Членова Н.Л. Связи культур Западной Сибири с культурами Приуралья и Среднего Поволжья в конце эпохи бронзы и в начале железного века

Членова Н. Л. Связи культур Западной Сибири с культурами Приуралья и Среднего Поволжья в конце эпохи бронзы и начале железного века.— В кн.: Проблемы западносибирской археологии. Эпоха железа. Новосибирск. 1981, с. 4-42.

1Вопрос о связях Приуралья и Волго-Камья с Сибирью в ананьинское и предананьинское время поставлен давно как антропологами, так и археологами. Исследование ананьинских черепов выявило их смешанный, европеоидно-монголоидный характер. По данным Т. А. Трофимовой и Г. Ф. Дебеца, монголоидная примесь у ананьинцев сочетается с низким лицом, что характерно для сибирских монголоидов (в отличие от центральноазиатских) и указывает на продвижение населения из Сибири в Приуралье и Волго-Камье в ананьинское время. Ту же примесь отмечали Г. Ф. Дебец и М. С. Акимова и в предананьинское время (Полянский и Маклашеевские могильники) 2.

[adsense]

Данные археологии говорят о связях Прикамья и Урала с Сибирью и в более раннее время. Еще В. А. Городцов в 1910 г., а затем С. В. Киселев и А. В. Збруева отмечали близость ананьинских чеканов тагарским 3. Автору данной статьи также приходилось обращать внимание на распространение чеканов, сходных с тагарскими, от Минусинской котловины через Алтай, Кулундинскую степь и Западную Сибирь в Прикамье 4. А. В. Збруева отмечала близость некоторых ананьинских кинжалов с навершием — головами грифонов и со спиральным орнаментом на ручке к сибирским 5. М. П. Грязнов проводил параллели между выделяемой им группой кинжалов из Северного Казахстана и кинжалами из Ананьинского и Котловского могильников ананьинской культуры 6. Нам приходилось сравнивать ананьинские подвески в форме лука в налучье или лука со стрелой с татарскими и сибирскими 7.

Уже эти взятые в совокупности параллели указывают на наличие совершенно определенных связей Урала и Прикамья ананьинского времени с Сибирью и Казахстаном. Однако они нуждаются в некотором уточнении и расширении. Уточнение должно, как нам кажется, идти по линии отбора наиболее точных аналогий и отбрасывания характерных не только для Урала, Сибири и Казахстана, но и для других районов «скифского мира», потому что иначе они могут демонстрировать связи ананьинской культуры вовсе не с Сибирью и Казахстаном, а с какими-то другими районами.

Подходя к вопросу таким образом, рассмотрим ананьинские чеканы. Биметаллические чеканы (у которых боек и обушок железные, а втулка бронзовая и под бойком помещена головка птицы), происходящие из Ананьинского могильника (могила G, раскопки П. А. Пономарева 8, и могилы 9—11, раскопки П. В. Алабина 9) и с горы Сулак под Оренбургом (случайная находка) 10, находят очень точные параллели в могильнике Уйгарак в низовьях Сырдарьи 11, в д. Боровой на правом берегу р. Тобола, ниже впадения р. Туры 12, и в б. Усть-Каменогорском уезде, в Прииртышье 13 (рис. 1). Во всех случаях хорошей сохранности чеканов можно определить, что изготовлялись они одинаково: боек и обушок — из одной плоской железной пластины, которая вкладывалась в литейную форму и заливалась бронзой; в верхней части втулки обычны 2—3 кольцевых валика; втулка сверху закрывалась (у ананьинского и тобольского чеканов — грибовидной шляпкой); в углу между бойком и втулкой, как правило отливалась головка птицы (у тобольского чекана — петелька). Датирующим является чекан из Уйгарака, найденный в комплексе со стремевидными удилами, бляшками для перекрестья ремней и набором втульчатых и черешковых стрел VII—VI вв. до н. э. 14

bimetal-chekan

Рис. 2. Бронзовые чеканы из Прикамья b Приуралья (1, 8, 9), бассейнов Оби (5 7, 11) и Енисея (2—4, 10). 1 — Ананьинский могильник (по А. В. Збруевой); 2 — 6. Енисейская губ., Канский округ, д. Пермякова (по Н. Л. Членовой); 3—6. Минусинский край, д. Грязнушка (ММ, 590); 4 — с. Анцырь, близ г. Канска (ГЭ, 5531-196); 5 — б. Мариинский уезд Томская губ. с Чумай (МИМК ТГУ 5995); 6 — б. Тюкалинский уезд, Тобольская губ. (ГИМ, 39096, хр. 85/34б); 7 — Томская область, Колпашевский р-н, пос. Дунаево (по рис. М. Ф. Косарева); 8 — Ананьино (по А М. Талльгрену); 9 — б. Минусинский округ (ГЭ, 1293-24); 10 — из р-на Нового Уфимского могильника (по А. X. Пшеничнюку); 11 — 6. Барнаульский округ (по В. М. Флоринскому).

Рис. 2. Бронзовые чеканы из Прикамья b Приуралья (1, 8, 9), бассейнов Оби (5 7, 11) и Енисея (2—4, 10). 1 — Ананьинский могильник (по А. В. Збруевой); 2 — 6. Енисейская губ., Канский округ, д. Пермякова (по Н. Л. Членовой); 3—6. Минусинский край, д. Грязнушка (ММ, 590); 4 — с. Анцырь, близ г. Канска (ГЭ, 5531-196); 5 — б. Мариинский уезд Томская губ. с Чумай (МИМК ТГУ 5995); 6 — б. Тюкалинский уезд, Тобольская губ. (ГИМ, 39096, хр. 85/34б); 7 — Томская область, Колпашевский р-н, пос. Дунаево (по рис. М. Ф. Косарева); 8 — Ананьино (по А М. Талльгрену); 9 — б. Минусинский округ (ГЭ, 1293-24); 10 — из р-на Нового Уфимского могильника (по А. X. Пшеничнюку); 11 — 6. Барнаульский округ (по В. М. Флоринскому).

Из 8 бронзовых чеканов с длинными втулками, приводимых А. В. Збруевой, 4 находят очень точные аналогии в Минусинской котловине 15. Сходство проявляется и в довольно длинной узкой втулке, не выступающей выше бойка, граненом бойке и наличии птичьей головки под бойком. Все это характерно и для ананьинских, и для татарских чеканов. Сходство чекана из Ананьинского могильника с длинной втулкой (выступающей над бойком и снабженной петелькой в нижней части втулки) и плоским рубчатым обушком (рис. 2, 1) с енисейскими (рис. 2, 2—4) доходит почти до тождества 16. Чеканы этого типа были распространены в бассейнах Енисея и Оби, судя по находкам у с. Чумай (рис. 2, 5) 17, у пос. Дунаево (рис. 2, 7) 18 и в б. Тюкалинском уезде Тобольской губернии (левобережье Иртыша, несколько севернее Омска, рис. 2, б) 19. Эти чеканы в Минусинской котловине хорошо датируются комплексами VI и VI — начала V в. до н. э. 20 Чекан с короткой широкой втулкой, длинным округлым в сечении бойком с птичьей головкой под ним и коротким обушком с закругленным концом (Ананьинский могильник, рис. 2, 8) 21 и его варианты из окрестностей Нового Уфимского могильника и городища Кара-Абыз в Башкирии 22 находят также самые точные аналогии с чеканом из Минусинской котловины (рис. 2, 9) 23. Однако в Минусинской котловине таких чеканов мало (всего 7), и некоторые детали, в особенности обушок одного из них, украшенный изображениями в алтайском зверином стиле 24, указывают на проникновение их с запада, т. е., по крайней мере, из бассейна Оби (рис. 2, II) 25. Очень близкие по форме чеканы обнаружены в Иране, в Персеполе, где они датируются началом V в. до н. э. и считаются мидийским оружием 26. Таким образом, можно судить о существовании таких чеканов в обширной области между Ираном и бассейном Оби, откуда они, вероятно, и попадали в Прикамье.

Из числа бронзовых кинжалов, объединяемых М. П. Грязновым в североказахстанский тип, имеет смысл выделить 3: из с. Песчаное близ Павлодара, из с. Мариинское близ Кокчетава и из района г. Змеиногорска (рис. 3, 2—4) 27. У них плоская широкая ручка с волнистым краем, обычно украшенная спиральным орнаментом, навершие в виде плоского сегмента или треугольника с закругленными углами. К ним теперь нужно прибавить четвертый кинжал из могильника Нурманбет IV, западнее Павлодара, найденный в комплексе с наконечниками стрел VI в. до н. э. (раскопки М. К. Кадырбаева, рис. 3,
5) 28. Именно эти кинжалы находят близкую аналогию в Ананьинском могильнике (рис. 3, I) 29. В других местах кинжалы такого типа, неизвестны.

Другой тип бронзового кинжала (также достаточно специфический, с плоской, очень узкой ручкой, шириной всего 1,1—1,3 см, с небольшим утолщением под навершием, плоским сердцевидно-почковидным перекрестьем и треугольно-сегментовидным плоским навершием (напоминающим навершие вышеописанных кинжалов) выявлен у с. Сосновка близ оз. Березовского, юго-восточнее г. Свердловска (бассейн р. Исети), видимо, в комплексе с кельтом «с ребрами» и внутренней перегородкой, западносибирского типа (рис. 3, 6, 7) 30. Такие кельты В. Н. Чернецов датировал VIII—VI вв. до н. э., затем Б. Г. Тихонов удревнил дату их появления до рубежа II—I тыс. до н. э.; наконец, К. В. Сальников убедительно обосновал их бытование вплоть до второй половины I тыс. до н. э. 31 Очень точная аналогия этому кинжалу имеется в кургане 53 могильника Усть-Буконь в Восточном Казахстане (рис. 3, 8) 32, где такой кинжал в ножнах из дерева или коры найден в комплексе с железным ножом, оселком и бляшкой в виде фигуры хищника из породы кошачьих (рис. 3, 9) 33. В другом кургане этого могильника найден набор наконечников стрел VI—V вв. до н. э. (рис. 3, 10) 34.

Рис. 3. Бронзовые кинжалы и сопровождающий инвентарь из Прикамья и Урала (1, 6, 7, 12), Приаралья (14—19), Северного и Восточного Казахстана и Алтая (2—5, 8—11, 13). 1 — Ананьинский могильник, мог. С (по А. М. Талльгрену и А. В. Збруевой); 2 — с. Песчаное близ г. Павлодара; 3 — с. Мариинское; 4 — из р-на г. Змеиногорска (2—4 — по М. П. Грязнову); 5, а—д — могильник Нурманбет IV (по М. К. Кадырбаеву); 6 — с. Сосновка близ оз. Березовского (СКМ, 8787); 7 — с. Сосновка (по В. Н. Чернецову); 8 — Усть-Буконь, кург. 53 (УКМ, без. инв. Л5); 9 — Усть-Буконь, кург. 52; 10 — Усть-Буконь (9, 10 — по отчету С. С. Черникова за 1956 г. — Архив ИА. р-1, д. 1405, л. 7; д. 1406, л. 19, рис. 138—141); 11 — Барнаульский округ (МИМК ТГУ, 1210, по рис. М. Ф. Косарева); 12 — Ананьинский могильник, покупка и раскопки Лepxa (ГИМ, 44743, on. VIII 1347, экс. V зала, витрина 1, № 6); 13 — д. Вавилонка на р. Убе (УКМ Ии 75/3); 14—19 — Уйгарак, кург. 50 (раскопки О. А. Вишневской, 1965 г., ГИМ, 101908, хр. М-55а, л. 15, кор. 1, oп. XXXII/1157); 1—17, 19 — бронза, 18 — белый камень.

Рис. 3. Бронзовые кинжалы и сопровождающий инвентарь из Прикамья и Урала (1, 6, 7, 12), Приаралья (14—19), Северного и Восточного Казахстана и Алтая (2—5, 8—11, 13). 1 — Ананьинский могильник, мог. С (по А. М. Талльгрену и А. В. Збруевой); 2 — с. Песчаное близ г. Павлодара; 3 — с. Мариинское; 4 — из р-на г. Змеиногорска (2—4 — по М. П. Грязнову); 5, а—д — могильник Нурманбет IV (по М. К. Кадырбаеву); 6 — с. Сосновка близ оз. Березовского (СКМ, 8787); 7 — с. Сосновка (по В. Н. Чернецову); 8 — Усть-Буконь, кург. 53 (УКМ, без. инв. Л5); 9 — Усть-Буконь, кург. 52; 10 — Усть-Буконь (9, 10 — по отчету С. С. Черникова за 1956 г. — Архив ИА. р-1, д. 1405, л. 7; д. 1406, л. 19, рис. 138—141); 11 — Барнаульский округ (МИМК ТГУ, 1210, по рис. М. Ф. Косарева); 12 — Ананьинский могильник, покупка и раскопки Лepxa (ГИМ, 44743, on. VIII 1347, экс. V зала, витрина 1, № 6); 13 — д. Вавилонка на р. Убе (УКМ Ии 75/3); 14—19 — Уйгарак, кург. 50 (раскопки О. А. Вишневской, 1965 г., ГИМ, 101908, хр. М-55а, л. 15, кор. 1, oп. XXXII/1157); 1—17, 19 — бронза, 18 — белый
камень.

Другой вариант кинжалов этого типа, с несколько более широкой ручкой (шириной 1,7 см), более коротким утолщением под навершием, шестигранным в сечении клинком и навершием более округлой формы, происходит из Ананьинского могильника (рис. 3, 12) 35. Очень близкий ему кинжал в костяных ножнах вместе с двумя бронзовыми ножами (рис. 3, 13) был найден в с. Вавилонка на р. Убе, притоке Иртыша, в 110 км восточнее г. Семипалатинска 36. Кинжал типа, промежуточного между описанными выше кинжалами с оз. Березовского и из Ананьинского могильника, найден в Барнаульском округе (рис. 3, 11). Его навершие и узкая ручка подобны деталям березовского и усть-буконского кинжалов, а перекрестье и сечение клинка близко напоминают детали ананьинского кинжала. Еще один кинжал такого типа, найденный в кургане 50 могильника Уйгарак в низовьях Сырдарьи (рис. 3, 14) в прекрасном комплексе VII—VI вв. до н. э. (рис. 3, 15—19) 37, по деталям формы несколько дальше от ананьинского: у него более широкая ручка (2,7 см), а клинок не шестигранный в сечении, а линзовидный. Весьма возможно, что кинжалы вавилонкинского и усть-буконского типов несколько моложе кинжалов нурманбетского типа. Кинжал из Уйгарака по пропорциям занимает промежуточное положение между кинжалами нурманбетского и усть-буконского типов.

Таким образом, эти кинжалы бытуют в VII—V вв. до н. э., причем экземпляр VII—VI вв. до н. э. известен только из Уйгарака, а в Восточном Казахстане и на Алтае они как будто раньше VI—V вв. до н. э. не были известны. Terminus ad quem для них служит найденный в долине Ачик Горно-Алтайской а. о. железный кинжал с навершием той же формы, с утолщением на ручке под навершием и с прямым перекрестьем. Навершие, ручка и перекрестье кинжала покрыты изображениями единоборства человека с кабаном, «сценами терзания» и другими, анализ которых позволяет датировать кинжал примерно III—I вв. до н. э. 38 Он явно восходит к рассматриваемым кинжалам того варианта, где ручка не чрезмерно узкая.

Кинжалы типа березовских восходят, видимо, к тем, что изображены на стеле № 4 из могильника Ново-Мордово I в Волго-Камье (VII в. до н. э.) 39: у ново-мордовских кинжалов той же формы навершие и узкая (правда, короткая) ручка, но перекрестье иной формы, в виде длинных дугообразных выступов. В свою очередь, ново-мордовские кинжалы восходят к северокавказским киммерийским кинжалам с грибовидной шляпкой и перекрестьем в виде лопастей или, иногда, дугообразным, как у кинжала из Мугерганского могильника в Дагестане 40. Другим предком березовского кинжала был, несомненно, какой-то тип кинжала с бабочковидным перекрестьем, как у скифских акинаков.

Итак, намечается такой путь развития и распространения этих кинжалов: киммерийские кинжалы Северного Кавказа VIII—VII и VII вв. до н. э. — кинжалы типа ново-мордовской стелы № 4 в Волго-Камье VII в. до н. э. — кинжалы типа найденных у оз. Березовского близ Свердловска и усть-буконского в Восточном Казахстане VI—V вв. до н. э. — кинжалы типа ачикского в Горном Алтае III—I вв. до н. э. В этой цепи со временем обнаружится, вероятно, много недостающих звеньев и боковых линий, но общее направление как будто ясно: Северный Кавказ — Волго-Камье — Урал — Зауралье — Иртыш — Алтай. Об обратном направлении вряд ли можно думать, так как ранние кинжалы этого ряда, такие как ново-мордовские и киммерийские, за Уралом совершенно неизвестны; место киммерийских здесь занимают карасукские кинжалы, развитие которых идет в совершенно ином направлении 41.

Направление, в котором распространялись кинжалы типа ананьинского (см. рис. 3, 12), определить труднее, но, видимо, они также происходят от кинжалов с грибовидной шляпкой киммерийского или карасукского типа и кинжалов типа акинаков, с бабочковидным перекрестьем. Такие «гибридные» формы, с грибовидной шляпкой и бабочковидным перекрестьем известны на очень широкой территории: Кавказ 42, Ананьнно 43, Джунгарский Алатау 44, Алтай 45, Минусинская котловина 46 (рис. 4, 4—6). В Минусинской котловине таких кинжалов мало, бытуют они в раннетагарскую эпоху, в VII или VI вв. до н. э. Развитие этих кинжалов и превращение их в кинжалы типа ананьинского (см. рис. 3, 12), уйгаракского и вавилонкинского связано с уплощением грибовидной шляпки.

Рис. 4. Прототипы кинжалов березовского (1, 2), ананьинско-вавилонкинского (3—6) и нурманбетского (7) типов. Кинжалы с грифоньими головками из Прикамья (9—11), Казахстана (8, 12), Алтая (13), Мариинско-Ачинского района (14), Красноярского района и Минусинской котловины (15—17). 1 — Мугерганский могильник, Дагестан (по фото из отчета М. И. Пикуль за 1961 г. Архив ИА, р-1, д. 2307-а, рис. 15); 2 — Новомордовский могильник (Волго-Камье), стела №4 (по эстампашу Н. Л. Членовой); 3 — Кавказ (по К. Йеттмару, 1964); 4 — Ананьинский могильник, покупка Лерха (ГИМ, on. VIII/347, экз. V зала, витрина 1, № 5); 5 — Джунгарский Алатау р. Усек (Сочинский музей. Архив А. А. Иессена; Архив ЛОИА, ф. 76, д. 47); в — Минусинский край (КМ, 252); 7 — Тува (по Л. Р. Кызласову, 1958); 8 — Верхнее Прииртышье (УКМ, М74/3), 9—6. Казанская губ., Ядринский уезд (ГИМ 9937, экспозиция V зала, витрина 1); 10 — Городище Грохань (по А. В. Збруевой, 1947); 11 — Ананьинский могильник (по А. В. Збруевой); 12 — окрестности Алма-Аты (по К. А. Акишеву); 13 — Алтайский край (МИМК ТГУ, 1212. По рис. М. Ф. Косарева); 14 — Мариинский или Ачинский р-н (МИМК ТГУ, 4042); 15 — Минусинский р-н (ММ 761*); 16 — б. Красноярский уезд, Енисейская губ. (КМ 53-1); 17 — д. Биря, (ММ 919); 2 — изображение на камне, 4, 9, 11, 15 — железо, 10 — бронзовая ручка железного кинжала, остальное — бронза.

Рис. 4. Прототипы кинжалов березовского (1, 2), ананьинско-вавилонкинского (3—6) и нурманбетского (7) типов. Кинжалы с грифоньими головками из Прикамья (9—11), Казахстана (8, 12), Алтая (13), Мариинско-Ачинского района (14), Красноярского района и Минусинской котловины (15—17). 1 — Мугерганский могильник, Дагестан (по фото из отчета М. И. Пикуль за 1961 г. Архив ИА, р-1, д. 2307-а, рис. 15); 2 — Новомордовский могильник (Волго-Камье), стела №4 (по эстампашу Н. Л. Членовой); 3 — Кавказ (по К. Йеттмару, 1964); 4 — Ананьинский могильник, покупка Лерха (ГИМ, on. VIII/347, экз. V зала, витрина 1, № 5); 5 — Джунгарский Алатау р. Усек (Сочинский музей. Архив А. А. Иессена; Архив ЛОИА, ф. 76, д. 47); в — Минусинский край (КМ, 252); 7 — Тува (по Л. Р. Кызласову, 1958); 8 — Верхнее Прииртышье (УКМ, М74/3), 9—6. Казанская губ., Ядринский уезд (ГИМ 9937, экспозиция V зала, витрина 1); 10 — Городище Грохань (по А. В. Збруевой, 1947); 11 — Ананьинский могильник (по А. В. Збруевой); 12 — окрестности Алма-Аты (по К. А. Акишеву); 13 — Алтайский край (МИМК ТГУ, 1212. По рис. М. Ф. Косарева); 14 — Мариинский или Ачинский р-н (МИМК ТГУ, 4042); 15 — Минусинский р-н (ММ 761*); 16 — б. Красноярский уезд, Енисейская губ. (КМ 53-1); 17 — д. Биря, (ММ 919); 2 — изображение на камне, 4, 9, 11, 15 — железо, 10 — бронзовая ручка железного кинжала, остальное — бронза.

Наконец, кинжалы нурманбетского типа (см. рис. 3, 1—5), очевидно, восходят к каким-то кинжалам карасукского типа (с грибовидной шляпкой), ручка которых состоит из прорезных колец (как на кинжале из Тувы, рис. 4, 7) 47. Можно полагать, что такие кинжалы были распространены и в Восточном Казахстане или прилегающих районах, судя по тому, что нож с ручкой из прорезных колец в Восточном Казахстане известен (рис. 4, 8) 48. При развитии этой формы грибовидная шляпка стала плоской, превратившись в сегментовидную или фигурную (обычный процесс развития карасукских шляпок, характерный для самых разных территорий), а ручка перестала быть прорезной; от колец, из которых она состояла, сохранились лишь наружные полукружия, внутренняя же часть колец превратилась в спиральный орнамент (лучше понимаемый на ананьинском и змеиногорском кинжалах, хуже — на нурманбетском и песчановском). Вообще, процесс превращения кольчатого орнамента в спиральный прослеживается не только на восточных карасукских кинжалах (как, например, на алтайском кинжале из Бийска) 49, но и на западных, киммерийских 50. Однако можно решительно утверждать, что кинжалы нурманбетского типа восходят не к киммерийским (кавказским или восточноевропейским), а к карасукским, поскольку на киммерийских кинжалах кольца помещены в средней части ручки и никогда не выступают за ее края, как на кинжале из Тувы, и, следовательно, при развитии никак не могут дать ручки с волнистыми краями. Концентрация кинжалов нурманбетского типа в Прииртышье и в прилегающих районах при полном отсутствии их на других территориях позволяет думать, что ананьинский кинжал этого типа (рис. 3, 1) восходит к иртышским. На кинжалы из Мариинска и Змеиногорска (рис. 3, 3, 4) оказали значительное влияние кинжалы-акинаки, что сказалось в приобретении первыми сердцевидной и бабочковидной форм перекрестий.

Последний тип кинжалов, который здесь необходимо рассмотреть, это кинжалы с навершием в виде пары грифоньих голов. Такие кинжалы известны из Ананьинского могильника (рис. 4, 11), с городища Грохань ананьинской культуры (рис. 4, 10) и из б. Ядринского уезда Казанской губернии (рис. 4, 9) 51. А. В. Збруева приводила им сибирские аналогии. Недавно такой же железный кинжал был найден близ Алма-Аты (рис. 4, 12). Опубликовавший его А. К. Акишев предполагает, что в Сибири такие кинжалы известны только на Алтае 52. К сожалению, он очень ошибся. На Алтае известно всего 3 таких кинжала, 2 бронзовых — из Барнаульского округа (рис. 4, 13) и из Кумуртука, и железный — из Берели 53, а в Минусинской котловине — 36, бронзовых, железных и биметаллических 54. Среди минусинских кинжалов есть очень точные аналогии ананьинским (рис. 4, 15—17). Однако, судя по тому, что они украшены в алтайском зверином стиле и не встречаются в тагарских курганах, эти кинжалы, вероятнее всего, попали в Минусинскую котловину из Западной Сибири, где они известны, кроме Алтая, в Причулымье — Мариинском и Ачинском округах (т. е. в бассейне Оби) (рис. 4, 14) 55.

Аналогична находкам из Минусинской котловины и ананьинская подвеска в виде лука в налучье (рис. 5, 1, 2) 56.

Некоторые предметы в зверином стиле с территории Урала и Прикамья обнаруживают поразительное сходство с сибирскими и казахстанскими. Выше уже говорилось о головках грифонов на навершнях ананьинских, казахстанского и сибирского кинжалов. Кроме того, С. С. Черников обращал внимание на сходство золотых прорезных хищных птиц из Чиликтинского кургана и ананьинской бронзовой бляшки из Зуевского могильника (рис. 5, 3, 4) 57.
(Другие аналогии этим золотым птицам, проводимые С. С. Черниковым, мы отбрасываем как неточные.) Следует, однако, обратить внимание и еще на одну очень схематическую разновидность изображения головы хищной птицы — в виде гладкого пламевидного выступа на обушке ананьинского чекана (рис. 5, 5) 58. Будучи очень редкими в Прикамье, такие «пламевидные» птичьи головки очень распространены на территории Казахстана: в бассейне Нижней Сырдарьи 59 (рис. 5, 6, 7), в Тагискене 60, в Прииртышье 61 (рис. 5, 8), в Камышинском кладе близ Усть-Каменогорска 62 и Майэмирском кладе в верховьях р. Нарым (рис. 5, 9) 63. На территории Казахстана эту форму придавали самым различным предметам — бронзовым бляшкам от конской сбруи, пряжкам и другим предметам, вплоть до оселков и каменных алтариков (Уйгарак, Тагискен, см. рис. 3, 18). Все перечисленные памятники датируются VII—VI вв. до н. э. Особенно интересно, что из могильника Уйгарак, где найдено большое количество таких бронзовых и каменных «пламевидных» птичьих головок, происходит и биметаллический чекан с птичьей головкой, и бронзовый кинжал с навершием в виде плоского округленного треугольника, о которых речь шла выше (см. рис. 1, 4 и 3, 14). Это позволяет думать, что территория Нижней Сырдарьи в эпоху раннего железа была связана с Уралом и Прикамьем. К этому вопросу нам придется еще вернуться.

Рис. 5. Подвески в виде луков и предметы в зверином стиле из Прикамья (1, 3, 5, 11, 12), низовьев Сырдарьи (6, 7), Прииртышья (4, 8—10), Памира {13), Минусинской котловины (2) и Тувы (14). 1 — Татарская АССР, с. Омары (по А. В. Збруевой); 2 — д. Имек (ММ, 9328); 3 — Зуевский могильник (по А. В. Збруевой); 4 — Чиликты (раскопки С. С. Черникова); 5 — могильник Рёлка (по А. В. Збруевой); 6, 7— Уйгарак, кург. 30 (по О. А. Вишневской); 8 — Тасмола VI, кург. I (по М. К. Кадырбаеву); 9 — Майэмирский клад (МАЭ, 2406-62); 10 — Павлодарская обл., совхоз им. Жданова (по А. К. Акишеву); 11 — Пьяноборский могильник (по Ф. Д. Нефедову); 12 — поселение Ерзовка (раскопки В. П. Денисова, П. М.); 13 — могильник Тамды (Памирская 1), кург. 10 (по А. Н. Бернштаму); 14 — могильник Саглы-Ваши II, Тува (по А. Д. Грачу); 4 — золото, 14 — кость, остальное — бронза.

Рис. 5. Подвески в виде луков и предметы в зверином стиле из Прикамья (1, 3, 5, 11, 12), низовьев Сырдарьи (6, 7), Прииртышья (4, 8—10), Памира {13), Минусинской котловины (2) и Тувы (14). 1 — Татарская АССР, с. Омары (по А. В. Збруевой); 2 — д. Имек (ММ, 9328); 3 — Зуевский могильник (по А. В. Збруевой); 4 — Чиликты (раскопки С. С. Черникова); 5 — могильник Рёлка (по А. В. Збруевой); 6, 7— Уйгарак, кург. 30 (по О. А. Вишневской); 8 — Тасмола VI, кург. I (по М. К. Кадырбаеву); 9 — Майэмирский клад (МАЭ, 2406-62); 10 — Павлодарская обл., совхоз им. Жданова (по А. К. Акишеву); 11 — Пьяноборский могильник (по Ф. Д. Нефедову); 12 — поселение Ерзовка (раскопки В. П. Денисова, П. М.); 13 — могильник Тамды (Памирская 1), кург. 10 (по А. Н. Бернштаму); 14 — могильник Саглы-Ваши II, Тува (по А. Д. Грачу); 4 — золото, 14 — кость, остальное — бронза.

На территории Пьяноборского могильника на Каме при раскопках Ф. Д. Нефедовым в 1894 г. была найдена бронзовая бляха-пряжка, украшенная композицией в зверином стиле: три хищника породы кошачьих нападают на находящееся в центре животное (породу которого трудно определить), а между хищниками, по краю пряжки, расположены еще три травоядных животных с подогнутыми ногами и повернутой назад головой (рис. 5, 11) 64. Почти идентичная бдяха-пряжка найдена в Павлодарском Прииртышье. На ней только несколько по-иному изображены глаза и уши хищников, животное в центре показано более отчетливо — это сайга, изображенная свернувшейся, а травоядные животные по периферии отсутствуют (рис. 5, 10) 65. Шпенек этой пряжки украшен копытообразным значком. Весьма возможно, что такой же значок есть и на пряжке из Пьяного Бора. А. П. Смирнов датировал пьяноборскую бляху-пряжку последними веками до н. э. и сравнивал ее с бляхами Сибирской коллекции 66, с чем согласиться невозможно: и пьяноборская, и павлодарская пряжки украшены в зверином стиле скифской эпохи и, скорее всего, изготовлены в пределах VII—V вв. до н. э. Точнее датировать ее пока трудно, так как ни в Прикамье, ни в Казахстане точно такие бляхи-пряжки пока не встречены в комплексах. Приводимые А. К. Акишевым изображения кошачьих хищников на бляхах VI в. до н. э. из Причерноморья и V в. до н. э. из Минусинской котловины все же достаточно далеки и по стилю, и по композиции от павлодарских. Более всего они напоминают по стилю изображения кошачьих хищников из Тасмолы V, датируемые VII—VI вв. до н. э. 67, и почти аналогичные изображения из Южного Тагискена (низовья Сырдарьи) 68 — и позой, и тяжелым массивным телом, и поджатым хвостом, и изображением глаз и ушей. В могильниках Тасмола V и Южный Тагискен известны и изображения сайги 69. Копытообразные значки на шпеньках; пряжек также известны для VII—VI вв. до н. э. по тем же памятникам на территории Казахстана 70 и для конца VI—V вв. до н. э. в Южном Приуралье 71. Наконец, вообще бляхи-пряжки, украшенные композициями из нескольких фигур животных, известны на территории Казахстана в VII—VI вв. до н. э. (Южный Тагискен) 72 и в Южном Приуралье в конце VI—V вв. до н. э. (Сынтас 73, Пятимары I, Новый Кумак 74). Таким образом, есть все основания отнести пьяноборскую бляху-пряжку к числу вещей скифской эпохи в Пьяноборском могильнике, тем более, что вместе с этой бляхой-пряжкой найден бронзовый кельт, видимо, ананьинский, и бронзовые бляшки-пуговицы, витая гривна и два бронзовых трехлопастных наконечника стрелы 75, видимо, VI в. до н. э. (К сожалению, автор раскопок Ф. Д. Нефедов не выделил комплексы; в его раскопках, наряду с ананьинскими, есть и пьяноборские вещи, поэтому связать интересующую нас бляху-пряжку с определенным комплексом ананьинских вещей невозможно.)

Рис. 6. Оленные камни из Оренбургской области (1), Тувы (2) и Монголии (3). 1 — Оренбургская обл., с. Гумарово (по рис. С. А. Попова); 2 — Северная Тува, р. Уюк, совхоз Уюк ферма Чкалова (по рис. А. Н. Липского. Дневник А. Н. Липского за 1961 г. Архив МАЭ); 3 — Северо-Восточная Монголия, Хубеугульскии аймак, Шиньидер сомон (по В. В. Волкову «Бронзовый и ранний железный век Северной Монголии». Улан-Батор, 1967); а — лицевая грань, б, в — боковые грани, г — спина.

Рис. 6. Оленные камни из Оренбургской области (1), Тувы (2) и Монголии (3). 1 — Оренбургская обл., с. Гумарово (по рис. С. А. Попова); 2 — Северная Тува, р. Уюк, совхоз Уюк ферма Чкалова (по рис. А. Н. Липского. Дневник А. Н. Липского за 1961 г. Архив МАЭ); 3 — Северо-Восточная Монголия, Хубеугульскии аймак, Шиньидер сомон (по В. В. Волкову «Бронзовый и ранний железный век Северной Монголии». Улан-Батор, 1967); а — лицевая грань, б, в — боковые грани, г — спина.

Последняя вещь в зверином стиле, на которой здесь следует остановиться, — это бронзовая бляшка, изображающая горного козла, украшенного криволинейными полосами и спиралями, из поселения Ерзовка в Прикамье (рис. 5, 12) 76. Поза и детали изображения козла — опущенная вертикально вниз голова, близко поставленные передние и задние ноги, крутая дуга рогов, упирающаяся в спину, на которой показаны выпуклые кольца, наличие бородки — все это позволяет отнести ерзовского козла к числу сюжетов алтайского звериного стиля, распространенного в Туве, на Алтае и в Средней Азии. Наиболее близкая аналогия ерзовской бляшке по форме — бляшка в виде козла из могильника Памирская I (рис. 5, 13) 77, которая относится к VII—VI вв. до н. э. Существенное отличие памирской бляшки от ерзовской — отсутствие на теле памирско¬го козла спиралей и других криволинейных орнаментов, свойственных алтайскому стилю несколько более позднего времени — V—IV вв. до н. э. (сравним, например, украшение тела лошадей и баранов из Саглы-Бажи — рис. 5, 14 78, зверей на колоде из Башадара 79 и др.). Таким образом, бляшка из Ерзовки явно восходит к образцам алтайского звериного стиля и, вероятнее всего, датируется V в. до н. э.

Говоря о связи Приуралья и Поволжья с Сибирью, нельзя не коснуться и еще одной категории памятников — каменных изваяний из Гумарово (Оренбургская обл.) и Ново-Мордово (Приказанское Поволжье). Каменное изваяние из с. Гумарово 80 отчетливо напоминает так называемые оленные камни, распространенные в Монголии, Забайкалье, Туве и на Алтае (рис. 6). Раньше эти камни трактовали как вишапы, изображения рыб и солярные символы (И. И. Мещанинов и др.).

Еще Г. Ф. Дебецом в 1926 г. 81 была высказана мысль, впоследствии поддержанная H. Н. Диковым 82 и мною 83 о том, что эти камни — схематические изображения воинов, где показан пояс и часто — вооружение; черты лица обычно намечаются 2 — 3 косыми черточками. Именно таков памятник из Гумарово (рис. 6, 1). В работе 1962 г. я сравнивала оленные камни со скифскими каменными изваяниями, предположив, что оленные камни распространены только на востоке, а «каменные бабы» — только на западе 84. Однако впоследствии Д. Г. Савинов доказал, что изваяния типа оленных камней распространены и на Северном Кавказе 85, а затем они обнаружились и еще западнее и южнее, вплоть до Болгарии 86, Эльбы и Грузии 87. В связи с этим необходимо здесь назвать и известные ново-мордовские стелы 88, где изображение еще более схематично, изваяние уже не делится на три зоны, а изображено только оружие, причем кинжалы и секиры — явно северокавказские, каменномостско-березовского типа 89. Возникает вопрос, связаны ли приуральское и средневолжские изваяния с сибирскими оленными камнями непосредственно или через Северный Кавказ. Относительно ново-мордовских стел ситуация достаточно ясна благодаря изображенному на них северокавказскому оружию и ряду других особенностей 90. Вероятнее всего, ново-мордовские стелы представляют собой памятники воинам-киммерийцам, совершившим в VIII—VII в. до н. э. военный поход (или походы) с Северного Кавказа в район Средней Волги и впоследствии смешавшими¬ся с местным населением 91. Следы это¬го похода — значительная группа погребений мужчин-воинов с каменно-мостско-березовским оружием, конским убором и другими предметами, вплоть до кобанской фибулы и обломков урартских бронзовых поясов в могильниках Старшем Ахмыловском, Акозинском, II Полянском, Тетюшском и Пустые Моркваши на Средней Волге 92. Вопрос же о гумаровском изваянии остается открытым. На нем не изображено никаких вещей, точно указывающих его культурную принадлежность, кроме заткнутого за пояс лука в налучье и, по-видимому, ножа и оселка (рис. 6, I) 93. Ожерелье на шее, кольцевидные серьги и косые черточки вместо лица — типичные особенности монгольских, тувинских и алтайских оленных камней (ср. рис. 6, 1 и 6, 2,3); поэтому можно было бы предположить, что оленный камень из Гумарово оставлен людьми, как-то связанными с Восточным Казахстаном (где оленный камень известен в урочище Карой на р. Кальджир, притоке Черного Иртыша) 94 или с Центральным Казахстаном (оленный камень на р. Кенгир) 95. Но те же атрибуты — ожерелье, кольцевидные серьги и косые черточки вместо лица — представлены и на северокавказских камнях из ст-цы Усть-Лабинской и Зубовского хутора 96. Точно определить происхождение оленного камня из Гумарово пока затруднительно.

Таким образом, для раннего железного века прослеживаются отчетливые связи между районами Урала, Прикамья, Сибири, Восточного Казахстана (главным образом Прииртышья от верхнего течения до Павлодарского Прииртышья) и прилегающими районами Алтая. Из 44 приведенных здесь параллелей 97 ананьинским и вообще приуральским вещам раннежелезной эпохи 13 падает на район Прииртышья, 7 — на Алтай, 12 — на низовья Сырдарьи, 7 — на бассейн Оби, исключая Прииртышье, 2 — на Северный Казахстан (районы, близкие к верховьям Ишима) и по 1 — на Южное Приуралье, район Алма-Аты и Памир. Направление этих связей хорошо совпадает с направлением течения Иртыша — с юго-востока, через Восточный Казахстан на северо-запад, в Западную Сибирь. Путь до Омска документирован тюкалинским чеканом. Каким путем шло дальнейшее движение на северо-восток, пока неясно. Может быть, было несколько путей, более северные (по Иртышу до Тобольска и оттуда по Тоболу до Исети), т. е. по лесной полосе, и более южные пути. Специфических связей с Минусинской котловиной не выявлено, несмотря на большое количество находок из Минусинской котловины, имеющих параллели в ананьинской культуре. Дело в том, что Минусинская котловина, будучи крупным центром бронзолитейного производства, представляет собой как бы гигантскую кладовую археологических находок из бронзы. (В других районах, где бронза ценилась, вещи шли в переплавку и не дошли до нас в таком количестве.) Показательно, что кинжалы с головами грифонов появились в Минусинской котловине с запада. Специфически тагарские кинжалы и другие предметы в минусинском зверином стиле не находят параллелей в ананьинской культуре. Единственная категория вещей, по которым такие параллели прослеживаются, это раннетагарские чеканы с длинными втулками. Эти чеканы, судя по всему, не являются исключительно тагарскими, а распространены довольно широко в бассейне Оби и Иртыша. Интересно, например, что в Центральной Башкирии найдено два чекана того типа, где боек с обушком как бы насажен на втулку, а под бойком — головка хищной птицы (см. выше, с. 7). В Минусинской котловине все чеканы этого типа — с короткими втулками (длина втулки равна 1/4—1/5 общей длины бойка и обушка) 98, а башкирские чеканы — с длинными втулками (менее 1/3 длины бойка с обушком), к тому же у одного из них — кольцевые бороздки вокруг основания обушка — деталь, никогда не встречающаяся на минусинских чеканах. Отсюда ясно, что чеканы, найденные в Башкирии, связаны по происхождению не с минусинскими, а с чеканами каких-то других территорий — может быть, Западной Сибири или Северного Казахстана, где бронзовые чеканы известны с VII—VI вв. до н. э. 99 Приаралье (низовья Сырдарьи) дает и менее многочисленные, и менее точные параллели ананьинским вещам. Параллели с Северным и Центральным Казахстаном пока единичны, но, может быть, это объясняется недостаточной исследовательностью этих районов.

Связи Прииртышья, Урала и Прикамья в ананьинскую эпоху прослеживаются лишь по бронзовым вещам — оружию и украшавшим конский убор предметам в зверином стиле. Ни ананьинская керамика, ни личные украшения, ни обряд погребения — грунтовые могильники — не обнаруживают столь далеких иртышско-алтайских связей. Что касается каменных изваяний, то изваяиие типа «оленного камня» обнаружено только в Южном Приуралье, в Оренбургской области (Гумарово), и его казахстанское или алтайское происхождение пока не доказано (оно может быть и кавказского происхождения). Ново-мордовские стелы связаны с «оленными камнями» не Сибири и Центральной Азии, а Северного Кавказа, а ананьинская плита 100 — с причерноморскими изображениями типа «каменных баб» 101. У нас, таким образом, пока нет веских оснований говорить о продвижении населения в ананьинскую эпоху с Иртыша и из более восточных районов в район Прикамья. Связи, которые документируются только оружием и конским убором, могут быть и связями торговыми.

По-иному обстояло дело в предананьинскую эпоху: в это время, помимо связей торговых, документированных металлическими изделиями (первый тип связей), наблюдается большое сходство в области керамики и погребального обряда между такими уральскими и прикамскими культурами, как курмантау и черкаскуль, и западносибирскими культурами (второй тип связей).

Первый тип связей документируется бронзовыми изделиями сибирских типов (карасукскими кинжалами, ножами «с аркой на кронштейне», бронзовым бубенчиком карасукского типа), найденными на Урале и в Прикамье, а также поволжско-уральскими прорезными предананьинскими копьями, найденными в Сибири. Два карасукских бронзовых кинжала из Восточной Башкирии (Учалинский район, деревни Сулейменево и Ильчигулово, VIII—VII вв. до н. э.) относятся к группе уральско-восточноевропейских кинжалов 102, в свою очередь, входящей в большую казахстанско-восточноевропейскую группу карасукских кинжалов. По форме, деталям и пропорциям они ближе всего к казахстанским карасукским кинжалам (распространенным в основном в Восточном Казахстане, в бассейне Иртыша), к которым скорее всего и восходят 103, (ср. на рис. 7, I, 2, и 3, 4).

Нож «с аркой на кронштейне» (рис. 7, 5) найден в д. Нырсы бывшего Лаишевского уезда Казанской губернии (видимо, в комплексе с меларским кельтом, копьем позднесейминского типа и другим невыразительным ножом) 104. В Восточной Европе такие ножи — исключительная редкость, зато они широко распространены в Сибири и Восточном Казахстане. Самая восточная территория, где они обнаружены, это Ордос, Монголия, Забайкалье и Прибайкалье. Кроме того, 13 сходных ножей найдено в комплексах Минусинской котловины; очень много их в бассейне Оби: в окрестностях Бийска, в Томском могильнике, в могильнике Зевакино на Верхнем Иртыше (рис. 7, 9), в комплексе из Жарминского района Восточно-Казахстанской области, близ Семипалатинска 105, в могильнике Преображенка-3 в Барабинской степи 106, в окрестностях г. Омска (рис. 7, 8), на Тоболе в районе г. Кургана (рис. 7, 7) 107, во Втором Перейминском могильнике на Андреевском озере близ Тюмени 108. Все перечисленные комплексы, где были обнаружены такие ножи, датируются VIII—VII или VII вв. до н. э.

При раскопках стоянки им. Касьянова в Башкирии (культура курмантау, поселение относится к VII — VI вв. до н. э.) 109 в 1976 г. найдены бронзовое копье с сегментовидными прорезями и рельефным орнаментом на пере (рис. 7, 23), бронзовый круглый прорезной бубенчик (рис. 7, 10) и гвоздевидная серьга или подвеска (рис. 7, 17). Такие бубенчики известны по материалам карасукской культуры (для которой характерны и навершия кинжалов, ножей и шильев в виде подобных бубенчиков — рис. 7, 12—16 110, и ирменской (комплекс из Ильинки в Алтайском крае, рис. 7,
11) 111. Гвоздевидные серьги — типичное украшение носителей ирменской культуры (они найдены в 10 ирменских могильниках — рис. 7, 18—20 112 и в одном ирменском поселении) 113.

Рис. 7. Карасукские кинжалы, ножи «с арками», бубенчики, гвоздевидные серьги и прорезные копья из Волго-Камья и Приуралья (1, 2, 5, 10, 17, 21—24) и их параллели из Прииртышья (3, 4, 6—9, 25), Приобья (11, 19, 20, 26, 27) и Минусинской котловины (12—16). 1 — Башкирия, д. Сулейменево (КА БГУ); 2 — Башкирия, д. Ильчигулово (КА БГУ); 3 — Восточный Казахстан (по С. С. Черникову) ; 4 — Восточный Казахстан, кург. II на р. Дженома (МАЭ, 1520-7); 5 — д. Нырсы б. Лаишевского уезда Казанской губ. (по А. М. Талльгрену); 6 — Второй Перейминский могильник, раскопки С. В. Зотовой, 1961; 7 — с. Нижнее, близ г. Кургана (по рис. Т. М. Потемкиной); 8 — окрестности г. Омска (ОМ, 4541/1, 4496); 9 — Зевакинский могильник, кург. 225, ограда 5, раскопки Ф. X. Арслановой, 1967 (КА УКПИ); 10 — Касьяновская стоянка (раскопки И. Б. Васильева и М. Ф. Обыденнова, 1976; Архив ИА, р-1, д. 6145, рис. 13, I); 11 — д. Ильинка, Алтайский край (по В. И. Матющенко); 12 — Минусинский край (ММ, 6073); 13 — с. Бейское (ГИМ, хр. 85/21а); 14 — д. Анаш (ММ, 8045); 15 — б. Енисейская губ., Вознесенская волость, д. Челнокова (ГЭ, 5531—1105); 16 — Красноярский край, д. Коркино (ГЭ, 5531—1106);	17 — Касьяновская стоянка (Архив ИА, р-1, д. 6145, рис. 13, б); 18 — Милованово-1, кург. 1, раскопки Т. Н. Троицкой, 1967 г. (Архив ИА, р-1, д. 3470-а); 19 — Титово (раскопки Д. Г. Савинова, 1975. Архив ИА, р-1, д. 5803-а, л. 50, рис. 82); 20 - Камышенка, кург. 50, мог. 1, раскопки H. Л. Членовой, 1973; 21 — могильник Маклашеевка II (по А. В. Збруевой, 1948); 22 — Акозинский могильник (по А. X. Халикову, 1977); 23 — Касьяновская стоянка (раскопки И. Б. Васильева и М. Ф. Обыденнова, 1976 г.); 24 — Красногорские курганы, раскопки М. Ф. Обыденнова, 1974 г. (КА БГУ); 25 — поселение Черноозерье VIII, раскопки В. И. Стефанова, 1969 г. (КА УГУ); 26, 27 — поселение Еловка, раскопки В. И. Матющенко (МИМК ТГУ, «Е-3479»); 26 — обожженная глина, остальное — бронза.

Рис. 7. Карасукские кинжалы, ножи «с арками», бубенчики, гвоздевидные серьги и прорезные копья из Волго-Камья и Приуралья (1, 2, 5, 10, 17, 21—24) и их параллели из Прииртышья (3, 4, 6—9, 25), Приобья (11, 19, 20, 26, 27) и Минусинской котловины (12—16). 1 — Башкирия, д. Сулейменево (КА БГУ); 2 — Башкирия, д. Ильчигулово (КА БГУ); 3 — Восточный Казахстан (по С. С. Черникову) ; 4 — Восточный Казахстан, кург. II на р. Дженома (МАЭ, 1520-7); 5 — д. Нырсы б. Лаишевского уезда Казанской губ. (по А. М. Талльгрену); 6 — Второй Перейминский могильник, раскопки С. В. Зотовой, 1961; 7 — с. Нижнее, близ г. Кургана (по рис. Т. М. Потемкиной); 8 — окрестности г. Омска (ОМ, 4541/1, 4496); 9 — Зевакинский могильник, кург. 225, ограда 5, раскопки Ф. X. Арслановой, 1967 (КА УКПИ); 10 — Касьяновская стоянка (раскопки И. Б. Васильева и М. Ф. Обыденнова, 1976; Архив ИА, р-1, д. 6145, рис. 13, I); 11 — д. Ильинка, Алтайский край (по В. И. Матющенко); 12 — Минусинский край (ММ, 6073); 13 — с. Бейское (ГИМ, хр. 85/21а); 14 — д. Анаш (ММ, 8045); 15 — б. Енисейская губ., Вознесенская волость, д. Челнокова (ГЭ, 5531—1105); 16 — Красноярский край, д. Коркино (ГЭ, 5531—1106); 17 — Касьяновская стоянка (Архив ИА, р-1, д. 6145, рис. 13, б); 18 — Милованово-1, кург. 1, раскопки Т. Н. Троицкой, 1967 г. (Архив ИА, р-1, д. 3470-а); 19 — Титово (раскопки Д. Г. Савинова, 1975. Архив ИА, р-1, д. 5803-а, л. 50, рис. 82); 20 — Камышенка, кург. 50, мог. 1, раскопки H. Л. Членовой, 1973; 21 — могильник Маклашеевка II (по А. В. Збруевой, 1948); 22 — Акозинский могильник (по А. X. Халикову, 1977); 23 — Касьяновская стоянка (раскопки И. Б. Васильева и М. Ф. Обыденнова, 1976 г.); 24 — Красногорские курганы, раскопки М. Ф. Обыденнова, 1974 г. (КА БГУ); 25 — поселение Черноозерье VIII, раскопки В. И. Стефанова, 1969 г. (КА УГУ); 26, 27 — поселение Еловка, раскопки В. И. Матющенко (МИМК ТГУ, «Е-3479»); 26 — обожженная глина, остальное — бронза.

Проникновение карасукских кинжалов, ножей «с аркой», бубенчика и гвоздевидной серьги в Приуралье и Прикамье с востока, из Западной Сибири и, может быть, Восточного Казахстана не вызывает сомнения, причем о кинжалах и ножах можно довольно уверенно сказать, что путь, по которому они проникали, — это снова Иртыш. Что касается бронзовых прорезных копий, то основной район их распространения — Среднее Поволжье и Приуралье 114, где они найдены в памятниках раннеананьинских 115, курмантау (Маклашеевский могильник 116, стоянка им. Касьянова 117) и черкаскульских (Красногорские курганы) 118 (рис. 7, 21—24). Всего на территории Волго-Камья и Башкирии найдено 33 экземпляра таких копий (не считая ананьинской разновидности), а в Зауралье и Западной Сибири — 14. Очень интересное прорезное копье найдено на поселении Черноозерье VIII в Прииртышье, севернее Омска (рис. 7, 25) 119, где наряду с преобладающей керамикой розановского варианта ирменской культуры есть и керамика, очень близкая керамике курмантау (об этом поселении см. ниже). Копье и литейная форма для такого копья есть и в ирменском поселении Еловка на Оби (Томская область, рис. 7, 26, 27) 120. Волго-камские, башкирские и зауральские находки таких копий образуют, как видим, сплошной массив, более насыщенный в западной, волго-камской части и разреживающийся по направлению к востоку. В Башкирии они обнаружены по р. Белой и ее притокам — рекам Уфе и Аю 121, в Зауралье 2 копья найдены на р. Миасс, 1 — на Исетском озере близ Свердловска, 1 — на р. Синаре и 1 — на оз. Куяш-Огневском в Челябинской области 122. Далее, в Западной Сибири эти копья встречаются еще реже, нам известны 1 из Тобольска, 2 из бассейна Иртыша (к северу от Омска, в том числе 1
из поселения Черноозерье VIII и 1 из Тарского района) и 5 или 6 из бассейна Оби (2 из Новосибирской области, 1 копье и 1 литейная форма из Еловки Томской области, 1 из с. Буканского на р. Касмала, юго-западнее Барнаула, и 1 из неизвестного места на Алтае, по коллекции Н. С. Гуляева в Горно-Алтайском музее) 123. Наконец, 1 такое копье найдено далеко на востоке, у ст. Тинская, в 80 км восточнее г. Канска, бассейн р. Бирюсы системы Ангары 124. В Северном Казахстане найдено 1 копье с прорезями в поселении Чаглинка (р. Чаглинка, система Ишима) и 2 в Восточном Казахстане в бассейне Иртыша (1 в кладе у с. Предгорное близ Усть-Каменогорска и 1 близ Катон-Карагая, на р. Берель) 125. Кроме того, 3 таких копья найдено в Средней Азии (1 в Киргизии на оз. Иссык-Куль и 2 в Фергане, в слоях чустских поселений), 7 копий и литейных форм для них раскопано на Украине, 5 на Дону, 1 в б. Астраханской губернии и 2 на Северном Кавказе. Поскольку 4 таких копья найдено в Прииртышье (от верхней Бухтармы до Тарского района), можно было бы предположить тот же путь их распространения, что и ножей «с арками»: с верхнего Иртыша и прилегающих районов Алтая в Западную Сибирь, на Урал и в Волго-Камье. Однако этому предположению мешает явное преобладание таких копий в Волго-Камье — Башкирии — Зауралье над сибирскими, разброс их в Западной Сибири (при некоторой концентрации в бассейне Оби) и явное несовпадение их ареала в Сибири с ареалом ножей «с арками»: последних много в бассейне Енисея, и они есть в Восточной Сибири, Монголии и Ордосе, а прорезные копья, за единственным исключением (ст. Тинская), ограничены Западной Сибирью и не встречаются восточнее бассейна Оби. Ареал прорезных копий в Западной Сибири совпадает с ареалом ирменскои культуры, поэтому можно предполагать, что копья эти проникли в Западную Сибирь из Волго-Уральского района, и проникновение это стоит в связи с взаимодействием культур ирменской и курмантау. Это подтверждается преимущественным распространением таких копий по границе лесостепи и леса и в южной части лесной зоны — как раз там, где была распространена культура курмантау и ананьинская, унаследовавшая и развившая технику изготовления копья с прорезями. Подтверждается это предположение и находкой такого копья в поселении Черноозерье VIII на Иртыше, содержащем наряду с ирменской керамику, очень близкую курмантау. Взаимоотношения волго-камского ареала прорезных копий с южным ареалом (Украина — Дон — Северный Кавказ) пока неясны. Может быть, эти два ареала также были связаны между собой.

По комплексам Касьяновской стоянки, Еловского поселения и Черноозерья VIII прорезные копья должны датироваться VIII—VII или VII—VI вв. до н. э., как и копья из Маклашеевки II и Красногорских курганов. Находка прорезного копья уже ананьинского типа в комплексе с ананьинским кельтом VII в. до н. э., двукольчатыми удилами (могила 136 Старшего Ахмыловского могильника) и находка копья маклашеевского типа в Акозинском могильнике (погребение 60), VII—VI вв. до н. э. 126 показывает, что между ананьинскими и курмантаускими копьями нет хронологической разницы, и это хорошо согласуется с тем, что на целом ряде поселений керамика курмантау и ананьинская залегают в одном слое. Таким образом, рассмотрение металлических вещей доананьинских (или синхронных ананьинским) позволяет предполагать, что карасукские кинжалы и нож «с аркой», не связанные пока с определенными волго-камскими культурами, могут представлять собой казахстанско-сибирский импорт, а бубенчик, гвоздевидная серьга и прорезные бронзовые копья, связанные с культурой курмантау в Волго-Камье и ирменской культурой в Западной Сибири, вероятно, являются одними из компонентов этих культур, демонстрирующими их связи. К рассмотрению связей культуры курмантау и ирменской сейчас и следует перейти.

На прослеживающиеся по керамике связи Урала и Прикамья в предананьинскую эпоху с Сибирью уже обращали внимание многие исследователи. П. П. Ефименко отмечал сходство формы и ямочной орнаментации керамики ананьинской и карасукской 127. А. В. Збруева подметила андроновские черты в керамике Луговской стоянки и, кроме того, высказала мнение, что круглодонные сосуды на предананьинских стоянках Волго-Камья имеют ближайшие параллели в Западной Сибири (например, в Сузгуне) и что территория формирования ананьинской культуры включала и Западную Сибирь 128. Эту мысль поддержали В. Н. Чернецов, А. П. Смирнов и В. П. Шилов 129. А. X. Халиков вначале отрицал всякое движение из-за Урала в Волго-Камье в предананьинскую эпоху 130, но в книге 1969 г. он также приходит к выводу о существовании связей между приказанским населением и населением карасукской и карасук-тагарской эпохи Южной Сибири, проявляющихся в сходстве некоторых бронзовых изделий и черт погребального обряда 131, а в книге 1977 г. он разделяет наше мнение о связях Волго-Камья в пред- и раннеананьинскую эпоху с культурами киммерийско-карасукского круга 132.

Очень важно для данной темы, что В. Ф. Генинг и Н. И. Совцова источником предананьинских культур считают некоторые памятники с Ишима: Кучум-гору, Чупино, Абатские курганы и другие, датируемые ими концом II тысячелетия до н. э. Сходство между этими памятниками и предананыинскими авторы видят в некоторых элементах орнамента 133. Точка зрения и ход их рассуждений во многом близки к нашим, однако, как нам представляется, в рассматриваемой работе имеется ряд существенных недостатков, а именно: 1) не указано, из каких памятников происходят рассматриваемые элементы орнаментов; 2) отсутствует статистика их распространения; 3) не указано, к какому кругу культур относятся рассматриваемые в работе западносибирские памятники; 4) ничем не доказано, что памятники Кучум-гора, Чупино и др. старше памятников курмантау, и поэтому нельзя считать доказанным вывод авторов о движении населения предананьинской эпохи из Сибири в Прикамье.

Памятники типа курмантау автор данной статьи, как и почти все исследователи, объединяет с ерзовскими и позднеприказанскими (маклашеевскими), считая их принадлежащими одной культуре курмантау 134. Сходство керамики курмантау, ерзовской и приказанской подробно иллюстрирует рис. 8. К сожалению, приходится сравнивать только орнаменты керамики, так как малое количество целых сосудов, особенно в восточной части ареала, не позволяет составить такую же сравнительную таблицу для форм сосудов. Можно, однако, сказать, что и для маклашеевских, и для курмантауских памятников характерны округлые сосуды, обычно круглодонные, и довольно часто на них встречается воротничок — но процент сосудов с воротничком различен в разных памятниках. Отсутствие обнаруженных погребений в восточной части ареала не позволяет сравнивать обряд погребения носителей данных культур.

На рис. 8 представлены все основные типы орнаментов, характерных для керамики курмантау, ерзовской и «позднеприказанской». Так, чрезвычайно характерны для нее круглые ямки, в виде одного ряда или сгруппированные по 3. Они часто сочетаются с горизонтальной «елочкой», выполненной насечкой и расположенной выше ямок (курмантау — рис. 8, 1—5, ерзовская — рис. 8, 6, приказанская — рис. 8,7); часты каплевидные насечки, сгруппированные по 3 (курмантау — рис. 8, 8, 9, ерзовские — рис. 8, 11). Очень характерен орнамент «сетка», выполненный насечкой в сочетании с круглыми ямками (курмантау — рис. 8, 12, 13, 16, ерзовская — рис. 8, 20) или каплевидными (приказанская — рис. 8, 19, ерзовская — рис. 8, 11, 14) или жемчужником (приказанская — рис. 8, 17, 18). Заштрихованные ромбы (или «флажки») характерны для керамики курмантау (рис. 8, 24—26), где они обычно сочетаются с группами круглых ямок и каплевидными ямками. Ромбы с круглыми ямками ниже и каплевидными внутри характерны для керамики курмантау (рис. 8, 22, 23) и приказанской (рис. 8, 21). Концентрические ромбы и зигзаги из двух параллельных линий, нанесенных короткими насечками, часто сочетающиеся с группами круглых ямок, характерны для ерзовской керамики (рис. 8, 27—29), но известны и по керамике курмантау (рис. 8, 30, 31). Короткие, косо поставленные насечки, напоминающие оттиски ногтя, характерны и для керамики курмантау (рис. 8, 32, 35), и для ерзовской (рис. 8, 33, 34). Ногтевой орнамент известен в небольшом количестве и по керамике ерзовской (рис. 8, 36, 37), и по курмантау (рис. 8, 38). Треугольники, окаймленные бахромой, относительно редки на керамике курмантау (рис. 8, 41), ерзовской (рис. 8, 39, 40) и приказанской (рис. 8,42).

На рис. 9 показаны некоторые специфические композиции, характерные для рассматриваемой керамики. Так, орнамент на шейке сосуда из нескольких параллельных горизонтальных зигзаговых полос, в заполнении которых чередуются каплевидные насечки и пустоты, с группами круглых ямок, расположенных ниже, встречается на приказанской керамике (рис. 9, 1) и на керамике курмантау (рис. 9, 2). Расположенный на «плечах» сосуда орнамент из групп треугольников, составленных из каплевидных ямок, встречается на керамике приказанской (рис. 9, 4) и курмантау (рис. 9, 5, 6). Близкий ему орнамент из прямоугольников, составленных из каплевидных ямок и разделенных пустыми промежутками (также расположенный на «плечах» сосуда, ниже ряда круглых ямок), известен по керамике ерзовской (рис. 9, 7) и курмантау (рис. 9, 8).

Это рассмотрение всех основных орнаментов наглядно иллюстрирует всю условность разделения единой керамики на ерзовскую, приказанскую и курмантау. В дальнейшем для всей этой культуры в данной статье употребляется термин «курмантау».

Рис. 8. Сравнительная таблица основных орнаментов керамики культуры «курмантау» (1—5, 8, 12, 13, 16, 22—26, 30—32, 35, 38, 41), «ерзовской» (6, 9—11, 14, 15, 20, 27—29, 33, 34, 36, 37, 39, 40) и «позднеприказанской» (7, 17—19, 21, 42). 1, 23, 25, 31, 38 — поселение Какры-Куль, раскопки И. Б. Васильева, 1969 г. (КА БГУ, 161/862, 871 5255, 2653, 1480, 2317); 2, 3, 16, 22, 35, 41 — поселение Удельно-Дуванейское, раскопки Г. И. Матвеевой (КА БГУ, 126/505, 497, 638, 625, 420, 212, 234, 625); 4, 8. 13, 24, 26, 32 — Касьяновская стоянка (УМ КС-54, 4044/3; без №; 2438/3; КС-359, 360 II; КС-54, 2645; КС-54, 2368/3); 5, 12 — поселение Кумлекуль, раскопки К. В. Сальникова (УФИ, 67/845; 67/600); 6, 27, 28 — поселение Бойцово II, раскопки О. Н. Бадера (ПМ, 631/410, 411; ПМ, 631/340 ПМ, 631/575, 574, 981); 7 — Казанская стоянка, раскопки Н. Ф. Калинина, 1938 (ГМТР, 3681); 9—11, 29, 34, 37 — поселение Заюрчим, раскопки В. П. Денисова, 1959 (ИМ, 546/5398, 12061, 12062; 621/5383, 5384; 4814, 2725); 14. 15. 33, 36, 39 — Ерзовка, раскопки В. П. Денисова, 1956 (КА ПГУ, 522/555, Î7S: 521/57; 495/302, 303; 495/17, 22, 315, 318, 495/1524); 17—19, 42 — Атабаево (ГМТР 12248, 4-368-143; ГМТР. без Л); ГМТР, без №; ГМТР, 12248); 21 — поселение Карташиха (ГМТР, без №); 30 — поселение Дуванейское, раскопки А. X. Пшеничнюка. 1965 (УФИ, 176-11); 40 — поселение Старушка, раскопки А. И. Чистина, 1957 (КА ПГУ, 522/232, 235).

Рис. 8. Сравнительная таблица основных орнаментов керамики культуры «курмантау» (1—5, 8, 12, 13, 16, 22—26, 30—32, 35, 38, 41), «ерзовской» (6, 9—11, 14, 15, 20, 27—29, 33, 34, 36, 37, 39, 40) и «позднеприказанской» (7, 17—19, 21, 42). 1, 23, 25, 31, 38 — поселение Какры-Куль, раскопки И. Б. Васильева, 1969 г. (КА БГУ, 161/862, 871 5255, 2653, 1480, 2317); 2, 3, 16, 22, 35, 41 — поселение Удельно-Дуванейское, раскопки Г. И. Матвеевой (КА БГУ, 126/505, 497, 638, 625, 420, 212, 234, 625); 4, 8. 13, 24, 26, 32 — Касьяновская стоянка (УМ КС-54, 4044/3; без №; 2438/3; КС-359, 360 II; КС-54, 2645; КС-54, 2368/3); 5, 12 — поселение Кумлекуль, раскопки К. В. Сальникова (УФИ, 67/845; 67/600); 6, 27, 28 — поселение Бойцово II, раскопки О. Н. Бадера (ПМ, 631/410, 411; ПМ, 631/340 ПМ, 631/575, 574, 981); 7 — Казанская стоянка, раскопки Н. Ф. Калинина, 1938 (ГМТР, 3681); 9—11, 29, 34, 37 — поселение Заюрчим, раскопки В. П. Денисова, 1959 (ИМ, 546/5398, 12061, 12062; 621/5383, 5384; 4814, 2725); 14. 15. 33, 36, 39 — Ерзовка, раскопки В. П. Денисова, 1956 (КА ПГУ, 522/555, Î7S: 521/57; 495/302, 303; 495/17, 22, 315, 318, 495/1524); 17—19, 42 — Атабаево (ГМТР 12248, 4-368-143; ГМТР. без Л); ГМТР, без №; ГМТР, 12248); 21 — поселение Карташиха (ГМТР, без №); 30 — поселение Дуванейское, раскопки А. X. Пшеничнюка. 1965 (УФИ, 176-11); 40 — поселение Старушка, раскопки А. И. Чистина, 1957 (КА ПГУ, 522/232, 235).

Обращаясь к памятникам Западной Сибири, обнаруживаем, что наибольшее сходство керамика курмантау обнаруживает с керамикой ирменской культуры, распространенной в лесостепной зоне Западной Сибири на огромном пространстве от Красноярского края до Иртыша и входящей в еще более обширный круг карасукских культур. По окраинам ирменской культуры выделяются ее локальные варианты. Один из них, розановский, памятники которого расположены на северозападной периферии ирменской культуры, обнаруживает с культурой курмантау наибольшее сходство. Керамика эталонного памятника розановского варианта — поселения Черноозерья VIII — представлена на рис. 10. В верхней части рисунка помещена керамика, характерная для ирменской культуры вообще, в том числе для классического ирменского варианта, известного, например, по поселению Ирмень I (рис. 10, 1—7); в средней и нижней части — керамика, характеризующая именно этот розановский вариант (рис. 10, 10—39), причем среди последней выделяется группа керамики, очень близкая к керамике курмантау (ср. рис. 10, 29, 30, 35 с рис. 8, 12, 13,20, рис. 10, 23 с рис. 8, 25, 26, рис. 10, 38, 39 с рис. 8, 1-7, 10).

Pue. 9. Некоторые специфические орнаментальные композиции на керамике «позднеприказанской» (1, 3, 4), «курмантау» (2, 5, 6, 8) и «ерзовской» (7). 1 — могильник Маклашеевка II, раскопки П. А. Пономарева (ГМТР); 2 — поселение Удельно-Дуванейское, раскопки Г. И. Матвеевой (КА БГУ), 127/7, 12, 19); 3, 4 — Атабаево (ГМТР, 12248, АА-362-395; ГМТР, без №); 5, 6, 8 — Касьяновская стоянка (УМ, КС-54, 4788; 2473/3; 1652/3); 7 — поселение Заюрчим, раскопки В. П. Денисова, 1959 (КА ПГУ, 176).

Pue. 9. Некоторые специфические орнаментальные композиции на керамике «позднеприказанской» (1, 3, 4), «курмантау» (2, 5, 6, 8) и «ерзовской» (7). 1 — могильник Маклашеевка II, раскопки П. А. Пономарева (ГМТР); 2 — поселение Удельно-Дуванейское, раскопки Г. И. Матвеевой (КА БГУ), 127/7, 12, 19); 3, 4 — Атабаево
(ГМТР, 12248, АА-362-395; ГМТР, без №); 5, 6, 8 — Касьяновская стоянка (УМ, КС-54, 4788; 2473/3; 1652/3); 7 — поселение Заюрчим, раскопки В. П. Денисова, 1959 (КА ПГУ, 176).

Рис. 10. Керамика поселения Черноозерье VIII (розановский вариант ирменской культуры). Раскопки В. И. Стефанова, 1969 (КА УГУ). 1 — 619/1810, 1803, 1796; 2 — без шифра; 3 — 619/1795; 4 — 619/1078; 5 — 619/136; 6 — 619/104 7 — 619/8; 8 — 619/394; 9 — 619/393; 10 — 619/1296; 11 — 619/1307;	12 — 619/262; 13 — 619/1267; 14 — без шифра: 15 — 619/1624, 1775, 104; 16 — 619/1295; 17 — 619/790; 18 — 619; 19 — 619/1262; 20 — 619/281; 24 — 619/341; 22 — 619/9; 23 — 619/1072; 24 — 619/759; 25 — 619/963; 26 — 619/1675 27 — 619/774; 28 — без шифра; 29 — 619/1256, 1287; 30 — без шифра; 31 — 619/652; 32 — 619/1793 33 — 619/538; 34 — 619/31. 19; 35 — 619; 36 — 619/1007; 37 — 619/28; 38 — 619/431; 39 — 619.

Рис. 10. Керамика поселения Черноозерье VIII (розановский вариант ирменской культуры). Раскопки В. И. Стефанова, 1969 (КА УГУ). 1 — 619/1810, 1803, 1796; 2 — без шифра; 3 — 619/1795; 4 — 619/1078; 5 — 619/136; 6 — 619/104 7 — 619/8; 8 — 619/394; 9 — 619/393; 10 — 619/1296; 11 — 619/1307; 12 — 619/262; 13 — 619/1267; 14 — без шифра: 15 — 619/1624, 1775, 104; 16 — 619/1295; 17 — 619/790; 18 — 619; 19 — 619/1262; 20 — 619/281; 24 — 619/341; 22 — 619/9; 23 — 619/1072; 24 — 619/759; 25 — 619/963; 26 — 619/1675 27 — 619/774; 28 — без шифра; 29 — 619/1256, 1287; 30 — без шифра; 31 — 619/652; 32 — 619/1793 33 — 619/538; 34 — 619/31. 19; 35 — 619; 36 — 619/1007; 37 — 619/28; 38 — 619/431; 39 — 619.

Рис. 11. Керамика розановского варианта ирменской культуры и памятников типа Кучум-гора. 1, 7, 8, 20 — городище Драверта (Усть-Каменогорский пединститут); 2, 4, 10, 18, 29, 38, 45, 46 — Розановка (по рис. Г. Б. Здановича); 3 — Бызовская стоянка (по рис. Н. С. Брошевской); 5, 12, 17, 24, 28, 42 — Бызовская стоянка (ОГПИ, Б-7; БП-83; БП-195; БП-86; БП, 250-а); 6'. 19. 30, 35. 35-а — Сибсаргатка (КЛ УГУ. шифры соответственно: 656/50; 656/40; 656/85; 656/55; 656/16); 11, 21, 22, 34, 47, 48 — Кучум-гора (по рис. Р. Д. Голдиной); 9. 13, 41 — Краснозерские курганы (по рис. Н. С. Брошевской); 14, 43. 44 — Краснозерские курганы (по отчету В. И. Матющенко за 1962 г. Архив ИА р-1, д. 2450-6); 23, 25—27, 36. 37 — Краснозерские курганы, раскопки В. И. Матющенко. 1962; ОГПИ, «К00, КЗ, 965», «К00, 467». К00, К2. 139» «КОО, К1, 108», «К00, К1, 251»; 15, 16, 31. 32, 40 — Преображенка-2, раскопки Т. Н. Троицкой; 33 — Чупино (по рис. Р. Д. Голдиной).

Рис. 11. Керамика розановского варианта ирменской культуры и памятников типа Кучум-гора. 1, 7, 8, 20 — городище Драверта (Усть-Каменогорский пединститут); 2, 4, 10, 18, 29, 38, 45, 46 — Розановка (по рис. Г. Б. Здановича); 3 — Бызовская стоянка (по рис. Н. С. Брошевской); 5, 12, 17, 24, 28, 42 — Бызовская стоянка (ОГПИ, Б-7; БП-83; БП-195; БП-86; БП, 250-а); 6′. 19. 30, 35. 35-а — Сибсаргатка (КЛ УГУ. шифры соответственно: 656/50; 656/40; 656/85; 656/55; 656/16); 11, 21, 22, 34, 47, 48 — Кучум-гора (по рис. Р. Д. Голдиной); 9. 13, 41 — Краснозерские курганы (по рис. Н. С. Брошевской); 14, 43. 44 — Краснозерские курганы (по отчету В. И. Матющенко за 1962 г. Архив ИА р-1, д. 2450-6); 23, 25—27, 36. 37 — Краснозерские курганы, раскопки В. И. Матющенко. 1962; ОГПИ, «К00, КЗ, 965», «К00, 467». К00, К2. 139» «КОО, К1, 108», «К00, К1, 251»; 15, 16, 31. 32, 40 — Преображенка-2, раскопки Т. Н. Троицкой; 33 — Чупино (по рис. Р. Д. Голдиной).

На рис. 11 представлены керамические комплексы других памятников розановского варианта (городища Драверта, Розаповки, Сибсаргатки, Преображенки-2, Бызовской стоянки и Красноозерского поселения), показывающие, что и для этих памятников, как и для памятника Черноозерье VIII, характерна как «классическая» ирменская керамика (рис. 11, 1-15, 15-20, 36-40), так и керамика, сочетающая элементы ирменские и курмантау (рис. 11, 14, 41, 46), дополненные иногда андроноидными и сузгунскими элементами (рис. 11, 14, 23-27, 35).

Таблица 1. Общая характеристика орнамента керамики Ирмени I и Черноозерья VIII

Таблица 1. Общая характеристика орнамента керамики Ирмени I и Черноозерья VIII

Данные табл. 1 демонстрируют принадлежность керамики поселения Черноозерье VIII к ирменской культуре. Керамика поселения Черноозерье VIII не только содержит все основные элементы орнамента, присущие классической ирменской культуре (представленной памятником Ирмень I), но даже между показателями распространенности этих орнаментов в обоих рассматриваемых поселениях нет статистически значимого различия. Лишь по некоторым элементам имеется значимое различие (t более 3,3): в Черноозерье VIII значительно меньше треугольников и ломаных заштрихованных полос и больше «елочки», чем в Ирмени I.

Табл. 2 демонстрирует элементы курмантау в ирменской культуре: в «классическом» ирменском варианте, представленном поселением Ирмень I, и в розановском варианте, представленном поселением Черноозерье VIII. Элементы курмантау («сетка», круглые ямки, «елочка», заштрихованные ромбы, треугольники с «бахромой», горизонтальный нарезной зигзаг, насечки) есть и в классическом ирменском варианте, но в сравнительно небольшом количестве (в сумме они составляют 16,6 + 0,8%), а в розановском варианте они преобладают (59,5% ±2,3). Для сравнения укажем, что в курмантауской стоянке Какры-Куль 3 из этих элементов составляют в сумме также 59,4% (остальные типы орнамента не встречаются), а на другой курмантауской стоянке Касьяновской 5 из этих элементов составляют в сумме 92,1% (табл. 2) 135.

Таблица 2. Элементы культуры курмантау в ирменской орнаментике

Таблица 2. Элементы культуры курмантау в ирменской орнаментике

Довольно характерен для керамики курмантау воротничок, но на керамике разных поселений он встречается с неодинаковой частотой. Так, на курмантауской поселении Какры-Куль процент воротничковой керамики 5 ± 2,2, в «классическом» ирменском варианте — 1%, а в розановском — 31,2 ±3,3%, что значительно выше, чем даже в поселении Какры-Куль.

Формы курмантауской керамики — округлые, часто круглодонные сосуды (рис. 9, 1; рис. 12, 1, 5, 6) — очень характерны для керамики ирменской (см. рис. 10, 9, 19, 29) и карасукской культур (ср. рис. 12, 1, 3, 5, 6, 9 — культура курмантау, и рис. 12, 2, 4, 7, 8, 10 — карасукская культура Минусинской котловины).

Таким образом, рассматриваемая на фоне восточноевропейских и уральских культур культура курмантау представляется явлением чужеродным. Рассматриваемая же среди культур западносибирских она представляется отчетливо по всему комплексу признаков одной из культур карасукского круга, а именно, самой западной из северной ветви этих культур, расположенной в лесной полосе и связанной с северо-лесостепным, иртышским вариантом ирменской культуры. Причем если корни культуры курмантау в Восточной Европе обнаружить не удается, то в Западной Сибири они отыскиваются без особого труда. Именно, отличие розановского варианта от классического ирменского состоит в большом количестве ямочной и елочной орнаментации и полулунного штампа. Эти элементы появляются здесь явно под влиянием керамики еловско-сузгунской, распространенной и севернее, и отчасти на той же территории. Это влияние доказывается не только наличием указанных элементов на керамике розановского варианта, но и самим присутствием сузгунской керамики на целом ряде памятников розановского варианта — например, на поселениях Черноозерье VIII, Сибсаргатка, Розаново, вплоть до пос. Преображенка-2 в Барабинской степи (см. рис. II) 136.

Ишимские памятники типа Чупнино и Кучум-горы, которые В. Ф. Генинг и Н. И. Совцова считали связанными с культурой курмантау, на самом деле отличаются от нее гораздо сильнее, чем им представлялось, так как на этих памятниках отсутствуют или почти отсутствуют округлые сосуды, а в орнаменте очень большое место занимают вертикальные и косые насечки и жемчужник, что абсолютно не характерно для культуры курмантау 137 (рис. 11, 11, 21, 22, 33, 34, 47, 48).

Рис. 12. Формы и орнаменты культуры курмантау («приказанской») (1, 3, 5, 6, 9) в сравнении с формами и орнаментами карасукской культуры Минусинской котловины (2, 4, 7, 8, 10). 1 — Карташихинская I стоянка (ГМТР); 2 — Кривинское, мог. 9, раскопки С. В. Киселева, 1928 (ГЭ, 270/8); 3 — Какры-Куль, раскопки И. Б. Васильева, 1969 (КА БГУ, 161/862, 871); 4 — Мохов улус, могильник III, мог. 3-а. раскопки В. П. Лавашевой, 1930 (ГЭ, 249/9); 5 — Рождествено, погребение (по: В. Ф. Генинг, В Е. Стоянов, Т. А. Хлебникова. Археологические памятники у с. Рождествено. Казань, 1962); 6 — Казанская стоянка (по: А. В. Збруева. «История...», табл. XXXVII, 76);	7 — Абаканский могильник, раскопки А. Н. Липского (AM, 217-6); 8 — Тагарский остров, кург. 40, мог. III, раскопки А. В. Адрианова. 1899 (Архив ЛОИА, д. 34/1894); 9 — Стоянка им. Касьянова (УМ); 10 — Минусинская котловина, раскопки А. В. Адрианова (КМ, ящик 163).

Рис. 12. Формы и орнаменты культуры курмантау («приказанской») (1, 3, 5, 6, 9) в сравнении с формами и орнаментами карасукской культуры Минусинской котловины (2, 4, 7, 8, 10). 1 — Карташихинская I стоянка (ГМТР); 2 — Кривинское, мог. 9, раскопки С. В. Киселева, 1928 (ГЭ, 270/8); 3 — Какры-Куль, раскопки И. Б. Васильева, 1969 (КА БГУ, 161/862, 871); 4 — Мохов улус, могильник III, мог. 3-а. раскопки В. П. Лавашевой, 1930 (ГЭ, 249/9); 5 — Рождествено, погребение (по: В. Ф. Генинг, В Е. Стоянов, Т. А. Хлебникова. Археологические памятники у с. Рождествено. Казань, 1962); 6 — Казанская стоянка (по: А. В. Збруева. «История…», табл. XXXVII, 76); 7 — Абаканский могильник, раскопки А. Н. Липского (AM, 217-6); 8 — Тагарский остров, кург. 40, мог. III, раскопки А. В. Адрианова. 1899 (Архив ЛОИА, д. 34/1894); 9 — Стоянка им. Касьянова (УМ); 10 — Минусинская котловина, раскопки А. В. Адрианова (КМ, ящик 163).

На пространстве между Иртышем и Башкирией пока не найдено памятников курмантау или подобных им, однако территория эта исследована довольно плохо, и можно надеяться, что такие памятники еще найдутся. Основанием для такой надежды служит наличие близкой курмантау керамики в слое Черноозерья VIII на Иртыше и керамики, сочетающей некоторые черкаскульские и курмантауские черты на поселении Камышное II на р. Тоболе, южнее г. Кургана 138.

Связи черкаскульской культуры с Западной Сибирью видны еще более отчетливо: на востоке черкаскульская керамика известна на Тоболе (Камышное II, Усть-Суерское III, Высокая Грива, Волосниково 139; отдельные образцы черкаскульской керамики обнаружены в поселениях Алексеевка и Садчиковка) 140, на Ишиме в районе Петропавловска и южнее (Явленка, Карьерное I, Бишкуль V) 141 н на Иртыше севернее Омска (Черноозерье II и VIII — рис. 13, 10; рис. 14, 4). Эти памятники непосредственно граничат с сузгунскими (Рямовое III и Клепиковское 142, в Алексеевской поселении на Тоболе есть сузгунский черепок 143, сузгунские элементы и сузгунская керамика многочисленны на ишимских и иртышских памятниках Кучум-гора, Розаново, Черноозерье VIII, Сибсаргатка и др.). Черноозерье — пока крайний восточный пункт, где черкаскульская керамика встречается рядом с сузгунской, даже на одном и том же памятнике (Черноозерье VIII), а сузгунские элементы встречаются и еще восточнее, на поселении Преображенка-2 в Барабинской степи.

Черкаскульская культура непосредственно граничит и с ирменской, также в районе Черноозерья: в могильнике Черноозерье II найдены сосуды черкаскульские, сузгунский и еловский, а в поселении Черноозерье VIII — ирменская керамика, керамика, напоминающая курмантау, керамика с сузгунскими элементами и один черкаскульский черепок.

На западе ареал распространения черкаскульской керамики простирается вплоть до Волго-Камья и Приказанского Поволжья. Еще А. В. Збруева заметила в керамике Луговской стоянки андроновские, как она считала, сосуды 144. В настоящее время выясняется, что эта керамика не андроновская, а черкаскульская, подвергшаяся андроновскому влиянию (рис. 15, 6, 8, 9; рис. 16, 6), что типично для черкаскульской культуры вообще. Кроме Луговской стоянки, черкаскульская керамика встречается на целом ряде приказанских и волго-камских стоянок. Сравнивая ее с черкаскульской керамикой Башкирии и Средней Камы, убеждаемся, что сходство ее с черкаскульской керамикой этих районов доходит до тождества. Все основные черкаскульские орнаменты известны и в Волго-Камье, и в Приказанском Поволжье (рис. 16). Так, тупоугольные заштрихованные треугольники, восходящие к андроновско-федоровским, но искаженные, чрезмерно вытянутые, характерные для черкаскульской керамики Башкирии (рис. 16, 3) и Средней Камы (рис. 16, 1, 2), известны и по Луговской стоянке в Волго-Камье (рис. 15, 9). Андроновский меандр, искаженный черкаскульцами, известен в Зауралье (рис. 15, 4, 7), но также и в Башкирии (рис. 16, 5), и в Волго- Камье (Луговская стоянка, Балым, рис. 16, 6, 7). Орнамент из двух рядов зигзагов из оттисков крупной гребенки, расположенных так, что в совокупности они образуют ромбы, типичен для Башкирии и Средней Камы (рис. 16, 9, 11), но известен и по Карташихинской стоянке под Казанью (рис. 16, 10). Косые насечки, нанесенные в шахматном порядке,— типичнейший черкаскульский орнамент Башкирии (рис. 16, 15, 16) — встречается и на поселениях Матюшино, Карташиха, VI Березогривская в Волго-Камье (рис. 16, 12—14). Орнамент из заштрихованных ромбов или «флажков», распространенный в Башкирии и на Средней Каме (рис. 16, 17—20), известен и по Луговской стоянке 145. Еще один характернейший черкаскульский орнамент — ломаные и не ломаные заштрихованные полосы (встречается в Башкирии, Среднем Прикамье, Зауралье, рис. 16, 3, 17, 20, 23, 24, 26), представлен и на керамике поселений Волго-Камья (рис. 15, 10, 11), и на Луговской стоянке 146. Достаточно характерна для черкаскульской культуры и тонкая нарезная «елочка» (рис. 16, 25—27). Группы из квадратов или ромбов, заштрихованных в шахматном порядке, — также характерный орнамент черкаскульской керамики как Башкирии и Средней Камы (рис. 16, 21, 30), так и Волго-Камья (рис. 16, 22). Наконец, керамика, где черты черкаскульские (например, орнамент из косых насечек, расположенных в шахматном порядке, заштрихованные полосы) сочетаются с чертами керамики курмантау («воротничком» по венчику и сильно профилированной верхней частью сосуда, группами из круглых или каплевидных ямок по горлу) — такая керамика также широко распространена в Башкирии и на Средней Каме рис. 16, 31—34, 36—38). Что же касается Волго-Камья, то там такая «смешанная» черкаскуль-курмантауская керамика распространена чрезвычайно и встречается гораздо чаще, чем «чистая» черкаскульская,— она составляет основную массу керамики на таких памятниках, как Ананьинская дюна, II Луговская стоянка и много других (рис. 16, 35). Все это позволяет сделать вывод, что черкаскульская керамика в европейской части СССР была распространена в тех же районах, где и керамика курмантау — в Башкирии, на Средней Каме, в Волго-Камье и Приказанском Поволжье, и обе культуры часто смешивались.

Рис. 13. Черкаскульская культура. Межовский компонент. Небольшие округлые сосуды. 1 — Тартышево, курганы, раскопки К. В. Сальникова (УМ, экспозиция); 2 — Балым (ГМТР, 12249, АА-369, 18071); 3 — пос. Ахметово I, раскопки А. В. Збруевой, 1958 (лаборатория ИА); 4 — Ново-Кизгановская II стоянка, раскопки А. X. Пшеничнюка и М. Ф. Обыденнова, 1967 (КА УГУУ); 5 — пос. Старо-Кабаново, раскопки В. С. Стоколоса (УФИ, 460/37—40, 44, 35, 36); 6 — пос. Ново-Балтачево, шт. 3, раскопки 10. А. Морозова, 1971 (УФИ); 7 — пос. Юкалекуль, раскопки В. С. Стоколоса, 1970 (кв. VIII-2; IX-2) (УФИ); 8 — пос. Кабан-Куль (Старо-Кабаново), раскопки В. С. Стоколоса, р. 5, кв. VIII-3, шт. 1 (УФИ, 460/3390); 9 — пос. Старо-Янзигитово, раскопки И. Б. Васильева, 1971 (КА УГУ, 270/291); 10 — могильник Черноозерье II, раскопки В. Ф. Генинга и М. В. Одинцовой 1967—1968 (КА УГУ, 733/700); 11, 12 — могильник Такгалачук, раскопки Е. П. Казакова, 1970 (Архив ИА, р-1, д. 4122 (т. II), табл. IV, 7, 2); 13 — пос. Симониха 1, раскопки В. П. Денисова (ПМ, 1031/470, 168, 1031/424), 5, 6).

Рис. 13. Черкаскульская культура. Межовский компонент. Небольшие округлые сосуды. 1 — Тартышево, курганы, раскопки К. В. Сальникова (УМ, экспозиция); 2 — Балым (ГМТР, 12249, АА-369, 18071); 3 — пос. Ахметово I, раскопки А. В. Збруевой, 1958 (лаборатория ИА); 4 — Ново-Кизгановская II стоянка, раскопки А. X. Пшеничнюка и М. Ф. Обыденнова, 1967 (КА УГУУ); 5 — пос. Старо-Кабаново, раскопки В. С. Стоколоса (УФИ, 460/37—40, 44, 35, 36); 6 — пос. Ново-Балтачево, шт. 3, раскопки 10. А. Морозова, 1971 (УФИ); 7 — пос. Юкалекуль, раскопки В. С. Стоколоса, 1970 (кв. VIII-2; IX-2) (УФИ); 8 — пос. Кабан-Куль (Старо-Кабаново), раскопки В. С. Стоколоса, р. 5, кв. VIII-3, шт. 1 (УФИ, 460/3390); 9 — пос. Старо-Янзигитово, раскопки И. Б. Васильева, 1971 (КА УГУ, 270/291); 10 — могильник Черноозерье II, раскопки В. Ф. Генинга и М. В. Одинцовой 1967—1968 (КА УГУ, 733/700); 11, 12 — могильник Такгалачук, раскопки Е. П. Казакова, 1970 (Архив ИА, р-1, д. 4122 (т. II), табл. IV, 7, 2); 13 — пос. Симониха 1, раскопки В. П. Денисова (ПМ, 1031/470, 168, 1031/424), 5, 6).

Рис. 14. Черкаскульская культура. Межовский компонент. Сосуды на поддонах. 1, 2 — Луговская стоянка (по А. В. Збруевой; КСИИМК, 1948, вып. 20, рис. 27, 2; 1950, вып. 22, рис. 20, 1; 3 — могильник Такталачук, погребение 19, раскопки В. П. Казакова, 1969 (Архив ИА, р-1, д. 3917, табл. XXVII, 6): 4 — могильник Черноозерье II (по отчету В. Ф. Генинга и М. В. Одинцовой, 1967—1968; (Архив ИА, р-1, д. 4140).

Рис. 14. Черкаскульская культура. Межовский компонент. Сосуды на поддонах. 1, 2 — Луговская стоянка (по А. В. Збруевой; КСИИМК, 1948, вып. 20, рис. 27, 2; 1950, вып. 22, рис. 20, 1; 3 — могильник Такталачук, погребение 19, раскопки В. П. Казакова, 1969 (Архив ИА, р-1, д. 3917, табл. XXVII, 6): 4 — могильник Черноозерье II (по отчету В. Ф. Генинга и М. В. Одинцовой, 1967—1968; (Архив ИА, р-1, д. 4140).

Сложная по своему составу, впитавшая элементы многих культур (например, андроновско-федоровской, из-за чего К. В. Сальников даже назвал ее «лесным андроном») 147, черкаскульская культура по своей природе относится к культурам карасукского круга. Об этом свидетельствуют основные формы ее керамики и виды орнамента, бронзовые украшения, многие черты в обряде погребения и физический тип ее носителей.

Неоднородность черкаскульской керамики отлично видел уже К. В. Сальников, разделивший ее на собственно черкаскульский, межовский и березовский типы. Он считал эти типы хронологическими этапами, утверждая, что на раскопанном им поселении Черкаскуль II имелись для этого стратиграфические данные: черкаскульская керамика залегала ниже, чем межовская. Однако В. С. Стоколос, проверив эти данные, доказал, что черкаскульская и межовская керамика залегала в едином слое 148, и на всех других к настоящему времени раскопанных поселениях черкаскульский и межовский типы керамики стратиграфически не разделяются. То же и в могильниках: черкаскульские и межовские сосуды регулярно встречаются вместе в одном и том же могильнике и даже в одном и том же кургане (ср. рис. 15, 3 и рис. 13, 20; рис. 15, 2 и рис. 13, 2; рис. 15, 4, 5, 10, 11 и рис. 13, 11, 12). Приходится предполагать, что черкаскульский и межовский типы керамики — это два разнородных по своей природе компонента в единой черкаскульской культуре. Черкаскульский компонент — это горшковидные сосуды андроноидных форм и с андроноидным орнаментом. Из 61 целого черкаскульского сосуда (происходящего как из могильников, так и из поселений), таких андроноидных сосудов 18, т. е. 29, 8 ± 5,9 (от 23,9 до 35,7%). Если же брать целые сосуды, происходящие только из черкаскульских могильников 149, то из общего количества 32 целых сосудов андроноидные составляют 14, т. е. 44 ±8,7% (от 35,3 до 52,7% или, округленно, от трети до половины всех сосудов). К тому же они отличаются от настоящих андроновских большей округлостью, т. е. более низко расположенным максимальным диаметром, меньшими размерами дна, относительно меньшей высотой и т. д. По своим пропорциям черкаскульские сосуды занимают среднее положение между андроновскими горшками, с одной стороны, и округлыми сосудами классической карасукской и ирменской культур — с другой (см. рис. 15).

Рис. 15. Черкаскульская культура. Черкаскульский компонент. Андроноидные сосуды. 1 — поселение Юкаликуль, раскопки В. С. Стоколоса, 1970 (УФИ); 2 — Тартышево, курганы; раскопки К. В. Сальникова (УМ, экспозиция); 3 — могильник Черноозерье II, раскопки В. Ф. Генинга и М. В. Одинцовой. 1967—1968 (КА УГУ, шифр 735/851); 4, 5, 10, 11 — могильник Такталачук, раскопки Е. П. Казакова, 1970, 1972 (Архив ИА, р-1, д. 4122 (т. II), табл. IV, 6, 1: д. 4830 (т. II), л. 66, рис. L, 10, 12); 6 — Луговская стоянка 1, раскопки А. В. Збруевой (ГИМ, хр. 62/12а, ЛГС/978, 1617 и др.); 7 — Старо-Кабановское поселение, раскопки В. С. Стоколоса, 1969, р. 3, кв. 1-2, шт. 2 (УФИ, 460/2729); 8 — Луговская стоянка 1, раскопки А. В. Збруевой (ГИМ, хр. 62/15а. ЛГС. 4463, 43Й6); 9 — Луговская стоянка 1, раскопки А. В. Збруевой (ГИМ, ЛГС, 5747, 48-а, 48-6, 5750).

Рис. 15. Черкаскульская культура. Черкаскульский компонент. Андроноидные сосуды. 1 — поселение Юкаликуль, раскопки В. С. Стоколоса, 1970 (УФИ); 2 — Тартышево, курганы; раскопки К. В. Сальникова (УМ, экспозиция); 3 — могильник Черноозерье II, раскопки В. Ф. Генинга и М. В. Одинцовой. 1967—1968 (КА УГУ, шифр 735/851); 4, 5, 10, 11 — могильник Такталачук, раскопки Е. П. Казакова, 1970, 1972 (Архив ИА, р-1, д. 4122 (т. II), табл. IV, 6, 1: д. 4830 (т. II), л. 66, рис. L, 10, 12); 6 — Луговская стоянка 1, раскопки А. В. Збруевой (ГИМ, хр. 62/12а, ЛГС/978, 1617 и др.); 7 — Старо-Кабановское поселение, раскопки В. С. Стоколоса, 1969, р. 3, кв. 1-2, шт. 2 (УФИ, 460/2729); 8 — Луговская стоянка 1, раскопки А. В. Збруевой (ГИМ, хр. 62/15а. ЛГС. 4463, 43Й6); 9 — Луговская стоянка 1, раскопки
А. В. Збруевой (ГИМ, ЛГС, 5747, 48-а, 48-6, 5750).

Андроновские элементы орнамента на черкаскульской посуде сильно искажены, иногда совсем не поняты (чрезмерно вытянутые косоугольные треугольники, меандры); композиция орнаментов обычно отличается от андроновской. Техника
нанесения орнамента на черкаскульской посуде — почти исключительно нарезка, в то время как на андроновской (федоровской) — гребенчатый штамп. Таким образом, даже черкаскульский, андроноидный комплекс существенно отличен от собственно андроновской (федоровской) культуры. Что же касается всего остального в черкаскульской культуре (межовского комплекса), то он уже совсем не андроновский.

Рис. 16. Черкаскульская культура. Черкаскульские орнаменты в Зауралье (4, 8). Башкирии (2, 3, 5, 9, 15—17, 19, 21, 23, 25—29, 31—33, 36), на Средней Каме (1, 11, 18, 20, 24, 30, 34, 37, 38) и в Волго-Камье (6, 7, 10, 12—14, 22, 35). 1, 11, 18, 20, 24 — Симониха 1, раскопки В. П. Денисова (ПМ, 1031/470, 168, 1108. 312, без шифра, 846); 2, 3, 5, 9, 15—17, 19, 23, 27—29 — Кабан-Куль (Старо-Кабановское), раскопки В. С. Стоколоса (УФИ, 460/1710, 2241, 2248, 3456, 3170, 1639, без шифра, 202, 1870, 72, 73, 1641, 3594); 4 — Липовая Курья, раскопки Л. П. Хлобыстина (ЛОИА); 6 — Луговская стоянка (ГМТР, АА-188-12Ш, 17012, ЛГС/3926); 7 — Балым (ГМТР, без шифра, с этикеткой); 8 — селище Лужки, раскопки В. Е. Стоянова (КА УГУ, Лс 1-62); 10, 13 — Карташиха (ГМТР. 12396, 550 АА-373-2036; ГМТР, 12395, АА-372-1295); 12 — Матюшино, раскопки А. X. Халикова, 1964 (КазФАН); 14 — VI Березогривская стоянка, раскопки А. X. Халикова, 1967 (КазФАН, VI ВЗГ, 67-2); 21, 36 — Юкаликуль, раскопки В. С. Стоколоса, 1970 (УФИ); 22 — Марьяново IV (КазФАН); 25 — Ахметово 1, раскопки А. В. Збруевой, 1958 (ИА); 30, 34 — Ерзовка, раскопки В. П. Денисова, 1956, р II (КА ПГУ, без №; КА ПГУ, 495/1878, 79, 83, 51); 31, 32, 33 — Удельно-Дуванейское, раскопки Г. И. Матвеевой (КА БГУ, колл. 126); 35 — Казанская стоянка (ГМТР, 3681, ААЗ-2); 37, 38 — поселение Старушка, раскопки А. И. Чистина, 1957 (КА ПГУ, 522/249, 522/462).

Рис. 16. Черкаскульская культура. Черкаскульские орнаменты в Зауралье (4, 8). Башкирии (2, 3, 5, 9, 15—17, 19, 21, 23, 25—29, 31—33, 36), на Средней Каме (1, 11, 18, 20, 24, 30, 34, 37, 38) и в Волго-Камье (6, 7, 10, 12—14, 22, 35). 1, 11, 18, 20, 24 — Симониха 1, раскопки В. П. Денисова (ПМ, 1031/470, 168, 1108. 312, без шифра, 846); 2, 3, 5, 9, 15—17, 19, 23, 27—29 — Кабан-Куль (Старо-Кабановское), раскопки В. С. Стоколоса (УФИ, 460/1710, 2241, 2248, 3456, 3170, 1639, без шифра, 202, 1870, 72, 73, 1641, 3594); 4 — Липовая Курья, раскопки Л. П. Хлобыстина (ЛОИА); 6 — Луговская стоянка (ГМТР, АА-188-12Ш, 17012, ЛГС/3926); 7 — Балым (ГМТР, без шифра, с этикеткой); 8 — селище Лужки, раскопки В. Е. Стоянова (КА УГУ, Лс 1-62); 10, 13 — Карташиха (ГМТР. 12396, 550 АА-373-2036; ГМТР, 12395, АА-372-1295); 12 — Матюшино, раскопки А. X. Халикова, 1964 (КазФАН); 14 — VI Березогривская стоянка, раскопки А. X. Халикова, 1967 (КазФАН, VI ВЗГ, 67-2); 21, 36 — Юкаликуль, раскопки В. С. Стоколоса, 1970 (УФИ); 22 — Марьяново IV (КазФАН); 25 — Ахметово 1, раскопки А. В. Збруевой, 1958 (ИА); 30, 34 — Ерзовка, раскопки В. П. Денисова, 1956, р II (КА ПГУ, без №; КА ПГУ, 495/1878, 79, 83, 51); 31, 32, 33 — Удельно-Дуванейское, раскопки Г. И. Матвеевой (КА БГУ, колл. 126); 35 — Казанская стоянка (ГМТР, 3681, ААЗ-2); 37, 38 — поселение Старушка, раскопки А. И. Чистина, 1957 (КА ПГУ, 522/249, 522/462).

Рис. 17. Черкаскульская культура. Межовский компонент. Корчаги. 1 — Ново-Кизгановская II стоянка (по М. Ф. Обыденнову (СА, 1976, №4); 2 — Луговская стоянка I, раскопки А. В. Збруевой (КА ЛГУ).

Рис. 17. Черкаскульская культура. Межовский компонент. Корчаги. 1 — Ново-Кизгановская II стоянка (по М. Ф. Обыденнову (СА, 1976, №4); 2 — Луговская стоянка I, раскопки А. В. Збруевой (КА ЛГУ).

Керамический комплекс черкаскульской культуры (кроме рассмотренных выше андроноидных горшков) состоит из следующих типов: 1) небольших округлых сосудов (диаметр верхнего края 11—22 см, преобладает диаметр 13—16 см; высота 8—21 см, преобладает высота 8—13 см; емкость от 0,4 до 2 л); 2) крупных сосудов — корчаг вытянутых пропорций (диаметр верхнего края 24— 40 см, высота 62—40 см, емкость до 10 л); 3) округлых сосудов на высоком поддоне; 4) банок; 5) слабо профилированных сосудов, близких к баночным.

Первый тип — небольшие округлые сосуды (см. рис. 13) составляют 26 из общего числа черкаскульских сосудов — 61, т. е. 42,7 ± 60 (от 36,7 до 48,7%) и 44 + 8,7% от сосудов, происходящих только из могильников. Сосуды второго типа — корчаги (рис. 17), встречаются исключительно на поселениях. Процент их на поселениях по количеству целых сосудов вычислять было бы неверно, так как в поселениях целых сосудов вообще мало, а крупные целые сосуды — большая редкость. Выделять их в поселениях нужно по размерам диаметра их верхнего края и максимального диаметра, но такая работа еще не проделана. Вероятнее всего, на поселениях должен преобладать именно этот тип сосудов.

Сочетание этих двух типов — маленьких округлых сосудов и больших корчаг — характерная особенность западносибирских культур карасукского круга, таких как ирменская, сузгунская, памятники абатского типа. В этих культурах, как и в черкаскульской, крупные корчаги встречаются только на поселениях (или в насыпях курганов среди остатков тризн; в могилах их нет совсем, это кухонная посуда), а маленькие округлые сосуды встречаются и в могильниках, и в поселениях, но преимущественно в могильниках. Пропорции черкаскульских округлых сосудов очень близки к ирменским, но по емкости черкаскульские сосуды несколько больше ирменских (среди последних решительно преобладают сосуды емкостью до 1 л). Черкаскульские корчаги по пропорциям оказываются ближе к сузгунским и абатским, чем к ирменским: они уже ирменских, у них выше расположен максимальный диаметр и меньше дно.

Сосуды третьего типа — на высоком поддоне (см. рис. 14) — редко, но все же регулярно встречаются в керамике культур карасукско-киммерийского круга, от Маньчжурии до Гальштата 150. В ирменской культуре сосуды этого типа неизвестны, хотя один похожий сосуд и был найден в могиле 112 могильника Еловка II Томской области (это памятник симанского типа, близкого к ирменской культуре) 151. В черкаскульской культуре сосудов на поддоне неожиданно много — 5 экз. (в могильниках и поселениях).

Керамический комплекс черкаскульской культуры типологически не полностью совпадает с ирменским, сузгунским и абатским. Так, в черкаскульской культуре отсутствуют круглодонные сосуды и узкогорлые кувшины, свойственные этим культурам, а в ирменской, сузгунской и абатской культурах нет столь андроноидных сосудов, как в черкаскульской. То есть можно сказать, что черкаскульская культура отличается от названных западносибирских отчетливой андроновской примесью, а в западносибирских культурах ирменской, сузгунской и абатской эта примесь выступает в более переработанном виде.

Подавляющее большинство черкаскульских орнаментов (межовского типа) выполнено тонкой нарезкой, чем она сближается прежде всего с ирменской культурой. Из межовских орнаментов наиболее распространены ломаные и не ломаные косо заштрихованные полосы. Этот мотив распространен и в ирменской культуре, где занимает пятое место по частоте встречаемости (см. рис. 1) и типичен для сузгунской культуры и памятников абатского типа. Нарезная «елочка» довольно характерна для ирменской и черкаскульской культур. «Сетка», двойные и тройные зигзаги, заштрихованные треугольники, треугольники, окаймленные «бахромой», — все эти орнаменты также общи ирменской и черкаскульской культурам, но занимают в них неодинаковое место. Так, всевозможные треугольники и «сетка» в ирменской культуре — самые распространенные орнаменты (занимают соответственно первое и третье места по частоте встречаемости, см. табл. 1), а в черкаскульской культуре их значительно меньше.

Бронзовыми украшениями черкаскульская культура очень бедна. Однако в Черноозерье II (погребение 1) 152 и в Красногорских курганах (курган 5, погребение З) 153 найдены бронзовые оляшки-пуговицы с петелькой на обороте, а в Жуковской стоянке — литейная форма для таких бляшек 154. Эти оляшки — культурный индикатор; они свойственны культурам карасукского круга и являются общекарасукским украшением эпохи поздней бронзы.

Говоря об обряде погребения, следует отметить прежде всего, что черкаскульской культуре свойственны два типа погребений: в курганах (Тартышево, Ахуново, Луговские курганы, I Красногорский могильник, Подгорные Байлары и, по-видимому, Черноозерье II) и в грунтовых могилах (Такталачук). Сочетание курганного и грунтового типов захоронений на одной территории — типичная особенность и ирменской культуры.

По размерам курганов, числу и расположению могил под курганны¬ми насыпями черкаскульсая культура также очень близка ирменской. Так, размеры черкаскульских курганов 6X6—11X11 м точно соответствуют размерам ирменской группы малых курганов с диаметром 5,3—11,5 м (которых в ирменской культуре 70,5+4,8%). Высота черкаскульских курганов 12—60 см, вполне соответствует высоте той же группы малых курганов ирменской культуры. Интересно, что самые маленькие курганы — в могильнике Преображенка-3 в Барабинской степи (раскопки В. И. Молодина), т. е. в самом западном из известных сейчас ирменских могильников, расположенном ближе всего к черкаскульским могильникам (расстояние между ним и черкаскульским могильником Черноозерье II около 250 км). Число погребений в черкаскульских курганах от 1 до 6, в ирменских от 1 до 13, но и в той и другой культуре около половины курганов составляют одномогильные (45% в черкаскульской культуре, 49% в ирменской). Расположение могил варьируется от могильника к могильнику, но и в той и другой культуре могилы, расположенные в центре южной половины кургана, численно преобладают (в черкаскульской культуре их 64%, в ирменской — 70%).

Черкаскульской культуре свойственны очень неглубокие захоронения — от 15 до 80 см глубиной (как в курганах, так и в грунтовом могильнике Такталачук), и лишь единичные погребения достигают глубины 1 м. Неглубокие погребения — характернейшая черта погребального обряда культур карасукского круга: и карасукской, и ирменской, и единственных пока известных нам двух сузунских погребений в Потчеваше 155. При этом в черкаскульской культуре очень много погребений в насыпи или в погребенной почве — в сумме они составляют 44%. В ирменской же культуре число погребений в насыпи или погребенной почве достигает 82%, и есть очень много курганов, где все погребения — только в насыпи или в погребенной почве, а в материке нет ни одного.

Ориентировка покойников в черкаскульских могильниках различна. Можно выделить две группы могильников: для одной из них характерна западная и южная ориентировка, для второй — восточная. Если же брать погребения в сумме, то могилы со всеми южными и западными ориентировками составляют в черкаскульской культуре 68%, т. е. более 2/3, а могилы с восточными ориентировками — 32 %. В ирменской культуре процент могил с южными и западными ориентировками еще выше — 89%, а ЮВ и СВ ориентировки составляют в ирменской культуре немногим более 10%.

В черкаскульской культуре равное количество скорченных и вытянутых погребений — по 49%. При этом погребенных на правом боку значительно больше, чем на левом (на правом — 36%, на левом — 13% ). Этой особенностью отличаются могильники ирменской культуры (где 96% покойников погребено скорченно, и почти все на правом боку — 95,6, а погребенные на левом боку составляют 0,88%). Ирменская культура — почти единственная из культур бронзового и раннего железного века, где все покойники лежат только на правом боку 156. В других культурах покойников кладут обычно на левый бок или на тот и другой, и погребенных на правом боку всегда меньше. В черкаскульской культуре есть незначительное количество трупосожжений — 2%; в ирменской культуре трупосожжений также около 2%, и они встречены только в 3 могильниках. Интересно, что сравнительно много трупосожжений дает могильник Преображенка-3.

И, наконец, последняя особенность погребального обряда черкаскульской культуры, о которой здесь необходимо упомянуть, — это кострища в насыпях курганов или на горизонте, между могилами. Они встречены в 3 курганных могильниках и представляют собой мощные прокаленные площадки диаметром от 75 см до 2 м, толщиной 10—40 см, с углем, костями животных и иногда черепками сосудов. Подобные же кострища есть в ирменском могильнике Преображенка-3. Вероятно, это остатки тризн.

Наконец, черепа людей черкаскульской культуры из Красногорских курганов, по данным А. В. Шевченко, обнаруживают чрезвычайную близость по всем основным размерам с черепами людей ирменской и классической карасукской культуры Минусинской котловины 157.

Приведенные данные позволяют утверждать, что основной, «межовский», компонент черкаскульской культуры — карасукоидный. «Межовская» основа черкаскульской культуры близка одной из культур карасукского круга, родственной больше всего западносибирским культурам — ирменской, сузгунской, памятникам абатского типа. На эту «межовскую» основу наслоился кое-где «черкаскульский» андроноидный компонент.

Таковы имеющиеся в настоящее время данные о проникновении населения из Западной Сибири в Приуралье и Среднее Поволжье в конце эпохи бронзы и в начале железного века.

Notes:

  1. Статья является исправленным и ж полненным докладом, сделанным автором на II Поволжско-Уральском совещании археологов и этнографов в декабре 1976 г. в Уфе.
  2. Debetz G. F. Les cranes de l’époque iïte d’Ananino. ESA, 1930, t. VI; Дебец Г. Ф. Палеоантропология СССР. М., 1948; Трофимова Т. А. Антропологический тип населения ананьинской культуры. — КСИИМК, 1941, вып. 9; Она же. Еще раз о черепах из Луговского могильника ананьинской культуры. — В кн.: Проблемы антропологии и исторической этнографии Азии. М., 1968; Акимова М. С. Палеоантропологические материалы из погребений эпохи бронзы и раннего железа с территории Среднего Поволжья. — Труды Марийской археологической экспедиции, т. II. Йошкар-Ола, 1962; Она же. Антропология древнего населения Приуралья. М., 1968.
  3. Городцов В. А. Бытовая археология. М., 1910, с. 274, 276; Киселев С. В. Тагаркая культура. — ТСА РАНИОН, 1929, вып. IV, с. 259; Он же. Древняя история Южной Сибири. — МИА, 1949, № 9, с. 144, 146; Збруева А. В. История населения Прикамья…, с. 179—180. 1952, № 30, с. 178-179.
  4. Членова Н. Л. Происхождение и ранняя история племен тагарской культуры. М., 1967, с. 26.
  5. Збруева А. В. История населения Прикамья…, с. 179—180.
  6. Грязнов М. П. Северный Казахстан в эпоху ранних кочевников, — КСИИМК, 1958, вып. 61, с. 11—13.
  7. Членова H. Л. Происхождение и ранняя история…, с. 64.
  8. Збруева А. В. История населения Прикамья…, с. 104, 105, табл. XXII, 4.
  9. Там же, с. 104; Крупнов Е. И. Древняя история Северного Кавказа. М., 1960, табл. XXXVI, 5.
  10. Смирнов К. Ф., Петренко В. Г. Савроматы Поволжья и Южного Приуралья. — САИ, М., 1963, вып. Д1-9, табл. 14, 34.
  11. Вишневская О. А. Культура сакских племен низовьев Сыр-Дарьи в VII — V вв. до н. э. М., 1973, табл. XX, 1.
  12. МИМК ТГУ, 2767; см.: Флоринский В. М. Первобытные славяне. Ч. II, вып. 2. Томск, 1897, с. 458, рис. 112.
  13. Археологический отдел Семипалат. обл. музея, Семипалатинск, 1888, № 45. Фото обломка этого чекана (обломан железный боек и часть обушка) сохранилось в архиве А. А. Иессена (Архив ЛОИА, ф. 76, д. 47, «Казахстан»), где указан и его инвентарный номер. — «Семипалатинский музей, Арх. 1—7/хр. 1229». Прорисовка этой фотографии воспроизводится нами, см. рис. 1, 5.
  14. Вишневская О. А. Культура сакских племен…, табл. XX.
  15. Збруева А. В. История населения Прикамья…, табл. XXII, 1, 3, 5—10.
  16. Там же, табл. XXII, 10; см. также: Членова H. Л. Происхождение и ранняя история…, табл. 7, 15; ММ 590; ГЭ 5531-196.
  17. МИМК ТГУ, 5995.
  18. Колпашевский музей. По рис. М. Ф. Косарева.
  19. ГИМ, 39096, хр. 85/346.
  20. Членова Н. Л. Происхождение и ранняя история…, табл. 1.
  21. Tallgren А. М. L’époque dite d’Ananino. Helsinki, 1919.
  22. Пшеничнюк А. X. Кара-Абызская культура — АЭБ, Уфа, 1973, вып. 5, с. 221, рис. 30, 3, 4.
  23. Членова Н. Л. Происхождение и ранняя история…, табл. 7, 11, 12.
  24. Там же, табл. 7. 13.
  25. Флоринский В. М. Первобытные славяне, с. 441, рис. 102; с. 442, рис. 104.
  26. Членова Н. Л. Происхождение и ранняя история…, с. 37.
  27. Грязнов М. П. Северный Казахстан…, рис. 3, 7, 2, 4.
  28. Маргулан А. X., Акишев А. К., Кадырбаев М. К., Оразбаев А. М. Древняя культура Центрального Казахстана. Алма-Ата, 1966, с. 308, рис. 1; с. 344, рис. 38; с. 346, рис. 39, 2.
  29. Tallgren А. М. L’époque dite.., fig 18; Збруева А. В. История населения Прикамья…, табл. XXI, 1.
  30. СКМ, 8787; Берс Е. М. Каталог археологических коллекций Свердловского краеведческого музея. Свердловск, 1959, табл. IV, К, № 134, с. 42-43, № 134.
  31. Чернецов В. Н. Опыт типологии западносибирских кельтов. — КСИИМК, 1947, вып. 16, с. 67, рис. 22, 5; с. 68; Тихонов Б. Г. Металлические изделия эпохи бронзы на Среднем Урале и в Приуралье. — МИА, 1960, № 90, с. 53—54; Сальников К. В. Кельты Зауралья и Южного Урала. — МИА, 1965, № 130, с. 163—164.
  32. УКМ, без инв. №; АКК, реестр, табл. IX (окончание), с. 178, № 2538.
  33. АКК, реестр, табл. IX (окончание), с. 211; Черников С. С. Отчет за 1956 г. — Архив ИА, р-1, д. 1405, л. 7; д. 1406, л. 19, рис. 138—141.
  34. Черников С. С. Отчет за 1956 г., л. 20, рис. 147, 148.
  35. ГИМ, 44743, эксп. V зала. оп. VIII/347; Невоструев К. И. Ананьинский могильник. — Труды 1-го Археологического съезда, т. II. М., 1871, с. 613 (кинжал «в»).
  36. УКМ, № Ин 75/3; Грязнов М. П. Северный Казахстан…, с. 11; АКК, реестр, с. 103, № 1376.
  37. Вишневская О. А. Культура сакских племен…, табл. III, 10 (курган 50).
  38. Суразаков А. С. Железный кинжал из долины Ачнк Горно-Алтайской автономной области. — СА, 1979, № 3.
  39. Халиков А. X. Стелы с изображением оружия раннего железного века. — СА, 1963, № 3, с. 184—185, рис. 1, 1; рис. 5, 8.
  40. См. об этом подробнее: Членова H. Л. Северокавказские оленные камни как исторический источник. В печати.
  41. Членова Н. Л. Карасукские кинжалы. М., 1976.
  42. Lettmar К. Die friihen Steppenvôl- ker. Baden-Baden, 1964, S. 43, Fig. 20.
  43. Збруева А. В. История населения…, с. 100, табл. XXI, 2.
  44. Джунгарский Алатау, р. Усек. Сочинский музей. Архив А. А. Иессена, ф. 76, д. 47.
  45. Грязнов М. П. Памятники май-эмирского этапа эпохи ранних кочевников на Алтае. — КСИИМК, 1947, вып. 18, рис. 5, 5.
  46. С. Абаканское (МИМК ТГУ, 4041); д. Улазы (ММ, 999); Минусинский или Енисейский округ (МИМК ТГУ, 3187; КМ, 252).
  47. Кызласов Л. Р. Этапы древней истории Тувы. — Вести. МГУ. Сер. ист.-филолог., 1958, № 4, табл. II, 36; Членова Н. Л. Карасукские кинжалы, табл. 2, 20
  48. АКК, реестр. Алма-Ата, 1960, табл. IX (окончание), рис. 181.
  49. Членова Н. Л. Карасукские кинжалы, табл. 6, 6.
  50. Анфимов Н. В. Кинжалы кабардино-пятигорского типа из Прикубанья. — МИА, 1965, № 130, с. 197, рис. 1, 2; Виноградов В. Б. Центральный и Северо-Восточный Кавказ в скифское время. Грозный, 1972, с. 326, рис. 10, 5.
  51. Збруева А. В. Городище Грохань. — КСИИМК, 1947. вып. 16, с, 52—61; Она же. История населения…, табл. XXXII, 8, 15. ГИМ, 9937, экспозиция V зала. У А. В. Збруевой («История населения…», с. 176, табл. XXXII, 10) ошибочно указано, что кинжал происходит из Сибири.
  52. Акишев К. А. Саки азиатские и скифы европейские.— В кн.: Археологические исследования в Казахстане. Алма-Ата, 1973, с. 47, табл. II, 2.
  53. Киселев С. В. Древняя история Южной Сибири. — МИА, 1949, № 9, с. 182, табл. XXX, II; ГИМ, экспозиция V зала.
  54. Членова H. Л. Происхождение.., табл. 2, 4, 9, 10.
  55. Еще А. В. Збруева высказала предположение, что на перекрестии кинжала, изображенного на рис. 4, 9, представлены две головки хищных птиц с загнутыми в спираль клювами. Это становится особенно ясным при сравнении данного кинжала с сибирским, изображенным на рис. 4, 16, на перекрестии которого две головки ушастых грифонов с загнутыми клювами, обращенные в разные стороны, при дальнейшем развитии (как на перекрестии кинжала рис. 4, 9) превратились в орнаментальную композицию. Этим мы совсем не хотим сказать, что кинжал из б. Казанской губернии (рис. 4, 9) непременно происходит именно от экземпляра из Красноярского уезда (рис. 4, 16); вероятнее всего, кинжалы последнего типа были широко распространены и в Западной Сибири. Флоринский В. М. Первобытные славяне, с. 479, рис. 119 (1212, 1211). См. также бронзовый кинжал из с. Уланово севернее г. Ачинска (ГИМ, 58464, хр. 30/3).
  56. Збруева А. В. История населения…, табл. XIX, 19; Членова Н. Л. Происхождение.., табл. 15, 1.
  57. Збруева А. В. История населения…, табл. XXVI, 3; Черников С. С. Загадка золотого кургана. М., 1963, с. 33, 57—59.
  58. Збруева А. В. История населения…, табл. XXII, 1.
  59. Вишневская О. А. Культура сакских племен…, табл. II, 12; табл. III, 16; табл. IV, 7; табл. V, 19, 20; табл. XII, 8—16; табл. XIV, 15; табл. XVI, 15; табл. XXI, 14 (курганы И, 15, 22, 30, 45, 50).
  60. Толстов С. П., Итина М. А. Саки низовьев Сыр-Дарьи (по материалам Тагискена). — СА, 1966, № 2, с. 160, рис. 7, 7—5; с. 163, рис. 10 (курганы 36, 66).
  61. Маргулан А. X., Акишев А. К., Кадырбаев М. К., Оразбаев А. М. Древняя культура…, с. 334, рис. 28, 2 (Тасмола VI, курган 1).
  62. Арсланова Ф. X. Новые материалы VII—VI вв. до н. э. из Восточного Казахстана. — СА, 1972, № 1, с. 255, рис. 1, 10.
  63. Руденко С. И. Культура населения Центрального Алтая в скифское время. М.—Л., 1960, с. 11, табл. XIX, 2.
  64. Нефедов Ф. Д. Отчет об археологических исследованиях в Прикамье, произведенных летом 1894 г.— МАВГР, 1899, т. 3, с. 50, рис. 4. А. М. Tallgren. L’épo¬que…, p. 173, Fig. 120, 8. Пряжка известна нам только по указанным изданиям. Возможно, что животное в центре — сайга, как и на павлодарской пряжке.
  65. Арсланова Ф. X. Интересная находка из Прииртышья. — Вести. АН КазССР, 1963, № 10, с. 100—101; Акишев А. К. Новые художественные бронзовые изделия сакского времени. — В кн.: Прошлое Казахстана по археологическим источникам. Алма-Ата, 1976, с. ,183—187. рис. 1, 2—4. На сходство павлодарской пряжки с пьяноборской обратила внимание и Ф. X. Арсланова (Иптересная находка…, с. 100).
  66. Смирнов А. П. Очерки древней и средневековой истории народов Среднего Поволжья и Прикамья.— МИА, 1952, № 28, с. 74.
  67. Маргулан А. X. и др. Древняя культура…, с. 398, рис. 63.
  68. Толстов С. П., Итина М. А. Саки…, с. 169, рис. 17, 2, 4, 6.
  69. Маргулан А. X. и др. Древняя культура…, с. 307, рис. 62; Толстов С. П., Итина М. А. Саки…, с. 169, рис. 17, 1.
  70. Маргулан А. X. и др. Древняя культура…, с. 332, рис. 26, 2, 4; Вишневская О. А. Культура сакских племен…, табл. 1, И, 20; табл. VIII, 8; табл. XIV, 7; табл. XV, 12; Толстов С. П., Итина М. А. Саки…, с. 160, рис. 7, 9.
  71. Смирнов К. Ф., Петренко В. Г. Савроматы Поволжья и Южного Приуралья. — САИ, 1963, вып. Д1-9, табл. 15, 6.
  72. Толстов С. П., Итина М. А. Саки…, с. 160, рис. 9.
  73. Кадырбаев М. К., Курманкулов Ж. К. Захоронение воинов савроматского времени на левобережье р. Илек. — В кн.: Прошлое Казахстана по археологическим источникам. Алма-Ата, 1976, с. 140.
  74. Смирнов К. Ф., Петренко В. Г. Савроматы…, табл. 21, 4—6.
  75. Нефедов Ф. Д. Отчет об археологических исследованиях… с, 61, табл. 15, 8, 13, 14. О ранних вещах в Пьяноборском могильнике см. также: Смирнов А. П. Очерки древней и средневековой истории…, с. 73.
  76. Денисов В. П. Культуры эпохи поздней бронзы в Верхнем и Среднем Прикамье и их роль в формировании ананьинской культуры. — Учен. Зап. ПГУ, Пермь, 1967. № 148, с. 36, рис. 2, 49.
  77. Бернштам А. Н. Историко-археологические очерки Центрального Тянь-Шаня и Памиро-Алая. — МИА, 1952, № 26, с. 314, рис. 139.
  78. Грач А. Д. Саглы-Бажи II и вопросы археологии Тувы скифского времени. — CА. 1967, № 3, с. 229, рис. 12; с. 230, рис. 13.
  79. Руденко С. И. Культура населения Центрального Алтая в скифское время. М.-Л., 1960, табл. XXIX—XXXI.
  80. Попов С. А. Археологические находки на территории Оренбургской области. — В кн.: АЭБ, т. II. Уфа, 1964, с. 261, рис. 1, 7, 8; с. 264.
  81. Дебец Г. Ф. Итоги и задачи доисторической археологии в Западном Забайкалье. — Жизнь Бурятии, 1926, № 7-9, с. 107.
  82. Диков Н. И. Бронзовый век Забайкалья. Улан-Удэ, 1948, с. 48.
  83. Членова Н. Л. Об оленных камнях Монголии и Сибири. — В кн.: Монгольский археологический сборник. М., 1962, с. 30—35.
  84. Там же, с. 33.
  85. Савинов Д. Г. О культурной принадлежности северокавказских камней-обелисков. — В кн.: Проблемы археологии Евразии и Северной Америки. М., 1977.
  86. Членова Н. Л. О связях Северо-Западного Причерноморья и Нижнего Дуная с Востоком в киммерийскую эпоху. — В кн.: Studia Thracica. София, 1975.
  87. Савинов Д. Г., Членова Н. Л. Западные пределы распространения оленных камней и вопросы их культурно-этнической принадлежности. — В кн.: Археология и этнография Монголии. Новосибирск, 1978.
  88. Халиков А. X. Стелы с изображением оружия раннего железного века. — СА, 1963, № 3, с. 180-189.
  89. Членова Н. Л. О связях…, с. 82, табл. 2; с. 85, pис. VI. 7а, б, с. 88; Халиков А. X., Членова Н. Л. Киммерийские памятники на Средней Волге. Доклад на Археологической сессии 1969 г. в Ленинграде; Тереножкин А. И. Киммерийцы. Киев, 1976, с. 118.
  90. Членова Н. Л. Северокавказские оленные камни…
  91. Халиков А. X. Очерки истории населения Марийского края в эпоху железа. — В кн.: Труды Марийской археологической экспедиции, т. II. Йошкар-Ола, 1962, табл. VIII, 2; табл. XI; табл. XIII, 6; Халикова Е. А. Второй Полянский могильник. — Учен. зап. ПГУ, Пермь, 1967, № 148, с. 128. табл. III, 4—9; Халиков А. X., Членова II. Л. Киммерийские памятники…; Халиков А. X. Волго-Камье в начале эпохи раннего железа. М., 1977, рис. 12, 3, 5, 8; рис. 13, 7, 3; рис. 14, 1, 4; рис. 15, 1, 2; рис. 16, 3, 5, 9; рис. 28, Б, 3, 4, 6; рис. 34, 4—7.
  92. Показательно, что женские погребения в указанных могильниках сопровождаются обычными аианьинскими украшениями.
  93. Изваяние публикуется по рисункам С. А. Попова, любезно присланным автору данной статьи в письме от 17.06.74 г.
  94. Адрианов А. В. К археологии Западного Алтая. — ИАК, Пг., 1916, вып. 62, с. 75. рис. 33; АКК, реестр, с. 183, № 2635, л. 24.
  95. Кызласов Л. Р. Уюкский курган Аржан и вопрос о происхождении сакской культуры. — СА, 1977, № 2, с. 74, рис. 4.
  96. Савинов Д. Г. О культурной принадлежности…, рис. 1, 2; Членова Н. Л. О связях…, с. 82—83, табл. 2, №№ 5 и 6.
  97. В их число не включены минусинские параллели, о которых см. ниже.
  98. За единственным исключением — кинжала из Каптырево, где длина втулки около 1/3 длины бойка и обушка. (См.: Tallgren А. М. Collection Tovostine. Hel¬sinki, 1917, pl. VI, 10.)
  99. Имеется в виду чекан из погребения со стрелами VII — VI вв. до н. э. могильника Алыпкаш в 200 км южнее г. Петропавловска, найденный Г. Б. Здановичем (доклад М. К. Хабдулиной «Памятники раннего железного века Северо- Казахстанского Приишимья и их урало-сибирские параллели» на II Поволжско-Уральском совещании археологов и этнографов. Уфа. декабрь 1976).
  100. Збруева А. В. История населения…, с. 21. рис. 3.
  101. Членова Н. Л. Об оленных камнях…, с. 31, рис. 6, 5, с. 33: Она же. О связях Северо-Западного Причерноморья…, с. 78, рис. V, 5; с. 82—83, табл. 2, № 24.
  102. Членова Н. Л. Карасукские находки на Урале и в Восточной Европе. — СА, 1973, № 2, с. 191—194, рис. 1, 1, 2; Она же. Карасукские кинжалы, с. 50—55.
  103. Членова Н. Л. Карасукские кинжалы, с. 50—55.
  104. Tallgren А. М. Collection Zaoussailov, vol. 1. Helsinki, 1916, fig. 38, pl. VII, 3; pl. IX, 1; Членова H. Л. Литейные формы из с. Беклемишево (Забайкалье).— КСИА, 1971, вып. 127, с. 107, 108, рис. 48, 10—13.
  105. Сводки по ножам см.: Членова Н. Л. Литейные формы из с. Беклемишево…; Она же. Хронология памятников карасукской эпохи. — МИА, 1972, № 182, с. 124—126; Арсланова Ф. X. Погребальный комплекс VIII — VII веков до н. э. из Восточного Казахстана. — В кн.: В глубь веков. Алма-Ата, 1974, с. 48, табл. I, 1—2; с, 53, табл. II. 2; с. 57, табл. III, 1—3, 14.
  106. Раскопки В. И. Молодина. 1975 г. — Архив ИА, р-1, д. 5754, л. 51, рис. 37, 2.
  107. Случайная находка. Рисунок предоставлен нам Т. М. Потемкиной, за что приношу ей благодарность.
  108. Раскопки С. В. Зотовой, 1961 г. Благодарю С. В. Зотову, предоставившую нам этот нож для зарисовки.
  109. Иванов В. А. О роли племен Зауралья и Поволжья в сложении населения Башкирии эпохи раннего ананьина. — В кн.: Этнокультурные связи населения Урала и Поволжья с Сибирью, Средней Азией и Казахстаном в эпоху железа. Уфа, 1976, с. 31.
  110. Членова H. Л. Карасукские находки на Урале…, с. 199, рис. 3, 7, 8.
  111. Матющенко В. И. Древняя история населения лесного и лесостепного Приобья (неолит и бронзовый век). Ч. 4. Еловско-ирменская культура. — В кн.: Из истории Сибири, вып. 12 (приложения). Томск, 1974, рис. 32, 4.
  112. Суртайка, Камышенка, Ближние Елбаны IV, Змеевка, Плотинная, Ильинка, Ивано-Родионово, Титово, Милованово, Бурмистрово. Членова Н. Л. Андроновские и ирменское погребения могильника Змеевка (Северный Алтай). — КСИА, 1976, вып. 147, с. 81; Момот Б. П., Бергман Э. Д. Два новых памятника эпохи поздней бронзы на берегу Новосибирского водохранилища. — Науч. тр. НГПИ, Новосибирск, 1973, вып. 85, с. 116, рис. 3, 10; Матющенко В. И. Древняя история…, рис. 32, 3; Савинов Д. Г., Бобров В. В. Титовский могильник. — В кн.: Древние культуры Алтая и Западной Сибири. Новосибирск, 1978, с. 52, рис. 2, 3—5.
  113. Красный Яр (Новосибирская область). Отчет Троицкой Т. Н. за 1960 г. Архив ИА, р-1, д. 2214 — а, табл. 66 — в.
  114. Сводки по этим копьям: Tallgren А. М. Die bronzenen Speerspitzen Ostrusslands mit zwei Aussclmitten im Blatt.— Opuscula Arch. 0. Montelio dicata. 1913; Idem. Collection Zaoussailov; Збруева А. В. История населения…, с. 92—97; Тихонов Б. Г. Металлические изделия…, с. 34-36.
  115. Старший Ахмыловский, Акозинский могильник (Халиков А. X. Волго-Камье…, с. 187, рис. 1, 2, 4, 6.
  116. Збруева А. В. Маклашеевские могильники. — КСИИМК, 1948, вып. 23, с. 29, рис. 10, 6; Она же. История населения…, с. 30. табл. 1, 1.
  117. Раскопки И. Б. Васильева и М. Ф. Обыденнова, 1976 г.
  118. Васюткин С. М., Горбунов В. С., Калинин В. К., Обыденнов М. Ф. Работы в Башкирии. — В кн.: АО 1974 г. М., 1975, с. 140; Отчет Обыденнова М. Ф. за 1974 г. — Архив ИА, р-1. д. 5355, рис. 54, 1.
  119. Генннг В. Ф., Гусенцова Т. М., Кондратьев О. М. и др. Периодизация поселений эпохи неолита и бронзового века Среднего Прииртышья.— ПХКПАПЗС, Томск, 1970, таблица-вклейка, рис. 88.
  120. Матющенко В. И., Игольникова Л. Г. Поселение Еловка — памятник второго этапа бронзового века Средней Оби. — В кн.: Сибирский археологический сборник, вып. 2. Новосибирск, 1966, с. 190, рис. 6, 3, 12; Членова Н. Л. Датировка ирменской культуры.— ПХКПАПЗС, с. 141, табл. 2, 14, 15.
  121. Кроме упомянутых выше из Касьяновской стоянки и Красногорских курганов известны копья из клада у Бирска,
    из Бажиной пещеры на р. Уфе (2 экз.), из Усть-Айского поселения (Пшеничнюк А. X. Кара-Абызская культура, с. 221) и из Больше-Куганакской находки (Стерлитамакский р-н; Збруева А. В. История населения…, табл. XX, 17; АКБ, с. 149, № 1282).
  122. Тихонов Б. Г. Металлические изделия…; Збруева А. В. История населения…, табл. XX, 20; Берс Е. М. Археологическая карта г. Свердловска и его окрестностей. — МИА, 1951, № 21, с. 190, рис. 1, 20; Черных Е. Н. Древнейшая металлургия Урала и Поволжья. М., 1970, с. 55, рис. 46, 10—12; с. 169, табл. XIII, № 4785, 4769, 4758.
  123. Кроме упомянутых копий из Черноозерья VIII и Еловки соответственно: Tallgren А. М. Die bronzenen Speerspitzen…, S. 119; Чернецов В. Н. Древняя история Нижнего Приобья. — МИА, 1952, № 35, табл. XX; ОАК, 1896, рис. 483, а; Матющенко В. И. Древняя история…, с. 37, рис. 25, 3, 6; Горно-Алтайский музей, колл. II. С. Гуляева (без инв. №). Наиболее полная сводка сибирских копий с прорезями (без экземпляра из Горно- Алтайского музея) опубликована В. И. Матющенко в «Древней истории…», к сожалению, с некоторыми географическими ошибками.
  124. Матющенко В. И. (Древняя история…, с. 37, рис. 25—2), ошибочно поместил ст. Тинская в Хакасскую а. о.
  125. Кузьмина Е. Е. Металлические изделия энеолита и бронзового века в Средней Азии. — САИ, 1966, вып. В4—9, с. 30; Она же. Клад из с. Предгорное и вопрос о связях населения Евразийских степей в конце эпохи бронзы, — ПЭБЮЕЧ, Киев, 1967, с. 215, рис .1, 2; MИMK ТГУ, № 2591.
  126. Халиков А. X. Волго-Камье…, с. 187, рис. 72, 6; Он же. Очерки истории населения Марийского края в эпоху железа.— В кн.: Труды Марийской археологической экспедиции, т. II. Йошкар-Ола, 1962, с. 44, табл. IV, 3. В соседнем погребении 59 найдено копье обычного аианьинского типа (там же, табл. IV, 3). И А. В. Збруева, и А. X. Халиков считают копья маклашеевского типа вариантом ананьинских копий. (Збруева А. В. Маклашеевские могильники, с. 30; Она же. История населения…, с. 97; Халиков А. X. Волго-Камье…, с. 186).
  127. Ефименко П. П. До питания про джерела культури nienboi бропзи на тери- Topii Волго-Кам’я.— В кн.: Археолопя, т. II. Кшв, 1948, с. 17—18, 40—41.
  128. Збруева А. В. История населения…, с. 204.
  129. Чернецов В. Н. К вопросу о месте и времени формирования финно-угорской этнической группы. — В кн.: Тезисы докладов и выступлений сотрудников ИИМК, подготовленных к совещанию по методологии этногенетических исследований. М., 1951, с. 24; Он же. Древняя история…, с. 50; Смирнов А. П. Некоторые спорные вопросы финно-угорской археологии. — СА, 1957, № 3, с. 24; Шилов В. П. К вопросу о происхождении ананьинской культуры.— В кн. Исследования по археологи СССР. Сборник статей в честь профессора М. И. Артамонова. Л., 1961, с. 126.
  130. Халиков А. X. Приказанская культура и ее роль в формировании ананьинской культуры. — Учен. зап. ПГУ, Пермь, 1967. № 148, с. 8-9.
  131. Халиков А. X. Древняя история Среднего Поволжья. М.. 1969, с. 317—318.
  132. Халиков А. X. Волго-Камье…, с. 4-5.
  133. Генинг В. Ф., Совцова Н. И. О западносибирском компоненте в сложении ананьинской этнической общности. — Учен. зап. ПГУ, Пермь, 1967, № 148, с. 51-71.
  134. К. В. Сальников в число памятников культуры курмантау включил Луговкую стоянку II, Луговские курганы и могильник Маклашеевка II. (См.: Сальников К. В. Очерки древней истории Южного Урала. М., 1967, рис. 56 (карта), пункты 1 и 2). А. X. Халиков в число приказанских памятников атабаевского типа включает среднекамские памятники Елово, Ерзовка, Забойное I, Старушка и Заюрчим, а в число приказанских памятников маклашеевского типа — Ерзовку, Бопцово II и III, Заюрчим и башкирские памятники Курмантау, Кумлекуль, Дувазейское и др. (Халиков А. X. Приказанская культура…, с. 10—11, 16—17, 20—21; Он же. Древняя история…, с. 288, 316, 317). В. П. Денисов считает керамику ананьинской дюны, Луговской стоянки, приказанских стоянок и башкирские памятники Курмантау и др.) сходной или даже аналогичной керамике ерзовской культуры (Денисов В. П. Культуры эпохи поздней бронзы…, с. 37—38, 40—41).
  135. Элементы орнамента Касьяновской стоянки (по материалам раскопок И. Б. Васильева, В. А. Иванова и М. Ф. Обыденнова, 1975—1976 гг.) подсчитаны по моей просьбе В. А. Ивановым, за что приношу ему глубокую благодарность. Общее количество элементов орнамента На всех фрагментах — 3867.
  136. Черноозерье VIII — раскопки В. И. Стефанова, 1969. КА УГУ, 619/60, 759 и др.; Сибсаргатка — сборы Овчинникова, 1967. — КА УГУ, 656/55; Розаново — раскопки Г. Б. Здановпча.— КА УГУ (по рис. Г. Б. Здановича, присланным Р. Д. Голдиной) ; Преображенка-2 — сборы сотрудников Новосибирской экспедиции 1966 г. НГПИ.
  137. Вертикальные и косые насечки на городище Кучум-гора составляют 24,4% всех элементов орнамента (а вместе с такими же элементами, нанесенными гребенчатым штампом — 34,4%), жемчужник — 22,5%. В сумме все чуждые керамике курмантау элементы — вертикальные и косые оттиски гладкого и гребенчатого штампа, жемчужник, полулунный орнамент — на городище Кучум-гора составляют 59,5% (вычислено по данным Р. Д. Голдиной: Голдина Р. Д. Кучум-гора — ВАУ, Свердловск, 1969, вып. 8, табл. А и 72). В действительности этот процент еще больше, так как Р. Д. Голдиной не учтены гамаюнские элементы на керамике из Кучум-горы (табл. 74, 8, 9 и табл. 75, 8, 9, 11—14 той же работы).
  138. Потемкина Т. М. Камышное-II — многослойное поселение эпохи бронзы на р. Тобол. — КСИА, 1976, вып. 147, с. 104, рис. 3, 1, 4, 5. Т. М. Потемкина справедливо отмечает сходство этой керамики одновременно с межовской (т. е. черкаскульской) и ерзовской (т. е. курмантау) .— Там же, с. 103.
  139. Потемкина Т. М. Камышное II…, с. 102-103, рис. 2, 15, 18, 19, 21—25; Она же. Культура населения Среднего Притоболья в эпоху бронзы. Канд. дис. М., 1976, — Архив ИА, р-2, д. 2208, л. 180. На этих поселениях черкаскульская керамика составляет от 12 до 37,5% керамики в слое.
  140. Кривцова-Гракова О. А. Алексеевское поселение и могильник. — Труды ГИМ, 1948, XVII, с. 135, рис. 57, 2, 3; Потемкина Т. М. Керамические комплексы Алексеевского поселения на р. Тобол. — СА, 1975, № 1, рис. 2, 6-10, рис. 4, 3, 7; Евдокимов В. В. Новые раскопки Алексеевского поселения на р. Тобол.— СА, 1975, № 4, с. 168-169, рис. 5, 12; Кривцова-Гракова О. А. Садчиковское поселение. — МИА, 1951, № 21, с. 161, рис. 12, 8; с, 173, рис. 22, 11.
  141. Зданович Г. Б. Поселение Явленка I — памятник эпохи бронзы Северного Казахстана.— В кн.: Из истории Сибири, вып. 7. Томск, 1973, с. 43, рис. 3, 9—13; с. 47, 50; Он же. Периодизация и хронология памятников эпохи бронзы Петропавловского Приишимья. Автореф. канд. дис. М., 1975, с. 17.
  142. Потемкина Т. М. Культура населения Среднего Притоболья в эпоху бронзы. Автореф. канд. дис. М., 1976, с. 26. Благодарю Т. М. Потемкину за рисунки керамики поселения Рямовое III и Клепиковское; керамика хранится в КА УГУ, шифр 72 кс/58 (Клепиковское).
  143. Кривцова-Гракова О. А. Алексеевское поселение…, с. 135, рис. 57, 7.
  144. Збруева А. В. Памятники эпохи поздней бронзы в Прнказанском Поволжье и Нижнем Прикамье. — МИА, 1961, № 80.
  145. Збруева А. В. История населения…, табл. XXXIV, 14.
  146. Збруева А. В. История населения…, с. 193, рис. 17.
  147. Сальников К. В. Очерки древней истории…, с. 359—361.
  148. Стоколос В. С. Культура населения бронзового века Южного Зауралья. М., 1972, с. 64-70, 91—93.
  149. Так, по-видимому, правильнее, так как керамический комплекс черкаскульского могильника может значительно отличаться от керамического комплекса черкаскульского поселения, и сосуды той или иной формы могут составлять совершенно разную долю в поселении и в могильнике; судить о проценте андроноидных сосудов в черкаскульском поселении только по целым сосудам нельзя, ибо целых сосудов, происходящих из поселений, вообще очень мало, тогда как в могильниках их почти 100%.
  150. Членова Н. Л. Хронология памятников карасукской эпохи. — МИА, 1972, № 182, табл. 64, 32—36.
  151. Матющенко В. И. Древняя история…, приложения, рис. 72, 1.
  152. Отчет В. Ф. Генинга и М. В. Одинцовой за 1967—1968 гг.— Архив ИА, р-1, д. 4140.
  153. Отчет М. Ф. Обыденнова за 1974 г.— Архив ИА, р-1, д. 5355, л. 5.
  154. Иванов В. А., Обыденнов М. Ф. Исследование памятников в Центральной и Северной Башкирии.— В кн.: АО 1973 г. М., 1974, с. 153. Форма хранится в КА УГУ, шифр 288/672.
  155. Федорова Н. В. Исследования на городище Подчеваш у г. Тобольска. — «Из истории Сибири», вып. 15. Томск, 1974, с. 34—35.
  156. Второй культурой, где покойников хоронили скорченно, исключительно (или предпочтительно) на правом боку, является каменномостско-березовская культура Северного Кавказа VIII — VII вв. до н. э. (могильники Каменномостский», «Мебельная фабрика». «Индустрия», Султан-гора и др.).
  157. Шевченко А. В. Еще раз об антропологическом облике черкаскульцев. — В кн.: Тезисы докладов VI Уральского археологического совещания. М., 1977, с. 35-37.

В этот день:

Дни смерти
1870 Умер Поль-Эмиль Ботта — французский дипломат, археолог, натуралист, путешественник, один из первых исследователей Ниневии, Вавилона.
1970 Умер Валерий Николаевич Чернецов - — советский этнограф и археолог, специалист по угорским народам.
2001 Умер Хельге Маркус Ингстад — норвежский путешественник, археолог и писатель. Известен открытием в 1960-х годах поселения викингов в Л'Анс-о-Медоузе, в Ньюфаундленде, датированного XI веком, что доказывало посещение европейцами Америки за четыре века до Христофора Колумба.

Рубрики

Свежие записи

Счетчики

Яндекс.Метрика

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Археология © 2014