Известия лаборатории археологических исследований Кемеровского пединститута, вып. 1

К содержанию журнала «Советская археология» (1970, №2).

Известия лаборатории археологических исследований Кемеровского пединститута, вып. 1, Кемерово, 1967. ¹

За последние 10—15 лет местными организациями — краеведческими музеями, Уральским и Томским университетами, Кемеровским пединститутом проведены в Сибири значительные археологические работы, в результате которых был накоплен большой материал. Поэтому можно только приветствовать инициативу издавать местные археологические сборники и пожалеть, что их издается пока так мало. Разумеется, эти издания должны осуществляться на достаточно высоком научном и полиграфическом уровне. В этом отношении имеется уже ряд бесспорных удач: «Краеведческий сборник» Хакасского музея краеведения (Абакан, 1956), «Материалы и исследования по археологии, этнографии и истории Красноярского края» (Красноярск, 1963), «Сибирские археологические сборники» № 1 и 2 Сибирского отделения АН СССР (Новосибирск. 1962 и 1967) и др.

Рецензируемый первый выпуск «Известий лаборатории археологических исследований» Кемеровского пединститута (под редакцией А. И. Мартынова) неплохо издан, снабжен вполне удовлетворительными рисунками и фотографиями. В сборнике имеется ряд интересных работ — статья А. П. Окладникова и В. А. Владыкина «Древнее поселение на р. Куюме (Алтай)», где публикуются новые позднепалеолитические материалы; статья В. А. Дремова «Этнические связи племен Среднего Приобья»; статья М. Г. Елькина и А. П. Уманского об андроновских памятниках в Кузбассе и на Алтае и некоторые другие публикации. Однако, к сожалению, не они определяют лицо сборника. В сборнике есть статьи, написанные на крайне низком уровне, где применены приемы исследования и полемики совершенно недопустимые в нашей науке. Речь идет о работах А. И. Мартынова «К вопросу о происхождении тагарской культуры», В. В. Боброва «Из области искусства и идеологии населения тагарской культуры», Б. Н. Пяткина «Датировка карасукских изогнутых ножей» и Г. А. Максименкова «Критика некоторых современных представлений о неолите Западной Сибири».

В статье «К вопросу о происхождении тагарской культуры» А. И. Мартынов взялся за неразрешимую задачу — выяснить происхождение и создать свою периодизацию тагарской культуры, одной из богатейших культур Евразии, на материале нескольких раскопанных им тагарских курганов, преимущественно Болыпепичугинского могильника. Автор совершенно незнаком с колоссальнейшим материалом по тагарской культуре, накопленным многочисленными исследователями за последние сто лет и хранящимся в музеях Москвы, Ленинграда, Минусинска, Красноярска и других городов; он, по-видимому, плохо знает и публикации по этой культуре, не говоря уже о сравнительном материале по другим культурам. Одно это уже должно было предопределить неудачу. Но дело не только в этом. А. И. Мартынов решил заново «доказать» вывод Н. Л. Членовой о большой роли в сложении тагарской культуры андроновской культуры северо-западных окраин Минусинской котловины ². во-первых, повторив давно уже высказанные в печати положения об отсутствии связи между большинством предметов карасукской и тагарской культур, о сходстве некоторых тагарских сосудов с андроновскими, о локализации андроновских и карасукских памятников в разных частях Минусинской котловины и др., не находя нужным сообщить читателю, что эти мысли были заимствованы им в чужих работах, во-вторых, утверждая, что андроновская культура непосредственно переходит в тагарскую на территории Больше-Пичугина, где в андроновских могилах были встречены тагарские вещи: бронзовые зеркала, наконечники стрел и некоторые другие предметы (стр. 26, стр. 31, рис. 9). Пора, однако, сказать о том, что материал Большепичугинского могильника недоброкачественный и пользоваться им для столь ответственных выводов вообще нельзя. Могильник этот раскапывался в 1957 г. студентами Кемеровского пединститута в отсутствие руководителя экспедиции А. И. Мартынова. Почти все студенты участвовали в археологических раскопках впервые и потому, естественно, не сумели зафиксировать наблюдающуюся в этом интереснейшем памятнике стратиграфию: перекрывание андроновских могил тагарскими курганами. Впоследствии вещи из андроновских и тагарских могил, находившихся под этими курганами, были записаны как происходящие из одного комплекса, чем и объясняется «присутствие» тагарских вещей в андроновских могилах. А. И. Мартынову не раз сообщали об этом и, судя по первой публикации, посвященной андроновским памятникам, он вначале сделал попытку разобраться в материале, указав, что в Большепичугинском могильнике некоторые андроновские могилы были разрушены или перерезаны тагарскими ³. Именно в таком разрушенном погребении (кург. № 2, мог. № 1) было найдено два дисковидных зеркала обычного тагарского типа. Об одном из них А. И. Мартынов прямо пишет, что оно относится к тагарскому погребению, а о другом — что оно было найдено «среди костей ребенка». Культурную принадлежность второго зеркала А. И. Мартынов не уточняет ⁴, но найденные здесь же бусы относит к тагарской культуре (стр. 33, рис. 10, 10 рецензируемой статьи), стало быть и зеркало тагарское. В разбираемой статье 1967 г. эти зеркала фигурируют уже как андроновские и используются для сравнения с тагарскими (стр. 26 и стр. 31, рис. 9, 14). Ни в статье 1964 г., ни в статье 1967 г. ничего не говорится о находках бронзовых листовидных втульчатых стрел в андроновских погребениях Большепичугинского могильника (упоминаются только известные стрелы этой формы из западноандроновскнх комплексов — Алексеевского поселения и Малой Красноярки, стр. 26). Это не мешает автору несколькими страницами позже показать эти стрелы в составе инвентаря андроновских могил Болыпепичугинского могильника (стр. 31. рис. 9—11). Эту вольность в обращении с археологическим материалом нельзя объяснить не чем иным, как желанием заставить читателя поверить, что тагарская культура непосредственно происходит из андроновской именно на месте Большепичугинского могильника.

В заключение статьи автор на полутора страницах излагает собственную периодизацию тагарской культуры, о которой трудно судить, так как ни в одном периоде не упомянут ни один конкретный памятник. Приводятся даты раннетагарского периода (X—VIII вв. до н. э.) и среднетагарского (VIII—IV вв. до н. э.), для обоснования которых не сказано ни единого слова. Они столь резко противоречат всему тагарскому материалу и материалу всей скифской эпохи, что не заслуживают критики.

Статья В. В. Боброва «Из области искусства и идеологии населения тагарской культуры» посвящена публикации нескольких бронзовых бляшек-оленей из Тисульского могильника тагарской культуры. Автор описал эти бляшки и высказал вполне правомерное соображение, что эти новые материалы позволяют говорить о том, что группа изображений оленей из СЗ части Кемеровской области при всей своей близости к тагарским оленям Минусинской котловины имеет и некоторые черты сходства с изображениями зверей с Алтая, что поможет уточнить классификацию «скифских оленей», предложенную Н. Л. Членовой ⁵. К сожалению, статья в значительной мере обесценивается беспомощными, чтобы не сказать безграмотными рассуждениями о социальном строе племен тагарской культуры, о религиозных верованиях вообще и культе оленя в частности и т. д. Достаточно сказать, что, согласно В. В. Боброву, олень у тагарцев представлял собой верховное божество, «подобное Осирису в Египте, Иштару в Междуречье и т. п.» (стр. 122). Автор, по-видимому, не только имеет самое туманное представление о религиях Древнего Востока, но, судя по приведенной цитате, не знает даже, что Иштар — женского, а не мужского рода.

В предисловии к сборнику редактор его А. И. Мартынов пишет: «Было бы полезно объединить усилия ученых Ленинграда, Москвы, Новосибирска, Томска и Кемерова, занимающихся археологией Западной Сибири. Эту скромную задачу и берет на себя лежащий перед читателем сборник» (стр. 4). Не вдаваясь в обсуждение вопроса, насколько скромной является задача объединения ученых Ленинграда, Москвы, Новосибирска и Томска вокруг лаборатории Кемеровского пединститута, заметим, что это «объединение» редактор понимает довольно своеобразно. В сборнике помещены статьи двух ленинградских археологов — Б. Н. Пяткина («Датировка карасукских изогнутых ножей»), отвергнутая редакцией «Кратких сообщений Института археологии» ввиду ее откровенной слабости, и Г. А. Максименкова («Критика некоторых современных представлений о неолите Западной Сибири»), недопустимый тон которой является беспрецедентным в истории отечественной археологической литературы.

Содержащиеся в статье Б. Н. Пяткина положения очень противоречивы. Так, рассмотрев «карасукообразные» ножи Китая и других районов и признав все их непригодными для датировки карасукских ножей (так как они отличаются некоторыми деталями), автор предпочитает датировать карасукские ножи по деталям карасукского обряда погребения и орнаментам карасукской керамики, что само по себе очень странно, так как приоритет металла перед обрядом погребения в вопросах датировки общеизвестен. Однако ввиду того, что трудно извлечь абсолютную дату из позы и ориентировки костяка, Б. Н. Пяткин в конце статьи датирует карасукские ножи по аньянским, хотя в середине статьи признал аньянские ножи непригодными для дат. В статье много положений, звучащих совершенно декларативно: об абсолютных датах разных типов китайских ножей, о происхождении культуры Дунбэя из Забайкалья, о генетической связи карасукского и андроновского инвентаря и т. п. Почти совершенно отсутствует аппарат, в частности, нет ни одной ссылки на китайские издания, необходимые в этой работе. В тех же случаях, когда приводятся цитаты, они бывают неверны. Так, Б. Н. Пяткин приписывает В. Е. Ларичеву отнесение культуры каменных ящиков Дунбэя к эпохе инь, в противовес Ань Чжи-миню, датирующему ее эпохой чжоу (стр. 55). В действительности в цитированной статье В. Е. Ларичева говорится: «Эта культура появляется в иньское время, переживает свой расцвет в начале чжоу и доживает вплоть до железа (эпоха чжаньго)» ⁶. Наконец, полное отсутствие рисунков делает статью просто непонятной для большинства читателей.

В статье Г. А. Максименкова «Критика некоторых современных представлений о неолите Западной Сибири» разбираются работы трех исследователей — М. Н. Комаровой, В. И. Матющенко и М. Ф. Косарева. Причем работа М. Н. Комаровой названа, и, поскольку она только одна, то читатель может догадаться, что речь идет все время о ней; но о том, какие именно работы В. И. Матющенко и М. Ф. Косарева имеет в виду Г. А. Максименков, догадаться значительно труднее. Шесть работ М. Ф. Косарева перечислены суммарно на стр. 143, и в дальнейшем Г. А. Максименков не утруждает себя ссылками на ту или иную из них, не говоря уже о точных ссылках на страницы этих работ. Что же касается В. И. Матющенко, то не названа вообще ни одна его статья. Все это оставляет простор для самого вольного обращения с трудами критикуемых авторов.

Г. А. Максименков представляет дело таким образом, что В. И. Матющенко ничего не понял в типолого-хронологических соотношениях нижнетомской керамики и считает поселение Самусь IV единокультурным (стр. 141—142). В действительно¬сти, В. И. Матющенко поселение Самусь IV никогда единокультурным не считал. Кроме основного самусьского керамического комплекса, В. И. Матющенко выделил на этом поселении некоторое количество керамики андроноидного облика, которую он сопоставляет с сузгунской посудой, и комплекс ирменского типа ⁷. Приписывание Г. А. Максименковым этого «открытия» себе по меньшей мере нескромно.

Далее, разбирая взгляды В. И. Матющенко, Г. А. Максименков сообщает, что «появление андроновских влияний началось еще в тот период, когда в лесостепи существовала самусьская культура» (стр. 143). Во-первых, самусьская культура в лесостепи неизвестна и даже самые южные из ее памятников расположены в лесной зоне — чтобы убедиться в этом, достаточно взглянуть на ландшафтно-географическую карту СССР. Во-вторых, из этого высказывания Г. А. Максименкова следует, что проникновение андроновцев в низовья Томи началось еще в энеолите, так как самусьскую культуру он относит к энеолитической эпохе. При этом абзацем ниже Г. А. Максименков заявляет, что будто бы В. И. Матющенко тоже относит самусьскую культуру к энеолиту (и в то же время синхронизирует ее с андроновской культурой). В действительности во всех своих статьях, посвященных Самусьскому поселению, В. И. Матющенко относит этот памятник к бронзовому веку, а в абсолютной хронологии — ко второй половине II тысячелетия до н. э.

Критикуя взгляды В. И. Матющенко, Г. А. Максименков излагает ряд соображений, которые не расходятся с положениями, высказанными М. Ф. Косаревым несколько лет назад (об одновременности основного самусьского комплекса и Окунева ⁸; что самусьский и андроноидный комплексы Самуся IV характеризуют два разных культурно-хронологических этапа в истории Томского Приобья ⁹; что андроноидные памятники Томской области — по М. Ф. Косареву, еловские — одновременны андроновским Южной Сибири ¹⁰; что основной комплекс Самуся IV и материал Томского могильника характеризуют две разные культуры — самусьскую и томскую ¹¹; что ирменская культура в низовьях Томи возникла не на андроновской, а на пришлой «андроноидной» основе ¹² и т. п.), и поначалу даже создается впечатление, что Г. А. Максименков согласен с М. Ф. Косаревым по всем основным вопросам. Однако далее Г. А. Максименков заявляет, что между его взглядами и взглядами М. Ф. Косарева нет абсолютно ничего общего и что его статья призвана прояснить ту «искаженную» картину, которая была нарисована в работах М. Ф. Косарева. Взявшись за эту задачу, Г. А. Максименков не затруднил себя изучением огромнейшего западносибирского материала, накопленного за последние 10 лет и не счел нужным просмотреть многочисленные статьи в публикации по урало-западносибирской тематике. Именно этим следует объяснять глубокую уверенность Г. А. Максименкова в том, что на Новокусковской стоянке найдено всего «два десятка мелких черепков», что все находки Лавровской стоянки «умещаются в спичечной коробке», что на Томи нет месторождений олова и самородной меди и т. д. и т. п. Слабое знание западносибирского материала не позволило Г. А. Максименкову рассмотреть материал Среднего Приобья на более широком территориальном фоне, да он и не видит в этом необходимости, считая, что томский материал следует рассматривать «с учетом памятников других территорий» только начиная с карасукского времени (стр. 145).

Особенно удивляет недопустимая небрежность, проявленная Г. А. Максименковым в цитировании чужих работ. Цитаты из статей М. Ф. Косарева приведены без ссылок на конкретные работы (не говоря уже о страницах) и почти все искажены настолько, что полностью утратили свой первоначальный смысл. Так, если у М. Ф. Косарева сказано, что самусьские мастера-литешцики изготовляли свои орудия не столько для собственных нужд, сколько на обмен ¹³, он слово «изготовляли» заменил словом «изобрели» и критикует далее эту фразу с точки зрения неправомерности приписывания меркантильного стимула древнему изобретательству (стр. 149).

Нельзя считать допустимым с научной и этической точек зрения и другие приемы критики Г. А. Максименковым работ исследователей, с которыми он не находит возможным соглашаться. Так, совершенно игнорируя работы М. Ф. Косарева, посвященные вопросам палеогеографии Западной Сибири, особенностям среднеиртышских памятников бронзового века и т. д. ¹⁴, Г. А. Максименков считает более удобным обращаться не к этим статьям, а к автореферату кандидатской диссертации, где этим положениям посвящено всего по нескольку строк. Закрывая глаза на специфику автореферата, где тезисно излагаются основные положения диссертации и где для развернутой аргументации не остается места. Г. А. Максименков следует своей обычной «логической» формуле — объявляет эти положения «бездоказательными, а следовательно, неправильными».

Из содержания статьи Г. А. Максименкова следует, что основным руководством по западносибирской археологии надо попрежнему считать работу М. Н. Комаровой «Томский могильник», опубликованную в 1952 г. (МИА, № 24, 1952). Отдавая дань заслугам М. Н. Комаровой и ее большому вкладу в изучение сибирской археологии, мы, тем не менее, не вправе игнорировать огромный новый материал, который далеко не всегда укладывается в рамки положений и выводов М. Н. Комаровой, которые она изложила почти 20 лет назад на основании нескольких погребений Томского могильника, раскопанных А. В. Адриановым в 80-х годах прошлого века.

Статья Г. А. Максименкова кончается беспримерным в истории археологической критики «обвинительным актом» против М. Ф. Косарева, состоящим из четырех пунктов и заслуживающим того, чтобы привести его целиком:

«1. Поверхностное отношение к материалу. М. Ф. Косарев не считает нужным глубоко и полно разобраться в фактах, их проанализировать, выяснить, что является несомненным, что сомнительно, что просто неверно, может быть ошибкой при наблюдении в поле, результатом неправильной фиксации, или же просто недоразумением. Он пользуется всем одинаково, выбирая то, что ему больше всего подходит для доказательства.

2. Сначала он по самым общим впечатлениям строит теорию, а затем подбирает наиболее удобные, с его точки зрения, факты, не считаясь с другими. Он не идет от фактов к выводам, а пытается подтвердить возникающие у него предположения непроверенными фактами, причем отрывочными.

3. Говоря о керамике, М. Ф. Косарев основное внимание обращает на орнаменты, считая, что они являются показателями этнической близости или различия. В известной степени он прав, так как орнаменты являются этнографическими показателями, но только без всего другого материала не могут рассматриваться как основные данные, ибо они же говорят и о хронологических изменениях.

4. Особо следует подчеркнуть неуважительное отношение к предшествующим исследователям и коллегам: выдуманное обвинение М. Н. Комаровой, М. П. Грязнова, В. И. Матющенко и отсутствие ссылок на чужие работы. В целом же создается впечатление, что работы М. Ф. Косарева построены на простом отрицании основных выводов предшествующих ему исследователей». И далее: «…Они не только не являются дальнейшим развитием, уточнением и детализацией отдельных этапов, но наоборот, затрудняют ее (истории района Томска.—».!/. К., Н. Ч.) изучение, создавая искаженную картину древней истории этого района» (стр. 151—152).

Помещая эту статью, А. И. Мартынов оказал плохую услугу не только Г. А. Максименкову и себе как редактору, но в первую очередь тем начинающим кемеровским археологам, которые впервые выступают со своими статьями и могут равняться на статью Г. А. Максименкова как на образец для подражания, думая что если так пишут в Ленинграде, то значит, это и хорошо. Нет, так не пишут и не должна писать ни в Ленинграде, ни в Москве, ни в Кемерове, ни в любом самом удаленном уголке нашей страны!

Самое печальное, что этот дурной стиль проявился сразу в нескольких статьях рецензируемого сборника. Крайне ограниченное знание материала и отечественной археологической литературы, почти полное незнание литературы иностранной, голословные утверждения, не подкрепленные доказательствами, приписывание себе многих достижений своих предшественников, искажение тех взглядов своих предшественников, с которыми авторы не согласны, наконец, в ряде случаев отсутствие элементарной грамотности — все это в изобилии встречается в статьях А. И. Мартынова, Г. А. Максименкова, Б. Н. Пяткина и В. В. Боброва.

Первый опыт издания «Известий лаборатории археологических исследований Кемеровского пединститута» следует признать явно неудачным. Хочется надеяться, что подготовка последующих выпусков сборника будет осуществляться более тщательно и под руководством более квалифицированного редактора. Эти меры необходимы новому изданию, если оно не желает окончательно оказаться за пределами науки.

М. Ф. Косарев, Н. Л. Членова