Эпоха бронзы. Средняя Азия

К выделению пласта среднеазиатских петроглифов эпохи бронзы можно подойти двумя путями. Методом исключения легко отделить рисунки скифо-сарматского и древнетюркского облика и попробовать разобраться в том, что осталось. Однако в этом случае мы столкнемся с большой массой маловыразительных рисунков, которые в равной степени могут относиться и к дотюркскому, и к досакскому времени, и их принадлежность к той или иной эпохе будет трудно обосновать. Второй путь состоит в том, чтобы «привязаться» к какому-либо определенному сюжету, более вероятному для эпохи бронзы, чем для других периодов, и проанализировать его в связи со стилистическими особенностями рисунков.

[adsense]

Рис. 107. Саймалы-Таш. Наскальные изображения повозок и колесниц

Рис. 107. Саймалы-Таш. Наскальные изображения повозок и колесниц

Рис. 108. Саймалы-Таш, Наскальные изображения повозок

Рис. 108. Саймалы-Таш, Наскальные изображения повозок

Возможности датировок осложняются еще и тем, что другие археологические памятники Средней Азии эпохи бронзы изучены неравномерно во времени и пространстве. Непрерывная шкала имеется только для земледельческих культур юга Средней Азии [Массон, 1964 (II); 1966 и др.]. По мере удаления от них на северо-восток появляются большие пространственные и временные лакуны. Например, в Ферганской долине до сих пор неизвестны памятники, относящиеся ко времени между неолитом и чустской культурой, к территории которой примыкает Саймалы-Таш, комплекс, содержащий изображения эпохи бронзы. По другую сторону Ферганского хребта — во Внутреннем Тянь-Шане — есть отдельные находки памятников эпохи бронзы степного круга (Арпа, Кетмень-Тюбе и др.), но нет ничего, что позволило бы связать с ними наскальные изображения. «Солнечноликие» и «луноподобные» антропоморфные фигуры Саймалы-Таша напрашиваются на сопоставление с индоарийским пантеоном, но для уточнения хронологии это почти ничего не дает. Единственный сюжет, который позволяет найти соответствия в хронологической шкале эпохи бронзы, это изображения повозок, а из стилистических приемов — «би-треугольный» стиль.

Рис. 109. Наскальные изображения повозок и колесниц из Южной Сибири и Монголии: 1 — Зайсан [Самашев, Кулик, 1975]; 2 —Знаменка [Грязнов, 1960]: 3 - Красный Камень [Аппельгрен, 1931]; 4 — Цагаан-Гол [Дорж, Новгородова, 1975]; 5 — Яманы-ус [Новгородова 1971]; 6 — Сыын-Чюрек [Вайнштейн, 1975]; 7 — 11 — Каратау [Кадырбаев, Марьяшев, 1977]

Рис. 109. Наскальные изображения повозок и колесниц из Южной Сибири и Монголии:
1 — Зайсан [Самашев, Кулик, 1975]; 2 —Знаменка [Грязнов, 1960]: 3 — Красный Камень [Аппельгрен, 1931]; 4 — Цагаан-Гол [Дорж, Новгородова, 1975]; 5 — Яманы-ус [Новгородова 1971]; 6 — Сыын-Чюрек [Вайнштейн, 1975]; 7 — 11 — Каратау [Кадырбаев, Марьяшев, 1977]

3.1. О хронологических привязках изображений повозок и колесниц. К настоящему времени среди петроглифов Средней и Центральной Азии стало известно около сотни изображений повозок и колесниц (рис. 107—109), которые могут послужить источником для некоторых попыток общеисторических и семантических реконструкций. Однако для этого прежде следует рассмотреть вопрос о возможности их датировок.

В довольно большой специальной археологической и историко-лингвистической литературе вопрос о происхождении и распространении в древности колесного транспорта в степях Евразии почти автоматически связывается с проблемой расселения древних индоевропейцев. Это объясняется общеиндоевропейским характером терминов, относящихся к упряжи, колесному транспорту, лошади, к отождествлению некоторых явлений природы с движением колесницы, к особому сословию колесничих и т. п. (подробнее см. [Камменхубер, 1961; Кузьмина, 1974; Ковалевская, 1977]; там же и литература вопроса). Оставляя решение этой интереснейшей задачи специалистам, хотелось бы сосредоточиться только на датировке наскальных изображений повозок и колесниц Средней и Центральной Азии. Для этого необходимы достаточно твердые исходные посылки.

3.1.1. Моноцентризм и полицентризм. До недавнего времени считалась вполне доказанной концепция единого центра происхождения колеса, как главного механического средства, уменьшающего силу трения при перемещении грузов. Честь разработки этой теории принадлежит В. Гордону Чайлду [Чайлд, 1951], хотя общие соображения о происхождении колесной повозки из установленной на катки волокуши высказывались и другими учеными ([Берг, 1935]; сводку данных см. [Тарр, 1970]).

Чайлд строил свои рассуждения на двух основных посылках. Остатки древних повозок, найденные при раскопках, демонстрируют единое конструктивное решение основного механизма, особенно единую схему конструкции сплошного колеса, сделанного из трех частей, скрепленных шпоночным соединением. Эти особенности наблюдаются по всей Евразии. Древнейшие изображения повозок происходят из Шумера урукского времени и датируются концом IV—III тысячелетием до н. э.

В дальнейшем исследователи, принимая моноцентрическую концепцию как доказанную, рассматривали более частные вопросы о путях и времени проникновения повозки или ее технической идеи из Месопотамии в другие районы Евразии, внося иногда те или иные дополнения к теории Чайлда, в частности в вопрос о месте происхождения, вернее, об исходном пункте распространения колесной повозки [Шопрони, 1954; Ганчар, 1955; Фолтини, 1959; Анати, 1960; Бона, 1960; Клейн, 1963; ван дер Ваалс, 1964; Смолиан, 1964; Лилли, 1965; Маккаи, 1965; Пигготт, 1968; Гимбутас, 1970; Калиц, 1976 и др.].

В общих чертах моноцентрическая концепция вполне согласуется с современными теоретическими представлениями о закономерностях генезиса цивилизации [Васильев, 1976, с. 22—24] и подкрепляется данными о моноцентрическом происхождении быстрого гончарного круга, конструктивно и технологически инвариантного такой конструкции тележной оси, при которой колеса закреплены наглухо, а ось вращается вместе с ними. Иная конструкция тележной оси, когда закреплена ось, а колеса со ступицами или без них вращаются на оси, аналогична конструктивному решению медленного гончарного круга, который, кажется, был изобретен раньше быстрого [Васильев, 1976, с. 22]. Гончарный круг, как известно, тоже происходит из Месопотамии. Около тридцати лет моноцентрическая теория происхождения колесной повозки не вызывала особых сомнений.

Недавно была высказана иная точка зрения, согласно которой «в настоящее время моноцентрическая гипотеза нуждается в дополнительной аргументации, поскольку основные посылки Г. Чайлда не бесспорны» [Кузьмина, 1974, с. 71]. Е. Е. Кузьмина приводит три основных довода, противоречащих, по ее мнению, моноцентрической теории: 1) обнаружение игрушек на колесах в Мезоамерике в слоях около рубежа н. э. и несколько более поздних, что свидетельствует о независимом центре изобретения колеса; 2) изображение на урукской табличке, которое почти всеми принимается за древнейшее в Старом Свете изображение повозки, но, по мнению А. А. Ваймана, является составным знаком, комбинацией двух, встречающихся раздельно знаков — двух точек и саней; 3) плужная запряжка с ярмом и сани, как материальные предпосылки, технические предшественники повозки, имелись и в других местах [Кузьмина, 1974, с. 71—72].

Для наших целей, датировки наскальных рисунков повозок и колесниц, вопрос о едином или разных центрах изобретения повозки, конечно, важен, однако решающего значения не имеет. Как это станет ясно ниже, в основу датировочных предположений кладутся иные факты. Тем не менее хотелось бы отметить, что перечисленные доводы все-таки не очень поколебали теорию Чайлда.

Если даже допустить независимое изобретение колеса в Новом Свете на рубеже н. э., нужно еще объяснить, почему оно осталось в виде прясел или игрушек и не получило никакого хозяйственного применения в развитии средств транспорта, и уж, конечно, оно никак не могло повлиять на развитие колесного транспорта в Европе и Азии, имевшего к тому времени не менее чем трехтысячелетнюю традицию.

Второй довод казался бы очень важным, если бы изображение на урукской табличке было единственным изображением повозки. Это — единственное изображение для конца IV тысячелетия до н. э. Допустим, что оно сомнительно. Но к первой половине III тысячелетия до н. э. относятся несомненные изображения на «штандарте» из Ура и на известняковых рельефах, где показана далеко не исходная форма и конструкция повозки, а своего рода «последнее слово техники» — повозка на составных колесах, запряженная не быками, которые возили более древние повозки, а онаграми или эквидами с достаточно развитой упряжью. Такие повозки, конечно, не могли не иметь более примитивные прототипы. То же можно сказать и об остатках повозок, найденных в погребениях Киша V и Ура. Показательно, что здесь одновременно употреблялись повозки с подвижными и неподвижными колесами, выточенными вместе с осью. Этот факт говорит не только о том, что перед нами явно не первичная конструкция, он еще свидетельствует и об активных поисках оптимального инженерного решения, которое в виде подвижного колеса к тому времени уже было найдено. Можно также сослаться на изображения повозок на цилиндрических печатях из Урука, на керамике из Хафадже и Суз [Чайлд, 1956, с. 203, 224—225, 231 и др.], синхронной урукскому периоду. Думается, что специалисты по древним культурам Месопотамии могут привести еще более веские доводы.

Третий довод Е. Е. Кузьминой несколько противоречив. Автор сама говорит о цивилизациях второго порядка, т. е. имевших в качестве предшественника цивилизацию первого порядка — тот же Шумер или Месопотамию в целом.

Итак, пока нет фактов, которые бы противоречили признанию Шумера древнейшим центром происхождения колесного транспорта, и теория Чайлда остается в силе. Тем не менее хотелось бы положить в основу хронологических выкладок о наскальных изображениях повозок не происхождение из единого центра, а какую-то независимую посылку, ибо всегда трудно определить время передвижения в пространстве того или иного древнего технического достижения или технической идеи. Несмотря на некоторую противоречивость, соображения, высказанные Е. Е. Кузьминой, следует учитывать. Поэтому лучше в дальнейшем говорить не об исходном пункте, а, как это правильно делает Е. Е. Кузьмина, о зонах распространения колесного транспорта в период становления производящей экономики.

3.1.2. Колеса, спицы и хронология. В качестве одной из исходных посылок, видимо, можно принять тот факт, что первое колесо было сплошным деревянным диском, изготовленным из обрубка бревна. Здесь нет оговорки: речь идет именно об обрубке, а не о спиле. Вообще говоря, изобретение медной пилы примерно синхронно изобретению колеса. В Уре и Египте медная пила известна уже в начале III тысячелетия до н. э. [Семенов, 1968, с. 125], в Южной Туркмении обломки медной пилы найдены в комплексе, соответствующем времени Намазга III, т. е. тоже III тысячелетию до н. э. [Щетенко, 1968, с. 19]. Г. Чайлд считал, что месопотамские «повозки и их колеса могли быть изготовлены только с помощью пилы и других металлических инструментов» [Чайлд, 1956, с. 232], но, как показало специальное исследование дисковых колес пазырыкских телег, они были изготовлены без применения пилы [Семенов, 1956, с. 204—226].

В общих чертах эволюция колеса тоже ясна: от сплошного диска к двух- или трехчастному, от них — к колесу с поперечными планками [Литтауэр, Крауэл, 1977(II), с. 95—105], а затем — к спицам. Значит ли это, что любое дисковое колесо старше любого колеса со спицами? Разумеется, нет, о чем говорят лчашенские или те же пазырыкские находки и многочисленные этнографические наблюдения. Поэтому без каких-либо дополнительных данных базироваться при определении даты изображения только на форме колеса нельзя.

Высказывались соображения о количестве спиц, как датирующем признаке. П. Д. Степанов вообще считал, что чем дальше на восток, тем число спиц увеличивается: в Греции — четыре, в Египте и Ассирии — шесть, в Персии — восемь и более [Степанов, 1925, с. 50]. Сейчас
у такой теории едва ли найдутся последователи, однако по традиции количеству спиц все еще придается «ведущее хронологическое значение» [Кожин, 1968, с. 36]. Может быть, когда речь идет об изучении остатков самих колес со спицами, найденных при раскопках, количество спиц и способно служить датирующим признаком (однако не ведущим), но когда изучаются изображения повозок, как убедительно показал Б. Б. Пиотровский, невозможно предусмотреть степень схематизации рисунка, и потому число спиц на рисунке может не соответствовать таковому на оригинале [Пиотровский, 1959, с. 152]. К этому можно добавить факты, приведенные в данной книге (рис. 107:3). На одном из рисунков Саймалы-Таша у колесницы с одной стороны колесо с восемью спицами, а с другой — с четырьмя; на колеснице из Акджилги — в одном колесе семь, а в другом — девять спиц (рис. 20). Следовательно, количество спиц также не может быть самостоятельным датирующим признаком.

Можно отметить еще ряд признаков, будто бы меняющихся во времени. Так, некоторые четырехколесные повозки (Ур, Хафадже, Киш V, Сузы) явно старше иных двухколесных 1. Могут иметь датирующее значение и тип платформы, и положение погонщика (на более ранних изображениях он идет пешком сзади, а на более поздних — стоит на колеснице), и вид упряжных животных (быки будто бы чаще встречаются на ранних изображениях), и другие особенности. Однако их рассмотрение порознь, как правило, не дает надежных искомых результатов, поэтому ни один из них не может сам по себе играть решающую роль в хронологических определениях. Для этого необходимо изучение сочетаний признаков, их корреляции между собой. И чем большее число таких признаков будет учтено одновременно, тем надежнее окажутся выводы.

Удачным примером такого подхода к датирующим признакам является работа Э. Анати по синхронизации изображений колесниц эпохи бронзы из долины Камоника в Северной Италии с изображениями на микенских рельефах [Анати, 1960]. Ему удалось показать совпадения не только по конструкции колесниц, количеству спиц, парной запряжке лошадей, но и по изображениям кинжалов из Камоники и на микенских рельефах с кинжалами, найденными при раскопках. Эти сопоставления, продленные по «методу домино» на другие районы Европы, позволили Анати реконструировать наиболее вероятные пути распространения колесниц эпохи бронзы из Западной Анатолии в Южную, Западную и Северную Европу, включая Скандинавию. Э. Анати был, конечно, в лучшем положении, чем археологи, изучающие петроглифы Средней и Центральной Азии, не только потому, что среди наших материалов нет изображений хорошо датированных вещей, но и потому, что сама хронология кинжалов была до этого тщательно разработана еще О. Монтелиусом.

3.1.3. «Планы» и «профили». Наиболее распространенным способом изображения повозок и колесниц в древности был вид сбоку без очевидных нарушений геометрии перцептивного пространства 2. Такие изображения можно видеть на шумерских, древнеегипетских, хеттских, ассирийских и урартских рельефах, в античной вазописи, на геммах, печатях н других плоскостях. Иногда здесь наблюдаются попытки передачи глубины изображаемого пространства: животное, находящееся на переднем плане, изображено полностью, а остальные животные той же упряжки как бы заслонены им и чуть-чуть выступают из-за него своими контурами. Именно в такой манере поданы самые ранние из достоверно датированных изображений повозок: на «штандарте» из Ура (издавался многократно, см., например: [Хокс, 1976, с. 86]) и на печатях раннединастического Аккада [Штромменгер, 1964, табл. 113].

В наскальном искусстве повозки и колесницы изображаются иначе. За редкими исключениями, они показаны как бы при виде сверху, причем колеса будто бы сняты с осей и положены плашмя (рис. 107: 2—3 и др.). По поводу такой манеры изображения повозок высказывались разные мнения. М. Буссальи видит в этом связь с обычаем помещать разобранную повозку или колесницу в погребальное сооружение [Буссальи, 1955]. П. М. Кожин считает, что здесь проявляются различия в графических навыках и в семантике. По его мнению, вид сверху (или снизу) символизировал движение светил на небесной сфере [Кожин, 1966, с. 81; 1968, с. 42].

Гипотезе М. Буссальи противоречит способ изображения фигуры погонщика, который почти всегда показан в нормальной проекции (анфас или в профиль), стоящим или идущим, но не лежащим (рис. 20, рис. 107: 6—7). Гипотеза П. М. Кожина очень заманчива, но, кроме ассоциативных связей с образами небесных колесниц в мифологических текстах, никакими фактами не подкреплена.

Упряжные животные в петроглифах изображаются в основном двумя способами:

1) профильный рисунок, в котором, однако, структура перцептивного пространства нарушена: животное, находящееся на заднем плане, смещено выше переднего и не заслоняется им (рис. 109:1); очень редко такой способ изображения встречается и на древнем Востоке (роспись на керамике Хафадже [Чайлд, 1951, с. 231; Нагель, 1966, с. 75], на каппадокийской печати [Литтауэр, Крауэл, 1977(II), табл. Ха; Нагель, 1966, с. 77]); впредь для краткости подобные изображения будем называть «профильными»;

2) упряжные животные показаны тоже в профиль, но так, будто бы они положены на плоскость спинами или ногами друг к другу; такие рисунки будем называть «плановыми».

Могут ли отмеченные особенности помочь в деле датировки наскальных изображений повозок и колесниц? Непосредственных сведений, позволивших бы построить хотя бы относительную хронологию, рассмотренные варианты изображений не содержат. Нет также никаких данных, которые бы позволили связать преемственной линией древневосточные изображения повозок и колесниц со средне- и центральноазиатскими, петроглифическими. Отдельные случаи, когда наскальные рисунки изображают колесницу в профиль, относятся к более поздним периодам 3. Поэтому попытки датировать петроглифические изображения колесных повозок по общему сходству с передневосточными вряд ли будут убедительными.

Иное дело, если обратиться к изображениям колесниц на керамике эпохи бронзы Восточной и частично Западной Европы. Здесь можно видеть и «планы», и «профили», и близкое иконографическое и стилистическое сходство с рисунками на скалах [Кордье, 1975, с. 483— 506; Николас, 1973, с. 36; Галкин, 1977, с. 189—196 и др.]. При этом бросается в глаза существенная особенность: рисунки на керамике эпохи развитой бронзы почти всегда изображают колесницы на больших колесах со спицами, а сплошные колеса малого диаметра мы видим только на значительно более древнем сосуде из Хафадже.

Базируясь на этих наблюдениях, можно сформулировать следующую гипотезу. Допустим, что изображения животных типа «профиль» в целом более древние, чем изображения типа «план». Тогда первые должны дать неслучайную, положительную связь с другими архаическими особенностями, например со сплошным колесом малого диаметра, а вторые — с признаками более поздними (большое колесо со спицами). Проверка этой гипотезы по изображениям повозок и колесниц из Саймалы-Таша дает следующие результаты:

povozki-4

Уже зрительное впечатление о распределении частот каждого признака говорит о том, что изображения упряжных животных типа «профиль» в подавляющем большинстве случаев сочетаются с изображениями повозок на сплошных колесах малого диаметра. Чтобы

povozki-5

относящихся, по его мнению, к III и II—I тысячелетиям до н. э.. назвав их «предсакскими», и датировал II—I тысячелетиями до н. э., предложив искать объяснения этому явлению «в древнейшем контакте пастушеского населения Тянь-Шаня эпохи бронзы с синхронными земледельческими оазисами Ферганы» [Бернштам, 1952 (II), с. 65]. Несколько позднее В. М. Массон отметил, что, поскольку речь идет о сопоставлении со стилем росписи типа Сузы I, дата саймалы-таш-ских рисунков должна быть отодвинута в древность, так как комплекс Сузы I (Сузы А, по современной кодификации) относится к середине IV тысячелетия до н. э. [Массон, 1959, с. 116; 1964 (II), с. 210] (см. также [Чайлд, 1956, с. 211—227; Ванден Берге, 1968 (I), с. 20 и др.]). Это противоречие между датой комплекса Сузы А и «би-треугольных» наскальных рисунков, по-видимому, объясняется тем, что А. Н. Бернштам, подходя к датировке нового факта с понятной осторожностью, надеялся найти промежуточные звенья в керамике ферганских поселений эпохи бронзы и считал Саймалы-Таш отражением инфильтрации тянь-шаньских скотоводческих племен на юг [Бернштам, 1952 (II), с. 64]. В свете данных, накопленных за многие годы, прошедшие после работ А. Н. Бернштама в Фергане, датировки этой группы рисунков могут быть несколько уточнены.

Прежде всего следует отметить, что замеченное А. Н. Бернштамом сходство стилей проявляется не только между Саймалы-Ташем и Сузами, но и между группой среднеазиатских наскальных рисунков — Саймалы-Таш, Сармыш, Наматгут и др.— и большим пластом перед-невосточной и южно-среднеазиатской расписной керамики IV—III тысячелетий до н. э.: Сузы, Гиян, Сиалк, Кара-Тепе, Гиссар, Исмаил-абад, Намазга III и др. (см. табл. VII). Правда, при сходстве в общем облике есть и некоторые несомненные различия в деталях, которые, по-видимому, объясняются разницей в технике и материале. Подобные же незначительные отличия наблюдаются между несомненно монокультурными петроглифами скифо-сибирского звериного стиля и изображениями на других материалах или между таштыкскими рисунками на камне и на деревянных планках.

Вообще говоря, можно было бы объяснить стилизацию туловищ козлов и быков в виде двух треугольников как естественную редукцию профиля животного, который сначала рисовался более реалистично, а затем в результате схематизации превратился в «битреугольную» фигуру. .Это могло произойти и без каких-либо инокультурных влияний, независимо, на местной основе. Например, такой же стиль наблюдается в изображениях людей на скалах Тассилин-Аджера [Лот, 1973, с. 105], но в изображениях животных здесь ничего подобного не заметно. Что же касается упоминавшейся керамики, то в ее росписи «битреугольный» стиль проявляется и в изображениях животных.

[adsense]

Если такой прием мог возникнуть в разных местах независимо, то почему его локализация не выходит за рамки Ближнего Востока и Средней Азии? Ни на западе (Кавказ), ни на востоке (Алтай, Тува, Монголия, Южная Сибирь), ни на севере (Казахстан) такая манера изображения животных неизвестна. Неизвестна она и в северо-западной Индии. В такой ситуации представляется вполне логичным предположить, что «битреугольный» стиль изображения животных на древ-неиранской керамике проник в Фергану и Центральный Тянь-Шань не намного позже того времени, когда в конце IV — начале III тысячелетия до н. э. произошла инфильтрация племенных групп из Центрального Ирана в предгорья Копет-Дага [Массон, 1964 (I), с. 15; 1964 (II), с. 430] и, возможно, несколько далее на северо-восток.

В связи с этим дату древнейших рисунков Саймалы-Таша следует действительно перенести по крайней мере на тысячу лет раньше. Однако в этом случае встает другой, не менее важный вопрос: почему мы не знаем подобного стиля на керамике ближайшего земледельческого оазиса — Ферганы?

В непосредственной близости от Ферганского хребта, на котором находится Саймалы-Таш, много лет изучаются памятники чустской культуры эпохи бронзы. Их нижняя дата — II тысячелетие до н. э. Если бы «битреугольные» рисунки Саймалы-Таша относились к этой же эпохе и культуре, следовало бы ожидать находок подобных рисунков на чустской керамике, что, видимо, предполагал А. Н. Бернштам. За все время изучения памятников эпохи бронзы в Ферганской долине, в основном работами Ю. А. Заднепровского [Заднепровский, 1962 (I), 1962 (II), 1966 и др.], собрана значительная коллекция керамики — 60000 фрагментов и целых форм,— в которой нет ни одного черепка с изображениями животных. Нет таких рисунков и на керамике более поздних слоев шурабашатского периода, синхронных четко различимому инокультурному пласту сакских рисунков Саймалы-Таша. Следовательно, для отнесения рисунков «битреугольного» стиля к чустскому или к более позднему времени нет никаких видимых оснований. Если согласиться с датировкой этих рисунков II тысячелетием до н. э., то нужно допустить, что здесь наряду с чустской была еще какая-то неизвестная нам культура, родственная по изобразительным традициям культурам Северного Ирана или Намазга III, либо предположить, что чустцы по каким-то причинам наложили табу на зооморфную роспись керамики. Оба эти допущения маловероятны.

Начиная со II тысячелетия до н. э. хронологическая колонка памятников Ферганы и Тянь-Шаня заполнена материалами хорошо известных культур. Известен в Фергане и неолит гиссарского и какого-то иного облика [Массон, 1966, с. 148—149]. Между неолитом, который вряд ли мог здесь существовать позже IV—III тысячелетий до н. э., и чустской культурой в периодизации археологических памятников Ферганы имеется пробел. «Метод» датировки путем заполнения пробела, конечно, нельзя признать лучшим, но в данном случае отнесение «битреугольных» рисунков Саймалы-Таша не ко II, а к III тысячелетию до н. э. кажется логичнее не столько с точки зрения заполнения пробела в хронологической шкале, сколько с позиций соответствия такой датировки упоминавшейся выше инфильтрации на юг Средней Азии центральноиранских племен. Конечно, более чем гипотетичной такую датировку признать трудно, но она менее других противоречит имеющимся в настоящий момент фактам. Косвенным подтверждением более ранней датировки «битреугольного» стиля может быть его сочетаемость с изображениями повозок на сплошных колесах. Рассмотрим этот вопрос подробнее.

3.1.5. «Битреугольный» стиль и повозки. Среди рисунков упряжек из Саймалы-Таша есть по крайней мере десять таких, где животные изображены в «битреугольном» стиле (рис. 107: 4, 9, 10, 14, 16, 17). Во всех случаях, когда различимы изображения повозок, здесь представлены колеса малого диаметра, без спиц, закрепленные на треугольной раме, а упряжные животные изображены в положении «профиль». Всегда, когда на повозках показаны колеса со спицами, животные изображены в ином, отличном от «битреугольного» стиле. В пяти случаях из десяти в повозку запряжены разные животные (см. главу VIII), и во всех десяти случаях погонщик идет за повозкой пешком. Несмотря на то что каждый из этих признаков в отдельности решающего значения не имеет, в сочетании они создают дополнительное впечатление архаичного облика рисунков.

Особое внимание привлекают некоторые поразительные иконографические совпадения. В упряжках 14 и 16 на рис. 107 оба правых упряжных животных в точности совпадают с изображениями козлов на сосудах из Суз и Гиссара I (табл. VII: 1—2). Причем это совпадение не столько за счет того, что и здесь и там изображен козел, сколько за счет общих отклонений от образа реального козла. Кроме сходства в стилистических деталях наблюдается совпадение некоторых любопытных иконографических особенностей. Судя по облику, на всех сравниваемых рисунках изображен либо безоаровый козел, либо козерог, у которых, как и у большинства других представителей подсемейства овцекоз, короткие, загнутые вверх хвосты [Боголюбский, 1959, с. 304—313]. У козлов, выбитых на камне, как и у некоторых их аналогов на древнеиранской керамике, показаны длинные, свисающие, скорее бычьи, чем козлиные, хвосты. Предположить, что это не козлы, а быки, трудно. Тогда нужно признать, что быкам подрисованы козлиные головы, шеи, рога и особенно характерные для козлов «бороды». Можно еще предположить, что здесь показаны «маскированные» быки, т. е. быки в козлиных масках, что, вообще говоря, не исключено. Однако при любом предположении сам факт такого стилистического и семантического сходства вряд ли может быть признан случайным.

Отметим также и совпадения некоторых сюжетов. Например, среди рисунков «битреугольного» стиля на Саймалы-Таше неоднократно повторяется сцена нападения хищника на рогатое животное (рис. 108). Ту же композицию и в той же стилистической трактовке можно видеть на керамике из Суз [Вандеи Берге, 1959, с. 73, табл. 96а]. Об этих же связях говорит, например, одна случайная находка эламского происхождения из Ферганской долины [Воронец, 1956].

Рис. 110. Саймалы-Таш. Изображения быка и оленя перекрыты изображением колесницы на больших колесах

Рис. 110. Саймалы-Таш. Изображения быка и оленя перекрыты изображением колесницы на больших колесах

Наконец, важную информацию об относительной хронологии рисунков «битреугольного» стиля позволяют получить наблюдения над случаями перекрывания одних рисунков другими. Так, на одном из камней Саймалы-Таша имеется рисунок быка и оленя, сопоставимый по стилю и плотности загара с изображениями «битреугольиых» упряжных животных. Этот рисунок перекрыт изображением колесницы на больших колесах со спицами и с меньшей плотностью загара (рис. 110). Вообще во всех случаях, когда плоскости с рисунками обращены к солнцу примерно одинаково, плотность загара у изображений повозок на сплошных колесах малого диаметра сильнее, чем у рисунков колесниц на колесах со спицами. Это, пожалуй, последний довод, свидетельствующий об относительно большей древности первых в сравнении со вторыми.

К сожалению, пока в прилегающих к Саймалы-Ташу районах, как, впрочем, и в более отдаленных, неизвестны памятники, предшествующие ферганскому Чусту или андроновским находкам на Тянь-Шане. Поэтому более глубокое рассмотрение гипотезы о причинах проникновения сюда изобразительных традиций древнеиранских племен лишено фактической базы и представляется малоперспективным.

Обратимся теперь к изображениям колесниц на больших колесах со спицами. То, что они были созданы несколько позднее рассмотренных рисунков повозок на сплошных колесах, явствует уже из разницы в плотности загара. Но из этого, конечно, неясно, насколько позднее. По аналогии с рисунками на скалах из других районов и особенно с изображениями на керамике они датируются в общем серединой II тысячелетия до н. э. [Кадырбаев, Марьяшев, 1973; 1977; Анати, 1960; Кожин, 1968; Кордье, 1975; Галкин, 1977 и др.]. К этому можно добавить, что рисунки с сочетанием элементов «профиль» (животные) и «план» (колесница) по рассмотренным выше соображениям несколько старше в рамках данного периода, чем изображения типа «план» — «план». Куда в пределах эпохи бронзы отнести рисунки колесниц типа «план» без упряжных животных, пока неясно.

Если историческое объяснение изображений повозок на сплошных колесах не имеет никакой опоры в местном археологическом материале, то рисунки колесниц можно связать с находками андронов-ских памятников в сравнительно близко расположенной высокогорной долине р. Арпа [Бернштам, 1952 (I), с. 19—22]. Такая атрибуция была бы в полном согласии с гипотезой об индоиранской принадлежности носителей андроновской культуры, выдвинутой более 20 лет назад [Дьяконов, 1956, с. 124; Дьяконов, 1961, с. 42; Бернштам, 1957 и др.] и возрожденной недавно на новых материалах [Смирнов, Кузьмина, 1977].

Вместе с подобными же изображениями колесниц из Каратау, Акджилги, Каратегина, колесницы Саймалы-Таша образуют как будто единую линию, направленную из Средней Азии через Гиндукуш в долину Инда. Об этом же направлении этнокультурных связей говорят наблюдения других исследователей [Литвинский, 1964, с. 143— 151; Жуков, Ранов, 1974, с. 62—68]. Кажется, что уже есть все основания говорить о новых следах индоарийской миграции из Средней Азии или через нее. Может быть, это и так, но следует сделать ряд оговорок.

Никаких прямых связей между изображениями колесниц или вообще между колесницами и андроновской культурой пока не установлено. Поскольку памятники андроновской культуры изучены достаточно подробно на широкой территории, вряд ли можно надеяться на обнаружение таких связей в будущем. Но изображения колесниц встречаются на керамике срубной культуры. Близкие к срубным памятники обнаружены на территории Средней Азии, хотя и в меньшем объеме, чем андроновские, но с характерными для индоариев следами духовной культуры [Мандельштам, 1968, с. 140—141].

Итак, хронологическую привязку изображений конных колесниц к середине II тысячелетия до н. э. можно считать, по-видимому, установленной. Что же касается этнокультурной принадлежности этих петроглифов, то дать однозначный ответ на этот вопрос трудно. Несомненная для одних исследователей (как археологов, так и лингвистов) связь конных колесниц с индоиранцами и индоариями оспаривается другими (в основном лингвистами). Литература по индоиранской проблеме уже трудно обозрима (из недавних обзоров см. [Абаев,
1972; Виноградов, 1969; Кузьмина, 1974; 1977; Майрхофер, 1966; 1974]: в последних двух работах учтено около 1000 названий). И. М. Дьяконов, например, вообще считает, что на Ближний Восток «из Европы и Средней Азии арии приходили в своей массе пешком» *Дьяконов, 1970, с. 42+. Концепция И. М. Дьяконова вызвала возражения [Майрхофер, 1974].

3.1.6. Центральноазиатские колесницы. Находки последних лет в сочетании с ранее известными позволяют проследить «путь» древних повозок и колесниц дальше на восток и северо-восток от Центрального и Западного Тянь-Шаня. Здесь придется несколько нарушить принятую в книге региональную структуру изложения, чтобы искусственно не разрывать одну тему. Если изображения повозок и колесниц из Каратау, Саймалы-Таша, Акджилги и др. географически относятся к среднеазиатскому региону, то изображения, рассматриваемые в этом разделе, находятся за пределами Средней Азии, в предгорьях Алтая, в Монгольском Алтае и на Саянах. Крайними восточными пунктами распространения этого сюжета в петроглифах, по-видимому, следует считать рисунки из Минусинской котловины и Тувы (рис. 109: 2, 3, 6).

В районе оз. Зайсан найдено изображение повозки, выполненное красной охрой. Здесь же имеются изображения животных с «битре-угольными» и «четырехугольными» туловищами, что, по мнению обнаруживших эти рисунки исследователей, сближает их с петроглифами Саймалы-Таша |Самашев, Кулик, 1975, с. 493—494].

Несколько изображений колесниц, в том числе знаменитая «го-бийская квадрига», найдены в Монгольском Алтае и опубликованы А. П. Окладниковым, В. В. Волковым, Д. Доржем и Э. А. Новгородовой (см. выше, с. 128). Мнения исследователей относительно их датировки расходятся. А. П. Окладников достаточно осторожно датировал изображение «гобийской квадриги» эпохой бронзы 4. П. М. Кожин [Кожин, 1968, с. 35—42] попытался уточнить ее дату, соотнеся изображение этой колесницы с колесницами, найденными в гробницах инь-ского времени, и считая наиболее вероятным временем начало второй половины II тысячелетия до н. э. Д. Дорж не исключает возможность отнесения времени этого изображения и к III тысячелетию до н. э. [Дорж, Новгородова, 1975, с. 41], а в качестве верхней даты говорит о I тысячелетии до н. э. Из остальных известных в Монголии изображений колесниц как с упряжными животными [Дорж, Новгородова, 1975, табл. VI, рис. 8; табл. XIV, рис. 8], так и без них [там же, табл. XIII, рис. 9] следует отметить стилистическое сходство изображений лошадей колесницы из Дарви сомона с подобным же рисунком из Саймалы-Таша. Изображение еще одной «квадриги» из ущелья Яманы-ус, открытое В. В. Волковым и Э. А. Новгородовой, по стилю упряжных лошадей связывается, с одной стороны, с изображениями колесниц из Акджилги, а с другой — с изображениями коней у «мирового дерева» из Минусинской котловины (рис. 124).

В принципе те же стилистические и иконографические элементы наблюдаются и на изображениях тувинских колесниц: колеса со спицами, «плановое» изображение, колесницы без животных, округлая платформа и т. д. Вместе с тем нельзя не отметить, что в трех случаях из пяти в колесах по четыре спицы — признак, который некоторыми исследователями считается ранним. То же можно сказать и о треугольной платформе на колеснице из Сыын-Чюрека. Однако о поздней традиции говорит довольно высокая степень редукции в изображении животных. Иными словами, пока нет достаточно серьезных оснований считать нижнюю дату тувинских, как и монгольских, колесниц старше, чем конец II тысячелетия до н. э. К уточнению этой даты мы еще вернемся (см. с. 235 и сл.).
Изображения повозок и колесниц из Минусинской котловины кажутся значительно более ранними. Их здесь известно всего пять. Из этого числа сразу следует исключить два изображения (Суханиха и Сулек): первое — по причине отсутствия достоверной копии, второе— ввиду явного раннесредневекового возраста. Оставшиеся рисунки, несмотря на свою малочисленность, кажутся исключительно важными для вопросов хронологии.

На стеле из Знаменки имеется профильное изображение крытой, четырехколесной повозки, которую везет пара быков, запряженных дышловой упряжкой. Колеса малого диаметра, без спиц. Изображения упряжных быков повреждены, тем не менее их облик распознается достаточно отчетливо. По стилю они отличаются от отдельного изображения быка, выбитого поверх личины. Это было отмечено еще М. П. Грязновым [Грязнов, 1960, с. 86—87]. Специальный сравнительный анализ рисунков упряжных быков на знаменской стеле и быков, гравированных на плитах из окуневских могил Черновой VIII, сделанный Н. В. Леонтьевым, показал, что рисунки упряжных быков на стеле «выполнены в условно-реалистическом стиле, очень близком, к стилю изображений быков Черновой VIII. Одинаково трактованы не только все особенности телосложения животных, но и их позы.. Родство, а скорее, даже единство стиля подчеркивается и линиями, отделяющими переднюю и заднюю части туловища у одного из знаменских быков. Подобные линии есть и на туловищах нескольких быков могильника. Не проявляется сколько-нибудь существенного различия и в технике изображений. Все это позволяет датировать рисунки нижней части знаменской писаницы окуневским временем. Рисунки животных верхней группы среди изображений могильника аналогов не находят (об этих изображениях см. с. 226. — Я. Ш.). Пара быков в упряжке на изваянии из Красного Камня известна, к сожалению, только по небольшому рисунку Аппельгрена-Кивало, не передающему всех особенностей стиля изображения, но все же она очень близка быкам Черновой VIII и знаменской писаницы. М. П. Грязнов считает их одновременными. В свете вышеизложенного появление на Енисее колесного транспорта следует связывать с временем окуневской культуры, а не карасукской, как считалось ранее» [Леонтьев, 1970 (I), с. 270].

С этим суждением нельзя не согласиться. Новые находки в Разливе (см. с. 226 и сл.) позволяют ставить вопрос о еще более ранней дате основного изображения на знаменской стеле, а дату изображения повозки считать не нижней, как это было до сих пор, а верхней датой стелы. Иными словами, изображение повозок, запряженных быками, на Енисее могло появиться и раньше, но никак не позднее на-чала II тысячелетия до н. э.

Об этом же говорят и иконографические признаки, которые порознь могли бы и не иметь большого значения, но в сочетании, на одном изображении создают впечатление архаичности. Речь идет о колесах малого диаметра без спиц, о том, что повозка — четырехколесная, что везут ее быки, а не лошади, что быки изображены в манере «профиль».

Второе изображение — это уже упоминавшаяся в только что приведенной цитате упряжка пары быков на стеле из Красного Камня [Аппельгрен, 1931, рис. 131; Формозов, 1969 (II), с. 199, рис. 70]. В отличие от знаменской стелы изображение повозки здесь не сохранилось, и финские ученые считали, что на камне нарисована упряжка быков в плуге [Аппельгрен, 1931, с, 11]. Однако против того, что здесь мог быть плуг, говорят по крайней мере два признака: во всех случаях, когда в петроглифах эпохи бронзы изображена пахота, у плуга особое дышло, прямое, а на стеле из Красного Камня четко прослеживается либо раздвоенное на конце, обращенном к повозке дышло, либо передняя часть треугольной платформы; быки показаны либо лежащими (см, гипотезу Буссальи), либо мчащимися в галопе. Ни то, ни другое с плугом несовместимо.

Н, В. Леонтьев считает изображения быков в этой упряжке очень близкими к тем, что выгравированы на плитах из Черновой VIII и на знаменской стеле. Это действительно так, но с одной существенной оговоркой. На плитах из Черновой VIII прослеживается не менее двух различных стилей изображения быков. Первый из них совпадает со стилем рисунка на стеле из Красного Камня (рис. 109:3), а второй связывается с рисунком упряжки на стеле из Знаменки (рис. 109:2). Примечательно, что обе плиты, вернее, обломки плит с рисунками происходят из одного кургана и, таким образом, время, прошедшее между тем, как первая и вторая плита были использованы для сооружения могил, не могло превышать 30—45 лет 5.

Третье изображение колесницы происходит из. тагарского кургана, в котором была найдена плита с окуневскими рисунками. Изображение профильное, без упряжных животных, с колесом большого диаметра, снабженным спицами [Максименков, Флотский, 1975, с, 218]. Несмотря на внекомплексное происхождение, принадлежность этого памятника к эпохе ранней бронзы вряд ли сможет быть оспорена.

Таким образом, можно констатировать, что известные в настоящий момент изображения повозок и колесниц из районов Центральной Азии хотя и немногочисленны, но достаточно выразительны. Анализ датирующих признаков позволяет отнести изображения повозок из Минусинской котловины к эпохе ранней бронзы. Изображения колесниц из Тувы и Монголии, как представляется, несколько более поздние: их дата, по-видимому, лежит где-то между концом II тысячелетия до н. э. и раннескифским временем. К началу этого периода тяготеют колесницы из Тувы, особенно из Мугур-Саргола (техника их выбивки практически идентична технике выбивки мугур-саргольских масок), а к концу его — колесница на оленном камне из Дарви сомо-на [Дорж, Новгородова, 1975, с. 41, табл. VI, рис. 8].

Весьма показательно, что при достаточно подробной изученности петроглифов более восточных районов (работы А. П. Окладникова) здесь не обнаружено изображений повозок и колесниц. Надо думать, что это не случайно. Объяснить этот факт неполнотой сведении с каждым годом становится труднее. Видимо, Минусинская котловина является крайней восточной границей ареала «культур колесных повозок» эпохи бронзы.

Принадлежность минусинских изображений повозок к окуневской культуре считается общепризнанной [Формозов, 1969 (II)» с 207: Леонтьев, 1970 (I), с. 269—270; Максименков, 1975 (II), с. 10 и др.] Вместе с тем Г. А. Максименков пришел к выводу о том, «что окуневская культура, как и ее аналоги, является местной, сибирской, И, может быть, предки окуневцев жили в Минусинской котловине. Во всяком случае, сибирские истоки окуневской культуры несомненны» [Максименков, 1975 (II), с. 37]. В таком случае вопрос об окуневских повозках может иметь два решения: либо они являются местным, окуневским изобретением, либо они позаимствованы окуневцами у инокультурных соседей. Приняв первое, следует решительно пересмотреть не только моноцентристскую концепцию В. Гордона Чайлда, но и последующие поправки к ней С. Пигготта, Э. Анати, Е. Е. Кузьминой и др. и признать Минусинскую котловину одним из центров происхождения колесного транспорта. Однако ни прямыми, ни косвенными фактическими данными для подобного вывода пока никто не располагает.

Понимая бесперспективность такой постановки вопроса, А. А. Формозов писал: «Очевидно, окуневцы обладали колесным транспортом. Крайне маловероятно, что он был освоен ими в лесной зоне. Не могли окуневцы заимствовать колесницы 6 и у афанасьевской культуры: нет никаких данных о том, что это средство сообщения было ей знакомо. И упряжки быков, и колесницы указывают скорее всего на южное направление связей окуневской культуры» [Формозов, 1969 (II), с. 207]. Но ближайшие южные (тувинские) изображения колесниц, как это только что было показано, по крайней мере на полтысячелетия моложе повозки на Знаменской стеле. Что же касается более отдаленных южных связей, вплоть до Яншао и Мохенджо-Даро, на которые указывает А. А. Формозов 7, то по этому поводу имеется достаточно четкое и недвусмысленное утверждение: «Рассматривая оку-невские памятники, можно прийти к выводу, что в них не содержится никаких черт, которые могли бы указывать на южные или западные истоки культуры. В то же время окуневские каменные изваяния рядом черт и приемов их изготовления напоминают изделия из дерева, что косвенно указывает на таежные районы возникновения этого вида искусства» [Максименков, 1975 (II), с. 37].

Таким образом, южные пути проникновения в Минусинскую котловину колесных повозок либо неясны (С. В. Киселев, А. А. Формозов), либо отвергаются (Г. А. Максименков); западные — отвергаются (А. А. Формозов, Г. А. Максименков); северные и восточные — не обозначены никакими достоверными фактами. Поскольку внеземной путь не находит себе места в рамках современной науки, видимо, следует еще раз обратиться к рассмотрению возможных альтернатив.

Нужно признать, что прямые факты в пользу любой из возможных гипотез отсутствуют. Если же обращаться к косвенным данным, то единственной культурой, близкой к окуневской во времени и пространстве и вместе с тем связанной рядом признаков с одной из «культур колесных повозок» — ямной,— является афанасьевская культура. Антропологическое и археологическое сходство афанасьевцев с ямннками отмечалось многими исследователями (В. П. Алексеев, А. А. Формозов, Г. А. Максименков и др.). Наиболее определенно высказался по этому поводу Г. А. Максименков: «В этой связи приходится по-новому взглянуть на афанасьевскую культуру, не имеющую никаких корней в сибирском материале, и, наоборот, ближайшим образом напоминающую западные памятники ямной культуры. Получается, что не окуневская, а афанасьевская культура является пришлой в Сибири» [Максименков, 1975 (II), с. 37]. Появление колесных повозок вместе с афанасьевской культурой с запада объяснялось бы в этой ситуации наиболее естественным образом, но тогда ряд фактов нужно пересмотреть заново. Попытка такого пересмотра предпринимается в следующем разделе.

Notes:

  1. Хотя исторически двухколесная повозка должна быть более ранней, поскольку ее непосредственным «предком» является волокуша, а четырехколесная, скорее всего, происходит от двух сцепленных двухколесных повозок.
  2. Подробнее о геометрии перцептивного пространства см. [Раушенбах 1975].
  3. Автору известно всего четыре таких рисунка: три в Сибири и Монголии [Аппельгрен, 1931, рис. 77, 84; Дорж, Новгородова, 1975, с. 75—76] и один в Северной Африке [Лот, 1973]. Исключением является очень ранний рисунок повозки в профиль на стеле из Знаменки (см. ниже, с. 223—226).
  4. Разные авторы по-разному комментируют датировку этого изображения А. П. Окладниковым, который писал: «…писаницы Хобдо-Сомона.., принадлежат в основе, по-видимому, одной большой эпохе — бронзовому веку» [Окладников, 1964, с. 211]. Д. Дорж и Э. А. Новгородова: «А. П. Окладников привел широкий круг аналогий и датировал колесницу на горе Тэвш Кобд сомона Кобдосского аймака скифским временем» [Дорж, Новгородова, 1976, с. 40]. П. М. Кожин: «А. П. Окладников датировал его эпохой бронзы, связал с солнечным культом, указал на обширный круг аналогий» [Кожин, 1968, с. 35].
  5. О методах вычисления времени функционирования могильника см. [Каменецкий и др., 1975; с. 90—92; Сорокин, 1974; Абетеков, Шер, 1977].
  6. По-видимому, А. А. Формозов не видит различий между изображениями повозок (типа Знаменки) и колесниц (типа Мугур-Саргола).
  7. Культуре Яншао колесные повозки вообще не были известны. В Китае они появляются только в иньское время, причем не повозки, а колесницы с лошадиной упряжкой [Кучера, 1977, с. 133], и не местного, а, скорее всего, северо-западного, т. е. степного, происхождения [Васильев, 1976, с. 275—279; Кожин, 1977, с. 278—287; Крюков и др., 1978, с. 264—266]. Что же касается хараппских моделей повозок, то они демонстрируют вообще иной, отличный от ближневосточного тип с рамой из параллельных, изогнутых в вертикальной плоскости брусьев [Мюллер-Карпе, 1974, табл. 721, 723, 728]. Вопрос о происхождении этого типа повозки еще ждет своих исследователей.

В этот день:

Дни смерти
1984 Умер Андрей Васильевич Куза — советский археолог, историк, источниковед, специалист по древнерусским городам.
1992 Умер Николас Платон — греческий археолог. Открыл минойский дворец в Закросе. Предложил хронологию базирующуюся на изучении архитектурных комплексов (дворцов) Крита.
1994 Умер Сайрус Лонгуэрт Ланделл — американский ботаник и археолог. В декабре 1932 года Ланделл с воздуха обнаружил древний город Майя, впоследствии названный им Калакмулем, «городом двух соседних пирамид».

Рубрики

Свежие записи

Обновлено: 24.10.2015 — 16:50

Счетчики

Яндекс.Метрика

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Археология © 2014