Древние культуры Индостана

Индия рано получила признание в европейской науке как страна древних культурных традиций и высокоинтеллектуального потенциала, выраженного порой в формах, непривычных рационалистическому мышлению Запада. Между тем археология доказала, что Индостан является родиной одной из древнейших мировых цивилизаций, и имеющаяся информация позволяет проследить этапы формирования этого выдающегося феномена человеческой культуры на индостанском субконтиненте.

Разнообразие природных условий Индостана во многом способствовало сложению заметных культурных различий в среде обитавших здесь племен и народов и различным темпам их исторического развития. Тянущийся на севере пояс огромных горных систем Гималаев и Гиндукуша издревле служил барьером, затрудняющим перемещения. Однако примыкающие к нему менее значительные горные системы и плоскогорья были рано освоены человеком, особенно по речным долинам. К числу таких областей принадлежит Белуджистан. Географически он как бы является восточным окаймлением системы Иранского нагорья. Жаркий засушливый климат, преимущественно летнее выпадение осадков стимулировали использование водных ресурсов протекающих здесь временных и постоянных водотоков. Разнообразный животный и растительный мир, включавший основные виды домашних животных и культурных растений, образовывал значительный исходный потенциал для прогрессивного развития древних обществ. Для межрегиональных связей особое значение имели горные проходы и перевалы, в особенности Боланский и Хайберский на севере Белуджистана. Вторая крупная орографическая зона Индостана — Индо-Гангская низменность отличается плодородными аллювиальными почвами, особо благоприятными для развития сельского хозяйства. Однако проблема обеспечения влагой произрастающих растений здесь не менее остра, чем в Белуджистане. Ее источниками могут быть лишь крупные водные артерии с паводковым режимом. Инд служил и важной транспортной артерией, идущей в меридиональном направлении и связывающей области, расположенные на значительном удалении друг от друга.

[adsense]

Первые предметы, относящиеся к древнейшей цивилизации Индостана, были обнаружены и опубликованы еще в XIX в., но тогда они не нашли правильной атрибуции. Лишь в 1922 г. после начала раскопок на городище Мохенджо-даро стало ясно, что лопата археолога открыла новый, неведомый дотоле мир. Исследования были продолжены в широких масштабах под руководством Дж. Маршала (Marshall, 1931), а затем Э. Маккея (Mackay, 1938), и именно эти работы прочно ввели в историю древнего мира новый очаг цивилизации — древнеиндский. Одновременно были осуществлены раскопки на другом крупном центре — Хараппе (Vats, 1940), ставшем эпонимным для всей цивилизации, древнее самоназвание которой остается неизвестным. Разведки и разведочные раскопки показали, что помимо крупных центров в долине Инда располагались менее значительные хараппские поселения, а в Белуджистане были обнаружены предшествующие им поселки ранних земледельцев, изготовлявших нарядную расписную керамику. С образованием Индии и Пакистана как независимых государств проведение учета археологических памятников приобретает все более систематический характер, были открыты и исследованы новые важные центры хараппской цивилизации — Калибанган, Лотал, Суркотада, а общее число известных памятников этой культуры достигает нескольких сот (Joshi а. о., 1984). Целенаправленные раскопки позволили систематизировать материалы по раннеземледельческим культурам Белуджистана, а недавние открытия в Мергаре существенно удревнили возраст индостанского очага раннеземледельческих культур (Jarrige, 1984).

Количество специальных исследований и сводных работ, посвященных древним культурам индо-пакистанского региона, весьма велико. Яркая общая картина их развития была дана С. Пигготом, много сделавшим в области систематизации материалов раннеземледельческих памятников (Piggott, 1950). Ценную сводную работу выпустил и М. Уиллер, внесший значительный вклад в организацию археологической службы в Индии и Пакистане и в подготовку национальных кадров (Wheeler, 1959). Из других сводных трудов необходимо отметить обобщающие сводки американского археолога У. Фэрсервиса (Fairservis, 1971) и английского исследователя Р. Олчина (Allchin, 1982). Яркую монографию об особенностях исторического развития древней Индии в тесной связи с географической ситуацией опубликовал индийский исследователь Б. Субборао (Subbarao, 1958), дважды издавалась подробная сводка археологических материалов, составленная старейшим индийским археологом X. Д. Санкалиа (Sankalia, 1974). О качественно новом этапе изучения хараппской цивилизации и связанных с ней проблемах свидетельствуют изданные в 80-е гг. два тематических сборника «Пределы индийской цивилизации» (FIS) и «Хараппская цивилизация» (НС).
Для общей характеристики древних культур Индостана большое значение имело предисловие советского историка В. В. Струве к русскому изданию книги Э. Маккея (Маккей, 1951, с. 5—26). Позднее подробному анализу были подвергнуты раннеземледельческие культуры Индии (Массон, 1964б, с. 246—302) и обстоятельно освещались особенности хараппской цивилизации (Ильин, Бонгард-Левин, 1969). Все эти материалы и исследования позволяют дать общий обзор древних культур Индостана начиная с раннеземледельческой эпохи.

Долгое время оставались слабо освещенными истоки раннеземледельческих культур региона, о которых можно было судить лишь по нескольким кремневым и костяным изделиям из нижних слоев поселения Кили-Гхул-Мухаммед в Северном Белуджистане, раскопанных к тому же на ограниченной площади.

Последние открытия в Мергаре облекли эти предположительные характеристики в плоть и кровь полноценного археологического материала. Здесь по существу речь должна идти о выделении особой раннеземледельческой культуры, которую по эталонному памятнику можно именовать мергарской (рис. 46). Ее характерными чертами являются наличие строений из сырцового кирпича, развитая кремневая индустрия с геометрическими микролитами (сегментами и трапециями), каменные шлифованные тесла и топоры, бусы из кости, различные породы камня и раковин, образующие находимые в погребениях нарядные ожерелья. В основном эта культура относится к VI тыс. до н. э., хотя открывшие ее французские исследователи склонны несколько удревнять ее возраст.

Уже в этой первой раннеземледельческой культуре индостанского региона налицо четкие признаки нового образа жизни и соответствующего ему нового культурного комплекса. Поселение образуют постройки, возведенные из прямоугольного сырцового кирпича. Из того же материала строились и жилые помещения, и подсобные строения, и целые комплексы, как например зернохранилище, состоящее из небольших отсеков- закромов. Строения имели плоское перекрытие, в одном случае сохранились отпечатки составлявших его плах, рухнувших на пол. Между домами располагались могилы, в которых погребенные лежали в скорченной позе. Следы красной охры указывают, что ее использование было составной частью погребальных обрядов. В некоторых могилах обнаружены отпечатки плетеных корзин, о возросшем уровне благосостояния свидетельствуют личные украшения. В ожерельях, помещаемых с усопшими, замысловато комбинируются бусы из кости, раковин и различных пород камня, среди которых имеется бирюза.

Орудийный комплекс типичен для поры архаических земледельцев — микролитическая кремневая индустрия, рассчитанная на широкое применение вкладышевых орудий. Имеются скобели на пластинах и разнообразные сверла. Вкладыши серпов вставлялись в деревянную основу под углом, что позволяло создать эффективную зубчатую рабочую поверхность. Шлифованные каменные орудия представлены топорами, теслами, долотами. Одно из долот украшено несложным нарезным орнаментом, сохранившим следы окраски охрой. Имеются и каменные сосуды, что было весьма существенной составной частью всего комплекса, связанного с производством и потреблением пищи, поскольку глиняная посуда, как и в древнейшем Иерихоне, оставалась неизвестной. Видимо, ее заменяли каменные сосуды, плетеные изделия, а возможно, и не сохранившаяся деревянная утварь.

Четко вырисовывается земледельческая основа экономики мергарской культуры. Состав возделываемых злаков довольно разнообразен: два вида ячменя, три — пшеницы, в том числе эммер. Имеются также зерна дикорастущего ячменя. Засушливый климат района Мергара, где осадки ливневого характера выпадают лишь в августе — сентябре, позволяет предполагать использование для возделывания злаков влажных заболоченных почв (лиманное орошение) или вод речки Болан, на берегу которой располагался этот неолитический поселок. Интересно, что относительно развитое земледелие на первых порах сочеталось с большой ролью охоты — лишь незначительный процент мясной пищи доставляли овцы, небольшие размеры которых уже позволяют видеть в них доместицированных особей. Состав диких животных, шедших в пищу, достаточно разнообразен: здесь дикие овцы и козы, кабан и даже слон. В более поздних наслоениях мергарского комплекса процент костей домашних животных, к числу которых теперь относится и коза, достигает уже 40% (Медоу, 1982). Таким образом, хозяйственный комплекс раннего Мергара может быть охарактеризован как земледельческо-охотничий со скотоводческим укладом. Так постепенно шло формирование устойчивой хозяйственной системы, надежно обеспечивающей эффективное производство продуктов питания.
Стремление обеспечить благосостояние членов общества, успешно получавших прибавочный продукт в сфере производства пищи, привело к установлению прочных связей обмена редкими материалами, доставлявшимися в Мергар из мест, находившихся за многие сотни километров. Например, морские раковины для ожерелий проходили путь почти в 700 км, а бирюзовые бусы изготавливались из минерала, источники которого были расположены в еще более значительном удалении.

Достаточно четко проявляются специфические черты культурной традиции Мергара. Так, кремневая пластинчатая индустрия с геометрическими микролитами представляет собой локальное проявление набора признаков, свойственных обширной зоне, начинавшейся от Загроса и включавшей в свой состав также Джейтунскую культуру Южного Туркменистана. Близки к Джейтунским материалам и каменные топоры, и тесла из шлифованного камня. Прямые аналогии кремневой индустрии Мергара можно обнаружить в материалах Джармо. Однако использование небольшого прямоугольного кирпича отличает Мергар от строительных традиций ближневосточного ареала, где преобладали крупные массивные кирпичи и глиняные блоки (Массон, 1981а).

Налицо в Мергаре и некоторые общие закономерности, свойственные этому этапу развития. Так, среди бусин, обнаруженных в мергарских погребениях, имеется одна, сделанная из меди. Однако этот единичный факт не меняет общего неолитического облика орудийного комплекса Мергара. Как и в Чатал-Хююке и других ранних памятниках, использование металла для украшений отнюдь не изменяло основы производительных сил — набора орудий труда. Судя по всему, Мергар не был единственным поселением на Кветто-Пишинском нагорье, где в VI — V тыс. до н. э. прочно установился новый способ получения продуктов питания и новый образ жизни (Shaffer, 1978). Почти за 30 лет до раскопок Мергара близкий комплекс был выявлен В. Фэрсервисом в нижних слоях поселения Кили-Гхул-Мухаммед. Здесь в наслоениях, пройденных небольшим шурфом, были отмечены остатки строений из прямоугольного сырцового кирпича небольшого формата, грубые орудия из кремневого известняка, костяные проколки и кости животных, из которых домашними были овца и коза. Толщина культурных слоев этого комплекса, получившего название Кили I, достигает 5 м, что свидетельствует о длительности существования стабильного поселения и о феномене оседлости.

Материалы архаического облика, явно относящиеся к поре неолита, были обнаружены в нижних наслоениях целого ряда памятников в верхнем и среднем течении реки Инд, в основном на его правобережье. Таково поселение Гумла на аллювиальной долине, орошаемой притоком Инда рекой Гомал (Dani, 1970 — 1971; Dales, 1973, p. 120—121). Здесь в нижних слоях обнаружена достаточно выразительная микролитическая индустрия, но сырцовые строения и глиняная посуда отсутствовали. Видимо, составным элементом жилых комплексов были очаги, обнаруженные в ходе раскопок. Еще севернее, на плато Потвар, неподалеку от известного кушанского центра Таксилы расположено поселение Сарай-кала, где в нижних слоях также представлен неолитический комплекс, в состав которого входили каменные топоры, кремневые пластинчатые орудия на пластинах, костяные проколки и лепная лощеная керамика, иногда с отпечатками плетеных циновок на дне сосудов. Жилищами служили полуземлянки, и нет свидетельств использования сырцового кирпича (Halim, 1972). В этом отношении выделяется другой памятник — Джалилпур, расположенный в самом Пенджабе на берегу реки Рави в 65 км к югу от эпонимного центра древнеиндийской цивилизации — Хараппы (Mughal, 1974). Каменная индустрия здесь близка к Сарай-кале, но имеются и строения из сырцового кирпича. Видимо, все эти материалы характеризуют культурную традицию археологического неолита, который в Кашмире, например, дожил до эпохи существования в долине Инда хараппской цивилизации (Бурзахом; см.: Щетенко, 1979, с. 97—98; Allchin, 1982, р. 111 —113). По крайней мере частично носители этих культурных традиций вошли в пласт раннеземледельческих племен Северо-Западного Индостана, долго сохраняя, в частности, архаические черты кремневой индустрии. Недавно Аллахабадским университетом были проведены исследования неолитических, мезолитических памятников по среднему течению Ганга, где к VI тыс. до н. э. формируется неолитический комплекс с грубой лепной керамикой. Палеоботанические находки свидетельствуют о наличии доместицированного риса, который встречается в культурном слое наряду с отпечатками зерен некультивированного риса. Однако первые опыты по культивации этого важнейшего злака не привели к кардинальным переменам в хозяйственной деятельности, в которой доминирующую роль сохраняли охота, рыболовство и собирательство (Массон, 1982а, с. 229). Во всяком случае культурный комплекс достаточно архаического облика продолжает сохраняться в долине Ганга еще в течение многих тысячелетий.

Все эти новые материалы, естественно, заставляют вновь обратиться к проблеме происхождения производящей экономики в индо-пакистанском субрегионе. Исследователи Мергара с большим энтузиазмом пишут о независимом очаге производящей экономики, обнаруженном в ходе раскопок на этом важном и интересном памятнике (Jarridge, 1982, 1984; Jarridge, Lechevallier, 1979). Действительно, появление такой породы крупного рогатого скота, как зебувидный бык, указывает на активное вовлечение в хозяйственный оборот местной фауны. Как показали исследования биологов, по числу хромосом домашние овцы восходят к дикому виду барана, обитающему в зоне от Загроса до крупных островов Средиземного моря (Воронцов и др., 1972). Именно овца в земледельческо-охотничьей экономике Мергара была первым домашним животным, и, скорее всего, она была получена из более западных областей. Выше уже отмечалась культурная близость Мергара к раннеземледельческим культурам Ирака и Южного Туркменистана. Необычной особенностью индостанского варианта раннеземледельческих культур является отсутствие глиняной посуды, придающей всему комплексу черты определенной архаики. Вообще характер развития керамического производства раннего Индостана несколько необычен, к чему нам придется вернуться в последующем изложении. В целом в сложении мергарской культуры как локальной составляющей третьего крупного центра становления производящего хозяйства на Древнем Востоке, рассматривавшегося выше (с. 44), нашло отражение сочетание местных предпосылок, реализуемых на новом этапе исторического развития, и культурных влияний и заимствований, получивших в эту эпоху особенно широкое распространение.

Показательно, что дальнейший прогресс раннеземледельческой экономики и связанного с ним культурного комплекса имеет место в первую очередь в Северном Белуджистане, т. е. в областях, географически наиболее близких к древнейшим очагам производящей экономики соседних территорий — Ирана и Южного Туркменистана. Новый этап развития представлен археологическими комплексами Кили II —III и Мергар II —III. Их датировка остается не вполне ясной. Вполне вероятно, что еще в начале или даже в первой половине V тыс. до н. э. продолжалась бескерамическая мергарская культура, а Мергар II — III следует относить ко второй половине V тыс. до н. э. — первой половине IV тыс. до н. э. Но руководитель раскопок Мергара Ж. Ф. Жариж предпочитает длинную хронологию. В рассматриваемое время появляется глиняная посуда и мелкая пластика, завершая формирование раннеземледельческого культурного комплекса с его основными компонентами. Черепки глиняных сосудов ручной лепки
появляются в нижних слоях комплекса Кили II и имеют поверхность, как бы сохраняющую отпечатки плетеной корзины (basket-marked pottery). В Мергаре к началу второго периода относятся грубые лепные черепки с примесью в тесте соломы, что весьма характерно для приемов керамического производства восточного культурного ареала от Джармо до Джейтуна. Однако время бытования лепной глиняной посуды в Северном Белуджистане было весьма недолгим: уже в верхних напластованиях Кили II, общая мощность которых достигает всего 2 м, появляется посуда, изготовленная с помощью гончарного круга и украшенная росписью. Аналогичная картина наблюдается и в Мергаре II, где на позднем этапе существования этого комплекса уже представлена превосходная керамика, сделанная с помощью гончарного круга или «поворотной подставки» (Jarrige, 1984, р. 297). Она покрыта росписью, нанесенной черной краской по красному фону и варьирующей несложные геометрические мотивы. Это несколько внезапное появление сложного инструмента, не оставляющее времени на длительное развитие керамического производства, при котором лишь постепенно совершенствуются способы ручной лепки, давно обратило на себя внимание исследователей. Г., Чайлд считал возможным говорить о переселении сюда из Ирана небольшого числа мастеров- профессионалов, принесших навыки прогрессивной технологии (Чайлд, 1956, с. 298). Мы уже отмечали, что едва ли небольшая группа лиц могла оказать столь существенное воздействие на значительную сферу деятельности, если эти изменения не соответствовали внутренним предпосылкам, сложившимся в недрах местного общества (Массон, 1964б, с. 267), где развивались различные виды специализированных производств. Гипотеза о передвижении не мастеров-одиночек, а каких-то групп населения, знакомых с прогрессивной технологией, вошедших в состав местных племен и вскоре в значительной мере ими ассимилированных, пока сохраняет силу.

С этой проблемой связаны и вопросы хронологии. По системе ранних датировок, предлагаемых Ж. Ф. Жарижем, гончарный круг появляется в Северном Белуджистане чуть ли не в начале IV тыс. до н. э., намного раньше, чем в Шумере, Эламе или Центральном Иране. Если же ориентироваться на вероятные связи с иранскими керамическими комплексами, то едва ли есть основания относить гончарную посуду Кили II или Мергар II ко времени, более раннему, чем середина IV тыс. до н. э., ориентируясь на общепринятые системы абсолютной хронологии Ирана (Dyson, 1965a, р. 237) и Месопотамии (Porada, 1965b, p. 153). Древнее гончарство, утвердившись как самостоятельное производство в северобелуджистанских поселениях, неуклонно развивается, его продукция становится ярким образчиком прикладного искусства. В Мергаре III уже прочно налаживается массовое производство нарядной расписной керамики, которую украшают, в частности, фризы, изображающие процессии следующих друг за другом животных, в основном копытных, но также и птиц. Фризы, воспроизводящие зебувидных быков и антилоп с ветвистыми рогами, имеются и на поселении Рана-Гхундай около города Лоралай, где в более нижних слоях, так же как и в Кили, представлена лепная посуда, в том числе с поверхностью, подражающей плетенке.

Найденные в слоях Мергара II глиняные фигурки бычков стоят в начале эволюции мелкой глиняной скульптуры, которая впоследствии достигает на раннеземледельческих памятниках Северного Белуджистана значительного подъема. Традиция изготовления личных украшений, отмеченная еще в докерамическом Мергаре, получает дальнейшее развитие. Бусы выделываются из различных полудрагоценных камней, в том числе из сердолика, бирюзы и лазурита. Для индостанского региона это древнейший случай обнаружения лазурита, видимо импортированного из района Северного Афганистана. Вероятно, промежуточным пунктом при доставке этого минерала было южноафганское поселение Мундигак, где в большом числе обнаружены отходы производства по обработке лазурита и бирюзы. В этой первобытной бижутерии к ранее известным ожерельям добавляются браслеты, которые отныне становятся специфическим женским украшением древнеиндийских культур, сохраняющим свое значение и до наших дней. Концентрация на одном из участков Мергарского поселения отходов от обработки стеатита и орудий для этой обработки, включая кремневые сверла, указывает на локализацию специального производства. Число таких производств возрастает.

В Кили III найдено медное шило. Правда, в Мергаре данные об использовании медных изделий после уникальной бусины в докерамическом погребении отсутствуют. Наоборот, сохранение на этом памятнике в комплексах II — III кремневой традиции с многочисленными геометрическими микролитами указывает на генетическую преемственность местной культуры и вместе с тем является архаизирующим элементом этого раннеземледельческого комплекса.

Основу наблюдаемого культурного прогресса безусловно составляло развитие эффективной системы производства продуктов питания. Земледелие становится поликультурным — среди зерен в Мергаре обнаружены образцы ржи и даже хлопка, хотя трудно сказать, в какой мере это растение выращивалось искусственно. Находки плодов финиковой пальмы указывают, что это высокопитательное растение также использовалось древними мергарцами. Видимо, в устойчивом земледелии, о наличии которого свидетельствует само стабильное существование поселков с яркой культурой, использовались для полива небольшие протоки, орошавшие кветтскую и соседние с ней долины. Это, естественно, способствовало росту поселков, укреплению общины как социально-производственной ячейки, широко практикующей простую кооперацию труда. На это указывает крупное зернохранилище, явно рассчитанное на значительные зерновые фонды, обнаруженное в Мергаре. Оно представляет собой десять отсеков, симметрично расположенных по обе стороны неширокого коридора. Рост населения связан с увеличением площади селений — в Мергаре III она составляла около 50 га, хотя нет уверенности в том, что все это пространство обживалось одновременно. В отличие от многих других раннеземледельческих памятников в Мергаре постройки разных периодов не концентрируются в одном месте, перекрывая более древние строения и образуя многослойный телль, а разбросаны вдоль речного русла. Поэтому на памятнике не так много случаев прямой стратиграфии на поселении.

В рассматриваемый период происходит освоение и новых территорий: раннеземледельческие поселения появляются в Центральном Белуджистане, в бассейне реки Сураб. Здесь в нижних слоях поселения Анджира наряду с кремневой индустрией, включающей геометрические микролиты, в частности сегменты, и представляющей явно наследие местной архаики, найдена превосходная расписная керамика, сделанная на гончарном круге, напоминающая посуду Кили II. Близкую картину можно наблюдать и в районах, примыкающих с запада к системе верхнего Инда.

Так, в слое Гумла II появляются сырцовые постройки, грубая лепная керамика местной традиции существует бок о бок с расписной посудой, изготовленной с помощью гончарного круга (Dani, 1970—1971). Имеются здесь и терракотовые фигурки сидящих женщин, близко напоминающие мелкую пластику южнотуркменистанского энеолита. Расписная керамика этого типа обнаружена и в нижних слоях поселения Рахман-дери, расположенного неподалеку от Гумлы (Durrani, 1982). Интересно отметить сохранение на этом памятнике кремневой индустрии с массой геометрических микролитов (Khan, 1979), если только культурные слои раннеземледельческого поселка частично не нарушили стойбищ неолитических охотников.

В следующий период мы наблюдаем три характерные черты в развитии раннеземледельческих культур северо-запада Индостана: нарастание потенциала художественной культуры; дальнейшее продвижение оседлых общин в сторону Южного Белуджистана и долины Инда; усиление связей с одновременными культурами Ирана и Южного Туркменистана. Ярким образцом блестящей художественной культуры раннеземледельческой эпохи Индостана являются комплексы Мергар IV—VII. Уже в Мергаре IV представлены различные стилистические группы расписной керамики (рис. 47), в частности посуда с многоцветной росписью типа Кечи-Бег. Эта роспись иногда выполнялась в три цвета — белым, красным и черным. Пестрый геометрический узор, украшающий сосуды с полихромной росписью, выполнен с тонкостью и изяществом. Появляются глиняные фигурки сидящих женщин со схематическим приостренным стерженьком на месте головы, напоминающие, так же как и фигурки Гумлы II, южнотуркменистанские образцы. Плоский стеатитовый амулет с орнаментом, выполненным сверлением, является типологическим предшественником появляющихся позднее печатей. Дальнейший прогресс искусства малых форм хорошо виден на примере терракот: сначала добавляется пышная прическа, становящаяся со временем все более фантастической. Головы фигурок снабжаются круглыми глазами, напоминающими черепные глазницы, как писали авторы 50-х гг., или мотоциклетные очки, как их образно характеризуют исследователи наших дней. Складывается специфический северобелуджистанский тип терракот, известный по ряду находок и до Мергара и получивший наименование «зхобской богини-матери» (Zhob Mother Goddes). Если ранние терракоты, так же как и южнотуркменистанские статуэтки, изображались сидящими, то постепенно этот признак все более схематизируется, и с Мергара VII появляются стоящие фигурки. Наряду с женскими статуэтками появляются и мужские, число которых в мелкой пластике достигает 30 %. Огромное количество образцов терракотовой скульптуры нередко выдающегося артистического исполнения, найденное на Мергаре, свидетельствует, что этот вид художественного производства стал в подлинном смысле массовым, прочно входил составным элементом в культуру и быт своей эпохи.

Кроме посуды с полихромной росписью среди расписной керамики имелись изделия с разными вариантами однотонных рисунков: черным по красному, черным по серому и т. п. Столь же разнообразны и мотивы орнаментации. В зооморфных сюжетах наряду с изображениями копытных широко распространяются изображения рыб. Причудливо удлиненные фигуры быков с птицами между рогами предвосхищают одну из локальных школ расписной керамики более позднего Белуджистана — так называемый стиль Кулли. Среди геометрических мотивов особенно показательно появление геометризированного стиля Кветта с широким использованием изображения крестов, полукрестов, фигур с пильчатым оформлением. Его истоки явно восходят к южнотуркменистанской расписной керамике геоксюрского и карадепинского стиля и отражают, так же как иранский Шахри-Сохте (с. 135), резкое усиление межрегиональных контактов. Показательно, однако, что в отличие от собственно Кветты в Мергаре роспись южнотуркменистанского стиля отличается цветовой гаммой, нанесенной на сосуды местных форм, отличных от стандартных типов южнотуркменистанской керамики. Из других сюжетов росписи следует отметить листья пипала, так же как и рыб, становящихся со временем одним из популярных мотивов росписи хараппской керамики. Так в недрах раннеземледельческих общин постепенно формируются эталоны и моды, ставшие традиционными для индостанского региона на долгое время. Расписная керамика Северного Белуджистана варьирует эти стилистические решения, что позволяет выделить ряд локальных школ. Например, в нижних слоях Рахман-дери, особенно популярны блюда с изображением крупных рыб, которые, располагаясь вдоль края сосуда, образуют кольцо непрерывного движения. В Кветте, так же как и в Мергаре, представлены композиции с использованием листьев пипала, горбатых быков, птиц и рыб. Вместе с тем около четверти геометрических мотивов кветтской расписной керамики, такие как ступенчатый крест, ступенчатые пирамидки, пиловидные линии, находят прямые аналогии в среднеазиатской керамической провинции. В этой связи было высказано предположение о передвижении ряда племенных групп из южнотуркменистанских областей в юго-восточном направлении. Особенно сильно это проявляется в Шахри-Сохте, в Сеистане, где налицо прямой импорт, и в районе Кветты (Массон, 1960б; 1964б, с. 286, 437—439; 1981а, с. 111). Некоторых районов подобные воздействия достигали уже в ослабленном виде, художественные эталоны вкомпановывались в стили, выработанные местной традицией (Мергар, Рахман-дери). Сам факт южнотуркменистанских влияний не вызывает сомнений и находит разнообразные подтверждения на новых материалах (Weiner, 1984), хотя проникновение новых элементов ряд исследователей склонен связывать не с передвижением племенных групп, органически включающихся в состав местного населения, а с развитием торговли (Jarridge, Lechevallier, 1979, p. 505).

Однако характер и масштабы инноваций, восходящих к южнотуркменистанским прототипам и охватывающих различные виды артефактов — от 185 расписной керамики до терракот и печатей, — столь значительны, что гипотеза о передвижении коллективных групп населения остается наиболее вероятной (Массон, 1981а, с. 112). Тем более что так называемая торговля, которую точнее именовать регулярным обменом, носила ограниченный характер и была связана, во всяком случае в рассматриваемый период, с распространением полудрагоценных камней, идущих на украшения, и, видимо, меди, источником которой никак не мог быть Южный Туркменистан.

При таком подъеме художественной культуры северобелуджистанских общин, основывающейся как на местных традициях, так и на творчески используемых заимствованиях, архаическим выглядит продолжающееся сохранение в Мергаре кремневых орудий, в том числе сегментов и трапеций. Возможно, частично это связано с бедностью рудной базы, ограничивающей массовое распространение медных изделий, которые к тому же заботливо берегли, чем и объясняется их относительная редкость в культурном слое. В Мергаре известны медные шилья, плоские топоры, лезвия ножей и булавка с биспиральной головкой. К сожалению, скромные масштабы раскопок хозяйственно-жилых комплексов и древних могильников затрудняют конкретные суждения об общественном развитии. Вместе с тем показательно появление плоских подквадратных печатей с геометрическими и зооморфными рисунками, изготовлявшихся из камня и терракоты. Эффектная костяная печать с изображением на одной стороне скорпионов, а на другой — козлов найдена была в Рахман-дери. Возможно, перед нами свидетельство становления института собственности, использующего культовую символику.

Наряду с интенсификацией развития в традиционных областях раннеземледельческих общин продолжается освоение новых территорий. В этом отношении весьма показательно возникновение оседлоземледельческих поселений в Южном Белуджистане, о чем свидетельствуют раскопки Амри (Casal, 1964). Здесь в нижних слоях, восходящих, видимо, к последней трети IV тыс. до н. э., представлен культурный комплекс типичных оседлых земледельцев с многокомнатными домами, медными изделиями и изготовленной на круге расписной керамикой с полихромной росписью, имеющей прямые аналогии в стиле Кечи-Бег, характерном для Мергара IV и Кили IV. Известен ряд памятников с материалами типа Амри, которые, возможно, следует объединять в особую археологическую культуру. Однако эти вопросы слабо разработаны в первобытной археологии Индостана, где традиционно сохраняется преимущественное внимание к так называемым керамическим стилям.

Своеобразный раннеземледельческий комплекс дали раскопки нижних слоев Балакота (Dales, 1979). Сделанная на гончарном круге керамика украшена росписью, выполненной черной краской по коричневому или кремовому фону. Довольно многочисленны зооморфные и растительные мотивы. Среди украшений имеются бусы из лазурита. Близость моря стимулировала развитие производств, использующих створки раковин в качестве исходного сырья.
Как мы видели, оседлоземледельческие общины довольно рано проникают в долину Инда. Об этом, в частности, свидетельствуют раскопки Джалилпура в Пенджабе, где во втором слое имеются женские статуэтки, близкие найденным во втором слое Гумлы. Особенно существенно открытие таких памятников именно в долине Инда, где соответствующие культурные напластования непосредственно предшествуют хараппским комплексам.

Из числа таких памятников первым было открыто поселение Кот-Диджи. Здесь под хараппскими слоями были открыты руины раннеземледельческого поселка, культурный комплекс которого достаточно типичен для индостанского региона. Поселение было укреплено, металлические изделия и расписная керамика, сделанная с помощью гончарного круга, отражают традиции производств, развитых еще в северобелуджистанских общинах (Khan, 1959, 1965). Аналогичный памятник детально исследован индийскими археологами в долине ныне пересохшей реки Гхаггар, текшей параллельно Инду, которую сопоставляют со священной рекой ведийской традиции — Сарасвати. Здесь в пору хараппской цивилизации располагался густозаселенный район, центром которого был Калибанган. В нижних слоях Калибангана открыт яркий комплекс предхараппского времени (Thapar, 1975; Lal, 1979). Поселение этого периода занимало площадь в 4.5 га и имело в плане форму параллелограмма. Эту геометрическую фигуру четко обрисовывала обводная стена, имевшая сначала толщину 1.9 м, затем увеличенную до 3—4 м. Сама стена и строения внутри нее возведены из прямоугольного сырцового кирпича размером около 30Х20Х10 см. Среди керамики выделяются различные группы с расписным орнаментом, преимущественно черным по красному, но есть также группа посуды с полихромной росписью, где дополнительно введена черная краска. Это указывает на сохранение традиций изготовления нарядной парадной посуды, сложившихся в среде раннеземледельческих общин. Орнаментация посуды достаточно разнообразна: помимо геометрических узоров имеются изображения растений, рыб, крупного рогатого скота. Наряду с каменными орудиями, в частности пластинами из агата и халцедона, представлены и медные изделия, в том числе плоские топоры. Обычай широкого использования различных украшений получает дальнейшее развитие. Бусы изготовлялись из самых различных материалов — сердолика, стеатита, раковин, меди и даже терракоты. Весьма разнообразными, в частности по материалу, становятся и браслеты, среди которых имеются медные, терракотовые и выточенные из раковин. Десятки образцов таких браслетов, происходящие из раскопок Калибангана, свидетельствуют, что это было излюбленное украшение древних обитательниц поселения. Появляются терракотовые модели повозок, в которые, видимо, впрягались фигурки бычков, в изобилии находимые в ходе раскопок. Это косвенное указание на применение тягловой силы животных как одной из форм внеличностной энергии получило в ходе исследований Калибангана еще одно подтверждение. В окрестностях поселения были обнаружены перекрытые поздними отложениями древние поля с бороздами, проведенными пахотным орудием, что также свидетельствует об использовании животных при возделывании полей, о качественно новом этапе развития поливного земледелия, повышавшем его эффективность и рентабельность. Колесные экипажы распространяются весьма широко. Так, в дохараппских слоях поселения Бонавали, расположенного восточнее Калибангана, найден фрагмент расписной керамики с изображением колесной повозки (Bisht, Asthana, 1979, p. 226). В бассейне Инда складывается и тип мясомолочного скотоводства, основанного на разведении крупного рогатого скота. Так, на поселении Джалилпур соответствующие костные остатки составляют 75 % всех остеологических материалов. Крупный рогатый скот был основной частью мясной пищи обитателей Балакота. Порода скота Джалилпура, по наблюдениям зоологов, отличалась крупными размерами. Этот предхараппский, или, по терминологии Р. Олчина, «раннеиндский», период по системе длинной хронологии, учитывающий корректировку радиокарбоновых дат, относят ориентировочно к XXIX—XXVI вв. до н. э. (Allchin, 1982, р. 159). Хотя есть предложения и более ранней его датировки (Ramachandran, 1984, р. 539), однако едва ли имеются основания для чрезмерного растягивания времени существования комплексов типа раннего Кот-Диджи и Калибангана. В последнем памятнике, как подчеркивает Тхапар, этот период был сравнительно недолгим, о чем свидетельствует, в частности, и мощность культурных напластований, достигающих всего 1.6 м (Thapar, 1973, р. 199). Возможно, с большими основаниями стоило бы говорить для предхараппского, или формативного, периода о второй четверти III тыс. до н. э.

Прочное и широкое освоение оседлоземледельческими общинами аллювиальной равнины, орошаемой великой рекой азиатского материка, означало одновременно и завершение раннеземледельческой эпохи в истории индопакистанского региона. Сложилась эффективная система производства продуктов питания, оптимальная для данного уровня развития производительных сил и данной экологической структуры, что создало все условия для развития благосостояния, связанного с новым образом жизни. Меняясь в деталях, по отдельным локальным группировкам этот образ жизни привел к формированию особого стиля материального бытования, нашедшего яркое воплощение в массовом развитии прикладного искусства и индустрии производства личных украшений. Был накоплен значительный культурный и интеллектуальный потенциал, сформировался ряд культурных особенностей, специфических для региона в целом. В этом отношении особенно показателен культ священного быка, получивший развитие в предхараппское время, как показал Р. Олчин, практически во всех изученных центрах (Allchin, 1982, р. 164). Складывается кустовая система расселения, пространственно вытянутая в меридиональном направлении вдоль речных русел, дававших воду для орошения полей и одновременно служивших транспортными артериями. С освоением долины Инда и Южного Белуджистана закончился период экстенсивного освоения новых территорий все увеличивающимся населением. Использование тягловой силы животных при обработке полей указывает на наступление нового этапа — интенсификации земледелия. Развитие специализированных производств, в первую очередь гончарства и металлургии, создавало технологические предпосылки для прогресса экономики и общества. Таким образом, были созданы условия для перехода общества на качественно новую ступень, что нашло выражение в формировании хараппской культуры, или хараппской цивилизации.
Как археологический комплекс хараппская культура характеризуется: постройками из сырцового и жженого кирпича прямоугольной формы; наличием квадратных или прямоугольных в плане поселений с обводными стенами, снабженными выступами- контрфорсами; медными и бронзовыми кинжалами и ножами, обычно без осевого ребра с прямым черешком; бесчерешковыми стрелами треугольной формы с заостренными шипами; терракотовыми браслетами; сделанной на круге керамикой стандартных форм, в том числе с росписью черным по красному; использованием таких мотивов, как длиннохвостые птицы, рыбы и пипал (рис. 48). По мере накопления материалов прежние представления о внутренней однородности хараппской культуры сменились убеждением в наличии локальных культурных вариантов (Dyson, 1982, р. 418—419; Thapar, 1984, р. 14), связанных, в частности, с разной степенью аккультуризации местных традиций, ассимилируемых в ходе распространения хараппских эталонов и стандартов. С формированием в долине Инда социокультурного комплекса резко усилилась неравномерность исторического развития в рамках индо-пакистанского региона (Массон, 1964а). Белуджистанские общины, бывшие в раннеземледельческую эпоху примером культурного прогресса, теперь превращаются в своего рода периферию, следующую в ряде отношений хараппским моделям. Еще разительнее были культурные контрасты в областях к югу и юго-востоку от древнеиндской цивилизации, где обитали различные группы племен охотников, рыболовов и собирателей, в разной степени затронутых (не без влияний, идущих с северо-запада) процессом перехода к экономике производства пищи. Налицо в рамках хараппской общности и признаки хозяйственного разнообразия, что не могло не сказаться на культурных особенностях (Thapar, 1982). Абсолютная хронология Хараппы основывается на данных радиокарбонового анализа (Lal, 1963; Brunswig, 1975; Bamachandran, 1984) и на находках вещей хараппского типа в памятниках других культур, прежде всего Месопотамии (Gadd, 1932; Buchanan, 1967). Считается, что область хараппской цивилизации была известна в Шумере под именем Мелухха, упоминания которой восходят к XXIV в. до н. э. Учитывая имеющиеся данные, хараппскую культуру можно датировать временем около 2400 — 1800 гг. до н. э. Использование корректированных радиокарбоновых измерений резко удревняет нижнюю границу, что вступает в известное противоречие с хараппскими и хараппоидными объектами, найденными в археологических комплексах Месопотамии и датируемыми по месопотамской шкале. Радиокарбоновые даты отражают и постепенное продвижение устойчивых элементов хараппского комплекса из долины Инда на восток и юго-восток, где они оказываются более поздними по сравнению с памятниками метрополии.

Хараппские поселения являются основным видом памятников, дающим наиболее полную и разнообразную информацию о древнеиндской цивилизации. Поскольку пока отсутствует общепринятая дешифровка протоиндской письменности, именно археологические материалы остаются основным источником для реконструкции процесса становления цивилизации на индо-пакистанском субконтиненте и для ее общей характеристики.

Несмотря на большое количество известных хараппских поселений, число которых достигает почти 1000 (Joshi а. о., 1984), типология их слабо разработана. Имеются два крупных центра — Хараппа и Мохенджо-даро и городки площадью от 5 до 12 га (Калибанган, Лотал, Котади и др.). Основную массу памятников составляют мелкие поселки нередко площадью до 1 га. Характерными признаками крупных поселений являются регулярная планировка и высокая степень благоустройства и организации внутреннего пространства. Именно эти черты принципиально отличают хараппские центры от раннеземледельческих поселений.

В первую очередь это касается Мохенджо-даро, огромного центра с явными признаками городского организма, остающегося уникальным для всей хараппской культуры. Его общая площадь составляет 260 га, а число жителей, по различным оценкам, определяется в 35 000 или 41 000 человек. Структурно Мохенджо-даро состоит из двух крупных частей: отдельно расположенного крупного холма, так называемой цитадели, и находящегося восточнее «нижнего города» (рис. 49). Раскопанные в широких масштабах эти составные элементы некогда единого организма в равной мере характеризуются регулярностью застройки и высоким уровнем городского благоустройства. Четкая сеть улиц делила «нижний город» на прямоугольные блоки кварталов. Центральная улица имела ширину 10 м, а менее значительные магистрали от 2.7 до 5.5 м. Имелись и проулки шириной до 1.2 м. Дома, составлявшие блоки-кварталы, все были возведены из жженого кирпича и, как правило, состояли из нескольких помещений, сгруппированных вокруг дворика (Sarcina, 1979). Кирпич клался не на известковом растворе, а на илистой промазке из глины, взятой в окрестностях города. В каждом доме обычно имелась кухня и туалетная комната, нечистоты из которой выводились на улицу по специальному отводу. На каждой улице были устроены сточные каналы, которые представляют собой едва ли не древнейшую в мире отлаженную систему городской канализации.

Под мостовой уличных магистралей проходили один или два канала, тщательно выложенные жженым кирпичом и перекрытые крупноформатным жженым кирпичом или известняковыми плитами. Эти подземные галереи служили как для отвода сточных вод, так и для пропуска осадков, обрушивавшихся на город в сезон муссонных дождей. По системе водоотводов эта водная масса устремлялась к городским окраинам, где были устроены сводчатые водостоки. Подземные каналы были снабжены расположенными через определенные промежутки отстойниками, которые, судя по всему, регулярно очищались лицами, заботившимися о санитарном состоянии города. Четкая канализации указывают на немаловажную роль планового начала в создании и функционировании этого сложного организма. На это же указывает, в частности, оформление крупных перекрестков, где углы домов сознательно округлены, чтобы меньше препятствовать движению крупных повозок и меньше разрушаться. По территории Мохенджо-даро разбросано значительное число колодцев, заботливо выложенных жженым кирпичом. Имелись также и бассейны для омовения.

Особый элемент в городской структуре образовывал участок, названный условно цитаделью (рис. 50). Это название породило ряд поспешных заключений о специфике хараппского общества, и поэтому в последние годы стало предметом критических нападок. Вместе с тем, как бы эту часть Мохенджо-даро ни именовать, ее особый, специфический характер не вызывает сомнений. Возведенные здесь строения помещались (в тех случаях, которые удалось исследовать) на платформе 6-метровой высоты, а фасад всего комплекса был укреплен мощными кладками. Какова бы ни была их первоначальная функция, вопрос о защите от разливов, поднимаемый многими исследователями, вполне обоснован; в результате всех этих строительных и планировочных приемов цитадель Мохенджо-даро представляла собой подчеркнуто обособленный комплекс, архитектурно доминирующий в городском силуэте. Показательно, что уже раскопанные строения, масштабы которых были ограничены наличием здесь более поздних сооружений, представляют собой группу значительных зданий, скорее всего носящих общественный характер (Allchin, 1982, р. 175). Таковы, в частности, крупный бассейн с прилегающими помещениями и так называемый зал собраний с несколькими рядами массивных кирпичных устоев. Было раскопано и обширное зернохранилище, представляющее собой систему стандартных помещений, скомпонованных в единый массив, и развивающее планировочную традицию зернохранилища, сложившуюся, как показали раскопки Мергара, еще в раннеземледельческую эпоху. Только теперь масштабы этого сооружения, явно рассчитанные на централизованно концентрируемые огромные запасы, во много раз превосходят складские постройки древних общин.

В принципе такая же двухчастная структура представлена и в Хараппе, где, правда, объем раскопок был менее значителен. Цитадель Хараппы имеет в плане форму параллелограмма. Мощные кладки образовывали ее платформу и обрамляли внешние контуры, подчеркивая, так же как и в Мохенджо-даро, обособленное положение и доминирование над прилегающими жилыми кварталами. Непосредственно к подножью этого мощного комплекса примыкало зернохранилище, аналогичное мохенджодарскому и занимающее общую площадь в 800 м 2. Иными словами, здесь налицо та же функция концентрации прибавочного продукта на определенном участке населенного центра. Поблизости от зернохранилища обнаружены следы различных производств и, как пишут исследователи, баракоподобные квартиры, состоящие из одного помещения и резко контрастирующие с благоустроенными жилыми комплексами основных кварталов (Allchin, 1982, р. 197).

В определенной мере те же черты сложной структуры и четкого планировочного начала представлены в других, менее значительных хараппских центрах. Из их числа обстоятельно изучен раскапывавшийся индийскими археологами Калибанган (Thapar, 1975; Lal, 1979). Подробный анализ структуры этого памятника был дан Б. Б. Лалом (Lal, 1984). Калибанган, как и основные центры долины Инда, состоит из двух частей, представляющих собой в плане правильные параллелограммы, обнесенные стенами, снабженными выступами-контрфорсами. По аналогии с Мохенджо-даро эти части первоначально назвали соответственно цитаделью и нижним городом, но постепенно удалось выявить их конкретное своеобразие. Так называемая цитадель состоит из двух смыкающихся ромбов, каждый размером около 120X120 м.

Ранее построенная южная часть была окружена стеной с башнями, и к ней позднее пристроен «северный ромб». В южной части отсутствуют жилые и хозяйственные постройки, но зато имеются явственные свидетельства культовых церемоний. Так, «алтари огня» находились у расположенных в ряд платформ из сырцового кирпича. Кроме того, имелись прямоугольные алтари-подиумы со следами жертвоприношений крупного рогатого скота. Ворота, ведущие в этот замкнутый комплекс, были снабжены ступенями, по которым могли подниматься путники, но отнюдь не проезжать колесные экипажи. Видимо, нет основания сомневаться в правильности заключения Б. Б. Лала, что перед нами крупный культовый комплекс, функционально близкий к шумерским храмам, хотя и имеющий иное архитектурное оформление. В «северном ромбе» подобные ритуальные сооружения отсутствуют — там уже находились обычные жилые дома, являвшиеся, как полагают индийские исследователи, местом обитания жреческих семей, обслуживавших культовый центр. «Нижний город» Калибангана занимал площадь около 9 га и отличался четкой планировкой уличной сети. Крупные уличные артерии имели ширину 7.2 м, и затем эта величина кратно уменьшалась до 5.4, 3.6, 1.8 м. В отличие от значительных центров долины Инда в Калибангане помимо жженого широко употреблялся и сырцовый кирпич. Забота о нормальном функционировании этого организма также налицо — на перекрестках в углы домов вмазывались вертикально стоящие балки, амортизирующие удары повозок, маневрирующих по этим магистралям. Двухчастная планировка с четким прямоугольником обводных стен известна к по ряду других памятников (Joshi, 1973). Это позволяет заключить, что в данной структурной особенности нашли отражение устойчивые специфические черты хараппского общества.

Весьма примечательно стремление вычленить из окружающего пространства посредством обводных стен по крайней мере нуклеарную часть поселения. Специальный анализ различных видов ворот и въездов, расчленявших эти стены, показал, что они лишь в незначительной мере были рассчитаны (в отличие от многих фортификационных комплексов Передней Азии) на оборонительную функцию (Kasarwan, 1984). Так, отсутствуют предвратные лабиринты, караульные помещения если и имеются, то предназначены для одного человека, во многих въездах устроены ступенчатые подъемы. Однако было бы неправомерно считать, что хараппская фортификация вообще не выполняла военной функции. Точнее говоря, эта функция в хараппском обществе была развита слабо, особенно по сравнению с Месопотамией и прилегающими областями, рано ставшими театром ожесточенных военно-политических столкновений. Фортификация получает развитие по существу лишь на окраинах хараппской метрополии. Р. Дайсон вполне прав, когда характеризует некоторые обнесенные стенами хараппские поселения как военные аванпосты, выдвинутые в глубь вновь осваиваемых территорий (Dyson, 1982, р. 420), заселенных инокультурными племенами. Военную направленность таких древнеиндийских укрепленных центров подчеркивает и К. Ламберг-Карловский (Lamberg-Karlovsky, 1982, р. 66). Крупные хараппские центры наряду с функциями сосредоточения торгово-ремесленной деятельности, идеологического и организационно-хозяйственного лидерства выполняли в определенной мере и функцию убежища, хотя она, так же как и система вооружения, не получила столь значительного развития, как, скажем, в Малой Азии. В этом отношении хараппское общество близко к среднеазиатской цивилизации Алтын-депе, находившейся на окраине тогдашнего цивилизованного мира, в стороне от вооруженных столкновений.

Организованный быт обитателей Мохенджо-даро — по существу новый образ жизни — городской. Он явился логическим звеном в процессе развития благоустроенного быта, начавшемся как качественно новое явление в раннеземледельческую эпоху. Четко организованные кирпичные дома с комнатами для омовения, колодезная система водоснабжения, заботы о санитарии и гигиене, предпринятые в городских масштабах, заметно отличали условия обитания жителей крупных центров хараппской цивилизации от жизни земледельцев, ютившихся в глинобитных постройках, перемежающихся с производственными участками и мусорными свалками, представляющими немаловажный интерес для сегодняшних археологов, но едва ли украшавшими быт древних обитателей. Эти города долины Инда, таким образом, отражали первую стадию урбанизации, когда значительный культурный и производственный потенциал и соответствующий ему образ жизни сконцентрировались в единичных крупных центрах. Внутреннее убранство хараппских домов было относительно скромным и ограничивалось лежанками и сидениями, известными, в частности, по изображениям на печатях. Иногда резные ножки таких сидений вытачивались в виде ног крупного рогатого скота. Уделялось значительное внимание и кулинарии. Каменные и глиняные скалки, обеспечивавшие приготовление теста для различного рода выпечных изделий, были распространены в Мохенджо-даро весьма широко. Имелись там и сосуды, внутри которых сделана улитообразная спираль, предназначавшаяся, судя по всему, для выпечки особого сорта печенья (Маккей, 1951, с. 101).

Многие черты хараппского образа жизни носили более общий характер, проявляясь в крупных городах и мелких поселках. Это касается разного рода личных украшений и в первую очередь браслетов, которые как специфическая черта культур индостанского круга получили распространение еще в раннеземледельческую эпоху. Браслеты были весьма разнообразными, и в хараппский период изготавливались из золота, серебра, меди, раковин и терракоты. Имелись и браслеты, образованные нитками золотых бус, что указывает на происходящую дифференциацию образа жизни и выделение состоятельного слоя, украшавшего свой повседневный быт использованием престижных вещей. Терракотовые браслеты получили широкое распространение, сотни их образцов найдены, в частности, при раскопках Калибангана. Браслеты носились как на руках, так и на ногах. Уже установилась и мода на систему многоярусных украшений, почти сплошь покрывающих руки, как это видно по бронзовой статуэтке танцовщицы.

Относительно высокий уровень благосостояния, особенно ярко проявившийся в хараппских центрах, обеспечивался прогрессивным развитием технологического способа производства, в котором органически объединялись высокоэффективное земледелие и разнообразные специализированные ремесла. Еще раннеземледельческие общины освоили высокую плодородную аллювиальную долину, орошаемую системой Инда и параллельным ему руслом реки Гхаггар. Здесь были все условия для развития земледельческого хозяйства и получения устойчивого, весьма значительного продукта. Возделывались главным образом зерновые культуры — различные сорта пшеницы и ячменя, выращивались также полевой горох, кунжут и горчица (Vishnu-Mittre, Savithru, 1982). Находка хлопковой ткани указывает на выращивание и этого технического растения, первые свидетельства знакомства с которым восходят к раннеземледельческой эпохе. В Гуджарате, и в частности в Лотале, значительное внимание уделялось также рисосеянию, выращиванию проса (Thapar, 1984, р. 14). Именно земледелие было основным занятием жителей десятков небольших поселений, основывавшихся хараппцами в процессе освоения новых земель к востоку и юго-востоку от своей метрополии. Система расселения ясно указывает на эту зависимость от аграрной функции (Mehta, 1982). Климатические условия, даже с учетом наступления в 3000 — 1800 гг. до н. э. фазы увлажненности и определенного увеличения количества осадков (Singh, 1971), не обеспечивали равномерного поступления влаги для посевов.

Судя по географической ситуации, хараппцы широко использовали паводковые воды, производя обваловку полей для их удержания. Как известно, современное землепользование Пенджаба и Харианы, областей нуклеарного распространения зрелой хараппской культуры, основано на выращивании двух урожаев — летнего и весеннего. Скорее всего, эта система уже применялась хараппскими аграриями (Lambrik, 1967), что сразу дало резкий количественный скачок в товарной массе продуктов питания, ставшей надежной основой общего прогресса. Например, считается, что переход к системе двух урожаев в Саураштре привел к резкому увеличению самого числа хараппских поселений — с 18 до 120 (Possehl, 1980; Dyson, 1982, p. 418).

Судя по всему, были достигнуты значительные успехи и в техническом оснащении земледелия, обеспечившие заметное увеличение производительности. Речь идет о способе обработки земли под посевы. Давно высказанное предположение об использовании каменных лемехов для возделывания полей (Маккей, 1951, с. 118) технически маловероятно. Другое дело, что при обработке полей уже применялась тягловая сила животных, но самим почвообрабатывающим инструментом был примитивный деревянный плуг. После открытия полей с бороздами в предхараппском Калибангане нет сомнений в том, что хараппцы в земледелии применяли этот внеличностный источник энергии. Об использовании животных в транспортных целях свидетельствуют терракотовые и бронзовые модели двухколесных повозок, находимые
при раскопках хараппских памятников, начиная с первых этапов их изучения. Легкая бронзовая двухколесная повозка, запряженная двумя быками, недавно была найдена на южной периферии древнеиндской цивилизации — в позднехараппских наслоениях Даймабада (Sali, 1984). Этой своеобразной колесницей управляет стоящий человек. В составе этого же клада были также бронзовые изображения животных на четырех колесах — слона, носорога, водного буйвола. Предполагается, что это ритуальные объекты, воспроизводящие сцену, восходящую к вереницам животных, представленных еще на расписной керамике раннеземледельческой эпохи, а лицо, помещенное на колеснице, — жрец или антропоморфное божество с функцией «хозяина животного мира» (Dhavalikar, 1982, р. 361 — 366).

Вторым важнейшим компонентом технологического способа производства древнеиндской цивилизации были ремесла, высококачественная продукция которых образует своеобразный материальный костяк хараппской культуры в ее восприятии археологией. Несмотря на сохранение определенного количества орудий, оснащенных кремневыми пластинами (Kenoyer, 1984), которые, как показали их трасологический анализ, использовались в качестве серпов, мясных ножей и при обработке дерева (Коробкова, 1984, с. 39—43), металлургия и металлообработка составляли наиболее прогрессивный сектор хараппских производств. Широко использовались различные сплавы, в том числе меди с мышьяком, свинцом и оловом. Из исследованных 177 объектов около 30 % составляли предметы, сделанные из оловянистой бронзы. Обработке подвергалось также золото и в меньшем масштабе свинец и серебро. Технические приемы были достаточно разнообразными (Agrawal, 1971). Наряду с холодной и горячей ковкой налицо литье как в открытых, так и в закрытых матрицах, а также изготовление бронзовых скульптур по утраченной модели. Формы для отливки топоров и других изделий уплощенной формы найдены при раскопках Чанху-даро. Свидетельством высокого уровня развития металлообработки являются сами предметы — бронзовые статуэтки людей и животных, модели повозок, разнообразные сосуды из серебра и главным образом из бронзы. Имеется и одно блюдо из свинца. При раскопках Мохенджо- даро обнаружена выложенная кирпичом яма производственного назначения, в которой находилась медная руда. Более определенные свидетельства металлообработки отмечены в Хараппе (Gupta, 1984, р. 419).

В особую специализированную отрасль выделилось ювелирное дело, к продукции которого принадлежат разнообразные украшения. Здесь в различных сочетаниях комбинируются золото и полудрагоценные камни. Изящным образцом изделий хараппских ювелиров является ожерелье из жадеитовых бус, разделенных золотыми дисковидными бусинами с агатовыми и яшмовыми подвесками. Традиционное для многих раннеземледельческих культур Индостана изготовление бус из различных пород камней превращается в хараппское время в широкомасштабное налаженное производство. Особенной популярностью не только в Индии, но и на всем Ближнем Востоке пользовались сердоликовые бусы с травленым орнаментом. Мастерские по изготовлению бус с многочисленными орудиями производства — сверлами, полировочными камнями и самими бусами, находящимися в различной стадии обработки, были обнаружены в Лотале и Чанху-даро.

Особым промыслом, в котором мастерство ремесленника сочеталось с взыскательным вкусом художника, было изготовление знаменитых хараппских печатей (рис. 51). Обычно они имели квадратную форму и ушко на тыльной стороне. Печати вытачивались из стеатита, изображения выполнялись маленьким долотом с подправкой трехгранным резцом и сверлом. Рисунки обычно воспроизводят какое-либо животное, над ним помещается надпись из нескольких пиктографических знаков. Преимущественно профильная манера изображения несомненно восходит к соответствующей традиции, выработанной при росписи глиняной посуды, но сама трактовка фигур со стремлением в плоскостном изображении рельефно передать скульптурные объемы уже иная. Частично при этом, видимо, был использован опыт, накопленный в мелкой пластике, бурно развивающейся в эпоху ранних земледельцев. Следует отметить, что уравновешенно объемный стиль устойчиво сохраняется во всех образцах хараппской глиптики, находимых на сравнительно обширной территории. Определенное развитие получили обработка слоновой кости, выделка из камня разного рода сосудов и скульптур и ряд других производств. Так, в Балакоте обнаружена мастерская по изготовлению браслетов из морских раковин.
Массовым специализированным ремеслом, выпускающим стандартную продукцию, было гончарное дело и производство жженого кирпича. Технологически они основывались на успехах теплотехники. Были созданы двухъярусные гончарные горны, позволявшие добиваться равномерного и качественного обжига производимой продукции. Такие горны были обнаружены в Мохенджо-даро и на ряде других менее значительных поселений. В Алам-гирпуре открыты печи для обжига кирпича. Стандартизация разного рода продукции и распространение сплавов требовали наряду с развитием эмпирических знаний установления системы мер и весов, о чем также имеются определенные данные.

[adsense]

Производственные и бытовые достижения составляли лишь одну из сторон успехов хараппской цивилизации. Едва ли не более существен рост интеллектуального потенциала, значительные достижения в сфере художественной культуры. К их числу, безусловно, в первую очередь следует относить создание местной системы письменности, оригинальность которой лишний раз подчеркивается сложностями, возникающими перед ее дешифровщиками, хотя гипотеза о протодравидском языке этих лапидарных текстов и остается наиболее вероятной. К сожалению, сохранились лишь краткие надписи на неорганических объектах, и вполне возможно, что более пространные тексты наносились на недошедшие до нас органические материалы. Вместе с тем надо сказать, что письменность получила достаточно широкое распространение. Помимо надписей на печатях известны надписи на бронзовых табличках, в довольно большом количестве найденных в Мохенджо-даро (Pande, 1973); знаки и цифры встречены на металлических орудиях, имеются короткие тексты и на керамике, позволившие, в частности, установить, что знаки письма шли справа налево (Lal, 1961). Грамотность не ограничивалась столичными центрами, и в этом отношении особенно показательны находки в провинциальном Даймабаде, где обнаружены три черепка с короткими процарапанными надписями и две терракотовые печати с нанесенными на них знаками древнеиндийской письменности. Найденные в позднехараппском комплексе (Sali, 1982, р. 181), эти объекты, возможно, представляют собой одно из позднейших свидетельств угасающей традиции.

Накопление положительных знаний и потребности производства и общественной жизни стимулировали формирование системы мер и весов. Известны многочисленные гири, сделанные из различных материалов, чаще всего каменные, кубические формы со стандартным весом. Судя по произведенным подсчетам, исходной единицей служил вес в
0.85 г с последующим удвоением и удесятирением (Маккей, 1951, с. 98—99), хотя были предложены и более усложненные реконструкции. Найдены линейки с нанесенными делениями, но их трудно свести к единой системе. Так, линейка, сделанная из раковины, обнаруженная в Мохенджо-даро, имеет базовое деление в 6.7 мм; в бронзовой линейке Хараппы эта величина уже близка к нашему сантиметру (9.34 мм); в костяной линейке из Лотала мелкие деления составляют 1.7 мм, причем шестая и двенадцатая черточки сделаны более длинными (Mainkar, 1984). Формат сырцового кирпича и строгие пропорции строений указывают, что архитектура также основывалась на определенных мерах длины; одной из них, видимо, был так называемый локоть в 51—53 см (Allchin, 1982, р. 185).

Судя по косвенным данным, определенные изменения произошли и в сфере религиозных представлений, в которых на первый план выдвигается культ верховного мужского божества. Оно изображалось сидящим на невысоком троне, в рогатом головном уборе, иногда трехликим, в окружении разного рода животных. Еще Дж. Маршалл высказал предположение, что перед нами прототип позднейшего Шивы, и исследователи в принципе поддерживают эту интерпретацию (Маккей, 1951, с. 67; Allchin, 1982, р. 213 — 214). Возможно, бык был одним из основных священных животных, связанных с этим божеством, во всяком случае, именно его изображение прочно занимает первое место среди прочих животных, воспроизводимых на печатях. Известны бронзовые и терракотовые статуэтки быков, нередко выполненных с большим мастерством в стиле, перекликающемся с рисунками на печатях. Изготовлялись статуи быков и из известняка и помещались на подставки, что могло быть связано с их функцией культовых объектов в храмовых центрах. Как и в урукском Шумере, традиции анимализма в Хараппе весьма значительны, что видно как по изображениям на печатях, так и по фигуркам, воспроизводящим слонов, собак, обезьян, птиц и, возможно, баранов.

Труднее судить о характере верховного женского божества, священной супруги рогатого бога. Женские терракоты, видимо, продолжают традицию культа богини- матери, покровительницы плодородия, ранее почитавшейся почти в каждой земледельческой общине. Но количество этих статуэток массового употребления, за исключением, пожалуй, Мохенджо-даро, не так уж велико. На одной из немногих печатей, воспроизводящих не одиночные фигуры, а целые сцены, изображена женская фигура в рогатом головном уборе, помещенная в разветвлении дерева, перед ней коленопреклоненный персонаж, а процессия из семи персон, воспроизведенных в нижней части этой печати, подчеркивает значимость передаваемого культового обряда, возможно иллюстрирующего какой-то мифологический сюжет. Видимо, в мифологических системах был популярен и герой, побеждающий хищных зверей. Во всяком случае, на одной из печатей воспроизведена сцена схватки человека с двумя тиграми. Прикладное искусство, расцветшее пышным цветом в раннеземледельческую эпоху, сохраняет свое значение. Об этом, в частности, свидетельствует роспись, украшающая определенные типы глиняной посуды особо парадного характера. Более важно, и это составляет качественно новую черту именно хараппской культуры, появление выдающихся произведений неприкладного искусства. Уже среди терракотовых и бронзовых статуэток быков есть образцы высокохудожественного звучания, где массивная, полная внутренней мощи фигура воспроизведена рукой выдающегося мастера. Принципиально новым явлением культурного комплекса (и эта еще одна характерная черта первых цивилизаций) являются выразительные скульптуры различных персонажей; одна из них, наиболее известная, представляет собой бюст мужчины в одежде, богато украшенной узором из трилистников, что позволяет предполагать его высокий прижизненный статус (рис. 53). Застывшее полногубое лицо замерло в отрешенном спокойствии.

Превосходное* знание обнаженной натуры демонстрируют две каменные мужские фигуры из Хараппы, чем-то напоминающие лучшие образцы древнеегипетской скульптуры. При этом вторая статуя, условно названная танцором, дана не в статическом спокойствии, столь типичном для мелкой пластики раннеземледельческих общин и повторившемся в статуе мохенджодарского «жреца», а в живом, динамичном повороте (рис. 52). Эти скульптуры, так же как и памятники письменности, представляли собой идеологические инновации рассматриваемой эпохи, когда создавались новые культурные эталоны и стереотипы.

Интеррегиональные связи, явственно проявляющиеся еще в раннеземледельческую эпоху, усиливаются в хараппское время. Если раньше они частично были обусловлены регулярным обменом или перемещениями племенных групп, то теперь механизм торговых взаимодействий играет решающую роль. Подобно первой цивилизации Месопотамии хараппское общество в своей нуклеарной части занимало территорию, отличающуюся плодородием почв и вместе с тем крайней бедностью иных природных богатств. По существу лишь материал для изготовления кремневых орудий (Thapar, 1982) добывался в пределах этой метрополии — у выходов горных пород в районе Рохри- Суккура. Металлические руды и поделочные камни привозились -издалека. Рассмотрению вопроса об их источниках посвящен ряд специальных работ (Asthana, 1982; Gupta, 1984). Медь и золото в основном, видимо, поступали из индийских месторождений, хотя высказывались соображения в пользу транспортировки меди из Афганистана, а золота даже из Средней Азии (Asthana, 1982, р. 275). Во всяком случае, олово, бывшее важным компонентом хараппских бронз, вполне могло иметь среднеазиатское происхождение, с чем согласны многие исследователи. Не приходится сомневаться и в поступлении лазурита из Афганистана. Там, в Бадахшане, имеются три рудника по добыче этого весьма популярного на Древнем Востоке полудрагоценного камня, причем в одном из местонахождений обнаружены и древние выработки. Не исключено, что среднеазиатское или североиранское происхождение имела бирюза.

Определенные виды продукции, в частности изделия искусных ремесленников, вывозились из зоны центров древнеиндской цивилизации в окружающие области, причем зачастую на значительные расстояния. В некоторых случаях хараппцы играли и роль посредников в продвижении отдельных видов товаров.

Целый ряд археологических находок позволяет наметить трассы древних торговых путей, связывающих Хараппу с окружающими странами. Сразу же с установлением наличия в месопотамских центрах объектов явно древнеиндского происхождения было высказано мнение о существовании постоянного морского пути, идущего вдоль северного побережья Персидского залива и связывающего две великие цивилизации древнего мира (Mackay, 1931a). С открытием на Бахрейне печатей так называемого типа Персидского залива, соединяющего черты месопотамской и хараппской глиптики (Bibby, 1958; Rao, 1963), это заключение получило новое убедительное подтверждение. В 60-е гг. вещи индийского круга были обнаружены при раскопках крупных центров эпохи бронзы в Южном Туркменистане, что позволило высказать гипотезу о существовании сухопутного караванного пути, уходящего из долины Инда через Северный Белуджистан и Афганистан в оазисы, теснящиеся на южной кромке каракумской пустыни (Массон, 1967). Находки в Южном Туркменистане на Алтын-депе печатей хараппского типа (Masson, 1981а), а затем аналогичной печати на одном из древних поселений в дельте Мургаба подкрепили это заключение новыми конкретными данными. Сенсационное открытие на левом берегу Амударьи в Северном Афганистане поселения Шортугай, представляющего собой хараппскую факторию на вышеупомянутой трассе (Francfort, 1984), подобно открытиям в Бахрейне полностью подтвердило активное функционирование этой крупной торговой магистрали древности. Безусловно, Шортугай служил важным центром по доставке в долину Инда бадахшанского лазурита. Пока, правда, не вполне ясно, какого рода товары могли идти из районов Южного Туркменистана в обмен на произведения хараппских ремесленников.

Но с одним свидетельством далеких северо-восточных связей древне-индской цивилизации пришлось столкнуться археологам. На Мохенджо-даро было обнаружено захоронение верблюда (Meadow, 1984). Кости этого животного встречены и на других хараппских памятниках. Но, как уже отмечалось, именно в Южном Туркменистане и, возможно, в примыкающих районах Ирана еще в IV тыс. до н. э. был одомашнен двугорбый верблюд, получивший широкое распространение в местной цивилизации Алтын-депе. Скорее всего, именно необходимость в подобном неприхотливом вьючном животном для обслуживания протяженных сухопутных торговых трасс и привела к появлению верблюда в долине Инда именно в пору хараппской цивилизации.

Действенность южного торгового пути подтверждается целым рядом находок, а также, если принимать отождествление Хараппы с Мелуххой, свидетельствами письменных источников (Hansman, 1973; Kramer, 1964). Использование Инда и других рек как транспортных артерий, безусловно, могло способствовать организации морской каботажной торговли. В Индии ее важным центром явно был гуджаратский Лотал, где обнаружены оттиски печатей на глиняных буллах, прикреплявшихся, как полагают, к тюкам с товарами (Rao, 1973). Ряд хараппских памятников в прибрежной зоне Южного Белуджистана (Суткатендор, Соткакох, Балакот), по-видимому, должны рассматриваться как промежуточные порты на этом торговом пути (Thapar, 1984, р. 12). В частности, при раскопках Балакота в хараппских слоях найден расписной сосуд, явно привезенный с запада, из областей, прилегающих к Персидскому заливу (Dales, 1979, р. 265—266). Однако не исключено, что существовал также сухопутный маршрут, пересекавший континентальный Иран южнее Деште-лута и выходивший к границам Месопотамии в районе Диялы, о чем писал еще Меллоун (Mallowan, 1965) и что находит определенные подтверждения в находках в районе Шахдада, крупном центре художественной культуры Ирана (Asthana, 1984). Механизм месопотамо-хараппских взаимодействий неоднократно обсуждался в литературе. Видимо, прав К. Ламберг-Карловский, полагающий, что он мог быть весьма разнообразным — от прямой торговли, существование которой, правда, вызывает у него определенный скепсис, до многоступенчатого обмена и торговли через промежуточные центры, к числу которых он относит Бахрейн и Яхья-тепе, где найден отпечаток на глине хараппской печати (Lamberg-Karlovsky, 1982). Однако если говорить о крупных центрах Юго-Восточного Ирана, то речь в первую очередь должна идти не о Яхья-тепе, бывшем сравнительно небольшим поселением, а о упоминавшемся уже Шахдаде.

Есть основания полагать, что создатели хараппской цивилизации и жители Месопотамии вступали в прямые личные контакты. Так, в письменных источниках упоминаются приходящие из Мелуххи корабли, на одном из месопотамских цилиндров назван переводчик с языка мелуххи. Ясно, что связи носили достаточно масштабный характер, коль скоро возникла необходимость в подобной должности. В конце III тыс. до н. э. существовало даже мелуххское поселение в Лагаше, в котором, видимо, проживали древнеиндские торговцы со своими семьями. Новый анализ соответствующих свидетельств письменных источников показал, что имена обитателей этого анклава представляют собой транслитерацию на шумерский с местного, т. е. мелуххского, языка (Parpola а. о., 1977). По свидетельству источников, из Мелуххи в Шумер привозились разные породы дерева, включая черное, золото, красный камень, отождествляемый обычно с сердоликом, различные бусы, слоновую кость, из которой изготовлялись пестро раскрашенные фигуры птиц и гребни (Oppenheim, 1943). Определенную перекличку этот список имеет с археологическими материалами. Так, в Телль-Асмаре в аккадском доме помимо цилиндрической печати, изображающей индийских животных, была обнаружена керамика хараппского облика с шишечкообразными выступами, сердоликовые бусы с травленым орнаментом и вставками из слоновой кости (Francfort, 1933, р. 51 — 52). Возможно, в этом доме обитало лицо, поддерживавшее тесные связи с древнеиндской цивилизацией, видимо шедшие по сухопутному пути через Шахдад. При раскопках на Бахрейне, обычно отождествляемом с шумерским Дильмуном, кроме «печатей Персидского залива» обнаружены сердоликовые бусы с травленым орнаментом и каменные гири хараппского типа, что прямо указывает если не на наличие хараппских торговцев, то на следование стандартам и номиналам, установившимся в долине Инда. Недавно был поставлен вопрос о возможном наличии шумерских торговых колоний в зоне хараппской цивилизации. Автор при этом опирается на находки в Мохенджо-даро и других памятниках печатей цилиндрической формы, действительно резко отличающихся от традиций местной глиптики (During-Caspers, 1984). Правда, изображения на этих цилиндрах не носят чисто месопотамского характера и, по заключению исследователя, отражают определенный этап культурной ассимиляции.

Все эти данные — от типов поселений до развития торговых связей — убедительно свидетельствуют о том, что в лице хараппской цивилизации мы имеем сложный социальный организм. К сожалению, для его более детальной характеристики имеющиеся материалы недостаточны. В частности, затрудняет проведение соответствующего анализа лапидарность сведений о могильниках развитой Хараппы. Правда, имеются публикации с весьма обязывающими заглавиями, но они, как правило, не идут дальше рассуждений самого общего характера, слабо привязанных к конкретным материалам древнеиндской археологии (Chitalmala, 1984; Malik, 1984). Наличие иерархической системы поселений безусловно восходит к сложной системе общественной организации, когда крупные центры осуществляли функцию регионального руководства по отношению к сельской округе. Достаточно сложной была, как мы могли видеть, и внутренняя структура этих лидирующих крупных поселений, где планировочно обособлена часть, играющая роль культового и, видимо, шире — общественного центра. Его противостояние территории, заселенной основной массой жителей, подчеркивается обводными стенами, престижный характер которых несомненен. Под контролем этих центров и, естественно, их обитателей находились значительные массы товарной продукции, сосредоточившейся в расположенных здесь же крупных зернохранилищах. О происходившем накоплении богатств свидетельствуют клады, включающие, в частности, ценные произведения ювелиров и напоминающие в этом отношении «клад Приама». Такие клады были найдены в обоих крупнейших городских центрах — и в Хараппе, и в Мохенджо-даро. В одном случае ювелирные изделия были укрыты в серебряном сосуде. Несколько расплывчато выглядит картина социальной стратификации по материалам некрополя Калабангана (Sharma, 1982). Здесь преобладают вытянутые погребения, группирующиеся в комплексы по 6 — 10 могил, что, возможно, отражает прижизненную принадлежность усопших к одной общественной ячейке, скажем, большесемейной общине. Погребения эти, как правило, бедные, и лишь в одном
из них, где был захоронен пожилой мужчина (старейшина), обнаружено свыше 70 сосудов. Особые группы составляют погребения в ямах и гробницы, являющиеся скорее всего кенотафами, где человеческие останки отсутствуют, но весьма многочисленны керамические сосуды. Б. Лал считает, что Хараппа уже не представляет собой бесклассовое общество и выделяет в нем три социальные группы — жречество, обитавшее, как показывают раскопки Калибангана, в планировочно выделенной структуре, примыкающей к культовому центру, основную массу населения, занимавшуюся торговлей и земледелием и обитавшую в Калибангане на территории «нижнего города», и группу, названную им «рабочим классом», жившую вне пределов укрепленных обводов, образующих нуклеарную часть этого городского центра (Lal, 1984, р. 61). Следует подчеркнуть, что в столичных центрах долины Инда, судя по находкам кладов, дифференциация состоятельности была, видимо, еще более контрастной. Это касается и образа жизни, поскольку там же стандартные благоустроенные дома резко контрастируют с лачугами бедняков, которые, разумеется, образовывали не «рабочий класс», а обширную социальную группу закабаляемых бедных общинников, приближающихся по образу жизни к рабскому состоянию. Все это не позволяет сомневаться в социальной и имущественной дифференциации хараппского общества, достигшей уже полярных контрастов. Труднее судить об общеполитической системе, в которой, возможно, многое еще было от теократических элементов, характерных для ранней стадии развития государственного организма первых цивилизаций.

Как можно видеть, Хараппа как социокультурный комплекс повторяет в местном, древнеиндском варианте основные характерные черты, присущие первым цивилизациям. Тем более важно специально рассмотреть проблему формирования этого индостанского комплекса, опираясь на материалы, кратко охарактеризованные в предшествующем изложении. Высказываемые по этому поводу взгляды и соображения можно суммировать в виду двух противоположных концепций. По точке зрения, последовательно развивавшейся М. Уилером, «идея цивилизации» пришла в долину Инда из Двуречья, что и послужило основой сложения хараппской цивилизации (Wheeller, 1959, р. 104; Thapar, 1984, р. 17). В советской печати эта точка зрения подверглась критике (Массон, 1982а), и в обзоре раннеземледельческих комплексов Индостана автор этих строк писал: «Реальное рассмотрение конкретной исторической обстановки показывает, что сложение городской цивилизации в Синде и Пенджабе обусловили конкретные местные предпосылки и прежде всего бурное развитие производительных сил. Так, древнеиндийская иероглифика возникла не потому, что Синда достигла вышедшая из Шумера „идея письма», а потому, что введение письменности обусловливалось возросшими хозяйственными и общественными запросами древнеиндийского общества» (Массон, 1964б, с. 273). Развернуто обосновал подход к хараппской цивилизации как местному явлению У. Фэрсервис, пришедший к заключению,что ее формирование было логическим завершением процессов, начавшихся в белуджистанском регионе, т. е. в среде раннеземледельческих общин (Fair-service, 1961, 1971; Dyson, 1982, p. 418).

В принципе вокруг этих двух подходов, или парадигм, вращается и современное обсуждение данной проблемы. После открытия в Юго-Восточном Иране таких памятников, как Яхья-тепе и Шахри-Сохте, К. Ламберг-Карловский допустил, что рассматриваемый регион сыграл важную роль в процессах, приведших к сложению хараппской цивилизации (Lamberg-Karlovsky, 1972, р. 136). Такой подход оказал известное воздействие на некоторых индийских исследователей. Например, Б. Тхапар в сводной статье по итогам исследования хараппской цивилизации отмечает, что сложение «комплексных обществ» Яхья и Шахри-Сохте могло оказать формативное влияние на Хараппу, так же как и наличие протоэламских общин с пиктографией в том же регионе, могло стимулировать сложение системы письма и развитие общества в долине Инда (Thapar, 1984, р. 18).

Позднее Ламберг-Карловский постарался более комплексно подойти к этой проблеме (Lamberg-Karlovsky, 1982) с позиций культурогенеза. Так, он подчеркивает, что подобно месопотамскому и южнотуркменистанскому региону долина Инда была зоной первичной урбанизации, ее специфические культурные признаки имели ярко выраженный местный характер, налицо и свидетельства частичной аккультурации хараппских элементов в Месопотамии, но не наоборот. В целом автор приходит к заключению, что в разных регионах повторяется процесс перехода от стадии «первичной урбанизации» через колонизацию (пример хараппской колонизации можно видеть в Гуджарате и в Шортугае) к стадии «первичной инкорпорации», когда местные элементы вовлекаются в политическую и экономическую сферу колонизирующей культуры. Подобный подход с позиций культурологической терминологии имеет явный уклон к признанию закономерного характера исторического процесса и заметно отличается от первоначальной упрощенно механистической формулировки, оказавшей воздействие на Тхапара.

В общесоциологическом плане генетическая связь древнеиндской цивилизации с раннеземледельческими общинами того же региона не вызывает особых сомнений. С освоением новых территорий для эффективного земледелия технологические традиции, прежде всего в сфере гончарства и металлургии, сформировавшиеся в среде ранних земледельцев Белуджистана и частично долины верхнего Инда (Рахман-дери, Джалилпур), получили дальнейшее прогрессивное развитие в хараппских городских центрах. Целый ряд раннеземледельческих традиций может быть прослежен и в хараппском культурном комплексе. В области архитектуры — это дальнейшее развитие такого важного момента земледельческого поселения, как зернохранилища, известные в Мергаре со времен докерамического неолита. Сравнительно мелкий формат прямоугольного сырцового кирпича, определившийся в том же докерамическом Мергаре, где он имел размеры 33—28X14.5X7 см, употребляется в предхараппских комплексах Калибангана (30X20X10) и незначительно модифицируется в хараппских наслоениях того же памятника (30Х15Х Х7.5 см в жилых строениях и 40X20X10 в обводной стене). Близкие пропорции могут быть отмечены и в жженом кирпиче Мохенджо-даро с его стандартом в 28X13.5X5.7 см. Квадратная форма знаменитых хараппских печатей, резко отличных от цилиндрических печатей Месопотамии, является прямым продолжением квадратных терракотовых, каменных и костяных печатей раннеземледельческой эпохи. Как справедливо замечает Ф. Дуррани, анализируя уникальную костяную печать из Рахман-дери, представленная на ней идея совместного расположения животного рядом с символическими знаками прямо предвосхищает хараппскую глиптику (Allchin, 1982, р. 509) и композиционно, и, возможно, семантически. В керамической росписи Хараппы, которая по ограниченным масштабам распространения явно представляет собой угасающую традицию, мотивы пипала, рыб, орнамента,названного «рыбьей чешуей», также имеют бесспорные раннеземледельческие прототипы. То же следует сказать и про терракоты со сложным головным убором, и, как убедительно показал Ф. Олчин, про культ быка, прослеживаемый по росписи на керамике предхараппской эпохи, где часто воспроизводится изображение крупной головы животного с листьями пипала между мощными рогами (Allchin, 1982, р. 163). Выше уже говорилось, что рогатый головной убор, судя по изображениям на древнеиндских печатях, был в хараппскую эпоху своего рода символом божества, обретшего уже антропоморфный облик. Это все традиционные, сугубо индостанские элементы культурного комплекса хараппской цивилизации.

Сложнее обстоит дело с попытками определить исходный локус того специфического культурного комплекса, который дает археологическую культуру зрелой Хараппы. Исследователи отмечают, что в целом ряде памятников, например в Амри, происходит постепенное смешение местных и хараппских элементов, не формирующихся на месте, а приходящих откуда-то со стороны как бы в готовом виде. В Калибангане, где налицо прямое стратиграфическое перекрывание предхараппских наслоений хараппскими, также фиксируется определенный разрыв, когда зрелая Хараппа появляется в готовом, сложившемся виде. Автор предложил видеть в формировании зрелого хараппского комплекса процесс культурной мутации, когда в самом обществе появляются новые стандарты и эталоны, и именно эти инновации определяют специфический облик культуры в целом (Массон, 1984, с. 69). Уже в предхараппский период шел активный процесс культурной конвергенции, охвативший провинции раннеземледельческих племен с различными культурными традициями (Allchin, 1982, р. 163). Происшедший затем качественный культурный скачок, которым явилось сложение цивилизации, органически соединив традиции и инновации, и предопределил общий облик хараппской культуры. Это был сложный диалектический процесс, и любые заимствования, если они имели место на селективной основе, инкорпорировались культурной средой в тех случаях, когда они отвечали сложившимся потребностям и тенденциям развития.