Этнокультурное содержание Ладоги VIII-XI вв.

К содержанию книги «Эпоха викингов в Северной Европе и на Руси» | К следующей главе

Хронология строительных горизонтов, раскопанных на площади около 3,5 тыс. кв. м, охватывает время с середины VIII до XI в., а планиметрия застройки, объем ее содержания — примерно 10% реальной Ладоги этого времени (Давидан 1976:100—118; Кирпичников, Лебедев, Булкин, Дубов, Назаренко 1980: 27, Кузьмин 2000:51-52). В сочетании с данными о других изученных памятниках Ладоги (Средневековая Ладога 1985; Лебедев Седых 1985; Петренко 1994) и в более широком контексте древностей Северо-Запада (Очерки исторической географии 2001) это позволяет синхронизировать археологические данные и наметить этапы формирования этнокультурного содержания Ладоги VIII- XI вв.

«Нулевая фаза», включая «любшанский этап», охватывает период до конца 740-х гг., начинающийся, по-видимому, в последних десятилетиях VII в. (670-?), в широком плане, после арабских завоеваний на Ближнем, Переднем Востоке и в Средней Азии, новой стабилизации на Великом Шелковом пути и выходе восточных купцов на Волжский путь в Прикамье и Приуралье, к источникам ценных мехов, воска, дикого меда, таежной пушнины и других «экзотических товаров» лесного Севера. Древняя «аландо-камская труба» фенно-скандинавских связей подключала к Волжскому пути весь обширный финно-угорский массив таежно-тундрового населения, от Нижней Оби до Финмаркена, и вводила в соприкосновение с ним скандинавов Норвегии и Швеции, узнавших таким образом о «Бьярмии» финских бродячих торговцев-перми. Славяне в VI-VII вв. вошли уже в соприкосновение с чудью, прибалтийско-финским массивом, и, наверное, с мерей Волго-Окского междуречья, про крайней мере, на Серегерьском пути, пересекающем ареал «древней финно-угорской гидронимии» (Седов 1970: 10-11, рис. 1).

«Неволинские пояса» Прикамья и ранние равноплечные фибулы Финляндии в памятниках, не относящихся безусловно к финскому этнокультурному миру (Изборск, Победище, Велеша и Любша Ладоги, Кварнбаккен на Аландах), позволяют искать начало этих финно-скандо-славянских контактов в VII в. и отнести к ним зону Приильменья, Причудья и Приладожья (конкретно и только — в районе Ладоги). Любша, как, видимо, и первоначальный Изборск на Труворовом городище (где вскрыты траншеей каменные конструкции первоначального вала, близкие любшанским — Седов 2002: 31-35, рис. 12, 13; 90-91), были, вероятно, пограничными форпостами славянства в этом ареале, хотя не исключено, что именно это — первые укрепленные поселения славян, как предполагал сорок лет назад В. Б. Вилинбахов, проникших из Юго-Западной Балтики морским путем и вверх по рекам, через Чудское-Псковское озера — в Причудье и Повеличье, и по Неве через Ладожское озеро к Волхову (Вилинбахов 1963: 325-329).

[adsense]

В обоих случаях, славяне (словене) должны были встретить на новом месте автохтонную чудь, лопь, весь, а при их посредничестве познакомиться с посещавшими острова и побережья восточной Балтики и Финского залива и оседавшими здесь скандинавами — ruotsi, roots, «русь». Основным районом славянской оседлости становится Западное Приильменье, Поозерье, сравнительно свободное (как и вся зона Северного, Западного и Южного Приильменья) от «культуры северных длинных курганов» V-VIII вв. и экологически оптимальная для пашенного земледельческого хозяйства; здесь формируется ядро племенной территории ильменских словен (Конецкий 1995: 31-41).

«Любшанский этап», начинаясь в «нулевой фазе» на рубеже VII-VIII вв. (во всяком случае, в 700-740 гг.), продолжается все время существования раннеславянского городища в Поволховье, до середины IX в. (860-е гг.?), и потому охватывает последней своей частью три следующие фазы (I, II, III) становления Ладоги.

I фаза (750-810 гг), «начальная» («домонетная»), анонимная, представлена I и II ярусами застройки Староладожского поселения на Земляном городище, может быть к этому времени относятся первые погребения в сопках 14-ІІ и 5-ІII (по каталогу Петренко, 1994; № 140 по Бранденбургу, с «неволинским поясом» знатного всадника, и «Полая сопка» Ходаковского, с не исследованной каменной насыпью в основании). Безымянные скандинавские первопоселенцы («кузнец-годи Одина») строят судоремонтную мастерскую и обосновываются у ладожской гавани: «руотси в Алоде-йоки» в 750-х гг. Спустя десятилетие, вместе с любшанскими, может быть, ильменскими словенами (и кривичами?), их, видимо, потеснила волховско-верхнеднепровская «волна мигрантов». Связи с Днепровским Левобережьем, подвластным Хазарии, дополняют связи с Волжским путем, по которому в 780-е гг. прибыли мастера-стеклоделы (иранцы? персы из Дербента?), наладившие производство стеклянных бус, для выгодного обмена и последующей продажи мусульманским купцам пушнины, собранной у окрестной «лопи» безбрежных лесных просторов Приладожья, Прионежья, Карелии.

Если исходить из того, что вскрытая застройка представляет до 30-50% первоначально существовавшей, то первые поселенцы могли поставить от 6 до 10 «больших домов», а «следующая волна» — 10-20 изб; счет населения, видимо, шел на сотню-другую душ, оно было колеблющимся по численности и составу, разноэтничным, но уже в третьей четверти VIII в. на поселении, безусловно, зазвучала славянская речь (наряду с предполагаемой Ю. Кальмером «двуязычностью» первичного финно-скандинавского социума). Сопки 14-ІІ и 5-ІІІ продолжали использоваться и возводиться, видимо, появились и первые погребения сопки 15-ІІ (Княщина в южной части Победища); таким образом, определенно действовали могильники и в «Заморье» и на «Горе», может быть, и недатированный грунтовый могильник с сожжениями, под ладожским культурным слоем южнее городища (Лебедев, Седых 1985:20), что подчеркивает изначальную неоднородность поселения. III ярус Земляного городища фиксирует первые результаты торговой активности Ладоги: сердоликовые бусы поступают по Волжскому пути вместе с первым арабским серебром и синестеклянными салтово-маяцкими лунницами из хазаро-аланского Подонья-Предкавказья (Рябинин 1995: 57-59).
Фаза заканчивается с началом обращения арабского серебра и «выпадением» первых кладов, наметившим в Восточной Европе безусловную конкуренцию между Волжским (финно-тюркским) путем и Волховско-Днепровским (Двинско-Неманским), предшественником восточнославянского, древнерусского Пути из Варяг в Греки.

II фаза (810-840), «первой волны серебра» (поколение Убби-Захарии). Имена греческого и варяжского «коммерсантов» Петергофского клада и возможное наиболее раннее время его сокрытия (805-825) совпадают с «всплеском» застройки IV яруса на площадке Староладожского поселения в 811 г.: «большой дом» и не менее семи изб с печами, а через тридцать лет, может быть, и первые постройки Варяжской улицы совпадают с движением «в первый период обращения арабского серебра» дирхемов — на Балтику, появлением там сердоликовых (и хрустальных, из Индии) бус; активно действует и любшанское население (кубовидные стеклянные бусы Великого Шелкового пути). В целом размах этих связей полностью соответствует ареалу «дирхемов первого периода обращения» (786-833), охватившему всю территорию Восточной Европы в пределах будущей Киевской Руси, а некоторое смещение «трасс» движения этого серебра свидетельствует о стремлении вывести его из «зоны хазарского контроля» на Волжском пути (включая Волго-Окское междуречье), используя выходы Среднего Поднепровья, Киевщины, в Левобережье. Материал Петергофского клада, как и клад на Княщине в Ладоге (808 г.), документирует именно это стремление, наряду с освоением Двинско-Днепровского варианта с выходом в западную Балтику (клад из Кислой с монетой Хайтабу). Ответные действия хазар (участников «петергофского диалога»), с постройкой Саркела в 834-838 гг., посольство росов 838-839 гг. в Византию и Империю Каролингов свидетельствуют о масштабности процессов, охвативших пространство от Петергофа до Саркела, от Ладоги до Константинополя, от Гнездова (и ранней фактории у Новоселок, там же, на днепро-двинских волоках) до Бирки Ансгара. Пожар 840 г. подвел черту под этим этапом деятельности «безымянных русов».

III фаза (840-865), деятельности «поколения Дира», открывается, а не завершается первой «манифестацией руси» в Константинополе и Ингельгейме: послы — вернулись, «хакан» — правил, Ладога после пожара застраивается с необычайной представительностью V яруса (840-865). «Русы» (ар-рус) вторгаются в Грецию и Амастриду (842 г.), уверенно действуют в Средиземноморье, от Севильи до Александрии («14 лет» с 844 г., как сообщает Ибн ал-Кутия). Сведения о них беспокоят багдадского халифа ал-Муктадира биллах, узнавшего, что «в Валу, построенном Двурогим между нашими странами и Гог-Магогом. открылось отверстие»; через два года посольство, путешествовавшее в 842-844 гг. через Кавказ в южнорусские степи, успокоило халифа тем, что вал — не прорван; и сто лет спустя хазары сообщали правителям мусульманской Кордовы в Испании, что Каганат преграждает путь на восток страшным «ар-рус», которые (если умели бы ездить на лошадях) могли бы опустошить «Мамлакат ал-Ислам» до Багдада (Станг 2000: 33-37).

В наибольшем количестве именно в это время поступают полудрагоценные сердоликовые и хрустальные бусы (Рябинин 1995:57-58) и дешевый «рубленый бисер» всех цветов (Львова 1968:87-88), появляются фризские гребни наиболее многочисленного типа (с S-видным циркульным орнаментом), известные в Дорестаде, Хайтабу, Волине, Бирке (Давидан 1968:69-60), что свидетельствует об определении максимального диапазона действующих в дальнейшем внешних связей Ладоги.

Представительная застройка: не менее двух «больших домов» с окружающими постройками «усадеб хёвдингов» (которых, следовательно, могло быть до 20 на месте Земляного городища и Варяжской улицы с первыми сооружениями над гаванью); воинская железная гривна; детские «игрушечные мечи» маленьких «русов»; став (stafr) с рунической надписью из 43 знаков («рёкские руны» IX в.) доносят до нас не только повседневный быт, но и голоса этого поколения. Варианты чтения ладожских рун:
I.
frann mana (al) fr
(fr)a(n)t fi(m) bul
si niblu(n)ka

Сверкающий лунный эльф
сверкающее чудовище
будь нифлунгом (т. е. «будь под землей»)
(В. Г. Адмони, Т. И. Сильман)

II.
уfi г of vardr hame
valdr (h)rims
ffanmana grand
fimbulsini plóga

Наверху (щита) в оперенье своем
покрытый инеем господин
сияющий лунный волк
прядей плуга широкий путь
(Г.Хёст)
III.

Dó yfir of varidr
halli valdr raes
frann mana grand
fimbul sini plóga

Умер в выси одетый в камень
владетель трупов сияющий губитель мужей
в могучей дороге плуга (= земле)
(В. Краузе)

Магическое заклинание (I), «щитовая драпа», описывающая изображение на щите (II), или хвалебная скальдическая песнь в честь умершего (III), ладожская надпись так или иначе относится к древнейшим образцам древнесеверной поэзии эпохи викингов (Мельникова 19776:158-162), и строки этой висы звучали у ладожского очага. Таким образом, ладожские находки охватывают чрезвычайно широкую сферу славяно-скандинавских контактов, от материального производства до высших проявлений духовной культуры. Ладога этой поры, безусловно, уже Aldeigja. В некрополях Княщины (Победища?) и Заморья продолжается возведение сопок (15-І, 15-II, 15-IV, 4-II). Возможно, в это время внушительный курган насыпан над сожжением в урочище Плакун (11-І, п.1), в основании сопки; трудно сказать, можно ли отнести именно к этому времени погребение кургана № 7. но, во всяком случае, это — время жизни захороненной в нем, быть может, почитательницы бенедиктинских миссионеров, получившей кувшин церковного вина, как ее современница, фризиянка Фридебург в Бирке: «когда она почувствовала, что приближается день ее смерти…. тогда она сама из любви к обряду последнего причастия, который, как она слышала (курсив мой. — Г. Л.), был у христиан прощальным, купив немного вина, оставила его храниться в сосуде и попросила свою дочь, тоже набожную в вере, чтобы та, когда наступит ее последний час, налила ей в рот этого вина, дабы ей хотя бы так вручить свою отходящую душу Господу. Это вино хранилось у нее почти три года» (Vita Anskarii, 20). «Ладожская христианка» жила в окружении людей, не столь наслышанных об обычаях христиан, как дочь Фридебург, Катла, но и они по-своему постарались почтить ее последнюю волю. Эти люди уже представляли себе внешний, христианский мир от Византии до Франции.

В широком контексте Восточной Европы, однако, судьба «каганата русов» оставалась проблематичной. С. С. Ширинский обратил в свое время внимание на «выпадение» из ареала обращения арабского серебра района Среднего Поднепровья (с середины 830-х до 900 гг.), связав этот факт с возможной «блокадою» путей на Киев со стороны Хазарии (Zyby 1956:203-205). Кончина Дира (вряд ли позднее 860 г.), величественный курган, «Могилу» которого хорошо знали в Киеве начала XII в. «у святой Орины», церкви Ирины в «Городе Ярослава» возле Св. Софии, и отличали от «Могилы Аскольда» (882 г.) в Угорском, могла привести к кризису и распаду начальной, а потому эфемерной «Руской земли» 840-х гг. В Киеве начинает действовать «поколение Аскольда» (860-882), сочетающее масштабный, хотя и не слишком удачный поход на Византию с уплатою дани хазарам, а на севере ладожские «русы», видимо, стали собирать свою собственную «варяжскую дань». Два ареала, «варяжской» и «хазарской дани», в середине IX в. отчетливо и устойчиво делят пространство Руси, где в северной части, навстречу движению кладов арабского серебра, на Ижорском плато, в Приладожье, бассейне Оки, на Верхнем Днепре, на Десне и в Киеве появляются первые экземпляры «ранних форм» мечей викингов (Лебедев 1994:148).

При этом, как отмечал в свое время В. М. Потин, в поступлении арабского серебра в Скандинавию, стабилизирующемся после первых 83 монет «первого периода» (в соотношении с 6,5-7 тыс. монет кладов Восточной Европы) во «втором периоде» (833-900 гг., отмеченном «хазарской блокадою» Поднепровья), когда на Готланд поступило в общей сложности 4000 дирхемов, а в Восточную Европу — 8000 (сохраненных в найденных кладах), именно «в 50-е годы наступает спад», этим временем датировано лишь 277 монет из 1 клада. «Если даже иметь ввиду… что в 850-е годы варяги могли получать дань более ранними дирхемами, ничтожное количество находок и монет в них может говорить скорее о каком-нибудь разбойничьем набеге, чем о сборе дани с обширной территории» (Потин 1970:68-69).

И нумизматика, и летопись, и стратиграфия Староладожского поселения свидетельствуют, что «варяжская дань» закончилась катастрофой Ладоги. Сокрушительный пожар 863 г. (по дендродатам) сметает застройку на Земляном городище, материалы IX и VIII горизонтов Варяжской улицы весьма фрагментарны и свидетельствуют «об определенной нестабильности застройки второй половины IX в., отражавшей период реконструкции, изменения структуры данного населенного пункта» (Петренко 1985: 110). Гибнет и Любша. «Въста родъ на родъ» (или, в некоторых летописях, «градъ на градъ») весьма точно отражает эту ситуацию на склоне лет легендарного Гостомысла (если он не был Густимуслом «Ксантеннских анналов», погибшим, по сведениям франков, в 840-х гг.).

IV фаза (865-890), «призвания князей» поколения Рюрика, его «братьев» и «руси», начинается именно с этого катастрофического пожара и проявляется в возобновлении строительной активности на Староладожском поселении не ранее рубежа десятилетий (868 г. на Варяжской улице, 871 г. — на Земляном городище). Застройка VI яруса («ок. 865-890-е гг.» по С. Л. Кузьмину) на «городищенской» части поселения предельно утилитарна: «большой дом», восстановленный в привычном центре селитьбы, кузница; но при этом осваивается и мысовая скала крепости, прибрежная часть правого берега Ладожки распланирована по образцу датского Рибе (Kirpichnikov, Nazarenko 1993:20), здесь начинает действовать ювелирно-литейная мастерская, используя привозные шведские образцы фибул и других изделий из латуни. Варяжская улица застраивается сооружениями VII горизонта (870-890), поставленными неупорядоченно, но интенсивно: хозяйственный сруб, производственный комплекс, «шалашеобразное сооружение» из двух рядов кольев, большая постройка VII-5, связанная с береговой линией Ладожки «мостовой, верхнюю часть которой составляли доски корабельного борта» (Петренко 1985:93). Серия погребений в сопках, датированных «ІХ-Х вв.» (3-III и 4-II в Заморье, 14-І на Победище, 15-II и 15-V на Княщине, 10-ІІІ над Плакуном и 11-III, п. 2, 3 в Плакуне), могла быть совершена именно в это время; безусловно, насыпались и курганы Плакуна, с сожжениями в ладье, а к концу этой фазы появилось и погребение в камере кургана №11.

Ладога этого времени впервые засвидетельствована в русской летописи под своим славянским именем; но для скандинавов это уже — Aldeigjuborg, крепость на Ладоге (срубиша городъ Ладогу, — констатирует летопись это преобразование, может быть, торжища или места межплеменного веча, — придоиш к словеномъ первое, а отсюда уже — к веси и чуди, на Белоозеро и в Изборск). Это время подъема активности Сясьского городища (Алаборга?), появления первых курганов, а может быть, и сложения основных черт приладожской курганной культуры «колбягов» междуречья Сяси-Паши, Сязниги, Тихвинки (Назаренко, Селин 2001: 235), появления скандинавских вещей и самих варягов на городище Крутик в Белозерье (Седов 1999:208). Сокрытие огромного Тимеревского клада дирхемов (в том числе с руническими граффити) и сооружение первых скандинавских курганов Ярославского Поволжья (Дубов 2001:131-139), как и расцвет жизни на Сарском городище «ростовской мери», где, «как свидетельствуют вещевые находки скандинавских типов, в том числе культовые амулеты, немалую роль играли выходцы из Скандинавии» (Седов 1999:208), документируют уверенный выход «Руси Рюрика» на Волжский путь. Вверх по Волхову, к югу от Ладоги появляются сравнительно богатые погребения в сопках и растет посад городища Дубовик над Волховскими Порогами, путь по Волхову завершается в Рюриковом городище, укрепленной княжеской резиденции над берегом Ильменя, которая с этого времени контролирует движение «восточного серебра» на Балтику с Волги, по основному речному маршруту, рекам Приильменья, Мете и Поле, к истоку Волхова (Носов 1998:58-61); очень быстрый «переход» Рюрика из Ладоги в Новгород (по двою же літу) — показатель направленного предпочтения «призванного» князя и его «руси», именно — словен, из всего «альянса» племен наречных путях Восточной Европы; интерес в данном случае совпадал в том, чтобы вытеснить с восточных рынков «Булгара и Хазарана» верхневолжских и волгоокских «първиих насельниць — в Ростові меря, в Бьліозері весь, в Муромі мурома» (ПВЛ, 862, 1926, 19; ср. Рабинович 2000: 342-348).

Изборск в пограничье «словен» и «чуди» этого времени характеризуется обновленными укреплениями (земляной вал перекрыл первоначальную конструкцию, был, по-видимому, усилен каменной стеной по гребню и частоколом со стороны рва). Эти укрепления, однако, были разрушены (частокол сожжен); при наличии серии находок IX в. (бусы «ладожского круга», фризский гребень с S-видным узором), обращает на себя внимание полное отсутствие раннегончарной керамики (Седов 2002: 39-47, 72-74, 88-89).

С. В. Белецкий полагает на этом основании, что в конце IX в. центр управления краем с Изборска переносится на место Псковского Крома (Белецкий 1996:22-54), где выявлен горизонт пожара 862 г. (Белецкий В.Д., Белецкий С.В. 1993: 9). Во всяком случае, изменения в соотношении центров «Псковского градообразования» — Труворово городище, Кром, Камно — указывают на растущий контроль тех же сил, что в Ладоге и Новгороде, над «западной линией» рубежей и путей Верхней Руси (Лебедев 1999: 313-323).

При всей дискуссионности проблематики Гнездовского археологического комплекса на верхнем Днепре (Авдусин 1991: 12-19, Жарнов 1991: 216, см. прим. 34), не вызывает сомнений, наряду с ранними скандинавскими памятниками у д. Новоселки, сам факт сложения «в ранний период Гнездова» (конец IX — первая половина X в.) населения, включавшего в свой состав скандинавские семьи (оставившие серию женских погребений) в этом ключевом центре Верхнего Поднепровья с выходами и на Западнодвинскую, и на Ловатско-Волховскую речные магистрали (Жарнов 1991:216).

В Среднем Поднепровье к этому времени относят клад из Киева 1913 г., в Шестовицком могильнике под Черниговым «начиная с второй половины IX в. скандинавские вещи сопровождаются предметами византийского и восточного производства», где исследователи склонны видеть особый, по сравнению с «верхнерусским», путь возникновения «такого феномена, как “русы” восточных и византийских авторов» через «синкретизм хазарских, славянских и скандинавских традиций» (Андрощук, Зоценко 2002: 8-10). Безусловно, выход на Днепр, к «Руси Аскольда» в эти десятилетия не был «приоритетом» Ладоги, хотя обнаруживаемый «разрыв» в процессе указанного «синтеза» (демонстрированного в первой трети IX в. Петергофским кладом) оставался проблемой 860-890-х гг., и проблема эта была решена рейдом Олега из Ладоги и Новгорода — в Киев, по летописи, в 882 г.

Центр в низовьях Волхова, однако, сначала стремился решить, и решал на этом этапе, иные задачи: стабилизируется вывоз в Скандинавию монетного серебра, как отмечал В. М. Потин, «увеличение притока восточных
монет на Готланд в 860-870-х годах, весьма вероятно, отражает то укрепление политических, а возможно, и экономических связей Руси со Скандинавией, которое в старой русской историографии получило название «призвания варягов»». Клады этого времени стабильно дают (по десятилетиям) по 800-1000 монет, притом, что русские клады того же времени представлены вдвое большим количеством серебра (Потин 1970: 68-69).

V фаза (890-920), Ладога Олега Вещего и «волжской торговли русов». Расцвет Староладожского поселения начинается с этой поры, когда «стольным городом» Верхней Руси, безусловно, был Новгород, княжеский и вечевой город «Руси Рюрика». Ладога Рюрика и Олега, однако, не уступала ему по значению, хотя и первый, и второй из «варяжских князей» настойчиво сращивает свою «русь» со славянской знатью и в Новгороде, и в Киеве, где сплотившиеся вокруг Олега «Варязи и Словти и прочи прозвашася Русью» (ПВЛ, 882,1926: 23).

Ладога, очевидно с деревянною цитаделью крепости Альдейгьюборга над гаванью (которую сожжет в конце столетия ярл Эйрик), застраивается спешно и дружно: «большой дом» купеческой артели возведен из разобранного корабельного дерева (как в Константинополе, распродав товар, «русы» продавали часть своих судов «на дрова»), в VI горизонте Варяжской улицы «впервые отчетливо проступает планировка — ряды сооружений, вытянутых по линии север-юг», параллельно берегу Волхова, строго по сохраняющейся с тех пор уличной трассе (Петренко 1985:92). Плакунекий курган № 6 организует вокруг себя пространство «дружинного некрополя», в цепочке сопок над Плакуном совершено погребение (?) с ритуальным захоронением коня, с уздою, украшенной 39 серебряными накладками (Петренко 1994: 123), по-видимому, в это время всего более совершено захоронений в ладожских сопках, и в Заморье (3-III, 4-II,), и на Победище (14-1), и на Княщине (15-V), и, наконец, центральное из погребений на вершине сопки Плакуна (11-III, п. 4).

Это захоронение, безусловно, превосходило по ритуальному рангу самые представительные «камеры типа F» (воина с конем) появляющиеся в это же время в Бирке. И по количеству (две, а не одна), и по положению лошадей — не в ногах, внутри камеры, а снаружи и вдоль борта (Носов 1985:152, рис. 5; Петренко 1994: 84, рис. 45; ср. Михайлов 1995:50-55); по «княжескому» набору стрел (соответствующему «стандартам» Венделя и Вальсъерде), как и составу разрозненного, но представительного убранства, погребение сопоставимо если с «камерами», то разве что «ладейно-камерной» королевской могилы Хайтабу этого же или чуть более позднего времени. «Византийский след» в виде поясной пряжки не требует комментариев; а для «Карлы, Инегельда» и прочих послов «великаго князя рускаго» погребение вождя в ладье с конями вполне соответствовало бы именно рангу этого их конунга.

Ладога выступает эпицентром и первоисточником ряда процессов, развернувшихся на этой фазе от Бирки до Константинополя, отображенных в появлении иерархии камерных могил «русов Бирки» или в договорах византийских басилевсов с киевскими послами и «великим князем руским». Археологические проявления этих процессов — это подъем Алаборга и расцвет курганной культуры Приладожья (где в Усть-Рыбежне воздвигнут еще один курган знатного воина с мечом и оружием и поставленной над останками кремации не сожженной ладьей для посмертного плавания), появление серии «скандинавских» погребений мужчин и женщин в Тимеревском и Михайловском могильниках Ярославского Поволжья, Владимирских курганах Волго-Окского междуречья; «военный лагерь» под вадами Сарского городища (уступающего с той поры место Ростову). Завершающему десятилетию этой «фазы» принадлежат первые из варяжских «больших курганов» Гнездова (с сожжениями в ладье), появление «верхнерусской» деревянной застройки Подола в Киеве и, по-видимому, отдельной «княжеской крепости» Самбат (на Лысой горе) с варяжским могильником у подножья (Булкин, Дубов, Лебедев 1978: 137-145; Лебедев 1985: 255; Дубов 2001: 141-155).

Именно с этой поры актуальны арабские сведения о «трех центрах Руси» — Славиюн, Куйяба, Арса. В наиболее развернутом изложении середины X в. ал-Истахри: «Русы состоят из трех племен, из коих одно ближайшее к Булгару, а царь его живет в городе под названием Куяба, который больше Булгара. Другое племя, наиболее отдаленное от них, называется Славия. Еще племя называется Артания, а царь его живет в Арте. Люди отправляются торговать в Куябу, что же касается Арты, то мы не припоминаем, чтобы кто-нибудь из иностранцев странствовал там, ибо они убивают всякого иноземца, вступившего на их землю. Они отправляются вниз по воде и ведут торг, но ничего не рассказывают про свои дела и товары и не допускают никого присоединяться к ним и вступать в их страну. Из Арты вывозят черных соболей и свинец» (Гаркави 1870: 276— 277). И. В. Дубов достаточно убедительно обосновал тождество «русов Арты (Арсы)» с купцами-воинами ярославских и владимирских могильников Ростовской земли X в. (Дубов 1982: 104-123). Концентрация скандинавских древностей «средней эпохи викингов» в Ростовской земле не уступает, если не превосходит таковую же в Верхней Руси (Славия, без учета Приладожья) и Поднепровье, с нарастающим «перетеканием» более поздних комплексов от Верхнего к Среднему Поднепровью Киева (Куябы); при этом А. Стальсберг обратила внимание на то, что в могильниках Древней Руси соотношение мужских и женских «скандинавских» погребений не отличается от такого же в могильниках Скандинавии, то есть варяги на этой фазе, по крайней мере, селились на Руси семьями, при этом женщины этих семей (судя по распределению купеческого инветаря, весов и гирек) активно занимались торговлей (Stalsberg 1988:448-481; Стальсберг 1999: 158-163).

Восточный импорт, поступающий в это время, наряду с серебром и сопряженным с ним торговый инвентарем (весами и гирьками азиатского производства) составляли драгоценные и полудрагоценные камни и украшения из них (бусы, вставки перстней и пр.), серебряные и бронзовые подвески, «наборные» воинские пояса, восточные и византийские ткани (в том числе в виде готовых одежд «иранского» покроя), кожаные изделия, предметы вооружения и конской сбруи, бронзовая и серебряная посуда (Jansson 1988: 564-647). Системообразующим в этом потоке ценностей, было монетное серебро: «около 925 года число кладов с куфическими монетами на территории Швеции начинает расти, достигая наибольших размеров около 955-970-975 гг.», причем клады Восточной Европы и Швеции в 900-938 гг. соотносятся как 83:18, а в 939—1000 гг. — как 60:88 (Потин 1970:67).

Ал-Масуди в своем сочинении «Золотые луга и россыпь самоцветов» (947-950) отмечал: «Ар-рус составляют многие народы, делящиеся на различные разряды. Есть между ними разряд, называемый ал-лаудана. Они наиболее многочисленны и ходят по торговым делам в страну Андалус, в Рум, Кунстантинийю и к Хазарам» (Заходер 1967:88; Гаркави 1870: 130). Со времен А. Я. Гаркави выдвинуто и обосновывается чтение ал-лаудана — ладожане (Гаркави 1870: 155; Кирпичников 2002: 46). Ладога середины X в. выступаете глазах исламского мира основным организатором «восточной торговли» со всей Средиземноморской цивилизацией, мусульманскими и христианскими странами, от Испании до Кавказа. Ибн Хордадбех, «начальник почт и осведомления» одной из областей Халифата, в «Книге путей и стран» (846/47 гг. с дополнением 885/86 гг.) описал восточные, азиатские маршруты «русов»: «Ар-рус, а они вид (джинс. — разряд, каста) славян, вывозят меха бобров и чернобурых лисиц и мечи из отдаленных частей страны славян к Румскому морю, и берет десятину с них властитель Ар-Рума (Византии). Если они хотят, то отправляются по Реке Славян, входят в Хамлидж, город Хазар. Тот властитель также взимает с них десятину. Затем отправляются они к Джуржданскому [Каспийскому] морю и высаживаются на каком-либо берегу, куда стремились… Иногда везут свои товары из Джурждана на верблюдах в Багдад, и переводят им евнухи из славян, они же русы заявляют себя христианами» (не в плане религиозной принадлежности, но при определении платежей) (Захо дер 1967:84-85).

«Восточная торговля» русов обретает четкие организационные формы, и Договоры Руси с Византией 907-911 гг. кодифицируют отношения, описанные Ибн Хордадбехом. С другой стороны, багдадское посольство в Булгаре 922 года наблюдает «русов, когда они прибыли по своим торговым делам», и хрестоматийное описание Ибн-Фадлана внешнего вида, вооружения, обычаев русов отмечает и «присутствие женщин из их числа» (наряду с наложницами, вывезенными на продажу), и «мониста», прикрепленные к «коробочкам» (фибулам) на груди: «если человек владеет десятью тысячами дирхемов, то он справляет своей жене одно монисто, а если владеет двадцатью тысячами, то справляет ей два мониста, и таким образом каждые десять тысяч, которые у него добавляются, прибавляются в виде одного мониста у его жены, так что на шее какой-нибудь из них бывает много рядов монет» (Ибн-Фадлан, 210а, б).

Обороты, которые с этого времени набирает торговля «русов», достигли в течение X столетия (в среднем!) 1,25 млн дирхемов ежегодно, что требовало поступления на булгарский рынок 12,5 тыс. «сорочков» условной пушнины (Noonen 2002: 215-217). Организация этого оборота в масштабах Восточной Европы определила развитие Ладоги следующих десятилетий.

VI фаза (920-950), Ладога «великаго князя рускаго». Большой дом «купеческой артели» в 920-х гг. сменяет двухэтажный деревянный «дворец» VIII яруса, простоявший около полувека; вокруг на Староладожском поселении теснятся ремесленные мастерские мастеров-универсалов (сочетавших в одном «производственном комплексе» ювелирное, стеклодельное, косторезное ремесло, владевших токарным станком, обработкою янтаря, кожевенным ремеслом и пр.). Массовым стало производство стеклянного бисера, необходимого для устойчивого обмена пушнины на серебро На Варяжской улице возводятся жилые срубы и «большая постройка» V горизонта предназначенная почти до конца столетия служить «уличанским святилищем», что бесспорно связано с социальной организацией города, которая перейдет в церковно-административную структуру древнерусского Новгорода и Ладоги после Крещения Руси.

Языческий некрополь этого времени, определенно, действовал на Победище (13-І), где, кроме сопок, исследованы достаточно многочисленные и разнообразные курганы (при огромном количестве неучтенных и несохранившихся, хотя и отмеченных в документах XVII в.). Появились и новые сопки на Княщине (15-1, 15-111), также с формирующимися вокруг них могильниками (грунтовыми). Культурный слой с гончарной керамикой, вытесняющей в это время лепную, выявлен в разных частях поселения, стягивающихся в «концы», со своими святилищами и могильниками (как Успенский в створе Варяжской улицы). Видимо, в это время поселение достигает максимальных размеров (16 га) и численности — не менее 2000 человек (практически равная современному населению Старой Ладоги). По этим параметрам Ладога занимает заметное место среди скандобалтийских «городов старшего типа».

Безусловно, она заняла и важное место в той организации внутреннего оборота и экспортного обмена ценностей, которую описал в 955 г. басилевс Константин Багрянородный, а акад. Б. А. Рыбаков в 1982 г. удачно определил как «сбыт полюдья» (Рыбаков 1982:329). Константин не упоминает Ладогу, но она органично вписывается в его текст о том, «что приходящие из внешней Росии [exo Rosias] в Константинополь моноксилы являются одни из Немогарда, в котором сидел Сфендослав сын Ингора, архонта Росии, а другие из крепости Милиниски, из Телиуцы, Чернигоги и Вусеграда. Итак, все они спускаются рекою Днепр и сходятся в крепости Киоава, называемой Самбатас» (Константин Багрянородный, 9). «Экзо-Росиа», Верхняя Русь, Немогарда — Новгород (юный Святослав, сын Игоря, княжил там во время правления вдовой матери, Ольги, в Киеве), Милиниска — Смоленск, Телиуца — Любеч, Чернигов и Вышеград названы почти без искажений: подробно описывая приднепровские крепости Киева (Киова), византийский император мог не вникать в детали речных путей Верхней Руси, к Новгороду от Ладоги, включая в более широкое описание: «Зимний же и суровый образ жизни тех самых росов таков. Когда наступит ноябрь месяц, тотчас их архонты выходят со всеми росами из Киава и отправляются в полюдия [он использовал русское слово poludia], которые называются «кружением», а именно в Славинии вервианов, другувитов, кривичей, севериев и прочих славян, которые являются пактиотами росов. Кормясь там в течение всей зимы, они снова, начиная с апреля, когда растает лед на реке Днепр, возвращаются в Киав. Потом так же, как было рассказано, взяв свои моноксилы, они оснащаются и отправляются в Ломанию» (Константин Багрянородный, 9).

«Кружение» Игоря Старого по земле («славинии») древлян (вервианов) в 945 г., закончившееся трагически для ненасытного князя, описано в «Повести временных лет» и у Льва Диакона. В предыдущие десятилетия, еще при жизни Олега, и более двадцати лет правления Игоря они проходили, судя по описаниям Константина, без происшествий. «Княжеский дворец» Ладоги предназначался и служил, безусловно, для таких «зимних посещений», самого ли Игоря или Святослава Игоревича в пору его новгородского княжения. Эффективность созданного механизма демонстрирует, в частности, та динамика поступления серебра за пределы Руси, которую выявил тридцать лет тому назад В. М. Потин. Стабильность «восточной торговли» от Булгара до Бирки и от Ладоги до Константинополя обеспечивала система, закрепленная внутренней организацией («нарядом») княжеского «полюдья» и Договорами с Византией, распределявшими экспортные доходы между великим князем и его окружением, «светлыми князьями» и «всяким княжьем», гостями, боярами и старейшиною всех, объединившихся вдоль путей от Ладоги до Киева, «стольных городов» Руси (Рыбаков 1982: 341).

Кризис этой системы в 945 г., восстание древлян, карательная экспедиция киевской княгини Ольги в Древлянскую землю в 946 г., а затем ее путешествие в Новгород и Псков 947 г. завершились первыми «административно-фискальными реформами» в истории России. «Полюдье русов» было заменено системой «погостов», распространенных по Луге и Мете в земли от восточного и западного Приильменья, где эта система, по-видимому, еще не сложилась к середине X в. На базовых трассах Пути из Варяг в Греки, Ловати и Волхове погосты к этому времени, вероятно, уже существовали. Михайловский погост над Порогами, определенно, базировался на дохристианской основе. Тем не менее в Ладоге, судя по слою пожара 950 г., определенная коллизия имела место. «Княжеский дворец» сменяет более скромная, но вполне представитель¬ная постройка, основные же функции поселения остаются прежними.

VII фаза (950-997), «Ладога Вальдамара Старого», складывается, по существу, задолго до рождения Владимира Святославича, в годы «отроческого» правления его отца в Новгороде и Ладоге. По сравнению с застройкой IХ-Х ярусов Земляного городища, Варяжская улица III горизонта более представительна: многокамерные «хоромы» с двухэтажными помещениями, может быть, «повалушей»-башней, обходными галереями не уступает боярским постройкам «стольного» Новгорода. При этом велика вероятность престижной застройки и в крепости, и особенно на Княщине, где определенно сосредоточиваются центральные, административно-фискальные функции. Город Ладога этой поры — приморский порт, предшествующее в начале русской истории Санкт-Петербургу «окно в Европу», где вполне вольготно и комфортно чувствуют себя «в Альдейгьюборге» как заезжие, так и давно осевшие на Руси варяги.

В руинах «святилища» на Варяжской улице найдена медная «воинская» подвеска со второй рунической надписью Ладоги. Текст, нанесенный тайным и, «зеркальными» рунами, сохранил заклинание воинского амулета, оставленного варягом, вероятно проделавшим немало путей в составе княжеской дружины (Кузьменко 1997: 12; Лебедев, Жвиташвили 2000: 124).

buR 4 тіф runaR As Top владеет рунами мощи аса
walwa mik fab вёльва меня возьми!
Uinpr Upin pat свершит это Один
DagR paR ради Дага
Даг — еще одно имя, уже не «руса», а скорее, «русина» ст. 1 Краткой редакции «Русской Правды» Ярослава Мудрого, соратника и воина воеводы Свенельда или Асмуда, а может быть, и следующего из поколения тех варягов, мечами которых молодой Владимир Святославич, сын «ключницы», отвоевал себе «стол киевский», чтобы стать Крестителем Руси, Владимиром Святым.

Именно после этого будет разрушено уличанское святилище ладожских варягов, но, приняв православную веру, они очевидно сохранили свой прежний статус и укрепили его. Вполне возможно, что церковь Климента папы римского, чьи святые мощи князь Владимир получил «на свое крещение» в Херсонесе Таврическом, была поставлена и на прежнем представительском центре Староладожского поселения. Православный могильник ладожан эпохи Владимира и Ярослава оставлен городским населением Древней Руси, уже полностью вписанным в действительность древнерусского Средневековья.

VIII фаза (997-1015), Ладога Ярослава, археологически почти не выражена; только княщинская подвеска «над Поромоновым ручьем» надежно зафиксировала принадлежность Ладоги новгородскому князю Ярославу Владимировичу, как в свое время — Святославу и затем Владимиру, если не со времен «ожидания» киевского престола взрослым Игорем (получившим еще в 903 г. «жену из Пскова»). Разорение Ладоги в междоусобной войне норвежских правителей в 997 г., в борьбе ярла Эйрика с конунгом Олавом Трюггвасоном, повторилось в 1015 г., когда точно так же выясняли свои отношения ярл Свейн Хаконарсон и конунг Олав Харальдссон (Святой). После битвы у Несьяра ярл Свейн покинул Норвегию и нашел прибежище у Олава Шетконунга Шведского; в ожидании помощи шведов для похода в Трондхейм, Свейн решил отправиться «в викинг», в Аустрвег (Аустррики), «и добыть себе добра». Осенью «он уже был на востоке в Кирьялаланде, отправился оттуда вверх в Гарды, опустошая страну, заболел там и умер» (Джаксон 1994: 51. 146— 147).

В судьбе самого Ярослава Ладога, видимо, сыграла похожую роль, когда в 1015 г. он ополчился против отца и ждал похода войска Владимира на Новгород из Киева. Варяжская дружина, набранная для отпора, буйно повела себя в Новгороде и была перебита новгородцами «во дворе поромонем». Скорее всего, та же участь постигла и подходивший из Ладоги контингент, размещавшийся возле ладожской Княщины. Ярослав отплатил новгородцам, перебив «лучших мужей» на пиру в княжеской усадьбе Ракома в Поозерье. Тем временем пришли вести о смерти Владимира, вокняжении Святополка, о гибели Бориса и Глеба; обеспокоенный Ярослав с новгородцами замирился и получил средства на новое варяжское войско. По завершении междоусобицы плодом конфликта новгородских «мужей» с княжеской дружиной стала статья 1 «Русской Правды».

Статус «русина», закрепленный здесь, завершает развитие термина «русь»: его начальное значение «скандинав» преобразуется в социальное — «княжеский дружинник, человек великого князя русского», и в начале XI в. процесс этот далеко еще не завершился, тем более — не перешел в этно-конфессиональное значение «люди руския» — православные, говорящие на славянском языке. Ладога с VIII до начала XI в. была практически исходным пульсирующим очагом этого восточноевропейского процесса.

IX фаза (1016-1105), Ладога Ингигерд, Ладожское ярлство. в 1020 г. на какое-то время «выводит» Ладогу (Альдейгьюборг) из магистрального хода общерусской истории. Процесс закрепления за киевской княгиней земель, которые управлялись ее наместникам и скандинавами, трансформировал прежние «племенные территории» ближней лопи, чуди и веси, подчиняя их социальному организму, объединившему в это время варягов, колбягов и словен: естественная граница «ярлства» по Порогам связывала его по Волхову с Новгородом, а Ингигерд оставалась не только дочерью шведского конунга, но и великой княгиней киевской Ириною, матерью сыновей и дочерей Ярослава Мудрого. «Ладожская волость», как потом ее именуют новгородские источники, оформила те территориально-этнические образования, что были в дальнейшем основой «федеративного» устройства северо-западных земель Карельской, Ижорской и Водской земли, Обонежской и Вотской пятин Господина Великого Новгорода. Сыновья Рагнвальда стали родоначальниками не только новой шведской королевской династии (Казанский 2001: 80-83), но и нескольких знатных новгородских боярских фамилий, которые затем на протяжении ряда веков определяли самостоятельную политику Новгородской державы (Мусин 2002:70—71).

X фаза (1105-1164), Ладога Мстислава, завершает процесс трансформации «открытого торгово-ремесленного поселения» VIII — первой половины IX вв., равноценного «викам», архаического «города старшего типа», без обычных для такого рода трансформаций, катастроф и переносов, в средневековый древнерусский классический «город младшего типа», периодически приближающийся к статусу «княжеского» или «стольного города». Возвращение Ладоги в 1105 г. под прямое управление новгородского князя — наследника киевского престола — ознаменовано сооружением в 1114 г. каменной крепости в Ладоге «камением на приспе». Открытая под наслоениями земли и культурного слоя каменная фортификация по периметру ладожской мысовой скалы, с Воротной и Стрелочной башнями, вероятнее всего, и представляет собою «крепость посадника Павла» (Лебедев, Седых 1985:22). Иные интерпретации противоречат археологическим данным (раскопки Н. К. Стеценко в составе СЗАЭ 1994 г.), в частности, существованию между церковью Георгия и Раскатной башней XVI в. (с реконструированной на прясле Раскатной и Климентовской башен «стеной 1114 года») квадратной каменной башни Ладожской крепости владыки Евфимия 1440-х гг., более поздней, чем «крепость посадника Павла», но притом стоявшей ближе к церкви Георгия, чем восстановленная «стена на приспе».

«Крепость посадника Павла» в 1164 г. выдержала шведскую осаду, завершавшую движение «Первого Крестового похода шведов в Финляндию, Ингрию и Карелию», и подвела черту под «владельческими» притязаниями пресекшейся династии Стейнкиля. Ладога этого времени выступает одним из первых, едва ли не экспериментальным, центром организации церковно-административной структуры управления древнерусского города (Мусин 2002: 69-87), и тем самым определяется дальнейшая ее роль в развитии русского урбанизма, предшествующего и завершающегося основанием Санкт-Петербурга (Лебедев 2002:3-7). Тысячелетний процесс этот в своих определяющих аспектах развернулся в первые «десять фаз» начальной истории этого уникального в своем роде «пульсара Ладоги».

Уже во второй половине VIII — начале IX вв. Ладога стала крупным центром международной торговли. Клады арабских дирхемов (786, 808, 847 гг.), средиземноморские стеклянные бусы, передневосточный «люстр», балтийский янтарь, фрисландская керамика и резная кость характеризуют масштабы связей Ладоги. По мере развития торговли прогрессирует местное ремесло (кузнечное, бронзолитейное, косторезное, обработка янтаря, стекла, железа, кожевенное дело, деревообработка, судо- и домостроительство, гончарство). Ремесленники Ладоги были связаны с западными и восточными центрами (Фрисландией и Сжандинавией, Дербентом и Понтом), безусловно, здесь изначально и постоянно работали, обслуживая местных и приезжавших купцов, знать и воинов, приезжие, наряду с выросшими в Ладоге, мастера; в X в. появляются характерные «вещи-гибриды» (Давидан 1968,1971, 1977; Булкин, Дубов, Лебедев 1978). Одновременно, именно в Ладоге раньше, чем где-либо, формируется устойчивый комплекс земледельческих орудий, в дальнейшем типичный для крестьянского хозяйства Северо-Западной Руси (Миролюбов 1976:123).

Ранние формы вещей, характерные для погребальных памятников VI—VII вв. и относящиеся к дославянской традиции, в VIII—IX вв. вытесняются новыми формами, входящими в славянский культурный комплекс, представленный на сельских поселениях и в ранних слоях городищ IX—XIII вв., в лужских и ловатских сопках, курганах, грунтовых могильниках и «жальниках» глубинных областей Новгородской земли. Это относится и к орудиям труда, и к предметам быта, всем видам украшений и деталей одежды русского населения Северо-Запада X-XIV вв.

Керамический комплекс лепной глиняной посуды Верхней Руси VIII-X вв., именно в Ладоге, наиболее значимом и динамичном центре межэтничных контактов (Сениченкова 1998), до появления в первых десятилетиях X в. гончарной керамики массовых древнерусских типов (со своеобразным «западно-славянским компонентом», выделяющим гончарную керамику Ладоги, Новгорода, Пскова и сельских поселений Северо-Запада X-XII вв.), в течение VIII—IX столетий демонстрирует постепенное вытеснение «раннеславянскими формами» лепной посуды (типы Ф І, Ф VI, по Сениченковой) местной керамической традиции «культуры длинных курганов» (Ф V) и других «финских» форм (Ф VII), наряду с лепными сосудами, характерными для «кривичей» Верхнего Поднепровья — Подвинья — Поволжья (ФIV).

При этом «раннеславянская керамическая традиция» выражена здесь как типами сосудов, близкими лепной и раннегончарной керамике северославянской этнокультурной зоны в целом, так и специфически «ладожской» керамикой с ребром или горизонтальным каннелюром по венчику, известной только на памятниках Верхней Руси (ФII, ФIII). Именно эти исходные формы в X в. стали основой ладожской гончарной круговой керамики, типичной в дальнейшем для древнерусского городского ремесла и распространившейся повсеместно в сельских поселениях Новгородской и Псковской земли; вероятно, в ритме и темпах, подобных этим процессам в самом массовом городском и деревенском ремесле, протекали и языковые процессы в среде населения формирующейся Верхней Руси IX-XI вв.

Скандинавский компонент также отражен в раннем ладожском керамическом комплексе, что говорит о наличии северной «женской субкультуры» не только в виде украшений, покроя одежды и обуви, ткацких станков, но и лепных сосудов «с загнутым внутрь венчиком», известных как типично шведские продукты преимущественно женской трудовой деятельности и обихода (Selling 1955: 13, abb. 1, 226, abb. 63; Седых 1998: 46-49; Сениченкова 1998: 49-55).

Этнический состав первоначального «открытого торгово-ремесленного поселения» с самого начала отличался сложностью, разнородностью и быстрым смешением разно-этничного населения. Выделяются славянский, протокарельский, балтийский, скандинавский, саамский компоненты (Лебедев 1977а: 164-193; Кирпичников 1979: 103). В домостроительстве ранней Ладоги представлены по крайней мере две традиции: славянские квадратные срубы с печью в углу и скандинавского облика «большие дома», находящие также свое продолжение в северорусской традиции (Носов 1975: 73-74; Спегальский 1972: 29-31).

В материальной культуре ранней Ладоги органично соединились субстратные, местные финно-угорские, протокарельские «чудские» традиции (в архаичных формах некоторых типов керамики, костяных изделий); привнесенные с волной славянской колонизации славянские и балто-славянские элементы (прежде всего металлические украшения); славянская посуда, орудия труда, некоторые виды украшений; скандинавские ремесленные инструменты, вооружение, украшения, орнаментальные мотивы; западные и восточные импорты; наконец, возникшие в результате синтеза всех этих компонентов новые, древнерусские формы (рис. 150).

[adsense]

Расположенная «на острие» славянского расселения в северных землях, в авангарде длительного массового движения, вклинившегося в автохтонные массивы, окруженная различными по происхождению финно-угорскими группировками и при этом выдвинутая к морским просторам Балтики, Ладога стала естественным местом наиболее ранних и глубоких славяно-скандинавских контактов. Взаимодействие этих двух, сравнительно новых для региона, этносоциальных компонентов начинается уже в середине VIII в.

Рис. 150. Материальная культура Ладоги VIII-X вв. 1 — височное кольцо; 2 — нагрудная подвеска; 3 — трапециевидная подвеска; 4 — костяные «уточки»; 5 — подковообразная фибула; 6 — игольник; 7 — гребни; 8 — скандинавская овальная фибула; 9 — скандинавская фибула с длинной иглой (литейный брак); 10 — декоративный топорик (реконструкция по Г. Ф. Корзухиной); 11 — цепедержатель (литейный брак); 12 — боевой топор; 13 — деталь узды; 14 — деревянные игрушечные мечи; 15 — наконечники копий; 16 - сошники; 17 — мотыга; 18 — фризский кувшин (реконструкция по Г. Ф. Корзухиной); 19 — лепные сосуды

Рис. 150. Материальная культура Ладоги VIII-X вв.
1 — височное кольцо; 2 — нагрудная подвеска; 3 — трапециевидная подвеска; 4 — костяные «уточки»; 5 — подковообразная фибула; 6 — игольник; 7 — гребни; 8 — скандинавская овальная фибула; 9 — скандинавская фибула с длинной иглой (литейный брак); 10 — декоративный топорик (реконструкция по Г. Ф. Корзухиной); 11 — цепедержатель (литейный брак); 12 — боевой топор; 13 — деталь узды; 14 — деревянные игрушечные мечи; 15 — наконечники копий; 16 — сошники; 17 — мотыга; 18 — фризский кувшин (реконструкция по Г. Ф. Корзухиной); 19 — лепные сосуды

Поселение первой половины IX в. (свободная усадебная застройка, окруженная разнородными могильниками) сохраняло характер многоэтнического межплеменного центра, который вполне соответствовал складывающейся конфедерации северных племен — словен, кривичей, чуди, мери, веси, — находившейся в контакте с варягами и внутренне еще не слишком прочной («въста родъ на родъ» [ПВЛ, 862 г.] или «въсташа градъ на градъ» [НПЛ, 106]) (Фро- янов 1980: 224).

Строительный горизонт поселения середины IX в. был уничтожен пожаром. Вполне правомерно связать эту катастрофу с летописными событиями 859-862 гг., обострением отношений с норманнами, «изгнанием варягов», племенной междоусобицей. Словенская знать (династиям которой, видимо, принадлежат ладожские сопки) в поисках союзников против непокорных племенных сил, равно как и находников-варягов (а в середине IX в. это прежде всего — шведские викинги, базировавшиеся на Бирку), хорошо ориентировалась в ситуации. Она учла общую обстановку на Балтике: обострение конкурентной борьбы между Биркой и Хедебю в 830-850-х гг.; перспективность установившихся связей с Фрисландией и дру¬гими западными центрами: сложившуюся на юге Балтийского побережья систему сравнительно стабильных славяно-скандинавских отношений. Призвание «князя из-за моря» было хорошо рассчитанной политической акцией. В Ладоге появляется Рюрик «с дружиной и родом своим» (как полагают иногда, sine hus и tru vaering — «его дом и верное воинство» варяжской саги, превращенное затем в имена легендарных Синеуса и Трувора). Межплеменное святилище Велеса и торжище после строительства княжеской крепости («сруби город») становится на какое-то время столицей Верхней Руси (Рыбаков 1982: 298; Кузьмин 1967:42-53).

К содержанию книги «Эпоха викингов в Северной Европе и на Руси» | К следующей главе

В этот день:

Дни смерти
1870 Умер Поль-Эмиль Ботта — французский дипломат, археолог, натуралист, путешественник, один из первых исследователей Ниневии, Вавилона.
1970 Умер Валерий Николаевич Чернецов - — советский этнограф и археолог, специалист по угорским народам.
2001 Умер Хельге Маркус Ингстад — норвежский путешественник, археолог и писатель. Известен открытием в 1960-х годах поселения викингов в Л'Анс-о-Медоузе, в Ньюфаундленде, датированного XI веком, что доказывало посещение европейцами Америки за четыре века до Христофора Колумба.

Рубрики

Свежие записи

Счетчики

Яндекс.Метрика

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Археология © 2014