Корочкова О. Н. Андроноидные культуры Западной Сибири и бегазы-дандыбаевская культура Центрального Казахстана // Бегазы-дандыбаевская культура степной Евразии. – Алматы: Изд-во Бегазы-Тасмола, 2013. – С. 340–348.
Представление об андроноидной культурной общности во многом сформировалось благодаря работам М.Ф. Косарева. Первоначально он относил к ней черкаскульскую культуру горно-лесного Зауралья, сузгунскую южнотаежного Прииртышья и еловскую Томско-Нарымского Приобья [Косарев М.Ф., 1981, с. 132-162]. Позднее были выделены корчажкинская культура в Алтайском Приобье [Кирюшин Ю.Ф., 1986] и пахомовская в предтаежном Тоболо-Иртышье [Корочкова О.Н. и др., 1991].
Сложение андроноидных культур, составивших массив оригинальных, но вместе с тем весьма сходных по своему облику образований, знаменовало бурно проходившие в лесостепной полосе от Урала до Оби процессы интеграции и консолидации, аналогичные тем, которые протекали несколько ранее в степи и соответствовали стабильной фазе развития алакульской и андроновской (федоровской) культур. Очевидные преимущества в системе экономики андроновских колонистов, продвижение которых на север было стимулировано климатической обстановкой того времени [Косарев М.Ф., 1984, с. 36-48], их ориентация на диалог и спокойные взаимодействия, способствовали быстрой адаптации и внедрению элементов пришлой культуры в местную среду без значительного ущерба для своей самобытности. Именно на северной окраине андроновского ареала традиции федоровской культуры, которые к тому времени были утрачены в степной полосе, получили дальнейшее развитие и сохранились, в том числе в орнаментике до конца бронзового века. Некоторые исследователи полагают, что эти традиции сохранились до современности в орнаментах угорских групп населения [Иванов С.В., 1964; Лукина Н.В., 1993].
Протекавшие на северной периферии андроновского мира процессы взаимодействия чаще всего определяются как ассимиляционные. Однако если исходить из строгого определения термина (ассимиляция — слияние одного народа (культуры) с другим путем усвоения его языка, обычаев, традиций, норм, следствием чего выступает утрата своей самобытности — прим. автора), то вряд ли их можно оценивать как ассимиляционные. Исторические перемены этого периода скорее соответствуют модели аккультурации (аккультурация — процесс приобретения одним народом тех или иных форм культуры другого народа, происходящий в процессе общения этих народов — прим. автора), взаимного сближения и обогащения культур, которые были обеспечены благоприятными условиями сохранения культурной самобытности носителей различных традиций. Итоги такого взаимодействия определялись в каком-то смысле пассионарностью действующих участников диалога, возможностями их системы жизнеобеспечения, социальными и духовными достижениями. Судя по извлеченной из археологического материала информации, наиболее благоприятные перспективы в исследуемом регионе разворачивались перед культурами, сохранившими приоритеты местных традиций, но вобравшими достижения андроновских мигрантов в полной мере. Подобные процессы аккультурации неизбежно сопровождаются консолидацией, дробное становится единым [Арутюнов С.А., 1989, с. 105]. Андроновско-андроноидный период в истории позднего бронзового века лесостепной и подтаежной зоны Западной Сибири подтверждает это вполне.
Система жизнеобеспечения населения андроноидной общности, основанная на оптимальном сочетании производящих и
присваивающих форм хозяйства, генетическая близость с населением степной зоны, с одной стороны, и с населением таежной зоны с другой, обеспечивали успешный характер колонизации и расширения ареала андроноидных культур. Экстенсивный характер экономики требовал постоянного освоения новых территорий, использование металла при отсутствии собственной сырьевой базы — поддержания тесных контактов и обменных каналов. Нам трудно что-либо конкретное сказать об источниках поступления металла, но исходя из типологии тех немногих предметов, которые известны, полагаем, что они были привязаны к евразийским центрам металлургии и металлообработки. Отсюда хорошо регистрируемые по находкам керамики далекие проникновения на юг и заметные контактные инициативы именно со стороны андроноидного населения. Показательно наличие керамики андроноидного облика в комплексах поселения Горный [Луньков В.Ю., 2004, рис. 1.7; 1.11] и погребениях некрополей Каргалов [Моргунова Н.Л., 2005, рис. 4.5, 4.6]. Исследователи некрополей Каргалинской округи уверенно пишут об инкорпорации представителей алакульской культуры в субкультуру каргалинских горняков-металлургов [Богданов С.В., 2005, с. 99]. Допускаем такую возможность и для носителей андроноидных традиций.
Историческое значение андроноидных культур заключается в том, что именно они сохранили достижения андроновского мира, явились дальнейшими трансляторами этих традиций в среду таежного населения. Есть основания полагать, что наряду с навыками производящего хозяйства они вобрали и сохранили какие-то социальные достижения, которые обеспечивали действие мощных консолидирующих и интеграционных механизмов. На это указывает не только очевидное сходство андроноидных культур, которое проявляется, прежде всего, в орнаментальных традициях, одинаковом ХКТ, элементах погребальной обрядности, но и участие в формировании общих феноменов эпохи (восприятие и трансляция навыков производящего хозяйства андроновского типа, зольники, экскарнация, парциальные погребения и др.). О высокой степени организации андроноидных коллективов явственно
свидетельствует грандиозный погребальный комплекс черкаскульского могильника Приплодный Лог [Малютина Т.С., 1984], расположенного в степной зоне, вдали от основного ядра культуры. Создание сложного ансамбля требовало четкого руководства, привлечения большой группы строителей, и можно его расценивать как воплощение сформировавшейся идеологической «платформы», которая обеспечивала консолидацию немногочисленных групп черкаскульского населения в условиях инокультурного (алексеевско-саргаринского) окружения. Точно так же своего рода показателем достаточно высокой организованности общества пахомовской культуры являются зольники, которые можно рассматривать как археологизированные остатки регулярных общественных акций, обеспечивавших целый комплекс профанных и сакральных потребностей [Корочкова О.Н., 2009]. Равно как и существование поливариантных погребальных обрядов, склепов, которые требовали специального обустройства и постоянного ухода, может свидетельствовать о толерантности древнего сообщества, члены которого культивировали различные практики.
Выделение массива андроноидной общности в лесостепной и южнотаежной полосе Западной Сибири актуализирует проблему бегазы-дандыбаевской культуры. Высокую степень сходства сибирских и казахстанских андроноидных материалов трудно объяснить одинаковым механизмом их сложения в результате синтеза местной и пришлой культуры. Такой вариант генезиса бегазы-дандыбаевских комплексов трудно принять по той простой причине, что в них не прослеживается местный субстрат, представленный в Казахстане алакульской культурой, а результаты алакульско-андроновских (федоровских) контаминаций имели иное археологическое выражение (памятники атасуского, амангельдинского типов).
Памятники бегазы-дандыбаевского типа локализуются на территории Центрального Казахстана и представлены исключительно грандиозными мавзолеями с развитой каменной и сырцовой архитектурой [Маргулан А.Х., 1979]. Анализ археологического контекста позволил исследователям выдвинуть версию о существовании данного феномена
в рамках алексеевско-саргаринской культуры конца эпохи бронзы [Евдокимов В.В., Варфоломеев В.В., 2002, с. 86-87; Ткачев А.А., 2002, с. 204-208].
Проблема соотношения бегазы-дандыбаевских и сибирских андроноидных памятников возникла в связи с открытием целой серии памятников близкого облика на территории лесостепного Алтая, Приобья и в Барабе. Но особенное значение имели состоявшаяся публикация «доирменских», по выражению В.И. Матющенко, материалов могильника Еловка II [Матющенко В.М., 2004] и открытие могильника Старый Сад в Барабе [Молодин В.И., Нескоров А.В., 1992]. Эти памятники обладают очевидным сходством, находятся в лесостепном Приобье и, что особенно важно, несмотря на близость пахомовским андроноидным материалам, заметно от них отличаются. Но при этом посуда сибирских некрополей чрезвычайно близка бегазы-дандыбаевской Казахстана и так называемым бегазинским памятникам Алтая. И если материалы Еловского могильника относят к еловской культуре, которая, как правило, ассоциируется с андроноидными феноменами таежной зоны (М.Ф. Косарев в качестве ее основного ареала указывает районы Томско-Нарымского Приобья [см.: Косарев М.Ф., 1987, с. 284]), то комплекс Старого Сада исследователями соотносится как раз с бегазы-дандыбаевскими древностями. Последнее обстоятельство делает понятным стремление исследователей объяснить появление памятников подобного типа продвижением сюда групп казахстанского населения [Молодин В.И., Нескоров А.В., 1992, с. 94-95].
Прежде чем продолжить тему соотношения андроноидных комплексов Сибири и Казахстана, необходимо обозначить некоторые принципиальные позиции в отношении оценки еловских комплексов. Еловская культура была выделена М.Ф. Косаревым в начале 1960-х гг. и обозначена как андроноидная культура Томско-Нарымского Приобья «… с заходом на поздних этапах в Верхнее Приобье» [Косарев М.Ф., 1987, с. 284]. Представление о ней составлено на основе следующих памятников — могильников и поселения Еловского комплекса в лесостепном Приобье, поселений Десятовское, Малгет, Тух-Эмтор, расположенных в таежной зоне. В качестве еловских упоминаются также памятники типа Ордынское 12 и др. лесостепного Приобья. С учетом привлеченных для ее выделения памятников, еловская культура приобретает конфигурацию нетипичного для позднего бронзового века, охватывающего различные ландшафтные зоны. При этом воспринимается большинством исследователей как преимущественно таежная культура, что не соответствует лесостепным адресам ее основных памятников, в том числе эпонимного.
Между тем «отсутствие» андроноидной культуры в лесостепном Приобье, как и ранее «отсутствие» такой культуры в Тоболо-Иртышье [Корочкова О.Н., 2009], кажется неестественным, принимая во внимание большое количество ярких андроновских могильников и поселений предыдущей стадии. Учитывая общую тенденцию андроновских мигрантов к интеграции и взаимодействию с местным населением, логично было бы ожидать проявлений таких контаминаций и в лесостепном Приобье. После выделения пахомовской культуры эта тема стала особенно актуальной, т.к. стимулировала поиски синхронных ей культур на востоке. Обособление немногочисленных памятников ордынского типа в Новосибирском Приобье [Матвеев А.В., 1993, с. 96-97] остроты вопроса не снимало, т.к., во-первых, количество подобных памятников невелико, а, во-вторых, неясным оставалось их положение: это памятники окраинной территории пахомовского и еловского массивов или результат особых процессов на этой территории.
Как нам представляется, на статус такой культуры вполне претендует еловская культура, но при условии, что она является лесостепным андроноидным образованием, ориентированным на особый круг связей и контактов, определяемых ее положением на восточной окраине андроноидной общности. Какие специфические археологические признаки определяют ее своеобразие?
Прежде всего, керамический комплекс. Посуда отличается ярко выраженным андроновским колоритом, сложностью орнаментальных геометрических и меандровых композиций, разнообразием морфологических форм. Здесь и вазы, и сосуды на поддонах, изящные кувшины и т.д. Особенную нарядность и своеобразие еловской посуде придают узоры из ромбов, треугольников, решетчатых поясков в сочетании с маленькими круглыми ямками. Пахомовская погребальная посуда тоже отличается большей нарядностью [Корочкова О.Н. и др., 1991, рис. 3], но на фоне еловской ей значительно уступает в изысканности форм и сложности композиций. Возможно, это объясняется тем, что погребальная посуда пахомовской культуры представлена только отдельными экземплярами, в то время как серия погребальной посуды еловской культуры насчитывает более 100 сосудов. Такие несопоставимые в количественном отношении выборки объясняются кардинальными различиями в системе погребальной обрядности. В отличие от пахомовской культуры, которая в целом наследует и культивирует традиции местного населения, погребальная практика еловской определяется андроновскими чертами (похожая картина реконструируется по материалам черкаскульской культуры). Об этом говорят следующие признаки: положение умерших скорченно на боку в грунтовых могилах, обилие сопровождающей погребальной посуды, сложные надмогильные конструкции.
Другую важную отличительную особенность еловских комплексов (подчеркнем лесостепных) составляет характер металлического инвентаря. М.Ф. Косарев с некоторой долей сомнения характеризует этот металл как собственно еловский, т.к. основная масса его обнаружена в слоях еловско-молчановских и еловско-ирменских поселений. Но в данной ситуации нам важно обозначить используемый носителями еловской культуры ассортимент металлических изделий и выяснить их принадлежность к металлургическим и металлообрабатывающим очагам. О каких предметах идет речь: массивные бронзовые ножи с кольцевыми навершиями на рукоятях, двухлопастные наконечники стрел с выделенной втулкой. Украшения представлены височными подвесками с раструбом или кольцами с заходящими концами, полусферическими бляшками с петелькой. Подобные вещи ассоциируются с культурами карасукского круга и тяготеют к центральноазиатским стереотипам металлообработки.
Характерный облик керамики, система погребальной обрядности, ассортимент металлических предметов, орудий охотничьего и рыболовного промысла, а также преимущественная локализация памятников подобного типа в лесостепной полосе, позволяет оценивать еловскую культуру как типичную лесостепную культуру андроноидной общности. В таком случае как еловские могут атрибутироваться андроноидные памятники лесостепного Приобья.
Большое количество андроноидных памятников, представленных в равной степени и погребальными и поселенческими комплексами, убедительно свидетельствует о существовании особого андроноидного периода в истории лесостепного Приобья, обозначенного памятниками еловской культуры. Ее системное сходство с пахомовской, черкаскульской, сузгунской обусловлено сходной моделью культурогенеза, в основе которой лежали процессы аккультурации местного и пришлого андроновского населения. Основные районы локализации памятников этих культурных образований улавливаются достаточно отчетливо, однако на стыке ареалов можно ожидать открытия памятников неконкретного, но, безусловно, андроноидного облика. В свое время, столкнувшись с подобной ситуацией, М.Ф. Косарев, составляя карту памятников андроноидной общности, даже воспользовался выражением «памятники, вызывающие еловско-сузгунские ассоциации» [Косарев М.Ф., 1987, с. 277]. Появление таких комплексов — типичное следствие коммуникативных процессов периодов интеграции и консолидации, формирования общностей, протяженного ареала контактной культурной непрерывности.
Учитывая чрезвычайно мощный андроновский компонент в составе еловской культуры, можно допустить сходный механизм формирования связей культуры в южном направлении, подобный тому, который был присущ черкаскульской культуре. Перспективность такой идеи подтверждается выводами А.А. Ткачева, основанными, прежде всего на анализе казахстанской ситуации [Ткачев А.А., 2002, с. 204]. Таким образом, можно выдвинуть предположение об определенной роли западно-сибирского импульса в формировании бегазы-дандыбаевских комплексов. Возведение мощных монументальных сооружений, которые раскопаны в Бегазы, Дандыбае можно рассматривать как следствие демонстративных акций в сакральной сфере андроноидного населения, вынужденного позиционировать себя в местной алексеевско-саргаринской среде. Это уже знакомая нам форма культурной самоидентификации и манифестации немногочисленного пришлого населения, пусть в близком, но, тем не менее, все равно чужом окружении. Однако более приемлемой представляется версия, в том числе казахстанских археологов, которые предлагают рассматривать подобные комплексы как следствие бурно протекавших процессов взаимодействия и социального расслоения общества в оазисах Сарыарки и Амударии [Евдокимов В.В., Варфоломеев В.В., 2002, с. 87-88; Итина М.А., Яблонский Л.Т., 2001, с. 101-113; Кореняко В.А., 1990]. В конце бронзового века в этих местах концентрировалось разноэтничное и разнокультурное население, свидетельством чему являются находки в одном комплексе керамики алексеевско-саргаринского, бегазы-дандыбаевского типа, «крестовой», ирменской, амирабадской, а также гончарной среднеазиатской и т.д.
Какие факторы определяли причины продвижения групп лесостепного населения на юг? Можно предположить, что их интересовали источники поступления металла. Однако вряд ли этот фактор имел значение для носителей еловской культуры, которые, скорее всего, были ориентированы на алтайское сырье. Возможно, определенную роль сыграло начавшееся продвижение на юг групп таежного населения — носителей крестовой керамики. Судя по отсутствию мощных следов воздействия на культуру лесостепного населения таежных охотников [Абрамова М.Б., Стефанов В.И., 1985, с. 126-127] и затухание таежных традиций в лесостепной полосе, они не могли представлять серьезную угрозу, но вместе с тем это давление было весьма ощутимым и заметным. Происходившие «подвижки» неизбежно сказывались и на положении аборигенных, в данном случае андроноидных, образований. В этой связи
отметим весьма и весьма показательный факт наличия в материалах некрополя Тагискен — самой южной точки андроноидных проявлений, «крестовой» керамики, связь которой с западносибирскими культурами сомнений не вызывает. Но еще раз подчеркнем, что фактор таежных миграций если и сыграл роль определенного стимулятора, был не единственной причиной. Гораздо больше оснований усматривать причину южных миграций в изменившейся обстановке в степи. Здесь в условиях переоформления и распада андроновской общности, экологического кризиса, становления кочевого и полукочевого хозяйства, заметно сокращается плотность населения, исследователи предполагают также упрощение социальной организации [Костюков В.П. и др., 1996, с. 159, 161; Зданович Г.Б., Шрейбер В.К., 1988, с. 13], что создавало дополнительные благоприятные возможности для мигрантов.
Учитывая особенности сложения андроноидных культур, в генезисе которых определяющую роль сыграл андроновский фактор, можно допустить присущую им изначально тесную связь со степным миром. Наиболее ориентированными на этот круг связей были черкаскульская и еловская культуры, которые сложились при явном преобладании андроновского (федоровского) компонента, в отличие от пахомовской, которая сохранила наследие и приоритет местной культуры, впитала достижения степной андроновской и южнотаежной одиновской культур в равной мере. Этими особенностями культурогенеза объясняются информационные связи черкасульской, еловской и пахомовской культур. Если первые две были в большей степени ориентированы на степь, то пахомовская — в тайгу. Реализованные миграционные направления во многом обозначили роль и вклад андроноидных культур в общий процесс культурогенеза.
Далекие миграционные броски носителей еловской и черкаскульской культур в степной регион, предпринимаемые ими ярко выраженные акции манифестации, как будто свидетельствуют об их более активной роли. Однако заметного влияния на собственно характер исторической ситуации в этом регионе они оказать были не в состоянии. Хотя исследователи предполагают участие данных групп населения в сложении алексеевско- саргаринской культуры [Зданович С.Я, 1983], тем не менее, андроноидная линия развития в степном поясе дальнейшего продолжения не имела. Иную модель демонстрирует пахомовская культура. Связанная в силу своего происхождения тесными узами родства с населением южнотаежной зоны, она обеспечила распространение и развитие андроновских традиций вглубь таежной зоны на 500-600 км к северу от основного ареала андроновской общности. В то время как «на исторической родине» андроновские традиции во многих сферах были уже утрачены (трансформированы, растворились), в таежной зоне, вдали от исходного импульса, они существенно, а вернее сказать коренным образом меняют жизнь аборигенного населения. Есть основания полагать, что именно с этого времени, которое археологически ознаменовалось формированием сузгунской культуры, население южной тайги в полной мере овладело главными достижениями бронзовой эпохи, к числу которых относятся — металл, транспорт, скотоводство. Появление подобных новаций в жизни сибирского населения неизмеримо расширило его коммуникативные возможности, обеспечило непосредственную связь с миром степных культур, сделало лесной регион доступным и для последующих открытий эпохи [Бобров В.В., 2003, с. 15]. Основная роль в этом принадлежала пахомовской культуре. Черкаскульская культура, в истории которой большое значение приобрел южный миграционный фактор, не смогла оказать столь существенного воздействия на культуру таежного населения. И в этом месте хотелось бы сказать несколько слов о своего рода «мифах», связанных с пониманием роли черкаскульской культуры. На фоне всех остальных андроноидных образований, она предстает как чрезвычайно компактное локальное образование, приуроченное исключительно к лесостепному и горно-лесному Зауралью, поэтому воспринимать ее как культуру «лесного андрона» — серьезное заблуждение, которое приводит к искусственным исследовательским построениям. В отличие от соседней пахомовской культуры она не внесла серьезного вклада в таежный культурогенез. Основным транслятором «андроновских» достижений в тайгу была пахомовская, но не черкаскульская культура.
Мощный потенциал андроноидных образований, во многом обусловленный селекцией оптимальных и передовых достижений взаимодействующих сторон, вобравших органично хозяйственные, культурные, социальные и духовные достижения местных и андроновских культур, обеспечивал мощные адаптационные возможности и толерантность носителей андроноидных культур, система жизнеобеспечения которых во многом зависела от контактности и открытости. Это подтверждается их мощным участием в судьбе населения южнотаежной зоны, а также не исключает определенных механизмов внедрения в культуру степного населения. Об этом, во всяком случае, свидетельствует пример черкаскульской культуры. Не исключено, что, как и в случае с черкаскульской культурой, носители которой оказались способными на далекие миграционные маршруты, в том числе на территорию Казахстана [Евдокимов В.В., 1983, с. 44] и Алтая [Кирю¬шин Ю.Ф. и др., 2004, с. 270-271], такие же процессы происходили и в среде андроноидной еловской культуры.
ЛИТЕРАТУРА
Абрамова М.Б., Стефанов В.И. Красноозерская культура на Иртыше // Археологические исследования в районах новостроек. — Новосибирск, 1985. — С. 103-130.
Арутюнов С.А. Народы и культуры: развитие и взаимодействие. — М., 1989. — 247 с.
Бобров В.В. Два историко-культурных мира Западной Сибири: проблема взаимодействия // Археология Южной Сибири. — Новосибирск, 2003. — С. 11-17.
Богданов С.В. Комиссаровский некрополь // Каргалы, том IV: некрополи на Каргалах; население Каргалов; палеантропопологические исследования / Сост. и научн. ред. Е.Н. Черных. — М., 2005. — С. 70-99.
Евдокимов В.В. Хронология и периодизация памятников эпохи бронзы Кустанайского Притоболья // Бронзовый век степной полосы Урало-Иртышского междуречья. — Челябинск, 1983. — С. 35-47.
Евдокимов В.В., Варфоломеев В.В. Эпоха бронзы Центрального и Северного Казахстана. — Караганда, 2002. — 138 с.
Зданович Г.Б., Шрейбер В.К. Переходные эпохи в археологии // Проблемы археологии урало-казахстанских степей. — Челябинск, 1988.
Зданович С.Я. Происхождение саргаринской культуры (к постановке проблемы) // Бронзовый век степной полосы Урало-Иртышского междуречья. — Челябинск, 1983. — С. 69-80.
Иванов С.В. Древний андроноидный комплекс в современном орнаменте народов Сибири (к постановке вопроса). — М., 1964. — 8 с.
Итина М.А., Яблонский Л.Т Мавзолеи Северного Тагискена. Поздний бронзовый век Нижней Сырдарьи.
— М., 2001. — 295 с.
Кирюшин Ю.Ф. Лесостепной Алтай в эпоху поздней бронзы и раннежелезном веке // Скифская эпоха Алтая: тез. докл. — Барнаул, 1986. — С. 75-79.
Кирюшин Ю.Ф., Иванов Г.Е., Шамшин А.Б., Папин Д.В., Федорук А.С. Предварительные итоги исследования поселения Калиновка 2 // Проблемы археологии, этногарфии, антропологии Сибири и сопредельных территорий: матер. годовой сессии ИАЭ СО РАН. — Новосибирск, 2004. — Т. X, ч. 1. — С. 269-273.
Кореняко В.А. О социологической интерпретации памятников бронзового века (погребения дандыбай- бегазинского типа) // СА. — 1990. — № 2.
Корочкова О.Н. О западносибирских зольниках эпохи поздней бронзы // РА. — 2009. — № 1. — С. 25-35.
Корочкова О.Н., Стефанов В.И., Стефанова Н.К. Культуры бронзового века предтаежного Тоболо-Иртышья (по материалам работ УАЭ) // ВАУ — 1991. — Вып. 20. — С. 92-101.
Косарев М.Ф. Бронзовый век Западной Сибири. — М., 1981. — 287 с.
Косарев М.Ф. Западная Сибирь в древности. — М., 1984. — 245 с.
Косарев М.Ф. Эпоха поздней бронзы и переходное время от бронзового века к железному // Эпоха бронзы лесной полосы СССР: сер «Археология СССР». — М., 1987. — С. 289-304.
Костюков В.П., Епимахов А.В., Нелин Д.В. К вопросу о памятниках Южного Зауралья эпохи финальной бронзы // Новое в археологии Южного Урала. — Челябинск, 1996. — С. 151-163.
Лукина Н.В. О древних чертах орнамента восточных хантов // Культурногенетические процессы в Западной Сибири. — Томск, 1993. — С. 154-156.
Луньков В.Ю. Керамические изделия // Каргалы, т. IV. Селище Горный: Археологические материалы: Технология горно-металлургического производства: Археобиологические исследования / Сост. и научн. ред. Е.Н. Черных. — М., 2004. — 320 с.
Малютина Т.С. Могильник Приплодный Лог I // Бронзовый век Урало-Иртышского междуречья. — Челябинск, 1984. — С. 58-78.
Маргулан А.Х. Бегазы-дандыбаевская культура Центрального Казахстана. — Алма-Ата, 1979.
Матвеев А.В. Ирменская культура в лесостепном Приобье. — Новосибирск, 1993. — 181 с.
Матющенко В.И. Еловский археологический комплекс. Ч. 2. Еловский II могильник. Доирменские комплексы. — Омск, 2004. — 468 с.
Молодин В.И., Нескоров А.В. О связях населения западносибирской лесостепи и Казахстана в эпоху поздней бронзы // Маргулановские чтения-1990: сб. матер. конф. — М., 1992. — Ч. I. — С. 93-97.
Моргунова Н.Л. Могильник Уранбаш-южный // Каргалы. Т. IV: некрополи на Каргалах; население Каргалов; палеантрпопологические исследования исследования / Сост. и научн. ред. Е.Н. Черных. — М., 2005. — С. 100-124.
Ткачев А.А. Центральный Казахстан в эпоху бронзы. — Тюмень, 2002. — Ч. 2. — 243 с.
Тушн
Батыс СШрдщ андроноидты мэдениеттерi мен Орталык ^азакстанныц БеFазы-Дэндiбай мэденией
Fалым андроновтьщ ареалдьщ солтYCтiк шейнде Федоров мэдениетшщ дэстYрi жалгасын тауып,
Сiбiрдщ андроноидтык тайпалардыц арасында кола дэуiршщ соцына дешн сакталады деп керсетедг Автор,
езара эрекеттесйк Yрдiстерiн мэдениеттердщ жакындасуы мен бiр-бiрiн байыту рейнде багалайды. Мундай
жагдайда беFазы-дэндiбай мэдениетшщ мэселеа езекй. БеFазы-дэндiбай жэне Сiбiрлiк андроноидтык
ескерткiштердiц аракатынасы жайында айтуга Алтай, Обь мацы мен Барабада жакын ескерткiштердiц ашылуы себеп болды. БеFазы-дэндiбай кешендерiнiц калыптасуында Батыс-Сiбiрлiк сершннщ белгш- бiр релi туралы болжам айтуга болады. Fалымныц пiкiрiнше, Бегазы мен дэндiбайдаFы iрi монументалды курлыстарды турFызу — бул сол кездеп жергiлiктi сарFары-алексеев ортасында ерекшелену эрекетг Автор, сонымен катар, андроноидтык бiрлестiктердiц кYштiлiгiн олардыц баска дэстурлермен эрекеттесе алуымен байланыстырады.
Summary
Andronoid cultures of Western Siberia and begazy-dandybay culture of Central Kazakhstan
On the northern suburb of area of dissemination of Andronovo tradition of Fedorovo culture had the further development and remains till the end of the Bronze Age between Andronoid (Andronovo types) tribes of Siberia. Interaction processes as corresponding models of acculturation of mutual rapprochement and enrichment of cultures are estimated by the author.
In connection with using of metal in the absence of own raw-material base far penetrations on the south and appreciable contact initiatives follow from outside the Andronoid type of population. Thereupon the problem Begazy-Dandybay cultures is staticized. The problem of parity of Begazy-Dandybay and Siberian Andronoid monuments has arisen in connection with opening of the whole series of monuments of close shape in territory of forest-steppe Altai, Obj River region and in Baraba. hereby, it is possible to put forward the assumption of a certain role of the West Siberian impulse in formation of Begazy-Dandybay complexes. Erection of powerful monumental constructions which are dug out in Begazy, Dandybay can be considered as consequence of demonstrative actions in sacral sphere of the Andronoid population, compelled to position in the local Alekseevo-Sargary environment.
The powerful potential of Andronoid formations, in many respects caused by selection of optimum and advanced achievements of the cooperating parties which have absorbed organically economic, cultural, social and spiritual achievements local and Andronovo cultures, provided powerful adaptable possibilities and tolerance of carriers of Andronoid cultures which life-support system in many respects depended from communicability and openness. It proves to be true their powerful participation in destiny of the population of a South taiga zone, and also doesn’t exclude certain mechanisms of introduction in culture of the steppe population.
Корочкова О. Н. Андроноидные культуры Западной Сибири и бегазы-дандыбаевская культура Центрального Казахстана // Бегазы-дандыбаевская культура степной Евразии. – Алматы: Изд-во Бегазы-Тасмола, 2013. – С. 340–348.