М.Д. Хлобыстина — Происхождение и развитие культуры ранней бронзы Южной Сибири

К содержанию журнала «Советская археология» (1973, №1)

История культур южносибирского бронзового века связана на протяжении всего многовекового периода своего развития, охватывающего в основном II тысячелетие до н. э., с рядом определенных культурно-генетических и палеосоциологических проблем. Ведущие из них: взаимодействие местного и пришлого этнокультурных элементов, синхронное существование генетически разнородных культурных объединений, укрепление патриархального уклада в конкретных рамках бытования раннескотоводческой общины той или иной культуры — входят в число основных вопросов сибирской археологии.

[adsense]

Рассмотрение процесса развития культуры и идеологии окуневских племен раннего бронзового века Среднего Енисея связано с постановкой и разработкой аналогичной тематики. Формирование культуры ранней бронзы на этой территории, охватывающей Хакасско-Минусинские степи и таежные предгорья Южной Сибири, обусловлено генетически разнородными факторами: глубинной неолитической традицией, с одной стороны, и непосредственным соприкосновением с традицией энеолита, представленной афанасьевскими памятниками,— с другой. Отсюда вытекает необходимость дифференцированного рассмотрения окуневских погребальных комплексов. Представляется наиболее конструктивным начать их рассмотрение с группы памятников, наиболее архаичной по погребальному обряду, керамике, украшениям.

Памятники типа Мельничный Лог представлены могилами Мельничный Лог, Безымянный Лог, Новоселово [1] (рис. 1, I, 7—13).

Одиночная могила в пади Мельничный Лог (Карасук II) расположена у с. Батени в северной левобережной части Хакасско-Минусинской котловины. Могила располагается в центре квадратной ограды, сложенной из кусков серого песчаника, противолежащие углы которой соединены диагональными стенками, выложенными из плит красного песчаника. В месте скрещения стенок находится надмогильное сооружение в виде плоского усеченного конуса или полушарного всхолмления, возведенного из земли и облицованного плитняком. Могила, обширная грунтовая яма с плиточным покрытием, содержала погребение женщины, положенной скорченно на спине, головой на юго-запад. Керамика представлена двумя приземистыми банковидными горшками, плоскодонными, со сплошным зерновидным узором. Прочий инвентарь составляли: два острия из кости барана, три костяные подвески в виде профильной фигурки медведя и двух медвежьих головок, каменный треугольник-подвеска с нарезной «елочкой», вероятно символизирующий женское начало, а также великолепный набор украшений из более чем 300 зубов соболя и марала, часть которых, очевидно, играла роль амулетов. Одиночная могила в пади Безымянный Лог (Карасук VIII) расположена в нескольких сотнях метров от Мельничного Лога. По конструкции надмогильных сооружений и могильной ямы она полностью сопоставляется с мельничноложским погребением, однако сильно ограблена. В могиле погребены мужчина, двое детей и, возможно, еще один мужчина. Из вещей сохранился лишь костяной игольник. Одиночная могила близ с. Новоселово также расположена в северной части Котловины. Могила разрушена, ее устройство не выявлено, однако инвентарь новоселовского погребения аналогичен находкам в могилах с «диагональными кладками». При погребенных мужчине и ребенке найдены горшок описанного выше типа и другой — остродонный, типа алтайских проафанасьевских, наконечник стрелы, костяная острога, многочисленные украшения из зубов соболя и медведя, часть из них — амулеты.

Отметим ряд своеобразных признаков погребений типа Мельничного Лога. Характерное перекрытие могилы в виде плоской усеченной пирамиды или конуса, облицованное плитами, известно как по афанасьевским памятникам (Карасук III, Подсуханиха) [2], так и по верхнему, окуневскому комплексу Тас-хазы. По-видимому, перед нами древнейший для Южной Сибири «дом мертвых», форма, пришедшая на смену безнасыпным грунтовым могилам неолита [3], своего рода имитация конструктивных особенностей жилища той эпохи [4]. Можно предполагать, что квадратная ограда в сочетании с диагональными выкладками из красного песчаника имела, судя по форме и цвету, определенное отношение к культовой символике солярно-астрального круга, поскольку в плане напоминала широко распространенный в окуневском искусстве четырехугольный солярный знак. Отметим далее характерное для классических окуневских памятников [5] широкое использование камня в конструкции погребального сооружения и не менее показательное отсутствие дерева, хотя обширная могильная камера близка афанасьевским. Сложность конструкции могил с «диагональными кладками» свидетельствует об исключительности такого рода погребений. Трудно предположить, чтобы для рядовых общинников возводились подобные сооружения, и потому основная масса населения погребалась, по-видимому, в простых грунтовых могилах типа новоселовской. На органическую связь с древней, неолитической традицией указывает как одиночный характер рассматриваемых погребений, так и состав погребенных в них людей, в числе которых находим такое показательное для поздненеолитических культур Восточной Сибири и северо-запада Европейской части страны сочетание, как захоронение мужчины с ребенком. Заметим, что в аналогичных в этом отношении могилах Новоселова и Подсуханихи (ограда 2) было найдено по кремневому наконечнику стрелы, что позволяет предполагать насильственное умерщвление ребенка, сопровождавшего мужчину-патриарха [6]. Архаичность керамики могил типа Мельничного Лога, неразработанность линии профиля, грубость выделки, характер узора позволяют отнести подобные сосуды к древнейшему

окуневскому типу, связанному, очевидно, с неолитической традицией. Мельничноложская керамика ассоциируется с керамикой ранних томских памятников, в особенности с плоскодонными горшками из могильника на Старом мусульманском кладбище, а также с некоторыми сосудами из могильника на Большом Мысу [7]. В традициях искусства каменного века исполнены выразительные костяные подвески, изображающие ревущего медведя и медвежьи головы. Так, профильная фигурка медведя, лаконичная до схематизма, хотя и не лишенная своеобразной динамики, заставляет вспомнить некоторые древнейшие образцы западноевропейской графики [8]. Костяные медвежьи головки в совокупности с найденными в могилах медвежьими когтями вызывают вполне определенную ассоциацию, связанную с распространением обычая консервации медвежьих черепов, отдельных частей тела, отражавшего один из древнейших евразийских тотемных культов, известных и по енисейским неолитическим образцам [9]. Образ медведя, характерный для неолитической и раннебронзовой пластики Среднего Енисея и Томи и в меньшей мере для Восточной Сибири [10], наряду с отсутствием свидетельств почитания медведя в афанасьевских памятниках может служить еще одним показателем местных корней окуневской культуры. В целом, судя по ярко выраженной неолитической традиции, а также некоторым проафанасьевским признакам, комплекс памятников типа Мельничного Лога характеризует начальный этап развития окуневской культуры.

Памятники типа Тас-хаза представлены могильником Тас-хаза на Абакане и отдельными погребениями тасхазинского типа в составе афанасьевских могильников долины Абакана (рис. 1, II, 1—25).

Тас-хаза, небольшой, сильно потревоженный еще в древности могильник [11], заключен в квадратную ограду (39 X 40 м), сложенную из булыжникового камня, ориентированную ССВ — ЮЮЗ. Могилы в виде двухъярусных и одиночных грунтовых ям, перекрытые плитой в нижнем ярусе, и булыжником и плитами в верхнем, группируются вокруг центральной двухъярусной могилы, имеющей в нижнем ярусе фундаментальной кладки камеру, возведенную из камня, плит и бревен. Можно предполагать сооружение над могилами усеченно-пирамидальной либо полушарной конструкции из камней.

Если рассматривать материалы Тас-хазы дифференцированно, коррелируя инвентарные показатели с данными стратиграфии, а не суммарно, как было предложено автором раскопок [12], то можно прийти к выводу, что могильник состоит из двух четко выраженных комплексов. I комплекс, окуневско-афанасьевский, включает наиболее ранние погребения, расположенные в глубинной части могильника (на глубине в среднем 1,3—1,5 м) и составляющие его основу, II комплекс, окуневский, включает более поздние погребения, расположенные либо над погребениями нижнего комплекса, составляя верхний ярус могил, либо самостоятельно. Судя по непосредственной стратиграфической и инвентарной преемственности, оба комплекса близки хронологически.

К нижнему, окуневско-афанасьевскому комплексу отнесем следующие погребения: мог. 1, погр. 2, 3 (женское основное и женское сопровождающее в неестественной позе, скорченно на животе, без инвентаря); мог. 2, погр. 2 (две женщины последовательно одна над другой); мог. 2 а, погр. 2 (мужчина и женщина) [13], мог. 4, погр. 2 (мужчина, женщина с ребенком и вторая женщина); мог. 5, погр. 2 (мужчина и женщина с ребенком). Все могилы — грунтовые ямы, перекрытые одной или несколькими плитами, центральное погребение заключено в камеру сложной конструкции. Мужчины лежат у северной, женщины — у южной стенок могилы. В инвентаре центральной могилы отметим сочетание афанасьевского сосуда, окуневской курильницы и окуневского сосуда лощеного и раскрашенного охрой, в чем проявляется опять-таки афанасьевская традиция. Женщин сопровождают афанасьевские сосуды (кроме упомянутого погребения «второй женщины» центральной могилы и погребения мог. 5, где нет керамики). Учитывая глубокую традиционность первобытного керамического производства, можно полагать, что женщины, погребенные в нижнем комплексе, в сопровождении афанасьевской посуды, принадлежали к племени, носителю афанасьевской культуры. Антропологическое подтверждение этому соображению, основанное на археологических данных, имеется для женщины с ребенком из центрального погребения [14]. Мужчина-патриарх и вторая женщина из того же погребения, судя по антропологическим определениям [15], принадлежали, напротив, к племени, носителю окуневской культуры, чему не противоречит и их инвентарь, имеющий ведущие окуневские и второстепенные афанасьевские признаки.

Отметим, далее, что эти же женщины, которым была поставлена типично афанасьевская посуда, имели окуневский набор украшений: стеатитовые бусы, зубчатые костяные колечки, мраморные шары — подвески к прическе или головному убору. Последние принадлежат, видимо, к кругу изделий, форма которых в сочетании с материалом позволяет относить их к украшениям солярного характера подобно глазковским нефритовым кольцам и дискам. Для объяснения такого сочетания разнокультурных предметов необходима постановка вопроса о том, какую традицию в первобытных культурах следует предполагать более консервативной и наименее подверженной процессам этнокультурного воздействия — традицию изготовления посуды либо традицию ношения определенного вида украшений. Ответ на этот вопрос может играть принципиальную роль для обоснования культурной интерпретации памятника. Можно полагать, что в том случае, когда мы сталкиваемся с украшениями, а не с украшениями- амулетами, эта традиция оказывается наиболее подверженной изменению. Можно считать, что тасхазинские украшения при женщинах, погребенных в нижнем комплексе, явились прямым заимствованием у племен окуневской культуры. Отметим также, что если традиция изготовления поделок из стеатита, имеющая для Южной Сибири еще неолитическую основу [16], была присуща как окуневским племенам долины Абакана, так и их соплеменникам с севера Котловины, то зубчатые колечки и мраморные шары являлись специфически южным окуневским украшением.

Выразительной палеоэтнографической деталью являются находки при всех женских погребениях нижнего комплекса резцов сурка, бывших, видимо, локальным украшением этой небольшой общины и служивших нагрудным украшением. Массовый характер этих находок не позволяет видеть в них амулеты. Присутствие же аналогичных костных украшении также и при всех женщинах верхнего комплекса позволяет поставить вопрос об окуневском их характере, считать их аналогичными поздненеолитическим, тем более что они неизвестны в собственно афанасьевских памятниках. Интересно далее, что костяные амулеты — клыки волка — найдены только в богатом инвентарем женском погребении мог. 1 и при женщинах-женах в парном (мог. 2а) и тройном погребениях, т. е. исключительно при женщинах, захороненных в наиболее значительных могилах. Заметим также, что костяные амулеты при мужчинах отсутствуют, что является очевидным показателем второстепенной роли охоты, развития хозяйства производящих форм (вспомним о положении костей домашних животных в могилу старейшины). Окуневские мраморные шары найдены исключительно при женщинах, захороненных с мужчинами в парном и тройном погребениях, т. е. они являлись своеобразным признаком того, что эти женщины входили в состав семьи мужа-иноплеменника (судя по плите в изголовье и мраморному шару, мужчину из парного погребения, мог. 2а, подобно мужчине из тройного погребения можно считать выходцем из окуневского племени). Любопытно, что при всей скудости инвентаря при «второй женщине» центрального погребения ей был положен мраморный шар, свидетельство ее брачной связи с погребенным в этой же могиле патриархальным старейшиной.

Особо остановимся на парном разнополом погребении из мог. 5. Оно совершено по окуневскому обряду, имеет окуневский инвентарь; мужчина, судя по антропологическим показателям [17], принадлежит к окуневской племенной группе. Судя по характеру костяных украшений женщины, она была его соплеменницей. Это погребение по стратиграфии местоположения и инвентарю является, вероятно, наиболее ранним собственно окуневским захоронением могильника, синхронным окуневско-афанасьевским погребениям нижнего комплекса.

Обзор погребений нижнего комплекса Тас-хазы показывает, что эти погребения не монокультурны и представляют собой кладбище людей афанасьевской и окуневской культур, непосредственно контактировавших между собой. Несомненное наличие смешанных браков, прослеживаемое археологически и подтверждаемое антропологически для центрального погребения, помогает воссоздать обстановку достаточно интенсивного взаимопроникновения вещей и обрядов, происходившего между носителями обеих культур. Подчеркнем также, что перед нами памятник, возникший в результате недолговременного соприкосновения обеих культурных традиций, поскольку, несмотря на обрядовый синкретизм, преобладает механическое совмещение в одном комплексе вещей, типичных для этих культур, смешанные же формы предметов практически отсутствуют (можно назвать лишь сосуд с охряной росписью из центрального погребения). Любопытно далее отсутствие одиночных мужских погребений, à также принадлежность мужчин исключительно к окуневской культуре (племени).

К погребениям верхнего, окуневского, комплекса отнесем следующие погребения: мог. 2а, погр. 1; мог. 3; мог. 4, погр. 1; мог. 6, содержащие одно захоронение женщины с ребенком, одно тройное и два парных разнополых захоронения. Ко II комплексу следует, очевидно, также присоединить и три сильно ограбленных парных разнополых погребения из верхнего яруса могил 1, 2 и 5, сходных с перечисленными выше стратиграфически, поинвентарно и составу погребенных. Таким образом, перед нами картина типичного для окуневской культуры состава кладбища; обилие парных разнополых погребений, тройное погребение, погребение женщины и ребенка; к названным могилам следует, по-видимому, добавить еще несколько полностью разрушенных, одноярусных могил, упоминаемых автором раскопок. Кроме расположения в верхнем ярусе либо в самостоятельных могилах для погребений этого комплекса характерно захоронение в грунтовой могильной яме, перекрытой плитами и булыжником, видимо, оформленной в виде определенного сооружения. Оба эти признака не характеры для классических окуневских могильников и составляют, судя по всему, локальную особенность южных окуневских памятников. Однако, так же, как и для классического окунева севера Котловины, им свойственна постановка плиты в изголовье и западная ориентировка. Керамика представлена исключительно баночными, окуневскими сосудами. При женщинах лежат листовидные окуневские ножи. При всех женщинах находим все те же резцы сурка, однако отсутствуют клыки волка и мраморные шары. Интересен состав амулетов из тройного погребения, располагавшегося непосредственно над тройным погребением нижнего комплекса — их составляли клык медведя и клык кабарги, амулеты; первый типичен для мужских погребений Черновой VIII, второй — для женских погребений Окунева улуса. Судя по форме и материалу, ограду могильника по времени сооружения можно отнести ко II комплексу. В целом, верхний, окуневский комплекс Тас-хазы можно, по-видимому, синхронизировать с классическими могильниками севера или считать его несколько более ранним.

Взаимодействие окуневской и афанасьевской культур не было случайным, эпизодическим явлением, а составило определенный этап в развитии раннескотоводческих племен Среднего Енисея. Кроме могильника Тас-хаза оно прослеживается также по некоторым афанасьевским могильникам долины Абакана [18]. Эти могильники показательны тем, что в них имеются свидетельства органического взаимодействия обеих культур, выразившиеся в создании керамики смешанных форм. Особо подчеркнем то обстоятельство, что окуневские погребения тасхазинского типа в афанасьевских могильниках юга не впускные, как на севере, а располагаются самостоятельными оградками непосредственно на территории могильника и внешне сходны с афанасьевскими могилами. Так, в могильнике «Большое Кольцо» на р. Камыште к тасхазинскому типу относится погребение женщины (ограда 2), сопровождаемое окуневским сосудом тюльпановидной формы (термин введен А. Н. Липским). Тюльпановидные сосуды, встречающиеся в тасхазинских погребениях долины Абакана, могут считаться характерными именно для памятников этого типа и быть соответственно одной из ранних окуневских форм. Названное погребение окуневской женщины соседствует с афанасьевским парным разнополым погребением (курган 3), грунтовая яма которого обставлена по дну невысокой каменной стенкой (по-видимому, такая конструкция, известная по нескольким южным афанасьевским могильникам, является своего рода имитацией деревянного сруба и данью окуневским каменным могильным конструкциям). При мужчине стояла курильница синкретичной формы — ее чаша, поддерживаемая многолепестковым, афанасьевским поддоном, имела окуневскую камерку. Курильницу смешанной формы можно обнаружить и в афанасьевском могильнике Сыда I [19]. Эти примеры позволяют поставить вопрос об афанасьевском происхождении окуневских курильниц, тем более что последние найдены исключительно в юго-западных районах Хакасско-Минусинской котловины, на территории непосредственного соприкосновения окуневской и афанасьевской культур [20]. В могильнике Бель-тыры к тасхазинскому типу относится погребение женщины с девочкой (ограда 6). В погребении найдены тюльпановидный сосуд и баночный горшочек; из прочих предметов интересен нож (серп?), лезвие которого вставлено под углом в костяную рукоять [21]. Аналогичные вкладышевые орудия известны также в глазковской культуре Прибайкалья и могильнике Ростовка под Омском [22]. История их последующего развития фиксируется находками ложносоставных и составных ножей карасукского времени, в культуре и этносе которого прослеживаются древние элементы, восходящие к окуневу [23]. Некоторые другие погребения могильника Бель-тыры, по округлой общемогильной ограде сходные с «Большим Кольцом», имеют окуневские признаки: обкладку могильной ямы плитами, камнем; берестяную подстилку под погребенным; кремневый, оку невского типа наконечник стрелы найден возле плеча убитого им мужчины, с которым в могиле был своеобразный двухкамерный плоскодонный сосуд. Еще в одной могиле в изголовье погребенной пары стояла плита, а женщина имела ожерелье из клыков волка. В могильнике Верхний Аскыз имеется погребение мужчины тасхазинского типа, сопровождаемое тюльпановидным сосудом, листовидным бронзовым ножом и мраморным шаром. Верхнеаскызское погребение входит в выразительную по своим показателям группу захоронений мужчин тасхазинского типа. Ему аналогично погребение мужчины в ограде 5 афанасьевского могильника Моисеиха (Потрошилово) [24], а также погребение в ограде 22 североафанасьевского могильника Барсучиха IV [25], что является чуть ли не единственным случаем нахождения погребения тасхазинского типа в северных областях Минусинской котловины. Глубокий синкретизм окуневских и афанасьевских обрядовых и керамических форм иллюстрирует горноалтайский позднеафанасьевский могильник Курота [26]. Так, в ограде 2 находилось, судя по составу инвентаря, включавшему курильницу, а также особому оформлению кургана двойным плиточным кольцом тройное погребение мужчины и двух женщин. Двое погребенных лежали головой на восток, а один на запад, что сопоставляется с размещением умерших в тройном погребении из классического окуневского могильника Сыда V. Бомбовидный сосуд из тройного куротинского погребения синкретичен по форме и орнаменту, курильницу также нельзя назвать типично афанасьевской. Сказанное относится и к банковидной бадейке из ограды 4, чья «доандроновская» принадлежность была отмечена С. В. Киселевым.

Таким образом, тасхазинский тип окуневских памятников — это своеобразный южный вариант, синхронный южным позднеафанасьевским могильникам. Некоторые его признаки, отмеченные нами по нижнему комплексу Тас-хазы и прочим погребениям в составе афанасьевских могильников, нашли свое проявление и в более поздний период развития окуневской культуры на притоках Абакана и в близлежащих районах. Так, погребения в Аскызе (мог. 2), Усчуле и др. [27], судя по обряду погребения в каменном ящике, хронологически близки классическим окуневским могильникам, однако, такие традиционные предметы инвентаря, как мраморный шар, тюльпановидный сосуд, курильница свидетельствуют об их преемственности с тасхазинскими памятниками. В этом смысле показательна стратиграфия центральнохакасского могильника Уйбат- Хулган [28]. Здесь в кургане 1 захоронение тасхазинского типа (погр. 3) подстилает захоронение в каменном ящике (погр. 2), имеющее некоторые тасхазннские черты, а оба названные захоронения располагаются над основной афанасьевской могилой. Последнее обстоятельство соответствует стратиграфическому соотношению окуневских впускных могил классического типа и афанасьевских оградок в северных районах Котловины. Появление такого соотношения в могильнике Уйбат-Хулган наряду с тасхазинскими признаками, не свойственными северным памятникам, объясняется, очевидно, промежуточным территориальным расположением этого окуневско-афанасьевского кладбища.

Памятники типа Черемушный Лог представлены могильником Черемушный Логи могилой Черемушный Лог III (могила «под горой») [29] (рис. 1, III, 1—18).

Могильник Черемушный Лог, расположенный в северной правобережной части Котловины, близ уроч. Каменка и устья р. Сыды, включает 12 расположенных двумя условно-параллельными рядами могил — небольших каменных ящиков из плит, заключенных в прямоугольную ограду из вертикально врытых плиток, ориентированную север—юг параллельно течению Енисея. В центре располагается могила из массивного плитняка, окруженная собственной оградкой и содержащая, по-видимому, тройное погребение мужчины и двух женщин; к югу от нее группируются погребения детей, к северу — погребения взрослых, видимо мужчин. Керамика могильника представлена несколькими формами: это миниатюрная курильница, точнее, ее модель с охристым покрытием; митровидный сосуд с реберчатой поверхностью, банковидный горшок с жемчужинами под венчиком и бокаловидный сосуд с гребенчатым орнаментом, на невысоком поддоне. Все эти сосуды имеют определенные аналогии. Если микрокурильница повторяет тасхазинскии образец, а митровидный сосуд ассоциируется с керамикой Прибайкалья, то два других экземпляра являются вполне сложившейся, классической формой окуневского горшка, нередко сопоставимого с андроновской посудой. Чрезвычайно показательно далее обилие амулетов из зубов и костей диких животных в мужских могилах — это кости оленя и медведя при юноше, кости волка у мужчины с курильницей, кости косули у другого мужчины. Это обстоятельство является свидетельством охотничьей направленности хозяйства общины и, как закономерное его следствие, показателем глубокой консервации тотемно-магических представлений, связанных с животным миром тайги и степей.

Могила «под горой», расположенная вблизи могильника, вероятно, ему синхронна. Ее устройство — каменный ящик с каменной перегородкой, устланной плитками,— напоминает некоторые усложненные могильные конструкции классического могильника Черновая VIII. Присутствие же в инвентаре при погребенной девочке большого количества украшений и амулетов из зубов песца и марала свидетельствует о живучести неолитической традиции, отраженной еще в комплексе Мельничного Лога. Любопытно далее, что сосуд из погребения, стакановидная банка с резным узором из углов, принадлежит к развитым окуневским формам, имеющим проандроновские черты.

Памятники типа Черемушного Лога оставлены населением, ведшим охотничье хозяйство, где мужчины промышляли крупного зверя, а женщины добывали пушнину. Отметим, что именно такое соотношение между мужским и женским промыслами зафиксировано этнографически у аборигенов Сибири. Южной аналогией Черемушному Логу является погребение в Усчуле. Эти небольшие общины, находясь в соответствующей экологической среде (лесистое правобережье Енисея, граница с горнотаежными районами в верховьях Абакана), продолжили, видимо, традиции более ранних окуневских памятников, непосредственно связанных с неолитом. Это выразилось как в охотничьем укладе хозяйства, так и в некоторых формах керамики, костяных украшениях-амулетах в погребениях мужчин и женщин, а также в особенностях размещения погребенных (одиночные могилы, группировка по признаку пола). Однако развитые керамические формы, обычай захоронения в каменном ящике позволяют сопоставлять и практически синхронизировать черемушноложские памятники с классическими памятниками черновского типа.

[adsense]

Памятники типа Черновая представлены могильниками: Черновая VIII, Сыда V, Абаканским у церкви, Окуневым улусом. В эту же группу входит ряд одиночных впускных окуневских погребений в афанасьевские оградки [30] (рис. 1, IV, 1—21).

К палеодемографическим особенностям черновского типа окуневских памятников, тесно смыкающимся с семейно-социальной структурой общин этих раннескотоводческих племен, относятся некоторые выразительные признаки, прослеживаемые по могильным материалам. Это прежде всего большое количество погребений женщин; по-видимому, значительное преобладание женского населения было характерной популяционной особенностью населения окуневской культуры ее развитой поры. Кроме большого числа женских и детских погребений, а также единичных мужских, принадлежавших, видимо, неженатым субъектам, в состав почти
каждой из квадратных оградок, составляющих могильник, входит одно-два, а иногда и несколько парных погребений мужчины и женщины. Ограбленность, типичная для южносибирских могильников, не позволяет, как правило, установить порядок погребения в парных захоронениях. Однако из общих наблюдений за составом погребенных в каждой оградко и могильнике в целом можно заключить, что, по-видимому, существовал обычай подхоранивания жены к умершему ранее мужу. Весьма вероятно также, что обратная последовательность не практиковалась. Окуневская культура в своем черновском комплексе является первой культурой Южной Сибири, где систематически встречаются парные разнополые погребения, что свидетельствует об укреплении экономического статуса малой семьи в рамках большого патриархального семейства. О реальном существовании последнего мы можем судить по отдельным оградкам, составляющим могильник: в каждой такой оградке, судя по составу и количеству погребенных в ней людей, и захоранивались члены такой большой семьи в пределах до трех-четырех поколений. Можно полагать, что многочисленность парных разнополых погребений в таких культурах Южной Сибири, как окуневская и в особенности андроновская, связана с соответствующей формой хозяйства, раннескотоводческий уклад которого, основанный на преимущественном разведении крупного рогатого скота, стимулировал возрастание экономической роли малой семьи. По ряду признаков можно предположить молочную направленность такого хозяйства, что наряду с сопутствующим ему примитивным земледелием закономерно влекло за собой увеличение доли женского труда в хозяйств© общины, одновременно индивидуализируя его. Развитие патриархального уклада в скотоводческих культурах Южной Сибири должно быть отмечено, таким образом, расширением сферы приложения женского труда, что повлекло стабилизацию положения женщины как жены и хозяйки. Последнее отнюдь не умаляло доминантного положения мужчины как в семье, так и в общине,— мужчины-патриарха, пастуха, колдуна-шамана. Развитие патриархата в рамках раннескотоводческого и скотоводческо-земледельческого общества нашло выражение, помимо прочих моментов, в заметной консолидации членов малой семьи, что проявилось, в частности, в обычае взаимного или одностороннего подхоранивания (в андроне практиковалось взаимное подхоранивание супругов, могильник Орак) [31]. Интересны также свидетельства проявления правовых норм относительно детей у малой семьи: погребения детей в черновской группе памятников нередко сосредоточены поблизости того или иного парного погребения мужчины и женщины.

Несомненно, можно говорить о выделении патриархальной верхушки общины. Явление это наблюдается, прежде всего, в наиболее значительных по составу и экономическому весу патриархальных семействах и выражается в существовании погребений мужчины, сопровождаемого двумя женщинами. Такие тройные погребения являются не только центральными погребениями оградки. Тройное погребение, если оно имеется, всегда в оградке одно (половина оград могильника Черновая VIII имеет тройные погребения; в могильнике Сыда V тройное погребение содержит наиболее значительная из оград, ограда 3). Наиболее хорошо сохранившееся тройное погребение можно видеть в могильнике Сыда V: [32] здесь, сначала были похоронены мужчина и женщина, а затем к ним была подхоронена умершая позже жена, снабженная обильным инвентарем. По-видимому, были случаи, когда умерший мужчина-патриарх был похоронен одновременно с насильственно умерщвлявшейся женщиной, не женой, а наложницей, рабыней. Суть не в термине, важно отметить приниженное социально-семейное положение одной из погребенных. Оно явственно выступает в центральном погребении могильника Тас-хаза, некоторых погребениях могильника Черновая VIII. В последнем, например, выразительно тройное погребение одной из оград, где стопы только двоих из трех погребенных окрашены охрой и, более того, к могиле имеется грунтовая яма-прирезка с погребением человеческой жертвы. Возможны, разумеется, и иные варианты, например добровольная смерть жены и, следовательно, единовременное погребение всех троих. Показательны данные о возрасте погребенных в тройных захоронениях: так, по могильнику Черновая VIII видно, что, как правило, в таких погребениях мужчина и одна из женщин близки по возрасту, т. е., очевидно, они и являются супружеской парой. Вторая женщина моложе, что подтверждает гипотезу о сопровождении мужчины-патриарха женой и «рабыней». Ребенок, если он находится в тройном погребении, всегда только один и, где это можно установить, находится при жене. Значительность подобных погребений подчеркивается помимо центрального расположения дополнительными оградками и иногда выносом такого погребения за ограду в самостоятельную могилу. Отметим далее, что тройные погребения спорадически встречаются в культурах позднего евразийского неолита и бронзового века. Например, такое погребение, вероятно, имело место в могиле у с. Перевозного под Красноярском (любопытно, что мужской череп из этой могилы близок антропологически тасхазинскому типу); в захоронении «колдуна» в Оленеостровском могильнике [33]. В этих случаях одна из женщин имела перед другой преимущество по количеству и качественному составу инвентаря, т. е. занимала, очевидно, привилегированное положение. Все приведенные параллели — единичные случаи, которые, возможно, могут быть умножены, но все же не составят картины систематической встречаемости и закономерности расположения, наблюдающейся в черновской группе окуневских памятников. В окуневской культуре такие погребения являются ярким показателем развития патриархальных отношений, нашедших своеобразное проявление как в сфере семейно-брачных отношений, так и в социально-правовой структуре этих раннескотоводческих общин.

Помимо обычая парных разнополых и тройных погребений, представляющего собой качественно новое явление в истории развития погребального обряда южносибирских скотоводческих племен II тысячелетия до н. э., в классическом типе окуневской культуры можно отметить и некоторые пережиточные явления, эпизодически встреченные в черновских могильниках. К ним отнесем коллективные могилы, являющиеся, скорее всего, примером любопытного переживания в эпоху ранней бронзы древнего обычая большесемейных погребений, известных также и по афанасьевским памятникам Тесь II, Карасук III, Черновая VI. Крайне редки, но известны и совместные погребения мужчины и ребенка, также встречаемые в афанасьевской культуре. При этом как в афанасьевских могильниках, так и в могильнике черновского типа Сыда V мужчины в этих погребениях имеют исключительно преклонный возраст.

Погребальные сооружения черновского типа — это типично окуневские укороченные каменные ящики, дававшие возможность класть умерших скорченно на спине и открывать ящик для дальнейших подхоронений. Встречены некоторые варианты в конструкции такого ящика: специальные камерки для постановки сосудов; ящики, пристроенные один к другому (возможный прототип сдвоенных ящиков); разделенные на отсеки соответственно количеству погребенных; с грунтовой прирезкой, ящики, перекрытые общей могильной плитой, и т. п. Все эти конструктивные особенности отражают как определенные семейные взаимоотношения, существовавшие между погребенными, так и некоторые особенности социального положения того или иного умершего. Грунтовых могил в Черновой VIII всего 12, причем взрослые захоронения ориентированы «по-окуневски» на запад, детские же — традиционно на юго-запад. Любопытно, что плиточный пол встречается почти исключительно в детских погребениях, а каменная «подушка» под головой — чаще в женских или парных погребениях.

Для инвентаря окуневских памятников черновского типа чрезвычайно характерно обилие разнообразных поделок из стеатита. Стеатитовые изделия сосредоточены по преимуществу в детских, реже женских погребениях; именно в них встречены выдающиеся образцы мелкой художественной пластики — головки женщин на концах сигарообразных стержней, а также аналогичные им гравировки на костяных пластинках. Отметим, что все эти изделия известны исключительно в черновской группе памятников. Их появление в этом комплексе интересно. Оно показывает переход от амулетов-украшений из естественных материалов (зубы и кости диких животных) к изготовлению художественных предметов с антропоморфными изображениями, что соответствовало изменению идеологических воззрений, связанному со сменой традиционных форм охоты на раннем этапе развития культуры пастушеским скотоводством. Действительно, при женщинах и детях могильников Черновая VIII и Сыда V не находим костяных амулетов, зато часты находки бисера, пастовых и каменных бус. Мужчин, напротив, часто сопровождают медвежьи клыки либо астрагалы барана. Если последние могут рассматриваться как игровые изделия, то находки клыков, притом исключительно медвежьих, свидетельствует не об охотничьей направленности хозяйства общины, а о консервации представлений, связанных с тотемным образом медведя. Следствием этого могла быть ритуальная охота и связанные с ней культовые действия, вероятно напоминавшие известные «медвежьи праздники» сибирских аборигенов. Все это резко контрастирует с обилием и разнообразием украшений — амулетов из зубов и костей диких животных при мужчинах и женщинах в черемушноложской группе окуневских памятников — и говорит о принципиально иной экономической ситуации, присущей памятникам, отражающим хозяйство общин черновского типа. Для последних, как отмечалось выше, было характерно разведение по преимуществу крупного рогатого скота [34], дополняемое традиционным рыболовством. Любопытно, что в могильнике Сыда V единственной находкой костяных амулетов являются три астрагала косули при пожилом мужчине, а в могильнике Абаканском у церкви — браслет из зубов бобра при женщине. Отметим также, что мраморные шары-подвесы практически отсутствуют в памятниках черновского типа. В нескольких десятках погребений мраморный шар встречен только дважды в могильнике Черновая VIII: в «погребении колдуна» и при молодом мужчине, имевшем нож-кинжал и 62 бараньих астрагала, т. е. в погребениях не рядовых и не типичных для комплекса в целом, где эти изделия являются очевидным анахронизмом и данью традиции.

Керамика могильников черновского типа разнообразна: это банковидные и стакановидные сосуды, маленькие горшочки с оригинальной реберчатой поверхностью и более крупные горшки утяжеленного профиля. В орнаменте сосудов характерны концентрические нарезки под венчиком, а также у донца. Имеются орнаменты, встреченные впоследствии в «минусинском андроне», в частности в могильнике Сухое озеро I — имитация плетенки, сплошной зерновидный узор, а также попытки изображения меандра и ромба. Продолжает сохраняться и традиционный узор из жемчужин. под венчиком, однако характерно появление сосудов с неполным заполнением поверхности орнаментом [35]. Своеобразно геометризированное оформление днищ некоторых сосудов в виде различных вариантов солярной розетки [36].

Отметим, наконец, что все окуневские могилы, впускные в афанасьевские оградки, расположены на севере Котловины и принадлежат исключительно к черновскому типу окуневских памятников. Они относятся к развитой поре окуневской культуры и создавались в то время, когда афанасьевская культура в этих областях уже окончила свое существование.

Итак, в окуневской культуре можно констатировать существование четырех групп памятников: комплексы типа Мельничный Лог, Тас-хаза, Черемушный Лог, Черновая. Стремясь максимально конкретизировать признаки собственно окуневской культуры, мы намеренно не затрагивали вопросов об аналогиях в глазковской культуре Прибайкалья, томской Самуси, доандроновских памятниках Восточного Казахстана (Канай, мог, 9) [37]. Проблемы семантики и классификации памятников окуневского искусства также требуют самостоятельного рассмотрения в связи с дискуссионностью интерпретации отображенных в них тотемно-космогонических образов [38]. Суммируя ведущие признаки каждого окуневского комплекса, отметим:

1) памятники типа Мельничный Лог наиболее архаичны по культурным признакам и хронологически наиболее ранние. Оставлены они охотничьими общинами неолитического характера. Захоронения в крупных грунтовых могилах с усеченно-конусовидной надстройкой («могилы с диагональными кладками») и простых грунтовых ямах (Новоселово). Характерны традиционно-неолитические признаки: одиночные могилы, погребения мужчины и ребенка, обилие костяных украшений и амулетов, горшки неолитоидного облика. Нет каменных ящиков, нет художественной стеатитовой пластики. Комплекс близок хронологически североафанасьевским памятникам:

2) памятники типа Тас-хаза — наиболее ранний из известных южных окуневских комплексов. Оставлен скотоводческо-охотничьими общинами юго-запада Котловины, тесно соприкасавшимися с населением афанасьевской культуры, воспринявшей в свою очередь на этой территории, а также на Алтае некоторые окуневские черты. Захоронения в грунтовых ямах с плиточным покрытием, встречаются плиты по торцам и в изголовье. Тройные погребения, парные разнополые, захоронения женщины с ребенком — типичные для окуневской культуры комбинации в составе погребенных. Керамика тюльпановидная и баночная, курильницы, мраморные шары-подвесы, костяные и стеатитовые зубчатые колечки. При женщинах некоторых общин костяные украшения и амулеты. Погребения тасхазинского типа в составе афанасьевских могильников, относящиеся ко времени функционирования последних. Нет каменных ящиков, нет художественной стеатитовой пластики, нет сосудов с желобками у венчика и дна. Комплекс синхронен поздним южноафанасьевским памятникам. Погребения в Аскызе, Уйбат-Хулгане — дальнейшее развитие тасхазинских погребений;

3) памятники типа Черемушный Лог — классический окуневский комплекс, сложившийся на основе развития традиционных охотничьих форм экономики. Захоронения в каменных ящиках. Тройное погребение, одиночные женские погребения, ограда с погребениями, дифференцированными по признаку пола. Керамика развитых форм, круглодонный сосуд прибайкальского облика, модель курильницы. Обилие украшений и амулетов из зубов и костей диких животных при мужчинах и женщинах. Нет грунтовых могил, нет художественной стеатитовой пластики, мелких украшений тасхазинского комплекса. Комплекс синхронен черновским памятникам;

4) памятники типа Черновая — классический окуневский комплекс, оставленный скотоводческими общинами. Захоронения в каменных ящиках, встречены дополнительные каменные конструкции, грунтовые моги¬лы единичны. Тройные погребения, парные разнополые погребения, преобладание погребений женщин, детей, изредка большесемейные, коллективные погребения — характерный состав могил в квадратных оградах, составляющих могильник. Керамика развитых форм, встречены проандроновские образцы. Характерно отсутствие костяных амулетов при женщинах и в особенности при детях, в тех случаях, когда с ними положены стеатитовые и гравированные на кости антропоморфные куколки. При мужчинах — клыки медведя и астрагалы барана. Распространен мелкий каменный бисер, пастовые и каменные бусины. Впускные могилы в более ранних афанасьевских оградках. Нет курильниц, нет мраморных шаров (два случая в особых по составу могилах), нет прочих тасхазинских украшений. Комплекс синхронен черемушноложскому типу памятников.

М. D. Khlobystina — ORIGINES ET DÉVELOPPMENT DE LA CIVILISATION DU PREMIER AGE DE BRONZE DANS LA SIBÉRIE DE SUD

Résumé

La formation de la civilisation de Bronze précoce dans les steppes et aux contreforts boisés de la Sibérie méridionale dans la première moitié du II millénaire avant J.— C. est déterminée par des facteurs génétiquement différents: par la tradition néolithique locale d’une part et par les contacts directs avec la civilisation chalcolithique d’Afanas- siévo d’autre part. La civilisation de Bronze précoce dans le cours moyen de Iénisséi dite d’Okounievo peut être subdivisée en quatre complexes importants.

Les monuments les plus archaiques sont laissés par les collectivités de chasseurs au Nord de la dépression de Khakasso — Minoussinsque (tombes Melnitchny Log, Novo- celovo). Elles avaient la poterie néolithoide dont la décoration en forme de jets s’appa¬rente aux échantillons néolithiques de Oural et de Sibérie aussi bien que de Keltéminar.

De nombreux enjolivements sont faits en os et en crocs des animaux sauvages. L’objet de culte totémique était l’ours. Au Sud de dépression, dans le bassin d’Abakan, la nécropole Tace-Khasaa est un des premiers monuments des tribus de chasseurs et de pasteurs,— certains indices témoignent de ses rapports avec la culture d’Afanassiévo (complexe inférieur). Les potéries à fond plat et rond, de petits vases-encensoirs (culte de feu?), les boules-faîteaux en marbre dans de riches sépultures, des enjolivements en os et en stéatite. Les sépultures d’un homme et d’une femme inhumés ensemble ainsi que d’un «ancien» avec sa femme et son esclave sont caractéristiques. Les monuments septentrionaux tels que Tchernovaia, Cyda laissés par de grandes collectivités des paste- uis sédentaires et des pêcheurs et tels que Tcheriomouchy Log qui illustre le dévelop¬pement des traditions anciennes de la culture de chasse (amulettes en os en abondance sur les hommes) se rapportent à l’étape développée de la civilisation d’Okouniovo. Les hameaux étaient composés de grandes familles patriarcales qui vivaient d’élevage bovin et de pêche. Les femmes et les enfants avaient les amulettes et les enjolivements en pierre d’espèces différentes, les hommes portaient les griffes d’ours. Dans la décoration de poteries on trouve des motifs solaires aussi bien que des motifs proches à ceux de la civilisation d’Andronovo.

1. М. П. Грязнов. Работы Красноярской экспедиции. КСИА, АН СССР, 100,1965; его же. Отчет о работах Красноярской экспедиции в 1958 г. Архив ИА, Р—1, 1814; его же. Отчет о работах карасукского отряда в 1962 г. Архив ИА, Р—1, 2484; М. Р. Gryaznov. Southern Siberia. «Archaeologia Mundi». Geneva, 1969, стр. 52, табл. 4, 6.
2. Л. А. Иванова. Могильник Подсуханиха и некоторые особенности афанасьевских надмогильных сооружений. КСИА, АН СССР, 114, 1968, стр. 68.
3. Обнаружены в с. Батени, Черемушном Логе, у Подгорного озера.
4. Так, усеченно-пирамидальная конструкция надмогильного сооружения имеет принципиальное сходство с одним из видов древнейшего жилища нарымских селькупов; реальность такого сопоставления подтверждается существованием гипотез об окуневских племенах как древнесамодийском субстрате в южносибпрском этносе (Л. Р. Кызласов. Афанасьевские курганы на реках Уйбат и Бюрь. СА, 1962, 2).
5. Под классическими окуневскими памятниками автор подразумевает могильники типа Черновая VIII-Сыда V, в которых в наиболее сложившемся, отчетливом виде проявились характерные черты окуневской культуры.
6. М. Д. Хлобыстина. Палеосоциологические проблемы южносибнрского энеолита. СА, 1972, 2.
7. А. П. Дульзон. Археологические памятники Томской области. Тр. ТОКМ V Томск, 1956, рис. 67—69, 71, 73, 77; М. Н. Комарова. Томский могильник, памятник истории древних племен лесной полосы Западной Сибири. МИА, 24, 1952, рис. 5; М. Ф. Косарев. Хронология и культурная принадлежность ранних нижнетомских памятников. Сб. «Памятники каменного и бронзового веков Евразии». М., 1964, рис. 1,1.
8. Например, изображение в пещере «Трех братьев». H. Мüllеr — Каrре. Hand¬buch der Vorgeschichte. München, 1966.
9. A. П. Окладников. Культ медведя у неолитических племен Восточной Сибири, СА, XII, 1950.
10. С. В. Студзицкая. Образ зверя в мелкой пластике сибирских племен в эпоху неолита и ранней бронзы. Сб. «Экспедиции Государственного исторического музея». М., 1969.
11. A. H. Липский. Новые данные по афанасьевской культуре. ВИСДВ, Новосибирск, 1961; его же. Отчет о раскопках 1957 года. Архив ИА, Р—1, 1476.
12. A. H. Липский. Новые данные по афанасьевской культуре…, стр. 272.
13. По мнению А. Н. Липского, могила 2 — четырхъярусная. Мы считаем возможным выделпть в ней две двухъярусные могилы 2 и 2, а, что согласуется с закономерностью стратиграфического размещения прочих погребений.
14. Антропологические определения В. П. Алексеева, приведенные в статье: Л. А. Иванова. О происхождении брахикранного компонента в составе населения афанасьевской культуры. СЭ, 1966, 3, табл. на стр. 91, № 30.
15. Там же, табл. на стр. 91, № 26, 31.
16. А. П. Окладников. Из истории этнических и культурных связей неолитических племен Среднего Енисея. СА, 1957, 1.
17. Определения: В. П. Алексеев. Ук. соч., и Л. А. Иванов. Ук. соч табл. на стр. 91, № 25.
18. А. Н. Липский. Ук. соч., стр. 269, 270; его же. Отчет о раскопках 1958—1959 гг. Архив ИА, Р—1, № 2119.
19. Коллекция ОИПК Гос. Эрмитажа. Раскопки Красноярской экспедиции, инв. № 2373/6.
20. Известны всего три окуневские курильницы (Тас-хаза, Есь, Аскыз), что резко контрастирует с обилием курильниц афанасьевской культуры.
21. A. H. Липский. Афанасьевское в карасукской эпохе и карасукское у хакасов. Сб. МИАЭИК, Красноярск, 1963, рис. 4, А, 2.
22. А. П. Окладников. Неолит и бронзовый век Прибайкалья. МИА, 43, 1955, рис. 13—15; экспозиция Томск, ун-та, раскопки В. И. Матющенко.
23. М. Д. Xлобыстина. Бронзовые ножи Минусинского края и некоторые вопросы развития карасукской культуры. Л., 1962, стр. 6, рис. 1,1,2.
24. В. М. Зимина. Афанасьевское погребение из Тубы. САС, 2, Новосибирск, 1966.
25. М. П. Грязнов. Работы карасукского отряда. АО — 1967, М., 1968, стр. 148.
26. С. В. Киселев. Древняя история Южной Сибири. М., 1951, стр. 57—59 табл VI, 12—18.
27. А. Н. Липский. Афанасьевские погребения в Хакассии. КСИИМК, XLVII, 1952, стр. 71—77, рис. 27, 2—5, его же. Раскопки древних погребений в Хакассии, КСИИМК, XXV, 1949, стр. 75—77, рис. 26.
28. Л. Р. Кызласов. Афанасьевские курганы…, стр. 114, рис. 3, 1, 8, 9; рис. 4, 3, 5, 7. В парном разнополом погребении кургана 2 следует, очевидно, видеть могилу, синхронную погребению мужчины в каменном ящике кургана 1.
29. М. Д. Xлобыстина. Могильник Черемушный Лог и эпоха раннего металла на Среднем Енисее. СА, 1971, 4.
30. М. Н. Комарова. Погребения Окунева улуса. СА, IX, 1947; С. В. Киселев. Древняя история Южной Сибири, стр. 74—76; М. Н. Грязнов. Работы Красноярской экспедиции…; Г. А. Максименков. Окуневская культура в Южной Сибири. Сб. «Новое в советской археологии». М., 1965; История Сибири. I, гл. 4, § 2; в названных работах под окуневской культурой подразумевается по существу только ее черновский тип. Суммарный обзор находим в упоминавшейся серии Archaeologia Mundi, стр. 51—66, табл. 4—8, 10. Отчеты о раскопках в Архиве ИА, Р—1, № 2486, 2747, 3200.
31. М. Н. Комарова. Памятники андроновской культуры близ улуса Орак. «Археологический сборник». ГЭ, 3, Л., 1961. Заметим также, что подобные погребения отсутствуют в афанасьевской культуре.
32. Раскопки М. П. Грязнова, 1965 год. Отчет в Архиве ИА, Р—1, № 3200.
33. А. П. Окладников. Неолит и бронзовый век Прибайкалья. МИА, 43, 1955, стр. 233; H. Н. Турина. Оленеостровский могильник. МИА, 47, 1956, стр. 247, 302, рис. 27, 27 — а.
34. Н. В. Леонтьев. Изображения животных и птиц на плитах могильника Черновая VIII. Сб. «Сибирь и ее соседи в древности». Новосибирск, 1970, рис. 1, 2.
35 Наиболее полным изданием окуневской керамики в ее черновском комплексе остается публикация сосудов в упоминавшейся работе М. Н. Комаровой, поскольку Г. А. Максименковым опубликован лишь один черновский сосуд (Г. А. Максименков. Окуневская культура…, рис. 1, 4), отсылаем читателя к его отчету: Г. А. Максименко в. Отчет о раскопках Черновского отряда за 1962, 63 гг., Архив ИА АН СССР, Р—1, № 2486, 2747.
38. Г. А. Максименков. Ук. отчет за 1962 г., рис. 101. Отметим близость этих узоров к донным орнаментам на фатьяновской и балановской посуде.
37. С. С. Черников. Восточный Казахстан в эпоху бронзы. МИА, 88, 1960, стр. 32, 34, табл. XX а, б; см. также керамику на табл. XIX, 2, 4\ XVIII 2.
38. М. П. Грязнов. Минусинские каменные бабы в связи с некоторыми новыми материалами. СА, XII, 1950; Э. Б. Вадецкая. Древние идолы Енисея. Л., 1967; М. Д. Xлобыстина. Древнейшие южносибирские мифы в памятниках окуневского искусства. Сб. «Первобытное искусство». Новосибирск, 1971.