имеется 5 высших учебных заведений. Самое крупное из них — Лесотехнический институт в г. Йошкар-Ола — готовит кадры ученых-лесоводов для всего Поволжья. Работает Марийский Научно-исследовательский институт языка и литературы. Из среды марийского народа вышел ряд ученых разных специальностей. В числе их — академик В. П. Мосолов, покойный вице-президент Всесоюзной Академии сельскохозяйственных наук им. Ленина.

Выросла марийская литература. Ее пионеры—писатель М. Шкетан (Я. П. Майоров), поэт Г. Микай (М. С. Герасимов); из молодых деятелей — Миклай Казаков, драматург С. Николаев и др.

На основе национальных традиций развивается творчество марийских композиторов, из которых особенно известен Яков Эшпай, заслуженный деятель искусств Марийской АССР.

Марийский национальный театр драмы существует еще с 1919 г. Он ставит марийские и переводные русские пьесы.

Не меньшие достижения культуры в Мордовской и в Удмуртской АССР.