Древние культуры Китая

Огромная территория в Азии, занятая в настоящее время Китайской Народной Республикой, отличается поразительным разнообразием ландшафтных зон и природных условий. Крупные водные артерии Хуанхэ и Янцзы, протекая в широтном направлении, пересекают различные природно-климатические пояса. Для рассматриваемой эпохи особое значение имела долина Хуанхэ, протянувшаяся в западной части через лёссовое плоскогорье. На этой территории распространены смешанные леса, для нее характерны холодная зима и теплое лето при умеренном количестве осадков — от 400 до 800 мм. Природные условия позволяют получать в год один или два урожая. Холмистые пространства Южного Китая, наоборот, отличаются обильными осадками, климат здесь уже субтропический, характерны зимние муссоны, и природно-погодные условия позволяют ежегодно получать на полях от двух до трех урожаев. Палеоклиматические исследования показывают, что в древности, как и в большинстве других раннеземледельческих центров Азии, климат отличался большей мягкостью и увлажненностью.

[adsense]

В долине Хуанхэ, ныне частично обезлесенной, произрастали в изобилии широколиственные леса, состоявшие из березы и дуба, встречался здесь и грецкий орех. Считается, что в IV — III тыс. до н. э. среднегодовая температура была на 2° выше современной. Водились здесь и животные, более типичные для субтропического пояса, в частности бамбуковая крыса. По художественным сосудам эпохи бронзы известны носороги и слоны, изредка при раскопках встречаются и кости последних, но трудно судить, были ли это естественные обитатели данной зоны или экзотические животные, доставляемые с юга для местных владык.

Для первобытной археологии Китая важнейшее значение имело открытие в 1921 г. Андерсоном памятников культуры расписной керамики, вошедших в мировую археологию под наименованием Яншао (Andersson, 1925). Их почти сразу же сопоставили с культурами расписной керамики Ближнего Востока и Средней Азии от Суз до Анау. Это породило разного рода миграционные гипотезы о происхождении китайского очага раннеземледельческих культур, остроту которых лишь в последние годы сглаживают новые открытия китайских ученых. Но еще в середине 70-х гг. предпринимались попытки объяснить генезис древнекитайского очага земледелия западными миграциями или на худой конец импульсами (Васильев, 1976). Археологические работы, широко развернувшиеся в КНР, открыли сотни новых памятников раннеземледельческой эпохи, среди которых следует особенно отметить важное в историческом плане и образцово изученное Баньпо (The neolithic village. …, 1963). Сейчас в зоне яншаоского культурного ареала выделяются многочисленные локальные и хронологические подразделения археологических комплексов, рисующие сложную картину конкретного развития древних общин. Открыт своеобразный и весьма ранний земледельческий центр и в бассейне Янцзы. Ныне раннеземледельческие культуры Китая это особая, специализированная отрасль первобытной археологии Старого Света.

Одновременно археологические открытия заставили по-новому взглянуть и на происхождение и ранние этапы развития собственно древнекитайской цивилизации, сведения о которой сохранялись в исторической традиции, получившей письменное закрепление. Однако долгое время отсчет древней истории Китая велся с 841 г. до н. э., а все свидетельства о более ранних временах признавались чисто легендарными и заведомо недостоверными. Между тем в летописях повествовалось о трех древних царствах, существовавших до IX в. до н. э. и последовательно сменявших друг друга — Ся, Шан и Чжоу. К еще более раннему времени относили предания «эпоху совершенномудрых», при которых были дарованы людям основные достижения культуры от земледелия до письменности. Но в исторической науке последней трети XIX в. безраздельно господствовал гиперкритицизм, тексты древних хроник рассматривались с пристрастием детектива, их авторы уличались в действительных и мнимых противоречиях, а порой и в прямом искажении и подтасовке. Так, одно время чтившийся как «отец истории» Геродот был демонстративно объявлен «отцом лжи». Китайские носители этой «новой волны» также стали рассматривать полулегендарные свидетельства о древнейшей истории своей страны через призму предвзятого скептицизма. Однако решающее слово осталось не за логическими эссеистами, а за конкретными фактами, полученными археологической наукой.

В конце того же XIX в. любители древностей обратили внимание на кости животных и панцири черепах, находимые в местности Сяотунь и испещренные различными знаками. Местные жители называли их «костями дракона» и использовали для медицинских целей. В 1914 г. исследователь Ван Говэй прочел в этих надписях имя правителя, упоминавшегося в. хрониках в династийном списке государства Шан. Затем были обнаружены и другие имена, подтвердившие определенную достоверность традиционной историографии. В 1928 г. в Аньяне близ Сяотуня были начаты регулярные раскопки, продолжавшиеся до 1937 г., когда их прервала японская агрессия. Находки, сделанные в ходе этих работ, были и разнообразны, и поразительны. По существу была заново открыта целая цивилизация — шанская или иньская (Li Chi, 1977). Раскапываемое археологами городище, как это неопровержимо свидетельствуют найденные письменные тексты, называлось «главный (или великий) город Шан». Сейчас уже известно около 100 000 иньских надписей, достаточно всесторонне освещающих это первое цивилизованное общество Восточной Азии.
Материалы по первобытной археологии Китая неоднократно были предметом общих сводок и обзоров. Так, отметим весьма обстоятельные для своего времени труды Чен Текуна (Chang Te-K’un, 1959, 1960) и более новые сводки Чжан Гуанчжи (Chang Kwang- Chin, 1971, 1980). Ценные наблюдения сделал С. В. Киселев в результате длительной командировки в КНР( Киселев, 1960), обстоятельные сводки соответствующих материалов содержат работы М. В. Крюкова (Крюков, 1973; Крюков, Софронов, Чебоксаров, 1978) и С. Кучеры (Кучера, 1977; Археология Зарубежной Азии, 1986, гл. II).

Обширные материалы, полученные по первобытной археологии Китая, всесторонне характеризуют тот исходный пласт раннеземледельческих культур, который здесь, так же как и в других регионах Старого Света, лежал в основе развития цивилизации. Китайскими археологами проделана большая работа по систематизации соответствующих данных, выявлению устойчивых комплексов или культур, определения их временного положения и культурного взаимодействия. Выделяется несколько зон, харктеризуемых специфическими признаками и динамикой культурного процесса (Крюков, Софронов, Чебоксаров, 1978, с. 90 и след.). Типичными для рассматриваемой эпохи являются материалы поселения Баньпо, относящегося к первой половине IV тыс. до н. э. (рис. 54). Тщательно проведенные исследования рисуют яркую картину устойчивой сбалансированной экономики и надежного благосостояния, свойственных раннеземледельческим общинам (The neolithic village…, 1963). Баньпо как археологический комплекс или даже как особая археологическая культура центральной зоны характеризуется наземными каркасными жилищами с глиняно-саманной обмазкой, глиняной посудой, преимущественно плоскодонной, в том числе украшенной геометрическими орнаментами и зооморфными рисунками, а также углубленным орнаментом, специфическими формами сосудов на трех ножках, костяными двуперыми наконечниками стрел, рыболовными крючками и шильями, каменными топорами, теслами, долотами, молотами и ножами, обычно шлифованными. Минимальна роль кремневой индустрии, что в целом является весьма показательным для древнекитайского очага раннеземледельческих культур.

Раскопки самого поселения Баньпо всесторонне характеризуют экономику и культуру нового типа в их специфическом, древнекитайском воплощении. Земледелие надежно обеспечивало обитателей поселка продуктами питания. Возделывался китайский сорт проса, носящий местное название чумиза. Свидетельства такого возделывания многочисленны и разнообразны, включая остатки каши из чумизы, сохранившиеся в одном из сосудов. Значительную роль в мясном рационе играли одомашненные животные, но их состав весьма своеобразен по сравнению со стадами раннеземледельческих общин Ближнего Востока. В долине Хуанхэ основными животными, чье мясо шло в пищу, были свиньи и собаки. Важным подспорьем и, видимо, одним из факторов, обеспечивающим стабильную оседлость, было рыболовство, с которым связана значительная часть орудий труда, в том числе костяные крючки, наконечники гарпунов, каменные грузила для сетей. Изображения рыб имеются и на расписных сосудах. Налицо и остатки диких животных, среди которых следует отметить оленя и бамбуковую крысу. Устойчивая система получения продуктов питания обеспечила высокий уровень благосостояния нового образа жизни, который утвердился здесь со становлением экономики производства пищи.

Само поселение Баньпо занимало площадь около 7000 м 2 и было окружено рвом 6¬метровой глубины, возможно, в частности, призванным защитить поселок от паводковых разливов. За рвом располагался могильник и печи для обжига керамики. Сами дома каркасно-столбовой конструкции имели круглую или прямоугольную планировку. Не исключено, что первая являлась наследием строительных приемов, выработанных для хижин и землянок доземледельческой эпохи. Пол и стены жилищ тщательно покрывались глиняной обмазкой, смешанной с рубленой соломой-саманом. Овальные в плане дома имели диаметр около 5 м, и при их раскопках обнаружены многочисленные ямки от столбов и жердей, число которых порой достигало 60—70 штук. Мощность культурного слоя — от 4 до 5 м указывает, что это был поселок долговременного обитания. Рядом с домами располагались хозяйственные ямы. Сами размеры поселка были достаточно стабильны — на раннем этапе в нем насчитывалось 22 дома и 43 хозяйственные ямы, на позднем — 24 дома и 163 хозяйственные ямы. Средняя площадь однокомнатных домов в 20 м 2 показывает, что они, как и в среднеазиатском Джейтуне, служили жилищем малой семьи как основной ячейки общества. Имелось здесь и крупное здание, видимо, особого назначения. Оно находилось в центре поселения и располагалось на платформе, занимавшей площадь 20X12.5 м. Стена метровой толщины была образована столбами, имевшими 20 см в диаметре и покрытыми глиняной обмазкой. В центре обнаружены два основания крупных столбов-колонн диаметром 1.6 м. Исследователи справедливо полагают, что эта постройка имела специфические функции, была своеобразным святилищем-домом общих собраний, который столь типичен для раннеземледельческих общин и являлся своего рода материальным символом организационного и идеологического единства данного коллектива.

Уютные благоустроенные дома дополнялись другими бытовыми объектами, нередко сочетавшими утилитарную и эстетическую функции. Такова прежде всего разнообразная глиняная посуда, обжиг которой проводился в специальных горнах. Двухъярусная конструкция этих печей позволяла получать устойчивые температуры, но сами их размеры были весьма невелики, и в обжигательную камеру помещалось одновременно 5 — 6 сосудов 208 средней величины. Различаются несколько групп керамики — грубая красная или серая, объединяющая по преимуществу сосуды хозяйственного назначения, красная керамика и высококачественная посуда светлого цвета. Наличие расписной керамики, украшавшей яркими пятнами интерьер древнекитайских земледельцев, сразу вводит материальную культуру Баньпо в широкий круг сходных формопроявлений раннеземледельческой эпохи. Орнаментация здесь сравнительно несложная, много геометрических рисунков, но вместе с тем есть изображения птиц, копытных животных. Особенно были популярны рыбы, стилизованные под геометрическую роспись. Показательно изображение черепахи, животного, которое в дальнейшем играло заметную роль в обрядах и культах древнекитайского населения. Явно к числу образцов сложной культовой семантики относится рисунок головы в сложном уборе и находящейся как бы в центре трех рыбьих фигур. Предположение о том, что здесь воспроизведен жрец с татуированным лицом в рыбообразном головном уборе, весьма вероятно (Chang Kwang- Chin, 1971, p. 103). Тотем подобного рода мог играть важную роль для общины оседлых земледельцев — животноводов — рыболовов.

Рис. 54. Комплекс Яншао.

Рис. 54. Комплекс Яншао.

Помимо благоустроенных домов и нарядной керамики налицо в Баньпо и заключительный элемент культурной триады раннеземледельческой эпохи — мелкая пластика. Это сравнительно редкие глиняные раскрашенные головы антропоморфных фигурок. Имеются также статуэтки птиц и зверей.

Вместе с тем сам набор орудий, при помощи которого были получены хозяйственные и культурные достижения, весьма архаичен и ограничивается изделиями из камня и кости, напоминая в этом отношении архаическую техническую базу создателей блестящей культуры Чатал-Хююка. Особенно разнообразна костяная индустрия, представленная несколькими видами проколок и шильев, а также долотами, стругами, предметами, типологически близкими к ножам и мотыгам.

Но число последних незначительно, что заставляет предполагать использование в этой функции деревянных орудий (The neolithic village. . . , 1963, p. 310). Большинство каменных орудий принадлежит к числу шлифованных изделий и представляет собой тесла, топоры, долота, молоты и однолезвийные ножи. Имеются также и навершия булав. Как мы отмечали, отсутствие кремневых изделий просто поразительно. Отдельные наконечники стрел делались из кварцита, обработанного грубой ретушью, но предпочтение отдавалось стрелам из кости, типы которых достаточно разнообразны. Из кремня изготовлялись грубые скребки и чопперы, которые, однако, крайне редки. Специализированными производствами становятся прядение и ткачество. Отпечатки на керамике позволили установить наличие целого ряда различных видов плетеных изделий — от циновок до тканей.

Пряслица двух типов свидетельствуют, что этот вид домашнего труда практиковался в каждой семье. Недаром на Баньпо найдено поразительно большое количество костяных иголок — около 300 штук. Не забывали древние портнихи и о своей внешности — на поселении найдено сравнительно много бус и браслетов, изготовленных из кости и раковин.

Материалы Баньпо ясно показывают, что самообеспечивающиеся общины древнекитайских земледельцев достигают устойчивого благосостояния, уровень которого пока един для всех членов общества. Так, изучено свыше ста погребений могильника, в которые обычно помещались скромные дары — расписные сосуды и немногочисленные украшения, и какой-либо разницы в этом отношении между отдельными захоронениями не прослеживается. Усопшие расположены в вытянутом положении, преобладают одиночные погребения, и лишь две могилы являются исключениями — в одной помещено два человека, а в другой четыре. Детей обычно хоронили не на кладбище, а прямо на территории поселка и помещали в крупные сосуды.

Баньпо не было единственным раннеземледельческим поселением в долине Хуанхэ. В IV — первой половине III тыс. до н. э. поселки этого типа широко распространились по среднему течению этой реки, и особенности материальной культуры дают возможность выделить ряд локальных подразделений (Кашина, 1977). Так, раскопки поселения Мяодигоу позволили охарактеризовать особый вариант культуры, или, точнее сказать, культурной общности, Яншао со специфическим типом расписной керамики. В росписи Мяодигоу в отличие от геометризма Баньпо много криволинейных композиций, хотя изображение черепахи с точечным заполнением тулова близко к аналогичной фигуре, воспроизведенной на керамике из Баньпо. Раннеземледельческие общины широко освоили в это время плодородные лёссовые почвы речных долин и речных террас, повсеместно выращивали чумизу и разводили свиней и собак как мясных животных. Здесь сложилась эффективная система получения продуктов питания, накапливался значительный экономический и культурный потенциал, началось развитие специализированных производств. Иными словами, мы видим здесь те же характерные черты, что и в других регионах в раннеземледельческую эпоху. Вместе с тем налицо и значительное культурное своеобразие. В пору Яншао по среднему течению Хуанхэ сложился особый региональный тип раннеземледельческой культуры, обладающий неповторимыми чертами. Это обстоятельство прямым путем подводит нас к ответственной и сложной проблеме генезиса древнекитайских культур древнеземледельческой эпохи.

Общетипологическая близость раннеземледельческих комплексов древнего Китая с другими древнеземледельческими культурами, равно как и их более поздняя датировка по сравнению с более западными очагами производящей экономики, вольно или невольно наталкивала исследователей на идею стимулирующего воздействия западных импульсов. В советской науке такая попытка была сравнительно недавно вновь предпринята Л. С. Васильевым, считавшим, что в генезисе Яншао решающую роль играла монголоидная по типу этнокультурная общность, реализовавшая в условиях гималайско-тибетских и западно-китайских предгорий «основные принципы и идеи неолитической революции ближневосточной зоны» (Васильев, 1976, с. 185). Однако обоснование этого допущения конкретным археологическим материалом не выдерживает критики, поскольку пока ни в гималайско-тибетских предгорьях, ни в западных районах КНР нет раннеземледельческих памятников, столь же древних, как и поселения по среднему течению Хуанхэ (Крюков, Софронов, Чебоксаров, 1978, с. 143 —144). Более того, региональный тип раннеземледельческих культур, представленный Яншао, по всем основным параметрам отличен от археологических комплексов Ближнего Востока, Средней Азии и Индостана, и нам уже приходилось обращать на это внимание (Массон, 1964а).

Общетипологическое повторение раннеземледельческой триады в виде благоустроенных домов, нарядной керамики и мелкой пластики выступает в данном случае как своего рода стадиальное явление, за которым стоит принципиально иной и глубоко своеобразный набор основных составных элементов. Кардинальные различия здесь налицо, начиная с самой хозяйственной системы. В долине Хуанхэ возделывали чумизу и разводили как мясных животных собак и свиней, тогда как на Ближнем Востоке и в Средней Азии соответствующее положение занимают пшеница и ячмень в земледелии, козы и овцы в животноводстве. В китайском очаге, расцвет которого по крайней мере в IV — III вв. до н. э. не вызывает сомнений, налицо архаический, и по существу неолитический комплекс каменных и костяных орудий, единообразие которого не нарушает ни один медный предмет. В ближневосточном макрорегионе повсеместно встречаются медные орудия, и если где и сохраняется архаическая техника неолитической эпохи, то она представлена кремневыми вкладышевыми орудиями, отсутствие которых как раз и составляет характерную черту комплексов типа Яншао. Принципиально различны и строительная техника (сырцовый кирпич на западе и каркасные дома с глинобитной обмазкой на востоке), и погребальные обряды (скорченность на западе в отличие от вытянутого положения погребенных в памятниках яншаоского круга), и даже набор форм сосудов. В частности, в долине Хуанхэ с первых этапов керамического мастерства появляются как устойчивые типы разные варианты сосудов на трех ножках, образуя неотъемлемый элемент местных археологических комплексов. Иным был и облик людей, оставивших памятники одного культурно¬хозяйственного типа. Уже маски жрецов на керамике Баньпо отличает скупо переданная, но тем не менее бесспорная монголоидность. Все изученные костяки из раннеяншаоских могильников полностью подтверждают эту особенность — они относятся к числу тихоокеанских монголоидов, что принципиально отличает их от длинноголовых европеоидов, к числу которых принадлежали племена, совершившие переход к земледельческо-скотоводческой экономике на Ближнем Востоке. Это указывает на то, что формирование древнекитайского очага производящей экономики было в первую очередь результатом спонтанной культурной и хозяйственной трансформации, эксплуатации местных, восточноазиатских растительных и зоологических ресурсов. При этом сложились устойчивые культурные традиции, создавшие питательную среду для древнекитайской цивилизации. Это касается и типа каркасных строений, которые с наступлением цивилизации усложняются в планировке и увеличиваются в размерах, и типов триподов, которые в условиях бронзолитейного производства становятся подлинными шедеврами художественного производства, и даже пиктографической символики. Исследователи отмечают, что уже в Баньпо на керамике имеется 22 различных знака устойчиво повторяющихся на многих сосудах и черепках (The neolithic village. . . , 1963, p. 317). Даже яншаоское меню входит устойчивым компонентом в местные привязанности и обычаи. Так, среди гадательных надписей Аньяна о жертвоприношениях божеству имеется и такой запрос: «Зажарить для Восточной матери трех свиней и трех собак» (Хрестоматия. . . , 1963, с. 445).

Новые открытия китайских археологов в последние годы настойчиво выдвигают еще один аспект рассматриваемой проблемы. Речь идет об обнаружении самобытных очагов раннеземледельческой культуры в Южном Китае, в бассейне р. Янцзы. Примитивная глиняная посуда с примесью в тесте песка или толченых раковин появляется здесь весьма рано, едва ли не в VIII тыс. до н. э. К V тыс. до н. э. относится комплекс, содержащий не только керамику, но и бесспорные свидетельства производства продуктов питания — возделывания риса и разведения свиней, собак и, возможно, буйволов. Это культура типа Хэмуду (Археология Зарубежной Азии, 1986, с. 286). Перед нами не только отличная хозяйственная традиция — возделывание риса, а не чумизы, но и значительное культурное своеобразие — набор керамических форм, среди которых много круглодонных видов, заметно отличных от керамических типов яншаоского круга. Целый ряд раннеземледельческих культур Южного Китая продолжал развивать в IV — III тыс. до н. э. традиции рисосеяния, вступая, видимо, в культурные контакты с яншаоским ареалом, как об этом свидетельствуют появление формы триподов и роспись на глиняной посуде. Принципиально важное значение этих открытий состоит в том, что они демонстрируют широкий территориальный охват и многообразие путей развития неолитической революции в китайском регионе. Вопрос перехода к новым формам хозяйства и становления принципиально новых культурных комплексов стоял в повестке дня, и, видимо, его реализация была столь же независимым проявлением глобальных закономерностей, как и становление земледельческой экономики в Новом Свете.
Кстати, как и в Новом Свете, раннеземледельческая эпоха в древнекитайском регионе добивается значительных успехов на базе неметаллического орудийного комплекса.

Вместе с тем нельзя не видеть, что многие из этих соображений носят общий и косвенный характер и пока у нас нет четкой генетической цепочки культурной эволюции древнекитайских раннеземледельских комплексов на основе местного мезолита в отличие от ситуации, сложившейся в археологии, скажем, Восточного Средиземноморья или Месопотамии. Правда, и в этой сфере налицо целый ряд обнадеживающих открытий. Становятся известными стоянки мезолитических охотников в бассейне Хуанхэ, но их кремневая индустрия, микролитоидная на поздних этапах развития, практически не имеет ничего общего с орудийным набором яншаоских общин. Несколько лучше обстоит дело с предъяншаоскими памятниками. Если раньше к их числу предположительно относились развеянные стоянки, содержащие в числе прочих находок красноглиняную керамику (Киселев, 1960, с. 245; Chang Te-K’un, 1959, p. 68 sqq.), то теперь открыты уже поселения с сохранившимся культурным слоем (Археология Зарубежной Азии, 1986, с. 290—291). Так, на поселении Дадивань обнаружен ранний слой, перекрытый типичным комплексом яншаоского круга. Для этого слоя Дадивань I характерно свиноводство, известна керамика, в том числе с красной полосой вдоль венчика, как бы предвосхищающая расписную посуду Яншао, и найдена такая специфическая форма древнекитайского культурного ареала, как триподы. Слой Дадивань I отнесен к концу V — началу IV тыс. до н. э., правда, с использованием длинной системы пересчета дат радиокарбонового анализа. В V тыс. до н. э. уходит датировка поселений Цышань и Пэйлиган, открытых в бассейне среднего течения Хуанхэ, где налицо свидетельства развития земледелия и довольно многочисленна глиняная посуда. Так, предъяншаоский пласт получает все более реальное воплощение в надежных археологических комплексах.

Во всяком случае, начиная с этих оседлых поселков второй половины V тыс. до н. э. идет устойчивая линия спонтанной трансформации, надежно устанавливаемая на целом ряде типологических соответствий. Культурный и технический прогресс ведут к тому, что в недрах раннеземледельческих обществ формируются реальные предпосылки сложения цивилизации. Эти процессы связаны с периодом существования комплексов типа Лушань, отличающихся яркими признаками ремесленной специализации и общественного прогресса.

Для комплексов типа Лушань наиболее показательно распространение серой и в меньшей мере чернолощеной керамики, среди форм которой наряду с традиционными триподами появляются и сосуды на высокой ножке, так называемые вазы. В определенной мере диагностирующим признаком является и наличие каменных ножей- серпов полулунной формы. Эти комплексы, открытые первоначально в приморских районах Китая в провинции Шаньдун, еще 30 лет назад исследователи пытались прямым образом вывести из серой и чернолощеной керамики Северо-Восточного Ирана типа Гисар II — III, где также имелись вазы на высоких подставках. В настоящее время подобные примитивные построения являются достоянием истории науки, а сам тип лушаньских комплексов, как оказалось, получил широкое распространение на территории Китая, что позволяет говорить о культурах лушаньского типа, или о лушаноидных культурах, встречающихся вплоть до Тайваня (Chang Kwang-Chin, 1971, p. 131). Время бытования комплексов этого типа может быть определено ориентировочно второй половиной, а кое-где и последней третью III тыс. до н. э. — началом II тыс. до н. э. Подстилающие культурные горизонты оказываются различными в различных областях, что лучше всего высвечивает специфический процесс культурной интеграции, начинающийся в этот период.

В приморских районах распространен классический Лушань, названный так по приоритетному месту открытия этой культуры. Здесь исходным культурным субстратом формирования Лушаня является земледельческая культура Давэнкоу. В ней на определенном этапе развития появляется сероглиняная и черная керамика и начинает постепенно внедряться в технологию гончарный круг быстрого вращения. Континентальный, или хэнанский, Лушань, представленный культурой типа Хоуган II, территориально охватывает нуклеарные районы обитания яншаоских общин по среднему течению Хуанхэ. Здесь налицо постепенная трансформация позднеяншаоского комплекса типа Мяодигоу II в лушаноидную культуру с сероглиняной посудой специфических форм, изготовленной с помощью гончарного круга. Местная традиция красной керамики постепенно угасает, хотя отдельные образцы расписной керамики, столь показательной для раннеземледельческой эпохи, еще сохраняются. На юге, в нижнем течении Янцзы, лушаньское воздействие накладывается на местную культуру Лянчжу, оставленную земледельцами и рыболовами, возделывавшими различные сорта риса и ряд других растений, включая кунжут и вику. И здесь на поздних этапах развития местной культуры появляется черноглиняная керамика, сделанная на гончарном круге и представленная формами, отчетливо восходящими к лушаньским прототипам. Показательно, что вне этого широкого лушаньского воздействия оказались западные области яншаоских земледельцев и прежде всего Ганьсу, где сохраняются традиции эпохи расписной керамики, представленные культурой Мацзяяо, иногда именуемой ганьсуйским Яншао и датируемой серединой III — началом II тыс. до н. э. Здесь нет ни серой или черной керамики, ни гончарного круга; лепная посуда с красочными узорами настойчиво продолжает архаические традиции раннеземледельческой эпохи. Налицо своего рода культурный провинциализм и отставание в темпах развития. Вместе с тем интересен факт нахождения на памятниках типа Мацзяяо двух медных ножей, правда еще не изменивших общий неолитический облик производственного инвентаря, но являющихся важным провозвестником грядущих перемен. Возможно, учитывая полное отсутствие металла в лушаноидных комплексах и западное положение памятников Мацзяяо, в этом можно усмотреть определенное воздействие сибиро-казахстанских культур, в частности минусинского очага древней металлургии.

По существу культурные инновации лушаньского периода связаны в первую очередь со специализацией ремесленной деятельности, прежде всего гончарства. Технический прогресс, а именно распространение гончарного круга быстрого вращения, привел к массовому производству стандартных изделий, изменил эстетический подход к керамической продукции. Теперь главное внимание уделялось изяществу и совершенству формы сосудов, а не росписи, над которой трудились общинные ремесленники. Социологически близкое явление имело место в Месопотамии в урукский период. В определенной мере с лушаньскими воздействиями можно сопоставлять и влияние керамики урукского типа на соседние с Двуречьем регионы от Элама до Сирии. Для поры активного развития специализированных производств и отделения ремесла от земледелия керамика лушаньского типа в древнекитайском регионе представляла своего рода эталон эпохи, образцовую модель, широкое распространение которой способствовало процессам культурной интеграции.

Определенные изменения происходят и в сфере получения продуктов питания. Так, появляется и получает широкое распространение устойчивый тип жатвенных орудий — полулунные каменные серпы и серпы, сделанные из раковин. Предполагается, что это связано с интенсификацией жатвенных процессов (Chang Kwang-Chin, 1971, p. 128). В составе стада получают распространение новые породы — крупный и мелкий рогатый скот, разводятся и домашние куры. В южной зоне еще раньше отмечена доместикация водного буйвола, но показательно, что к числу китайско-индоевропейских лексических соответствий принадлежит термин, обозначающий корову (Pulleyblank, 1966; Крюков, Софронов, Чебоксаров, 1978, с. 78). Хоти лингвисты склонны относить эти соответствия к весьма ранней эпохе появления в лушаньских памятниках лошади, так же как и, возможно, крупного и мелкого рогатого скота, исторически разумнее всего сопоставлять данные явления с возможными контактами со скотоводами степной бронзы, представленными в Южной Сибири афанасьевскими и окуневскими культурами.

Налицо технологические новшества и в строительном деле — распространяется способ возведения фундаментов и стен строений путем укладки слоев плотно утрамбованной земли, набиваемой в рамы из досок. По внешним признакам эта техника напоминала строительство из сырцового кирпича, характерное для стран ближневосточного ареала, и открывала возможности развития монументальной архитектуры. Практическое отражение это нашло в сфере фортификации. В хэнанском Лушане появляется целый ряд поселений, окруженных мощными глиняными стенами- валами. Сами поселки были еще не велики по размерам — их площадь достигала 1—4 га. Но тем более внушительными выглядят глинобитные укрепления. Так, стена, окаймлявшая поселение Дачжучжуан, имела толщину 13 м в основании и 10 м в верхних своих частях (Археология Зарубежной Азии, 1986, с. 316). Развитие фортификации является косвенным свидетельством сложных процессов, происходящих в недрах общественного организма, — усиления военной функции, связанной с накоплением богатств и с тенденцией к их насильственному перераспределению. На одном из лушаньских поселений были обнаружены следы побоища в виде беспорядочно захороненных мужчин, женщин и детей, многие из которых найдены обезглавленными. Отдельно расположенные черепа несут следы снимания скальпов (Chang Kwang-Chin, 1980, p. 339). В данном случае земляные стены не спасли от гибели какую-то из групп лушаньских общинников. Рост благосостояния, разнообразие функций организации и управления стимулировали развитие социальной дифференциации, находившей отражение в дифференциации образа жизни. Археологические материалы свидетельствуют, что в лушаньский период прочно установилась практика гадания по лопаткам животных, помещаемым в огонь после нанесения на них разного рода меток, что представляет собой прямую предтечу гадательных надписей иньской цивилизации. Эти специализированные функции содействовали обособлению жреческой прослойки. Монотонное однообразие погребального инвентаря, свойственное яншаоским некрополям, сменяется резкими количественными различиями. В отдельных могилах Давэнкоу помещалось до 70—80 предметов, правда, главным образом керамических сосудов. Появляются захоронения с десятками различных предметов и в культуре Лянчжу.

Выше уже говорилось о первоначальном скептическом отношении к данным китайской исторической традиции династии Шан и блестящем подтверждении ее исторической реальности археологическими раскопками. Та же традиция говорит о более раннем царстве Ся и приводит детальную генеалогию его правителей, причем ориентировочная датировка царства приходится на 2205—1767 гг. до н. э. Исследователи уже высказывали мнение о возможном соотнесении с этой традицией комплексов лушаньского типа и раннеиньского этапа Эрлитоу (Крюков, Софронов, Чебоксаров, 1978, с. 152—154). Считалось, что в эпоху Ся началось строительство городов, окруженных стенами, успехи в гончарном деле привели к открытию металлургии, а выборные вожди сменились правителями, передающими власть по наследству. По крайней мере одно из этих явлений, а именно укрепленные городища, надежно датируется лушаньским периодом. Вполне вероятно, что уже к позднему Лушаню восходит и тенденция институализации власти, получившая впечатляющее завершение в появлении иньских ванов с их пышными «царскими» погребальными обрядами. Технический прогресс и социальная эволюция развивались в тесном взаимодействии по принципу прямых и обратных связей.
Далеко ушли в прошлое те времена, когда иньская цивилизация Аньяна выглядела неожиданным феноменом, порождая различные домыслы об ее происхождении. Успехи археологии КНР привели к созданию довольно надежной эволюционной цепочки устойчивых археологических комплексов, связывающих раннеземледельческую эпоху и древнекитайскую цивилизацию. Эта эволюция напоминает в ряде отношений последовательность этапов кульважное звено в этой цепи непрерывного развития выступает комплекс типа Эрлитоу, в настоящее время представленный уже почти сотней различных памятников (Chang Kwang-Chin, 1980, p. 166—200; Археология Зарубежной Азии, 1986, с. 307 — 310). Само городище Эрлитоу, давшее наименование всему комплексу, расположено в Хэнани неподалеку от важного современного центра Чжэнчжоу, на территории которого, кстати, находится крупнейшее городище раннеиньской эпохи (рис. 55). Здесь выявлены три слоя, относящиеся к данному периоду, тогда как четвертый, самый верхний, содержит материалы поры раннего Инь. Дата комплекса типа Эрлитоу ориентировочно определяется 1850 — 1650 гг. до н. э., что подкреплено рядом радиокарбоновых датировок, хотя имеются определения, выпадающие из этих пределов. Не исключено, что истоки этого комплекса уходят в конец III тыс. до н. э. Керамический комплекс Эрлитоу достаточно разнообразен и демонстрирует, с одной стороны, генетическую преемственность с керамикой хэнаньского Лушаня, с другой — совершенно новые черты, связанные с качественным состоянием общества и его культуры. Таково прежде всего увеличение типов богато орнаментированной керамики, производство которой превращается в специализированное ремесло, создающее незаурядные художественные произведения. Штампованные орнаменты, среди мотивов которых многочисленные стилизованные животные, изображения драконов, скорпионов и рыб, предвосхищают искусство иньской цивилизации и по существу являются ее первым начальным этапом. Расположение гончарных печей указывает на территориальную концентрацию керамического производства, на места расположения специализированных мастерских или даже кварталов ремесленников. Принципиально важно появление бронзолитейного производства, ранее совершенно неизвестного в древнекитайском регионе, который, таким образом, в отличие от большинства других областей Старого Света практически минует стадию энеолита. В Эрлитоу найдены бронзовые ножи, шилья, наконечники стрел, колокольчик и рыболовные крючки. Вместе с тем встречаются и рыболовные крючки, сделанные из кости, и это соседство двух технологий указывает на начальные этапы развития металлургии. Но сам уровень последней неожиданно высок. Об этом свидетельствуют бронзовые сосуды различных форм, богато орнаментированные, представляющие собой ранний этап знаменитых иньских бронз (Chang Kwang-Chin, 1980, p. 266, fig. 66). Судя по описаниям, обнаружены и остатки бронзолитейных мастерских с многочисленными литейными формами. Это был важный скачок в развитии технологии, стимулировавший процесс отделения специализированных ремесел от сельскохозяйственного производства.

Рис. 55. Чжэнчжоу. План городища.

Рис. 55. Чжэнчжоу. План городища.

Раскопки городища Эрлитоу отражают и заметные изменения, происходящие в обществе, чей технологический базис развивается столь успешно. На городище обнаружена обширная земляная платформа, построенная по способу, утвердившемуся в лушаньский период при возведении фортификационных сооружений. Она имеет в плане Т-образную форму и занимает площадь почти в 1 га, т. е. практически столько же, сколько и раннеземледельческие поселки поры Яншао. Это явно основание какого-то комплекса строений особого назначения, от которого сохранились части стен и следы деревянных столбов-колонн, охватывающих периметр комплекса своеобразным портиком. Предполагается, что это были постройки дворцового типа. Иными словами, перед нами явление, по существу аналогичное монументальной архитектуре Ближнего Востока. Такое строительство требовало концентрации усилий значительного числа рабочих рук и вместе с тем отражало далеко зашедшую дифференциацию общества, находящую отражение и в различном образе жизни. На это указывают и погребальные обряды Эрлитоу. Здесь имеются гробницы, в которых усопшие лежат в вытянутом положении на спине или на боку в сопровождении разнообразного погребального инвентаря, включающего различные типы керамических сосудов, бронзовые колокольчики, украшения из сердолика, жадеита и раковин. Вместе с тем имеются и беспорядочные захоронения, среди руин домов и хозяйственных ям, где отсутствует какой-либо сопровождающий инвентарь, а костяки лежат в самых различных позах и зачастую у них отсутствуют различные части туловища или даже головы. Чжан справедливо заключает, что подобные различия в способах захоронения свидетельствуют о далеко зашедшей стратификации общества, когда представители нижних слоев могли приноситься в жертву при религиозных церемониях (Chang Kwang-Chin, 1980, p. 198 — 199). Шел процесс разделения общества на бедных и богатых, на почитаемых вождей и жрецов и на потенциальных жертв заупокойных обрядов.

[adsense]

Широко было распространено гадание при помощи лопаток коров и овец, на которые при этом наносились различные знаки. Это были прямые предшественники знаменитых аньянских гадательных костей с пиктографическими текстами. В Аньяне короткие тексты наносились и на бронзовые изделия, но в Эрлитоу их пока еще заменяют эмблемы. Вместе с тем найдены три фрагмента костей, на которых как будто имеются знаки иньской письменности. Во всяком случае, один из таких фрагментов содержит не отдельные знаки, которые можно встретить и на яншаоских сосудах, а трехстрочный текст (Chang Kwang-Chin, 1980, p. 268, fig. 67). Правда, есть известные сомнения в стратиграфии этой находки, и поэтому вопрос об истоках иньской письменности остается открытым.

Таким образом, в Эрлитоу налицо уже многие компоненты социокультурного комплекса цивилизации. Генетические связи Эрлитоу с хэнаньским Лушанем также не взывают сомнений — это была отчетливая линия спонтанной трансформации в бассейне среднего течения Хуанхэ. Остается невыясненным вопрос о таком технологическом новшестве, как бронзолитейное производство, возникающее как бы сразу на стадии высокого развития. По данному вопросу было немало досужих рассуждений примитивно- миграционистского толка, но вместе с тем неправомерно (как это делается в некоторых сводных работах китайских исследователей) полностью игнорировать эту проблему. Имеются два очага металлургии, которые являются более древними по отношению к бронзам Эрлитоу, — минусинский на юге Сибири и в Юго-Восточной Азии, где недавние сенсационные открытия уводят бронзовый век чуть ли не в IV тыс. до н. э. и уже для III тыс. до н. э. наличие развитой бронзовой металлургии не вызывает сомнений. Скорее всего, в распространении бронзо-литейного дела в долине Хуанхэ мы сталкиваемся со своего рода стимулированной трансформацией, происходящей в сфере технологии, где общий уровень технического развития, включая достижения теплотехники, создал благоприятную воспринимающую среду. Но конкретные пути становления металлургии в Эрлитоу пока не могут быть прослежены строгой цепочкой типологических соответствий археологических объектов.

Реабилитация китайской исторической традиции, происшедшая в результате аньянских открытий, которые подтвердили достоверность сведений о династии Шан, неоднократно побуждала исследователей искать археологические соответствия и более древнему феномену, упоминаемому в хрониках, — царству Ся, относящемуся по этой традиционной хронологии к 2205 — 1767 гг. до н. э. По поводу подобного отождествления высказывались различные соображения (Крюков, Софронов, Чебоксаров, 1978, с. 152 —155). Сейчас налицо тенденция сопоставлять Ся прежде всего с комплексами типа Эрлитоу, а в самом Эрлитоу видеть столицу этого легендарного политического образования — город Чженсюнь (Chang Kwang-Chin, 1980; p. 345; Археология Зарубежной Азии, 1986, с. 310). Как бы ни решался вопрос корреляции археологических материалов и исторической традиции, совершенно ясно, что в пору Эрлитоу сложился устойчивый культурный комплекс, явно отражающий формативную стадию цивилизации, и в дальнейшем мы видим впечатляющую реализацию созданных предпосылок.

Этот последовательный прогресс налицо в следующий период, называемый то раннеиньским, то периодом Чжэнчжоу, то периодом Эрлиган. Последний термин получает в последнее время все большее практическое признание и, видимо, является наиболее удобным для специальной терминологии археологических комплексов. Ориентировочная датировка периода Эрлиган определяется в пределах 1650 —1400 гг. до н. э. В это время социологические и культурные инновации нашли концентрированное выражение в крупных центрах, которые с полным правом можно именовать городами. Как в Месопотамии и Индостане, эти городские центры стали своего рода символом и репрезентативным воплощением новой эпохи. Для периода Эрлиган таким крупнейшим центром явилось городище Чжэнчжоу — бесспорно столичный центр раннеиньского государства. Расположенный практически на территории современного крупного города, он тщательно изучается китайскими археологами в условиях, непростых для широких раскопок, и результаты проведенных работ позволяют дать довольно выразительное представление о раннегородском организме.
В нем прежде всего отчетливо выражена функция убежища. Мощная крепостная стена, сделанная по уже упоминавшемуся способу наращивания слоев утрамбованной земли, окружала городской центр на самом раннем этапе его существования. Затем площадь нуклеарной части возросла почти вдвое и гигантский прямоугольник раннеиньского Чжэнчжоу занял площадь в 3.2 км 2. Окружавшие его стены местами сохранились в высоту на 9 м, а их максимальная толщина в основании порой достигает 36 м. Возведение фортификационных сооружений несомненно требовало гигантского организованного и целенаправленного труда, и китайские исследователи считают, что эти стены должны были возводить 10 000 работников в течение почти 18 лет. Территория внутри крепостного обвода слабо изучена при помощи серии траншей, но весьма примечательно, что здесь открыта обширная платформа из слоев утрамбованной земли, занимающая площадь около 10X34 м. Под ее основанием найдено много человеческих черепов — несомненно следы ритуальных жертвоприношений. Совершенно ясно, что здесь располагалось значительное архитектурное сооружение светского или культового характера. В других частях городища обнаружены утрамбованные полы рядовых домов и захоронения собак в ямах также, вероятно, культового характера, поскольку в ряде случаев они располагаются правильными рядами.

К нуклеарной части города примыкали обширные пригороды. Здесь были сосредоточены многочисленные специализированные ремесла. Таков, в частности, квартал керамистов, в котором на одном из участков на площади в 1250 м 2 сосредоточено 14 двухъярусных горнов совершенной конструкции с серией отверстий- продухов, подававших жар из топочной камеры в обжигательную. Возле горнов найдены необожженные глиняные сосуды, штампы для нанесения орнамента и бракованные изделия, пострадавшие при неравномерном обжиге. Таким образом, ремесло обособляется от земледелия территориально, а возможно, и организационно. По крайней мере в двух местах — к северу и к югу от обвода городских стен обнаружены и бронзолитейные мастерские. Это были масштабные организмы, рассчитанные на массовую продукцию. Только в одном из домов были найдены 184 литейные формы, сделанные из глины. Возможно, в особую профессию выделилось производство крупных бронзовых сосудов, скорее всего ритуального назначения, украшенных художественными рельефами. Вес таких сосудов времени Эрлиган достигал в отдельных случаях 60—80 кг. В ряде отношений они продолжали традиции рельефной художественной керамики Эрлитоу, но их изготовление требовало высокой технической специализации. Эти изделия являются одной из характерных черт иньской цивилизации (Ackerman, 1945; Barnard, 1961). Отмечена локализация производства изделий из кости. Видимо, выделяется в особую профессию и оружейное дело. Помимо боевых бронзовых топоров известны формы и их отливки. Таким образом, в городском организме был сконцентрирован мощный производственный потенциал.

Усложняется и сама структура городского поселения. Социальная и теперь тесно связанная с ней имущественная дифференциация порождают все более полярные различия в образе жизни, на территории города происходит выделение кварталов, населенных разными социальными группами. Так, в районе домов, расположенных к северу от крепостного обвода, в гробницах нередки крупные бронзовые ритуальные сосуды, встречены насильственные захоронения людей, сопровождающие основное погребение. Ничего этого нет в исследованном участке, расположенном к югу от стены, где по типам жилищ и по характеру захоронения явно обитала малосостоятельная прослойка городского населения. Огромный городской центр столичного характера явно указывает на сложную систему управления, на выделение правящей верхушки, сосредоточивающей в своих руках военное, идеологическое и организационное лидерство. Не исключено, что ее образ жизни был вершиной состоятельности раннеиньского общества и именно для ее резиденций устраивались обширные платформы внутри крепостного обвода. Вполне возможно, что имелись и сверхбогатые погребения, пока еще не обнаруженные археологами. Но как бы то ни было, формирование ранней цивилизации в ее древнекитайском варианте завершалось, и в наиболее полной форме мы можем изучать этот феномен на материалах Аньяна — второй иньской столицы, раскопки которой обогатили археологическую науку подлинными сокровищами.
Согласно китайской исторической традиции, перенос иньской столицы в Аньян произошел в 1384 г. до н. э. На территории древнего городища в Сяо-туне имеются и более ранние материалы, в том числе комплексы типа Эрлиган, свидетельствующие, что и здесь в это время шел процесс специализации ремесел, а также социальной дифференциации, характерной для периода в целом. Но наиболее представительные комплексы Аньяна относятся к периоду позднего Инь (рис. 56). Этот период можно именовать аньянским и относить к XIV —XII вв. до н. э. Он освещается не только многочисленными разнообразными наборами артефактов, но и сведениями, почерпнутыми из иньских гадательных надписей (Chang Kwang-Chin, 1976).

Основу получения продуктов питания составляли традиционные отрасли — скотоводство и земледелие. Первое со времени Лушаня уже включало основной набор домашних животных. На полях выращивался целый ряд сортов проса. Один раз в гадательных надписях упоминается и рис, но, видимо, эта культура в отличие от более южных районов не получила широкого распространения в долине Хуанхэ.

Муссонные ветры приносили достаточное количество осадков, и земледелие, ориентированное на менее влаголюбивые культуры, не испытывало острой нужды в искусственном орошении. Недаром в запросах иньскому оракулу много раз идет речь об осадках. Вместе с тем в низменных местах угрозу полям составляли стремительные паводки, затоплявшие огромные пространства. В иньских надписях знак для наводнения означал также общее понятие «беды», «бедствия». Дренирование излишней влаги, сооружение для этой цели дамб и каналов было важной формой коллективных работ, обеспечивавшей надежность сельскохозяйственного сектора. Остатки таких дренажных каналов обнаружены при раскопках на ряде древних поселений. Организованное направление усилий, достижимых в рамках простой кооперации, будь то работы по защите от паводков или сооружение гигантских обводных стен, становилось постепенно предметом специализированной деятельности. Не исключено, что существовали уже крупные сельскохозяйственные объединения, сосредоточивавшие, в частности, сельскохозяйственный инвентарь подобно храмовым организмам Южного Двуречья. Во всяком случае показательно, что на одном из участков Аньяна было найдено 3500 каменных серпов полулунной формы, предназначавшихся явно для массового употребления. Крупномасштабные земледелие и специализированные производства составляли основу технологического способа производства иньской цивилизации, практически сложившегося уже на стадии Эрлитоу. Анализируя пиктографические знаки Аньяна, Чжан насчитывает до 32 различных профессий, передаваемых семантически достаточно прозрачными изображениями (Chang Kwang-Chin, 1980, p. 232, fig. 61). Поразительных успехов добились мастерские по изготовлению бронзовых ритуальных сосудов — отдельные экземпляры, выходившие из их стен, достигали поистине огромных размеров и веса до 875 кг. Разделение умственного и физического труда вело к специализации и в сфере искусства, памятники которого в раннеземледельческую эпоху в основном носили прикладной характер. К позднеиньскому периоду относится значительное количество выдающихся произведений каменной и бронзовой скульптуры, изображающей как людей, так и животных (рис. 57), хотя на тех и других в равной мере лежит отпечаток декоративной стилизации, характерной для рельефов бронзовых сосудов этого времени. Судя по всему, регулярная торговля уже привела к появлению особой единицы всеобщего эквивалента, которым стали раковины каури, сотнями находимые в богатых могилах.

Рис. 56. Комплекс иньской цивилизации.

Рис. 56. Комплекс иньской цивилизации.

Ремесленная и торговая деятельность сосредоточивалась в центрах городского типа. Сам Аньян представляет собой остатки столичного города (Li Chi, 1977). Полагают, что вся позднеиньская цивилизация как политическое объединение и его политический центр обозначались термином Шан, тогда как термин Инь прилагался к культовому центру в Аньяне (Степугина, 1982, с. 151), об исключительной значимости которого мы знаем по тысячам гадательных надписей, обращенных с запросами к верховным силам.

Рис. 57. Шань-Инь. Сосуд в виде слона.

Рис. 57. Шань-Инь. Сосуд в виде слона.

Наряду с обычными жилищами в городе было сосредоточено множество монументальных комплексов, каждый из которых занимал значительную площадь. Правда, каркасно-деревянная архитектура иньского времени не оставила столь величественных объемов монументальных зданий, как Шумер или Хараппа. Но о существовании достаточно масштабных строений хорошо известно по остаткам платформ. К зданиям, вознесенным на такой стилобат, вели ступени, что нашло отражение и в начертании соответствующего знака в пиктографической письменности. Площадь платформ-стилобатов, открытых в Аньяне, достигала размеров 85X14.5 м, причем на них обнаруживаются остатки деревянных столбов-колонн, иногда с каменными устоями в основании. То, что для зданий дворцового типа отдавалось предпочтение прямоугольным строениям с помещениями, вытянутыми фронтально вдоль главного фасада, хорошо видно по раскопкам подобного сооружения в Паньлуне на Янцзы, явно следующего столичным архитектурным канонам (Кучера 1977 с. 110-112; Chang Kwang-Chin, 1980, p. 299-300).

С постройкой зданий общественного назначения, видимо дворцов и храмов, связаны и тут же расположенные могилы, содержащие жертвоприношения, для чего использовались как животные, так и люди. В Аньяне с тремя наиболее значительными зданиями связано 187 таких культовых захоронений, в которые было помещено 852 человека, 15 лошадей, 10 быков, 17 овец и 35 собак.

Исключительно обильны памятники иньской письменности, количественно уступающие, пожалуй, лишь месопотамским архивам. Правда, информативность этих памятников различна: в Шумере это хозяйственная документация, в Китае данные о хозяйственном и политическом функционировании общества облечены в культовую форму гаданий-запросов. Сами надписи делались на кости острым предметом, а затем для большей четкости натирались краской (рис. 58). Для гадания использовались щитки черепах, лопаточные кости крупных млекопитающих, а изредка и другие предметы, в частности фрагменты человеческих черепов. Уже в предшествующие периоды при гадании на лопатках животных в них высверливалась система отверстий, расположение которых должно было дать соответствующую информацию при гадании. Но лишь в позднеиньский период эти отверстия полностью заменяют надписи. Сами записи достаточно лаконичны и строились по принципу: вопрос — ответ-предсказание. Кроме того, обозначалась дата гадания, а также иногда информация о том, сбылось ли предсказание. В большинстве случаев это делалось при совпадении практических действий с прогнозом оракула. Таков, например, текст гадания о перспективах облавной охоты. «Гадали в третий день декады биньсюй завтра в день динхай вану строить засады на оленей, ловить. Да, поймали триста еще сорок восемь оленей». Много вопросов связано с внешнеполитическими событиями. Например: «Гадали в день динью. Гадание: ныне вану вести пять тысяч человек в поход на племя Земля. Получите покровительство, третья луна». Иньская пиктография представлена помимо гадательных надписей также короткими текстами на бронзовых изделиях, прежде всего на ритуальных сосудах. Она является прообразом современной китайской иероглифической письменности, что, собственно говоря, и послужило ключом к ее дешифровке.

Рис. 58. Аньян. Иероглифический текст. Черепаховый панцирь.

Рис. 58. Аньян. Иероглифический текст. Черепаховый панцирь.

Военная функция иньского общества бесспорно стимулировала многие социально-политические процессы. В надписях упоминаются воинские контингенты, отправляющиеся в поход, насчитывающие в своем составе до 5000 человек. Предполагается, что постоянная армия иньских ванов состояла из 10 000 человек. Это были воины-профессионалы, обеспеченные превосходной бронзовой амуницией. В ее состав входили боевые топоры, секиры, луки совершенного типа, кинжалы, копья и шлемы. Ударную силу представляли колесницы, запряженные парой лошадей. Эти экипажи были как двухколесными, так и четырехколесными, причем ширина хода достигала 3 м. Система спиц, заменившая архаические цельновыделанные колеса, придавала им легкость и подвижность. Постоянная вооруженная сила требовала четкой организации. В надписях упоминается ряд должностных военных званий, хотя чтение их во многом остается предположительным. Так, упоминаются «служитель лошади», «начальник гарнизона», «начальник границ», «начальник лучников» и ряд других (Chang Kwang-Chin, 1980, p. 196).

Военные походы носили грабительский характер. Главная их цель состояла в получении добычи, захвате зерна, скота, военнопленных для жертвоприношений. Недаром знак «фа», графически воспроизводившийся в виде секиры и обезглавленного человека, означал как «военный поход», так и «человеческое жертвоприношение». Впрочем, имеются и свидетельства использования труда подневольных членов общества в различных производствах.

Эта своего рода милитаризация общественной жизни играла заметную роль в иньской цивилизации и составляла разительный контраст с раннеземледельческой эпохой, когда в яншаоских поселках практически отсутствовали укрепления и какое-либо оружие, кроме охотничьего.

Все эти факторы способствовали усложнению социальной структуры общества, подразделяющегося на группы, все более противостоящие друг другу как по социальному статусу, так и по степени материальной обеспеченности, нашедшей отражение прежде всего в образе жизни. Так, насчитывается 26 различных видов бронзовых сосудов, термины для обозначения которых традиционно сохранились в китайской лексике. Из них 12 предназначались для еды, 12 для вина или крепленых напитков и 2 для воды (Chang Te-K’un, 1960, p. 167). Совершенно ясно, что этот богатый набор дорогостоящих предметов предназначался отнюдь не для низших прослоек городских обитателей.
Еще более заметны эти различия в погребальных обрядах, причем они проявляются как в форме и размерах погребальных сооружений, так и в наборе предметов, помещаемых вместе с усопшим. Вершину соответствующей иерархической пирамиды образуют гробницы правителей иньского объединения — ванов. Они принадлежат к типу гробниц; сложившемуся еще в пору Эрлитоу, если не ранее, но доведены до гипертрофированной величины. Сами погребальные камеры имели размеры до 14X19 м при глубине 10 м. В камеру вели расположенные крестообразно длинные спуски. Усопший находился в деревянной усыпальнице, под полом которой часто помещалась собака. Деревянные стены иногда покрывались росписью. Однако жертвоприношениями собак дело не ограничивалось. Богатое бронзовое оружие, бронзовые сосуды, различные изделия из камня, в том числе круглая скульптура, буквально заполняли усыпальницы иньской элиты. Но наиболее впечатляющими были ритуальные захоронения людей, насильственно убитых и часто обезглавленных. Так, в одной из аньянских гробниц обнаружено 45 полных скелетов и 34 отдельные головы. Таков был погребальный обряд, установленный для верховных правителей, «единственных среди людей», как именует их историческая традиция.

От этой общественной вершины вниз уходил целый ряд социальных градаций, статус которых был соответственным образом закреплен установлениями погребальной церемонии. Здесь имеются и гробницы с богатыми дарами и человеческими жертвоприношениями, и гробницы с одним лишь выразительным инвентарем, и захоронения лошадей в сопровождении человека, которого китайские исследователи несколько условно именуют грумом. Пока социальная стратификация иньского общества по данным погребений слабо изучена, и приходится ограничиваться такими самыми общими характеристиками. Для усыпальниц правящего класса весьма характерна богатая гробница, открытая в Аньяне зимой 1975 г. (Chang Kwang-Chin, 1980, p. 87 — 88). Она имела размеры 5.6X4 м, но глубина ее достигала 7 м, что как бы приближает ее к «царским» захоронениям Аньяна. В центре находился гроб с основным погребением, в углу в яме — останки собаки и человека как ритуальные жертвоприношения. В нишах, по стенам располагались различные предметы, в том числе 1600 различных объектов, включая бронзовую и каменную скульптуру, и 7000 раковин каури. Более чем на 60 вещах, найденных в гробнице, проставлено имя «правительницы Хан», упоминаемой в гадательных текстах.

Безусловно, наиболее бесправной категорией были лица, ставшие объектом кровавых обрядов жертвоприношений. Число их весьма значительно. Так, человеческие жертвоприношения упоминаются в 2000 гадательных надписей, а 81 % черепов иньской эпохи, изучаемых антропологами, принадлежит обезглавленным людям. Ясно, что в жертву приносились пленные, захваченные во время походов. Так, в одном из запросов прямо сказано: «Гадали: принести ли в жертву у алтаря Земли людей из племени Цян» (Хрестоматия. . ., 1963, с. 443). В отдельных походах единовременно захватывалось до 1656 человек. Возможно, что в число жертв погребальных и посвятительных обрядов попадали и лица иных социальных групп, а не только рабы-военнопленные. Некоторые историки предполагают, что существовала сложная терминологическая система, означавшая разные категории людей рабского и подневольного состояния (Серкина, 1982). Эта социальная ситуация свидетельствует о далеко зашедшем противостоянии различных социальных групп в правовом отношении и по уровню благосостояния. Можно согласиться с исследователями, которые видят в иньском Китае раннеклассовое общество, скорее всего, проторабовладельческого или раннерабовладельческого характера.

Происхождение иньской цивилизации как культурного комплекса с точки зрения археологии сейчас достаточно определено. Недаром под руинами позднеиньского Аньяна лежат слои с материалами типа Эрлиган, а Чжэнчжоу содержит лушаньские наслоения. Развитие иньских комплексов — это закономерный итог спонтанной трансформации прежде всего хэнаньского Лушаня. Инновации, наблюдаемые в этих комплексах, включая формирование элитарной субкультуры, являются в первую очередь прямым результатом социальных изменений, происходящих на грани двух формаций. Однако это был отнюдь не изолированный феномен, отгороженный «китайской стеной» от соседних культур и народов. В первую очередь это касается бронзолитейного производства, о чем уже говорилось выше, и боевых колесниц, запряженных конями. Западное происхождение как самих колесниц, так и лошадей не может вызывать сомнений. Обстоятельный анализ деталей устройства аньянских колесных экипажей показал их полную тождественность колесницам, хорошо известным по древневосточной иконографии (Кожин, 1977).

В качестве одного из популярных объяснений этого феномена имеется точка зрения Э. Паллиблэнка о возможности вторжения в район среднего течения Хуанхэ небольшого числа воинов-колесничих, которые затем смешались с местным монголоидным населением и антропологически в нем бесследно растворились (Pulleyblank, 1966; Васильев, 1976, с. 301). Возможно, «экспорт оружия» был осуществлен и каким-то иным путем. В азиатских степях конный экипаж на колесах со спицами был известен по крайней мере с XVI в. до н. э., как свидетельствуют об этом раскопки некрополя военной знати степных скотоводов в советском Зауралье. На середину II тыс. до н. э. приходится широкое распространение в степях Казахстана, Южной Сибири и Киргизии племен с культурой андроновского типа, которым этот вид повозки был хорошо знаком, так же как и бронзовое оружие. Тип конной колесницы мог быстро распространиться и дальше по степной зоне, как об этом как будто свидетельствуют наскальные рисунки Монголии. Однако, если даже кучка воинственных степняков-скотоводов и проникла в долину Хуанхэ, этого было, разумеется, совершенно недостаточно для появления там феномена цивилизации.
Если Э. Паллиблэнк и некоторые другие сторонники западных импульсов в эволюции древнекитайского очага первых цивилизаций склонны выводить шанских правителей с запада, то недавно была высказана прямо противоположная точка зрения. Чжан, указывая на некоторые культурные параллели с традициями шаньдунского классического Лушаня, допускает приход шанской династии из восточных районов (Chang Kwang-Chin, 1980, p. 345).

Но все это не меняет основного фундаментального тезиса о том, что именно области по среднему течению Хуанхэ были исходной культурной, экономической и социальной базой иньской цивилизации как социокультурного комплекса. Эта цивилизация представляет собой региональный тип культуры, который в своем регионе послужил эталоном и образцом для целого ряда локальных формопроявлений. Сложившись как устойчивая структура в Хэнани, иньская цивилизация оказала стимулирующее воздействие на обширные ареалы, и уже раннеиньские и эрлиганские объекты или предметы, подражающие им, распространены на широкой территории от Пекина до Янцзы. Примечателен локальный центр Паньлун, недавно открытый на среднем течении Янцзы (Кучера, 1977, с. 110—112; Chang Kwang-Chin, 1980, p. 386—303). Здесь располагался небольшой укрепленный городок, занимающий площадь 290X260 м2. В центре городка находилось здание резиденции правителя, построенное по хэнаньским канонам, — на платформе с деревянными столбами-колоннами по периметру. По характеру могил можно говорить по крайней мере о трех социальных группах населения, причем гробницы элиты обложены деревом со следами росписи, а основное погребение покоится в деревянном гробу. В одной из гробниц было обнаружено 63 бронзовых изделия, в другой 22 ритуальных сосуда, повторяющих иньские образцы. Эта провинциальная реплика свидетельствует о доминирующем значении иньских эталонов, имеющих в глазах окружающих народов престижно-знаковый характер.

Не менее интересен и комплекс Суфутунь, обнаруженный в Шаньдуне. Здесь открыта гробница, повторяющая по плану и устройству мавзолеи иньских ванов. Хотя гробница была ограблена, но и оставшиеся вещи, в числе которых бронзовые изделия и раковины каури, свидетельствуют о богатстве погребального инвентаря. Основное погребение сопровождают жертвоприношения, включавшие 47 людей и 5 собак. Скорее всего, это погребальное сооружение принадлежало местному владетелю, возможно находившемуся в вассальных отношениях с иньским ваном (Кучера, 1977, с. 121 —126). И Паньлун, и Суфутунь находятся, собственно говоря, за пределами шанской политической метрополии. В нуклеарной части иньского объединения также существовал ряд местных центров с престижными строениями, расположенными на платформах, как например городище Шисянгоу в Хэнани (Археология Зарубежной Азии, 1986, с. 316). Так общие закономерности формирования и структуры первых цивилизаций нашли в Восточной Азии конкретное воплощение.

В этот день:

Дни смерти
1984 Умер Андрей Васильевич Куза — советский археолог, историк, источниковед, специалист по древнерусским городам.
1992 Умер Николас Платон — греческий археолог. Открыл минойский дворец в Закросе. Предложил хронологию базирующуюся на изучении архитектурных комплексов (дворцов) Крита.
1994 Умер Сайрус Лонгуэрт Ланделл — американский ботаник и археолог. В декабре 1932 года Ланделл с воздуха обнаружил древний город Майя, впоследствии названный им Калакмулем, «городом двух соседних пирамид».

Рубрики

Свежие записи

Обновлено: 30.05.2015 — 19:52

Счетчики

Яндекс.Метрика

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Археология © 2014