Косарев М.Ф. О происхождении ирменской культуры

Косарев М.Ф. О происхождении ирменской культуры // Памятники каменного и бронзового веков Евразии. М., 1964. С. 169-175.

В конце бронзового века в Среднем Прнобье распространяются памятники ирменского типа (IX—VIII вв. до и. э.). Сейчас их известно более двадцати {поселения Ирмень I, Каменка, Красный Яр и другие в Новосибирской обл.; Батуринское селище, городища Басандайское, Шеломок, Каштак, Томское Лагарное, местонахождение у поселка Чекист и другие памятники в Томской обл.).

Керамика ирменских памятников очень стандартна. Это плоскодонные горшки с низкой, прямой, несколько отогнутой наружу шейкой и достаточно резким переходом от шейки к тулову (рис. I, 36—45; рис. 3, 2, 4, 5, 7, 9, 10, 12, 13). Орнамент почти исключительно резной геометрический. Верхнюю половину шейки занимают один или два ряда равносторонних резных треугольников, которые могут располагаться в разных комбинациях, но всегда с соблюдением определенной симметрии. Место треугольников нередко занимает резная сетка (рис. 3, 2, 9, 10) или ряд наклонных резных лесенок (рис. 3, 7). Эта орнаментальная полоса обычно ограничивается снизу и сверху резными линиями. В нижней части шейки почти всегда располагается ряд «жемчужин», чередующихся с насечками, ямками или вдавлениями лопаточки. На границе шейки и плечиков проходят две-три (иногда больше) резных линии, ниже которых, в верхней половине тулова, располагались либо треугольные фестоны (рис. 1, 37, 40, 44; рис. 3, 10), либо усложненные зигзаговые полосы (рис. 1, 36, 39, 45; рис. 3, 2, 5), либо несколько рядов наклонных вдавлений ребра пластины, образующих горизонтальную елочку (рис. 1, 43). Придонная часть не орнаментировалась.

[adsense]

В связи с археологическим изучением Приобья и Минусинской котловины исследователи много раз обращались к ирменскому материалу, нередко по-разному интерпретируя его. М. П. Грязнов относит памятники ирменского типа к карасуксой культуре, которая, по его мнению (вопреки точке зрения С. В. Киселева о юго-восточном происхождении карасукской культуры), сложилась на месте на основе андроновской культуры ¹.

Н, Л. Членова считает, что культура, представленная материалами ирменских памятников, явилась результатом активного воздействия северного лесного населения на местные андроиовские племена ².

Таким образом, эти точки зрения существеннно не отличаются одна от другой. Оба исследователя исходят из местной, андроновской, основы ирменской ³ культуры.

Была ли в Среднем Приобье андроновская культура и можно ли говорить о местной, андроновской, основе ирменской культуры? Археологический материал дает на этот вопрос отрицательный ответ.

В энеолите в Среднем Обь-Иртышье четко определяются три линии развития, которые привели в эпоху развитой бронзы к сложению трех культур: самусьской (рис. 2, 19—23), томской (рис. 2, 29—31) и среднеиртышской (рис. 2, 7—12). В последней четверти II тыс. до н. э. наблюдается продвижение среднеиртышского населения в Среднее Приобье, где оно сменяет ранее жившие здесь племена, извеспные нам по памятникам типа Самусьского поселения и Томского могильника. В результате на всей громадной территории Среднего Обь-Иртышья воцаряется единая культура, представленная материалами Евгащинского и Екатерининского поселений в Омской обл., Еловского и Десятовского поселений в Томской обл., ранними комплексами из поселений Камень и Красный Яр в Новосибирской обл., т. е. более чем 20 памятниками (рис. 1, 1—21). Керамика этих памятников (будем называть ее керамикой еловско-десятовского типа по наиболее изученным поселениям) имеет следующие отличительные признаки: горшкообразная (приближающаяся к открытой баночной) форма, очень плавный переход от шейки к тулову и сравнительно небольшое плоское дно (диаметр дна приблизительно в 2—2,5 раза меньше диаметра устья). Сущность орнаментальной композиции заключается в однообразном чередовании поясков в виде сеток (рис. 1, 6, 5), горизонтальной елочки (рис. 1, 1—4), заштрихованных лент (рис. 1,7) и т. д. с рядами ямочных в давлений. Орнамент покрывает всю боковую поверхность сосудов. Для керамики еловско-десятовского типа характерен хороший обжиг и желтая или светло-коричневая (нередко лощеная) поверхность. На ряде памятников удалось установить, что керамика еловско-десятовского типа лежит выше позднесамусьскюго слоя (в Еловскюм и Десятовском поселениях) и подстилает слой ирменского времени (Десятовское поселение, поселение у дер. Камень и т. д.). Все это, наряду с другими данными, позволяет нам относить еловско-десятовские памятники к XII—X вв. до н. э.

Еловско-десятовская посуда имеет многие признаки, характерные для ирменской керамики. Так, например, и для еловских и для ирменских сосудов типичны резная сетка (рис. 3, 8—10), зигзаговые полосы (рис. 3, 3, 4), зигзаги из взаимозаходящих линий (рис. 3,1, 2), взаимнопроникающие резные треугольники (рис. 3, 11—13), наклонные резные лесенки (рис. 3, 6, 7) и т. д. В орнаменте еловско-десятовской керамики обычны ряды круглых ямок, перемежающихся с отпечатками гребенки или ребра пластины (рис. 3, 8). Этот мотив характерен и для ирменских орнаментов с тем отличием, что здесь место ямок занимают вдавления изнутри — «жемчужины» (рис. 3, 4, 9, 13). Однако если для еловско-десятовских сосудов в каждом отдельном случае характерен обычно лишь один элемент, который, однообразно повторяясь, заполняет всю боковую поверхность (рис. 1, 1—24), то в ирменской керамике наблюдается усложнение орнаментальной композиции. Орнаментальное поле делится на несколько не одинаковых зон, где каждому элементу отведено строго определенное место. Так, взаимопроникающие резные треугольники, сетка и наклонные резные лесенки располагаются лишь в верхней части шейки (рис. 3, 2, 7, 9, 10, 13), ряд «жемчужин», чередующихся с насечками (рис. 3, 4, 13), встречается лишь у основания шейки, зигзаговые полосы и елочка располагаются лишь в верхней половине тулова.

Таким образом, непосредственная генетическая преемственность еловской и ирменской керамик несомненна. Однако в сложении ирменской культуры принял участие еще один компонент.

В начале I тыс. до н. э. еловско-десятовское население начинает подвергаться активному двустороннему воздействию: с севера — таежных племен Нарымского Приобья, с юго-востока — карасукцев. Под воздействием северных таежных культур в северной части Среднего Обь-Иртышья складывается своеобразная культура, сочетающая в себе северные (лесные) и еловско-десятовские черты (городище Остяцкая Гора, поздний комплекс Десятовского поселения, Красноозерка II и т. д.), (рис. 1, 26—35). В Нижнем Притомье и в Новосибирской части Приобья под воздействием карасукского населения, пришедшего из Минусинской котловины, складывается ирменская культура, сочетающая еловско-десятовские и некоторые карасукские признаки. К числу карасукских элементов в ирменской керамике следует отнести, по-видимому, удлиненные треугольные фестоны в верхней части тулова (нередко со встречной штриховкой) и резные линии на границе шейки и плечиков. Орнаментальная композиция ирменской керамики тоже в общем близка карасукской. Влияние карасукской культуры на эту часть Приобья (в особенности на Нижнее Притомье) подтверждается также массовым распространением здесь карасукских бронзовых вещей, что в значительной мере подавило местную бронзовую металлургию.

Возвращаясь к точке зрения М. П. Грязнова, хочется выразить сомнение в приложимости термина «карасук» к ирменским памятникам. В течение ряда лет в донятие «карасукская культура» вкладывалось вполне определенное содержание, связанное с Карасукскими могильниками в Минусинской котловине. Выше мы уже пришли к выводу, что ирменская культура сложилась на елавско-десятовокой основе (при известном влиянии карасукской культуры). Какова же основа Минусинского карасука? Если мы даже будем принимать поочередно все существующие точки зрения — А. Н. Липского (афанасьевская основа), М. П. Грязнова (андроновская основа), С. В. Киселева (юго-восточное происхождение), то во всех случаях мы должны прийти к выводу, что нет оснований относить ирменское население и минусинских карасукцев к одной культурной группе.

Неопределенность и двусмысленность терминов «новосибирский карасук», «томский карасук» и т. д. привела к тому, что томские археологи, принявшие терминологию М. П. Грязнова, склонны относить к карасукской всякую керамику, на которой имеется резной геометрический орнамент. А. П. Дульзон отнес к карасукской культуре даже такой сугубо не карасукский (и даже не ирменский) по облику памятник, как городище Остяцкая Гора (рис. 1, 26, 28, 31, 33).

Сам М. П. Грязнов выделил более десяти вариантов карасукской культуры, в том числе новосибирский и томский (к которым он отнес памятники ирменского типа), еловский (к которому он отнес Еловское поселение) и усть-тобольский ( к которому он отнес культовое место Сузгун II в Нижнем Прииртышье). Следует отметить, что М. П. Грязнов в общем прав, усматривая некоторые общие признаки в сузгунской, еловской и ирменской керамиках (наличие усложненных зигзаговых полос, заштрихованных лент и т. д.); однако некоторые сходные элементы не свидетельствуют ни о единокультурности, ни об одновременности этих памятников, а лишь говорят о том, что в основе сузгунской, еловской и ирменской (поскольку последняя выросла на еловской основе) культур лежит, в конечном счете, единый тоболо-иртышский субстрат. Н. Л. Членова, касаясь происхождения ирменской культуры, по-видимому, неправа в том, что игнорирует явное наличие карасукских элементов в ирменской керамике;
исходит из того, что

Среднее Приобье в предырменское время населяли «местные андроновские племена»;

преувеличивает роль северных лесных влияний в сложении ирменской культуры;

неправомерно распространяет территорию ирменской культуры далеко за пределы собственно томско-ирменского района.

Остановимся на двух последних пунктах (о первых двух уже говорилось выше).

Если ирменская культура возникла в результате того, что «лесные племена двинулись к югу и смешались здесь с местным андроновским населением» ⁴, то почему тогда ирменская культура является более степной по своему облику, чем все предшествующие ей на этом месте культуры? На самом деле для ирменской керамики характерен резной геометрический орнамент, не типична «гребенка» и совершенно не встречаются обычные в это время (на посуде северных лесных культур ромбический, мелкоструйчатый и крестовый штампы.

Почему «лесной» орнамент на небольшом фрагменте ⁵, найденном при раскопках Басандайокого городища, должен свидетельствовать о том, что «местные» андроновцы (которые, кстати, никогда не жили в Нижнем Притомье) смешались здесь с пришлыми лесными племенами? Ведь, во-первых, этот черепок является единственным в большом позднебронзовам керамическом комплексе Басандайки и поэтому не дает оснований для таких выводов; во-вторых, он абсолютно чужд керамике ирменского типа, что не дает права относить его к ирменской культуре.

Почему изыхские сосуды ⁶ (тоже абсолютно чуждые ирменской керамике) должны свидетельствовать о том, что ирменская культура распространяется на восток до Абакана?

Упоминаемый выше басандайский черепок с «лесным» орнаментом находит очень близкие аналогии в керамике Остяцкой Горы и других одновременных Ирмени памятниках (рис. 1, 26—55), которые локализуются в северной части Среднего Обь-Иртышья и граничат на юге с территорией распространения ирменской культуры. Случаи находок единичных черепков с «лесным» орнаментом в ирменских комплексах, так же как случаи находок единичных фрагментов ирменской керамики на Остяцкой Горе, вполне естественны; они лишь свидетельствуют об одновременности и близком соседстве двух разных культур (рис. 1, 26—45).

Вопрос о происхождении ирменской культуры очень важен, так как с ним связаны многие нерешенные проблемы этнокультурной истории Приобья. Возвращение к этому вопросу и обсуждение его специалистами поможет глубже уяснить сложный процесс взаимодействия культур на территории Сибири в эпоху бронзы.