Период с III в. до н. э. по IV—V вв. н. э. для юга Сибири и северо-запада Средней Азии характеризуется усилением подвижности различных племен, которая отмечается отрывочными сведениями письменных источников и хорошо документируется изменениями в облике археологических материалов. Для Южной Сибири и Тувы эти изменения связываются с усилением и экспансией хуннского племенного объединения [История Сибири, 1968, с. 253—258]. Для Тянь-Шаня и Семиречья этот период характеризуется большим количеством довольно однородных по обряду подбойно-катакомбных курганов. Инвентарь обнаруживает много сходных черт с культурой сарматских племен. Антропологические наблюдения указывают на наличие здесь европеоидной расы с небольшой монголоидной примесью [Гинзбург, Трофимова, 1972, с. 150]. Попытки этнических идентификаций указывали на усуньские, юэчжийские и сарматские племена.
[adsense]
В силу особой интенсивности культурных взаимодействий между племенами и народами в рассматриваемое время затрудняется этнокультурная привязка художественных изделий, обнаруживаемых при раскопках. Высказывалось мнение о том, что «искусство центрально-азиатских гуннов впитало художественные традиции, сложившиеся в Центральной Азии и Южной Сибири еще в скифское время» [Вайнштейн. 1974, с. 35]. В качестве примера такого воздействия приводится известная сцена борьбы грифа с оленем на ковре из Ноин-Улы [Руденко, 1962, табл. XLV; Иеттмар, 1967, табл. 24]. К этому примеру можно добавить аналогичную сцену на золотой пластинке из Дэрестуйского могильника, ряд вещей из собрания Британского музея и из бассейна среднего и верхнего Енисея [Иеттмар, 1967, с. 148, 163, 165; Дэвлет, 1976 (III); Савинов, 1969 и др.], а также некоторые ордосские находки.
Рис. 123. Минусинская котловина. Тепсей II. Вырождение скифо-сибирского звериного стиля
Перечисленные примеры представляются интересными и важными с методической точки зрения. Если не разделять план содержания и план выражения (см. главу II «Очерки теории»), то действительно ряд сюжетных параллелей с изображениями предшествующего скифо-сибирского стиля не вызывает сомнений. Но именно сюжетных, а не стилистических. Хорошо знакомый по скифским древностям, высокоинформативный сюжет так «давит» на наблюдателя, что стилистические элементы отступают на задний план и поэтому создается иллюзия полной преемственности художественных традиций. На самом деле это далеко не так. Не говоря уже об отдельных вещах с изображениями, которые никоим образом не «вписываются» в скифо-сибирский звериный стиль [Йеттмар, 1967, с. 151; Давыдова, 1968, рис. 13:1; Давыдова, Миняев, 1975, с. 198 и др.], сцены на ноин-улинском ковре и на ажурных пластинах сходны со скифо-сибирскими только по сюжету. Они говорят о глубокой и длительной мифологической традиции, но реализованы в своеобразном, отличном от скифо-сибирского плане выражения. По-видимому, существенной психологической помехой при анализе подобного рода находок являются многие вещи из так называемой сибирской коллекции Петра I, которые, как теперь становится все очевиднее, происходят не только из Сибири. Анализ подобных находок из Запорожского кургана показал это достаточно отчетливо [Манцевич, 1976], хотя и не убедил в их балканском происхождении.
[adsense]
Теперь обратимся к петроглифам. На целом ряде рисунков наблюдается своего рода «вырождение» орнаментального скифо-сибирского стиля. Завитки начинают приобретать чисто формальный характер, разрисовка корпусов извилистыми линиями тоже не согласуется с общим контуром изображения. Это приводит и к общей деградации образа, который, потеряв свой былой орнаментализм, не приобрел еще ничего взамен (рис. 123).
Рассмотрим небольшую писаницу с правого берега р. Чинге, изученную в 1970 г. А. Д. Грачом и автором и опубликованную затем М. А. Дэвлет [Дэвлет, 1976 (II), табл. 37:1]. Изображенные здесь лоси и олени, баран, рыба и еще какое-то животное (лошадь?) очень совершенны и динамичны. Этот динамизм и вызывает ассоциативное сходство со скифо-сибирским звериным стилем. На самом деле здесь все свое. Морды укорочены и утолщены. Исчезла особая поджарость корпуса, при которой линии живота и спины образуют острый угол. Четыре ноги показаны в размашистой рыси, чего никогда не было на изображениях скифо-сибирского стиля. Если изображение оленя с ноин-улинского ковра поставить рядом с чингинскими оленями, не останется никаких сомнений в стилистическом единстве этих рисунков.
Сходная манера наблюдается и в искусстве таштыкской эпохи на среднем Енисее. Более тридцати лет тому назад В. П. Левашева, а затем Л. Р. Кызласов отнесли некоторые из таких рисунков к искусству таштыкской эпохи. После открытия М. П. Грязновым таштыкских миниатюр на деревянных планках в сгоревшем склепе у горы Тепсей эта датировка стала бесспорной [Грязнов, Комарова, 1969; Грязнов, 1971]. В таштыкском искусстве особенно четко прослеживается единство стилистических элементов на изображениях, воплощенных в самых разных материалах: в камне, дереве, бронзе [Левашева, 1939, рис. 18; Кызласов, 1955; 1960, рис. 32, 48, 52; Грязнов, 1971, рис. 3—4]. Это указывает на формирование своих инвариантных особенностей плана выражения, которые идентичны в дереве, бронзе, кости и камне. По этим признакам удалось отнести к таштыкскому времени целый ряд других наскальных рисунков Енисея, в том числе такие шедевры, как Подкаменская писаница [Аппельгрен, 1931, рис. 96—98, 302—308]. В Средней Азии пока не удается уверенно выделить пласт петроглифов последних веков до н. э.— первых веков н. э. Отдельные находки изображений животных в курганах этого времени, например в Кетмень-Тюбе [Кожомбердиев, 1968, рис. на с. 88], говорят явно о том, что носители подбойно-катакомбных — культур Средней Азии не «чуждались» изобразительного искусства. С другой стороны, остается еще большое количество рисунков, не идентифицированных относительно определенных археологических культур. Но находки в могилах одиночны и очень схематичны и поэтому могут быть сопоставлены с довольно широким кругом петроглифов, что практически обесценивает такую идентификацию, лишая ее конкретности.
Исключение составляют две группы ферганских петроглифов — Араван и Айырмачтау, которые многократно публиковались и относительно которых высказано мнение об их сходстве с изображениями на китайской черепице последних веков до н. э. [Ферналд, 1959, с. 24— 31; Заднепровский, 1962 (II), с. 125—128], однако, судя по рисунку оленя (рис. 27), эта композиция кажется более ранней.