М. Ф. Косарев — Эпоха поздней бронзы

К оглавлению книги «Бронзовый век Западной Сибири» // К следующей главе

Для эпохи поздней бронзы Зауралья и Западной Сибири можно говорить о существовании в лесостепной полосе и на юге таежной зоны замараевско-ирменского историко-хронологического пласта, в пределах которого выделяются две основные культуры — межовская (замараевская) в Зауралье и ирменская в Обь-Иртышье. Названные культуры достаточно близки в генетическом отношении, так как в основе обеих лежит андроноидный субстрат. Основное различие между межовской (замараевской) и ирменской культурами заключается в том, что первая является прямым продолжением андроноидной (в данном случае черкаскульской) культурной традиции, тогда как сложение ирменской культуры было результатом воздействия на андроновское и андроноидное население Обь-Иртышья носителей карасукской культурной традиции.

[adsense]

Памятники межовского (замараевского) типа. В свое время К. В. Сальников выделил три этапа черкаскульской культуры — черкаскульский, межовский и березовский. Позднее В. С. Стоколос отметил сходство керамики черкаскульской культуры с замараевской посудой. Однако он подошел к материалам черкаскульской культуры несколько обобщенно. В действительности можно говорить о большом сходстве (по существу полном тождестве) замараевской посуды, с одной стороны, и керамики межовского этапа — с другой. Поскольку замараевские памятники А. М. Оразбаев, а вслед за ним В. С. Стоколос относят к особой (замараевской) культуре, то в эту замараевскую культуру или культурную общность должны быть включены и межовско-березовские памятники.

Для межовского типа керамики К. В. Сальников выделяет следующие признаки: выпуклые плечики, наличие валиков на шейке (иногда они высоко подняты к краю, образуя «воротничок») и сравнительно слабо выраженный геометризм в орнаменте. Среди узоров преобладают елочка, ряды насечек, решетчатые пояса и зигзагообразные линии; орнамент выполнялся оттисками гребенки, гладкого штампа и прочерчиванием.

Для березовского типа керамики, по К. В. Сальникову, также характерны валики и воротнички на шейке, причем они становятся более выраженными. Плечики — еще более выпуклы, чем на межовских сосудах. Орнамент сравнительно беден и, как замечает К. В. Сальников, «эволюционирует в сторону дальнейшего упрощения и обеднения». Кроме рядов насечек, которые являются самым типичным орнаментом, сосуды украшались рядами зигзагов и елочкой. Встречаются, как и на межовской посуде, небрежно выполненные ромбы, заштрихованные ленты, наклонные полосы. Узоры наносились насечками, гладким штампом и резными линиями. Гребенка использовалась редко.

Знакомясь с межовско-березовскими материалами, мы не нашли сколько-нибудь четких признаков, по которым можно было бы строго расчленить межовскую и березовскую посуду. Поэтому в дальнейшем будем обозначать ее одним общим наименованием — межовская.

Поселения с межовской посудой известны в Нижнем Притоболье достаточно широко (Коптяки I, II, Лужки, Межовское, Березовское, Палкино, VI разрез Горбуновского торфяника, Мысовское поселение и др.). Керамика, найденная на этих памятниках (рис. 63—65), в общем укладывается в систему характеристик, данную К. В. Сальниковым для посуды межовского и березовского типов Южного Урала. В числе отличительных признаков следует назвать обычность для керамики северных районов треугольных фестонов, заштрихованных косыми лентами (рис. 64, 7, 9, 10; 65, 1—3 и др.), рисованных или штамповых крестов в верхней части сосудов (рис. 63, 3, 14), штампов в виде «галочек» (рис. 65, 15) и др.

К межовскому ареалу можно с некоторыми оговорками отнести поселения конца бронзового века в лесостепном Приишимье — Кучум-Гору и Чупино. Посуда этих пунктов близка межовской как по отдельным элементам орнамента (характерность рядов косых насечек, решетчатых поясов, наличие дугообразного гребенчатого штампа и др.), так и по форме (сильно отогнутая шейка, раздутое тулово и т. д.). Однако для керамики названных ишимских поселений характерны две существенные особенности, не типичные для одновременной восточноуральской посуды: присутствие бугорков-«жемчужин» на шейке (признак, отличающий ирменскую посуду лесостепного Обь-Иртышья) и деление орнаментального поля рядами ямок (признак, характерный для керамики таежного Обь-Иртышья). Сочетание столь разнохарактерных черт в орнаментации керамики этих памятников, видимо, является свидетельством того, что район Среднего Поишимья был в то время контактной зоной между межовским (замараевским), ирменским и таежным обь-иртышским (поздним сузгунско-еловским?) ареалами. На промежуточный, контактный характер этого района обратили внимание свердловские археологи. Они полагают, что по водоразделу Иртыша и Ишима проходила «граница между карасукским и позднеандроновским населением».

Мы пока не в состоянии назвать бронзовые орудия, которые можно было бы определенно связать с межовским керамическим комплексом Зауралья. К. В. Сальников определил вещи бронзового века лесной части Южного Урала (очень немногочисленные) суммарно, не приурочивая их к выделенным им этапам черкаскульской культуры.

Жилища продолжают сохранять традиционную четырехугольную форму. Одно из них было исследовано К. В. Сальниковым на селище Кулемкуль в Башкирии. Оно имело квадратную форму (площадь — 153 кв. м), со входом-коридором шириной 1,25 м и длиной более 3 м. Строение было наземным, чуть углубленным в землю. На полу сохранились следы нескольких очагов. Остатки четырехугольного жилища вскрыты В. С. Стоколосом на поселении Лужки (юг Свердловской обл.). Оно также наземное, котлован лишь слегка углублен в грунт. Длина постройки около 16 м, ширина — не менее 10 м (жилшце не докопано) 10. В Приуралье, на территории Башкирии, при раскопках поселений Ахметово I и Старо-Яппарово I выявлены межовские жилые постройки земляночного типа. На Старо-Яппаровском I поселении жилище имело размеры 10,5X9 м и было углублено на 1,9 м от современной дневной поверхности.

Межовские могильники в Зауралье пока неизвестны. В смежных приуральских районах (Башкирия, Татария) исследовано к настоящему времени полностью или частично несколько могильников с межовскими погребениями — Тартышевский, Красногорский I, Такталачук и др. Насколько можно судить по предварительным информациям, погребальный обряд весьма разнообразен. В Красногорском I могильнике выявлено два типа погребений: а) вытянутые на спине трупоположения, ориентированные на северо-запад; костяки лежали в грунтовых ямах, без инвентаря; б) вторичные захоронения костей под курганными насыпями на уровне дневной поверхности или в ямах, сопровождавшиеся испорченным инвентарем. Единичные курганы, раскопанные в Ахуновском, Юрматинском и IV Мамбетовском могильниках, содержали погребения второго типа. На могильнике Такталачук вскрыто к 1976 г. 58 межовских захоронений в ямах (глубина 40—60 см). Покойники лежали в скорчено тянутом положении; ориентировка почти исключительно восточная; в могилу клали бронзовые орудия и украшения (ножи, копье, игла, серьги) и посуду.

В свое время К. В. Сальников справедливо синхронизировал межовско-березовские комплексы с замараевскими. Однако он неверно определил абсолютную дату замараевских памятников (XII—VIII вв. до н. э.), что повлекло за собой соответственно неправильное определение хронологической принадлежности межовско-березовских материалов. Устанавливая нижний хронологический предел замараевского этапа (XII в. до н. э.), К. В. Сальников исходил из того, что памятники федоровскою типа древнее алакульских, а не наоборот, как это выяснилось позже: поэтому получилось, что начальный период существования замараевских комплексов занял хронологическое место, принадлежащее в действительности памятникам федоровского типа.

Выше мы уже говорили, что согласно новым данным федоровские комплексы в Зауралье, Северном Казахстане и Западной Сибири датируются в пределах последней четверти II тысячелетия до н. э. В связи с этим начало существования замараевских (и соответственно межовских) памятников должно быть поднято на два-три века, и тогда их следует датировать примерно X—VIII или IX—VIII вв. до н. э.

Памятники эпохи поздней бронзы в Среднем Прииртышье. Этот регион расположен в пределах двух ландшафтных зон — лесостепной и таежной. Таежная часть археологически почти не изучена. К позднему этапу бронзового века здесь может быть, пожалуй, отнесен лишь верхний слой Чудской Горы. Видимо, керамика финальной бронзы присутствует и на Сузгуне II, но этот памятник не стратифицирован. Посуда из верхнего слоя Чудской Горы (рис. 66) обнаруживает несомненную генетическую связь с андроноидной керамикой из нижних горизонтов. Как и ранее, достаточно характерны геометрические узоры — ромбы, зигзагообразные ленты, но в целом заметен упадок геометрической орнаментации. Орнаментальное поле, как и прежде, делится рядами круглых ямок. Появляются некоторые новые черты: характерность в верхней части сосудов рядов мелких насечек, образующих горизонтальную елочку (рис. 66, 7, 6); наличие заштрихованных лент, контур которых подчеркивался гладкими или гребенчатыми дуговидными штампами (рис. 66, 3, 4). Более обычным, чем на предыдущем этапе, становится разграничение орнаментальных поясов гребенчатыми или резными зигзагообразными линиями (рис. 66, 5, 5, 9). По всем этим элементам характеризуемая посуда сходна с керамикой межовского типа Восточного Зауралья, в особенности с керамическим комплексом Мысовского поселения в Тюменском Притоболье (рис. 65, 1—6, 12, 15, 16). На одном из черепков по шейке идет ряд «жемчужин» (рис. 66, 2) — мотив, характерный в это время для ирменской орнаментации. Следует отметить также присутствие в слое с описываемой керамикой некоторого количества фрагментов, орнаментированных крестовым и мелкоструйчатым штампами (рис. 66, 8, 11), что, видимо, говорит о хронологическом смыкании или даже частичном сосуществовании характеризуемой посуды с керамикой гамаюнско-молчановского крута, относящейся уже к переходному времени от бронзового века к железному. Вещевой материал из верхнего слоя Чудской Горы беден и неопределим в функциональном отношении. В числе глиняных изделий найдено два предмета необычной формы со втулкой для насадки на древко (рис. 66, 7, 10).

Дата рассмотренного комплекса определяется его более поздним временем по сравнению с сузгунско-еловским (на Чудской Горе это подтверждается стратиграфически) и более ранним относительно культур гамаюнского типа, для керамики которых характерны крестовый и мелкоструйчатый штампы. В целом характеризуемый комплекс укладывается, видимо, в хронологические рамки, отведенные нами для межовских памятников (примерно IX—VIII вв. до н. э.).
Лесостепная (предтаежная) половина Среднего Прииртышья в эпоху поздней бронзы, как и в предшествующий период, входила в сферу южных степных влияний. В. Ф. Генинг и другие археологи Уральского университета, характеризуя этот период в лесостепном Прииртышье, выделили здесь особый «розановский» этап в развитии местных культур, который сформировался при активном участии южных карасукских воздействий. К розановскому этапу (по нашему мнению, его лучше было бы назвать среднеиртышским вариантом ирменской культуры) они отнесли поселения Розановское, Черноозерье VIII (рис. 67, 1—9), а также часть керамики из Омской стоянки (рис. 66, 16, 17). Мне кажется, что в эту группу памятников можно включить и Евгащинское поселение (рис. 67, 10, 15), керамика которого в целом близка розановской. Правда, для посуды Евгащинского поселения характерно деление орнаментального поля рядами ямок — признак, более свойственный в это время для керамики лесных культур. Однако подобное деление встречается и на посуде Черноозерского VIII поселения, которое В. Ф. Генинг и другие свердловские археологи считают ведущим памятником розановского этапа (рис. 67, 1).

Керамика памятников розановской группы представлена широкогорлыми плоскодонными сосудами с плавным переходом от шейки к плечикам; встречаются также чашевидные формы с округло-уплощенным дном. В тесте прослеживается примесь песка и шамота. В верхней части шейки характерно утолщение с небольшим уступчиком внизу («воротничок»). На поселении Черноозерье VIII сосуды с воротничком составляют 55% всей керамики. На границе шейки и тулова обычен ряд «жемчужин» или глубоких вдавлений. Шейка чаще всего украшалась рядами насечек, образующих иногда горизонтальную елочку. Нередко на шейке располагался решетчатый пояс (рис. 67, 2, 10, 15, 16) или ряд геометрических фигур — зигзагообразный пояс (рис. 67, 3), цепочка ромбов (рис. 67, 4, 5, 9) или треугольники (рис. 67, 8, 17). Верхняя половина тулова украшалась решетчатым поясом (рис. 67, 2, 3), рядами насечек (рис. 67, 1, 10, 15), треугольными фестонами (рис. 67, 8, 9) и др.

Возможно, с характеризуемой керамикой следует связывать некоторые найденные на Омской стоянке наконечники стрел: костяные (черешковый с жальцами — рис. 67, 11; трехгранный с пирамидальным черешком — рис. 67, 12; треугольный плоский — рис. 67, 14) и каменный треугольный, с небольшой выемкой в основании (рис. 67, 13). Подобные наконечники обычны на ирменских и смешанных еловско-ирменских поселениях Верхнего и Среднего Приобья. Однако необыкновенная консервативность костяных наконечников Западной Сибири (формы их начиная с андроновской эпохи и кончая поздним средневековьем почти не менялись) не позволяет говорить о хронологической принадлежности костяных наконечников стрел Омской стоянки с полной уверенностью, тем более что в коллекции этого памятника (он раскапывался многими исследователями, но документация раскопок отсутствует) богато представлена андроновская (федоровская) и средневековая посуда. К розановскому этапу может быть отнесен и бронзовый наконечник дротика с прорезным пером из коллекции братьев Усовых (Тарский округ: рис. 67, 19). Подобный наконечник встречен на Еловском поселении в смешанном еловско-ирменском слое. Свердловские археологи нашли бронзовый наконечник копья с прорезным пером на поселении Черноозерье VIII вместе с керамикой розановского типа.
На Черноозерском VIII поселении исследованы два жилища. Это землянки четырехутольных очертаний. Первая (7,5—10X9,5 м) была углублена в землю до 140 см, вторая (11—13X16 м) — до 190 см. В южной части землянок, обращенной к реке, зафиксирован коридорообразный выход. Следы очагов в жилищах не обнаружены.

Погребения эпохи поздней бронзы в Среднем Прииртышье пока по известны.

Хронологические рамки памятников розановского типа в лесостепном Прииртышье обусловлены их промежуточным положением между памятниками андроновской эпохи и памятниками переходного времени от бронзового века к железному. В общей историко-культурной стратиграфии Зауралья и Западной Сибири они занимают ту же стратиграфическую позицию, что и межовские, замараевские и ирменские памятники. Наиболее вероятная дата комплексов розановского типа — IX—VIII вв. до н. э.

Ирменская культура. В начале I тысячелетия до н. э. в Верхнем и Томском Приобье распространяются памятники ирменского типа. Ирменская культура выделена в 1955 г. Н. Л. Членовой и получила признание в археологической литературе. Ирменские памятники были включены М. П. Грязновым в карасукский круг культур, который, по его мнению, является непосредственным генетическим продолжением андроновской культурной общности. Резкое отличие между карасукской и андроновской культурами М. П. Грязнов объясняет коренной перестройкой экономики, а именно переходом от пастушеско-земледельческого хозяйства к полукочевому яйлажному скотоводству.

Хотя переход к новым формам хозяйства может повлечь за собой известную трансформацию культуры, вывод М. П. Грязнова применительно к Западной Сибири трудно признать убедительным. Мы можем согласиться с тем, что какая-то группа южных андроновцев в условиях изменившейся ландшафтно-климатической, экономической и исторической ситуации в корне изменила свои производственные, бытовые и культурные традиции, но это исключено для предтаежной и южнотаежой полосы Западной Сибири, где население в это время вело оседлый образ жизни и где кочевое скотоводство или возникло сравнительно поздно, или вообще не появилось.

По мнению большинства исследователей, распространение в Западной Сибири элементов карасукской культуры является не результатом трансформации местных культур андроновской эпохи, а следствием продвижения на север новых групп населения. Это хорошо прослеживается не только в изменении формы и орнаментации посуды, но и в широкой экспансии на север карасукских бронз, в особенности ножей и украшений. О продвижении карасукцев в таежные районы Западной Сибири писал еще С. В. Киселев (для низовьев Томи); позднее соображения в пользу карасукских проникновений в Томское Приобье высказывались мною, В. А. Посредниковым и В. И. Матющенко. Впоследствии данные о продвижении носителей карасукской культурной традиции на север были получены для Среднего Прииртышья. В свое время С. В. Киселев справедливо заметил, что в той части Западной Сибири, которая лежит западнее Иртыша, карасукские влияния сказались в меньшей мере, и там продолжали развиваться прежние андроновские традиции.

К настоящему времени в Верхнем и Томском Приобье известно около 50 поселений и городищ, давших большое или значительное количество ирменской керамики. Исследовано полностью или на значительной площади более 10 ирменских могильников (не считая раскопок одиночных захоронений) — Еловский, Иштанский, Ордынский, Титовский, Пьяново, Осинки, Суртайка, Долгая Грива и др. Имеющиеся материалы уже сейчас позволяют исследователям приступить к разработке вопросов, касающихся периодизации ирменской культуры и выделения ее локальных вариантов.

Ирменской культуре Верхнего и Томского Приобья посвящена значительная часть монографии В. И. Матющенко. Готовится к печати обобщающая работа по ирменской культуре, выполненная Н. Л. Членовой. Поэтому я коснусь лишь той части ирменского ареала, которая заходит в таежную зону (низовья Томи) и относится к томскому варианту ирменской культуры. В низовьях Томи широкие исследования велись на Еловском могильнике (ирменская часть; раскопки В. И. Матющенко, 1960-е годы), Еловском поселении (памятник наряду с еловскими материалами дал богатую ирменскую коллекцию керамики и орудий; раскопки В. И. Матющенко, 1960—1961 гг.) и на Васандайском городище (раскопки К. Э. Гриневича, 1944—1946 гг.). Кроме того, значительный материал ирменской культуры получен во время раскопок на Самусьском IV поселении, а также при сборах или из небольших разведочных раскопов на Томском Лагерном городище и Батуринском поселении, а также на поселениях Осинники, Иринскпй Борик и др.

Керамику нижнетомских памятников ирменской культуры в целом можно разделить на две большие группы: бытовую, найденную преимущественно на поселениях, и ритуальную, происходящую в основном из погребений.

[adsense]

Первая группа керамики представлена, как правило, крупными горшковидными сосудами с прямой или слегка отогнутой шейкой и достаточно резким переходом от шейки к плечикам (рпс. 68, 7—11, 14), Эта посуда использовалась, видимо, для хранения продуктов и приготовления пищи. Стенки многих фрагментов закопчены и покрыты нагаром. В тесте присутствует песок, мелкая дресва или шамот. Орнамент почти исключительно резной, геометрический. Шейка украшалась решетчатым поясом (рпс. 68, 14), полосой из треугольников (рис. 68, 7—0, 10, 77) или другими геометрическими фигурами — цепочкой незаштрихованпых ромбов, иногда зигзагообразной лентой и т. д. Геометрический пояс на шейке почти во всех случаях подчеркивался сверху и снизу горизонтальными резными линиями. В нижней части шейки располагался ряд «жемчужин», чередующихся с вертикальными насечками или ямками (рис. 68, 7—9, 10, 11, 14). На границе шейки и плечиков наносились две и более горизонтальных резных линий. Верхняя часть тулова украшалась треугольными фестонами, зигзагообразными лентами или одним-двумя рядами мелких косых насечек. Иногда тулово вообще не орнаментировалось (рис. 68, 10). Нижняя половина (порою и нижняя треть) сосудов была свободна от орнамента.

На ирменских поселениях встречаются также небольшие кувшинообразные сосуды с нешироким горлом и сильно раздутым туловом (рис. 68, 13), которые в дальнейшем, возможно, будут выделены в особую группу. Несколько подобных кувшинов найдено на Еловском поселении и на поселении Ирмень I. Из ирменских погребений мне известен только один подобный сосуд (Еловский I могильник; рис. 69, 24). Все кувшинчики орнаментированы по верхней части тулова удлиненными треугольными фестонами, чередующимися иногда с фестонами другого типа. Видимо, эти сосуды имели какое-то особое назначение.

Вторая группа, которую мы условно называем ритуальной, на поселениях встречается сравнительно редко (рис. 68, 1—6, 12), но зато явно преобладает в погребениях (рис. 69). Она представлена небольшими сосудами с очень аккуратным орнаментом. Сразу же оговоримся, что определение «ритуальная» мы_не отождествляем с термином «погребальная». Скорее всего, это особая «праздничная» посуда, употреблявшаяся во время культовых церемоний — на ритуальных празднествах, при жертвоприношениях, на похоронах и т. д. Нельзя исключить и того, что отличие посуды из погребений и с поселений объясняется проще: с покойником оставляли не крупные кухонные горшки, предназначенные для варки пищи, а небольшие индивидуальные сосуды, употреблявшиеся в качестве мисок и являвшиеся личной собственностью покойника. Правда, в таком случае эта посуда должна была бы преобладать на поселениях, так как индивидуальные «чашки» и «миски», видимо, были многочисленнее коллективных кухонных горшков. Впрочем, все это сложно для решения: сосуды, которые ставили на огонь, наверняка приходили в негодность в несколько раз быстрее, чем индивидуальные чаши, и поэтому не удивительно, что они представлены на поселениях во иного раз большим числом обломков, и т. д.

Керамика второй группы по форме и орнаменту более близка карасукской, чем сосуда поселений. Сосуды имеют приземистую горшко¬видную форму. Встречаются кругло донные экземпляры (рис. 68, 5, 6; 69, 75, 16). Во многих случаях шейка или ее верхняя половина не имели орнамента (рис. 69, 4, 5, 12, 16, 17 и др.). На шейке в тех случаях, когда она орнаментировалась, располагался ряд треугольников (рис. 69. 1, 3, 6, 8, 15 и др.), заштрихованная лента (рис. 69, 2, 17), ряды насечек (рис. 69, 9, 13), цепочка незаштрихованных ромбов (рис, 69, 26) и др. «Жемчужины» в нижней части шейки почти не встречаются. В ирменских погребениях Еловского могильника мне известен лишь один сосуд с «жемчужинами» (Еловский II могильник, курган 12, могила 10; рис. 69, 21). На границе шейки и тулова проходила одна или несколько резных линий. Верхняя половина тулова украшалась треугольными фестонами (рис. 68, 7, 3—6; 7, 16 и др.), зигзагообразной лентой (рис. 69, 5, 73, 75), рядами ромбов (рис. 68, 2; 69, 77, 14, 20). Нередко треугольные фестоны подчеркивались зигзагообразной лентой (рис. 68, 3; 69, 3 и др.). Очень характерны фестоны, заштрихованные в «шахматной» манере (рис. 68, 12; 69, 70, 72, 75). Обычна решетчатая штриховка геометрических фигур (рис. 69, 2, 4, 70, 72, 16). Обращают на себя внимание частые случаи асимметрии геометрического пояса в верхней части тулова: фестоны на одном сосуде бывают представлены несколькими разными геометрическими фигурами (рис. 69, 2, 12, 16, 18); это, видимо, говорит о сложном смысловом значении узоров на сосудах, которыми снабжались покойники.

Некоторые сосуды второй группы имеют в своем орнаменте элементы, сопоставимые с узорами на межовской керамике: ряды мелких насечек, зигзагообразные полосы (рис. 69, 13, 79), фестоны, выполненные заштрихованными лентами (рис. 69, 9), наклонные ленты (рис. 69, 22) и др.

Мне бы хотелось обратить внимание на два сосуда из ирменских погребений Еловского могильника, резко отличающихся от охарактеризованной выше керамики первой и второй групп. Один из них — горшковидный, имеет необычно богатую геометрическую андроноидную орнаментацию: ряд резных уточек на шейке, окаймленный сверху и снизу резными линиями и насечками: четыре вписывающихся друг в друга меандра на тулове (сверху и снизу они дополнены рядами треугольников); от этого геометрического пояса отходят несколько вертикальных заштрихованных полосок; придонная часть орнаментирована треугольниками с решетчатой штриховкои. Узоры выполнены резными линиями (Еловский I могильник, курган 7, могила 1; рис. 69, 7). По композиционной манере (уточки на шейке, сложный разветвленный меандр на тулове) характеризуемый горшок напоминает один из дандыбайских Центрального Казахстана. Второй сосуд происходит из Еловского II могильника (курган 5, могила 1; рис. 69, 10); он представляет собой прямостенную банку, украшенную двумя соприкасающимися рядами треугольников. Орнамент выполнен аккуратной мелкозубой гребенкой, характерной в свое время для андроновской (федоровской) орнаментации. В верхней части имеются две сквозные дырочки для подвешивания. Похожие прямостенные банки известны из андроновских погребений Южного Казахстана, где они были найдены вместе с сосудами федоровского облика (могильники Каратау, Тау-тары). В предшествующей главе в связи с характеристикой керамики из погребений еловской культуры Еловского II могильника мы тоже отмечали некоторые признаки в форме и орнаментации посуды, свидетельствующие о южных, казахстанских связях населения Томского Приобья. Видимо, проникновение в низовья Томи носителей карасукской культурной традиции началось еще на рубеже II и I тысячелетий до н. э. и шло не только из Хакасско-Минусинской котловины, но и из глубинных районов Казахстана.

Инвентарь ирменских памятников достаточно разнообразен. Он различен в могильниках и на поселениях. В погребениях встречаются почти исключительно украшения, в культурном слое поселений найдены преимущественно орудия труда. Поскольку мы рассматриваем ирменскую культуру только в северном ее варианте (район Томска), обратимся к памятникам южной части Томской обл.

Видимо, к ирменской культуре следует отнести часть костяных наконечников стрел Еловского поселения и, возможно, некоторые происходящие отсюда же обломки костяных гарпунов (рис. 61). Однако они характеризуются В. И. Матющенко суммарно — как еловско-ирменские, и сейчас не представляется возможным расчленить их на еловские и ирменские. Подобные наконечники стрел — в основном трехгранные (иногда четырехгранные) черешковые — в значительном количестве встречены М. П. Грязновым на поселении Ирмень I. Два костяных наконечника происходят из поселения Чекист (Большекиргизского) в низовьях Томи, примерно в 15 км ниже Томска, где они были найдены вместе с ирменской керамикой. Один из них — четырехгранный (рис. 60, 24), другой — трехгранный (рис. 60, 23а). Второй наконечник очень длинный (около 20 см), причем половина его приходится на черешок. На поселении Чекист собраны также другие орудия, в том числе два каменных песта (рис. 60, 21), наконечник стрелы из сланцевой породы (рис. 60, 25), несколько костяных орудий (рис. 60, 23, 26) и два бронзовых ножа с выделенной рукоятью (рис. 60, 19, 20). Оба ножа, особенно второй (рис. 60, 20), близки по форме карасукским. Типично карасукский нож со шляпкой, небольшой петлей на рукояти и уступчиком на месте стыка рукояти и лезвия был найден в культурном слое Еловского поселения (рис. 61, 3). Однако такие ножи по классификации Н. Л. Членовой относятся к XIII—XI вв. до н. э., и поэтому он, скорее, может быть связан не с ирменским, а с еловским комплексом Еловского поселения. Правда, Н. Л. Членова допускает, что этот тип ножей в районе Томска, возможно, доживает до VIII—VII вв. до н. э., оговаривая, однако, что «причину переживания этих ранних ножей в ирменской культуре пока понять трудно». Из других бронзовых изделий с ирменской керамикой можно связать трехлопастный наконечник стрелы с черешком (рис. 61, 14) и наконечник дротика с прорезным пером (рис. 61, 4), найденные на Еловском поселении. Такие формы наконечников известны в комплексах, датируемых поздним этапом бронзового века.

Украшения, встреченные в ирменских погребениях Еловского могильника, немногочисленны. В их числе можно назвать полусферические бронзовые бляшки, височные кольца с взаимозаходящпми или несомкнутыми концами, браслеты с шишкообразными утолщениями на концах, пронизки, свернутые из листков бронзы (меди?) и другие изделия, лишенные, как правило, каких-либо ярких специфических признаков.

Жилища ирменской культуры исследовались на поселениях Ирмень I и Красный Яр в Новосибирском Приобье. К сожалению, материалы поселения Красный Яр до сих пор не опубликованы. Жилища Ирмени I представляют собой землянки четырехугольной формы. Площадь одной из них около 100 кв. м, другой — около 150 кв. м. М. П. Грязнов предполагает, что они имели пирамидальную конструкцию стен с земляной кровлей. Грани пирамиды были выложены из бревен, уложенных друг на друга вдоль стен землянки. Такая конструкция не требовала опорных вертикальных столбов для поддержания кровли.

Погребальный обряд ирменского населения изучен сейчас достаточно хорошо. Могилы обычно обозначались на поверхности курганными насыпями. Под каждой из насыпей находилось от 2—3 до 9—13 захоронений. В. И. Матющенко обращает внимание на то, что грунт курганов ирменской части Еловского могильника состоит, как правило, из однородной черноземной земли. Он предполагает, что первоначально могилы были окружены стенкой из дерна, которая впоследствии разрушилась, оплыла и превратилась в холмик. В Еловском I могильнике лишь две ирменские могилы углублены в материк, а 31 находится выше материка; в ирменской части Еловского II могильника все погребенные лежали на уровне материка. Интересно, что в еловских погребениях Еловского II могильника покойники помещались глубже: девять — в толще материка, остальные на материке. Вокруг ирменских захоронений Еловского могильника прослеживаются следы деревянной обкладки из четырех бревен (в виде рамы); сверху (в головах, ногах и посередине) поперек рамы клали еще три плахи. Как и в еловское время, преобладала юго-западная ориентировка покойников.

Для ирменских погребений Еловского II могильника В. И. Матющенко отмечает достаточную характерность ритуалов, связанных с огнем. Он пишет: «Из 59 могил 18 имеют следы применения огпя в различной степени: полное трупосожжение или частичное обожжение. В иных случаях сожжение было совершено настолько тщательно, что осталась только незначительная кучка пепла». Изменилось по сравнению с еловским временем положение погребенных в могилах. Так, в еловских погребениях Еловского II могильника, где четко зафиксировано трупоположение, умершие захоронены в скорченном положении на левом боку, тогда как все ирменские трупоположения этого могильника помещены в скорченном положении на правом боку. Поза на правом боку превалирует и в могильниках Верхнего Приобья (Пьяново, Ближние Елбаны IV, Долгая Грива).

Если в захоронениях еловской культуры Еловского II могильника мы наблюдаем обилие керамики (нередко в могиле находилось два-три, иногда до шести сосудов), то в ирменских погребениях обычно оставлялось по одному сосуду, а часто могилы вообще не содержали керамики. Например, из 59 ирменских погребений Еловского II могильника лишь 26 были с сосудами. Таким образом, ирменская культура отличалась от еловской не только по керамике и орнаментации, но и по погребальному обряду (большая характерность курганных насыпей, более мелкие могильные ямы, положение погребенных на правом боку, меньшее количество сосудов в могилах и т. д.). В этой связи не совсем понятна уверенность В. И. Матющенко в том, что еловские и ирменские памятники относятся к единому еловско-ирменскому культурному комплексу.

[adsense]

Датировкой ирменских памятников занимались Н. Л. Членова и В. И. Матющенко. Н. Л. Членова в последних своих работах относит ирменские комплексы к рубежу бронзового и железного веков, а в абсолютной хронологии — к VIII—VI вв. до н. э. В. И. Матющенко, возражая Н. Л. Членовой, резонно указывает на неправомерность датировки памятников по самым поздним предметам. Нам представляется, что ирменские памятники (так же как межовские в Нижнем Притоболье, замараевские в лесостепном Зауралье, розановские в предтаежном Прииртышье) входят в особый историко-хронологический пласт, который «подстилается» комплексами андроновской эпохи и перекрывается «слоем» скифо-тагарского времени. В пределах этих эпохальных рамок нижняя хронологическая граница существования ирменских памятников не могла быть ранее X в. до н. э., а верхняя — позже VII в. до н. э. Наиболее вероятной датой ирменской культуры является IX—VIII вв. до н. э.

К оглавлению книги «Бронзовый век Западной Сибири» // К следующей главе