Бобров В.В. Кузнецко-Салаирская горная область в эпоху бронзы

ОБЩАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА РАБОТ, ПРЕДСТАВЛЕННЫХ К ЗАЩИТЕ

Актуальность темы. Интенсификация археологических исследований эпохи бронзы в степной и лесостепной зонах Западной Сибири создала условия и открыла перспективы для изучения культурно-исторических процессов развития древних обществ. Существенный вклад в решение историко-археологических проблем этой макросреды внесли Вадецкая Э.Б., Глушков И.Г., Грязнов М.П., Зах В.А., Кирюшин Ю.Ф., Кожин М П., Косарев М.Ф., Кызласов Л.Р., Леонтьев Н.В., Липский А.Н., Максименков Г.А., Мартынов А.И., Матющенко В.И., Матвеев А.В., Молодин В.И., Полосьмак Н.В., Пяткин Б.Н., Савинов Д.Г., Сидоров Е.А., Троицкая Т.Н., Труфанов А.Я., Хлобыстина М.Д., Членова Н.Л., Шамшин А.Б., Шер Я.А. Их исследованиями в значительной степени ликвидирована географическая неравномерность изученности эпохи бронзы, созданы региональные археологические периодизации, отражающие динамику культурного и специфику исторического развития, а также решаются социологические вопросы, проблемы экономики и духовной сферы. В контексте этих процессов научного познания эпоха бронзы Кузнецко-Салаирской горной области оставалась наименее исследованной, что не только лишало ареальной целостности изучения ряда культур, но и существенно осложняло реконструкцию исторического развития древних обществ на юге Западной Сибири, выявления процессов взаимодействия, локальных особенностей и общих закономерностей. Исследование эпохи бронзы за последние 15 лет привели к формированию источникового фонда, который дал возможность заполнить пробел в знаниях о древней истории региона, позволил решать круг обозначенных проблем, среди которых проблема выявления особенностей исторического и культурного развития в горной области имеет принципиальное значение для археологии горной системы Южной Сибири в целом. Этим определяется актуальность данной темы исследования.

Цели и задачи. Основная цель доклада — выявление общей тенденции и специфики культурно-исторических процессов в эпоху бронзы на территории Кузнецко-Салаирской горной области, основанное на обобщений археологических данных.

Логика ее реализаций позволяет сформулировать следующие задачи:

— систематизация, анализ источников и характеристика археологических культур;
— определение хронологии типов памятников и культур эпохи бронзы;
— решение проблемы периодизации культур эпохи бронзы и обоснование схемы культурогенеза;
— анализ экономики древних обществ во взаимосвязи с особенностями естественно-географических условий региона и выявление тенденции ее развития на фоне палеоэкономики населения страны гор Южной Сибири;
— дать социологическую реконструкцию обществ эпохи развитой и поздней бронзы;
— определение направления культурных связей;
— выявление особенностей и общих закономерностей исторического развития обществ эпохи бронзы.

Научная новизна представленных к защите публикаций заключается в том, что автором на основе качественно новых
источников дана культурная характеристика обществ эпохи бронзы Кузнецко-Салаирской области; выявлены особенности развития материальной культуры и погребальной практики; определена специфика исторических процессов, обусловленная географическим положением региона и его ландшафтным своеобразием; впервые создана региональная периодизация культур эпохи бронзы. Принципиально новым является постановка проблемы о существовании знаковой системы в виде вертикально установленных объектов (столбов, камней-обелисков, оленных камней, изваяний, балбалов) в погребальном и ритуальном обряде древних обществ степной и лесостепной макрозоны Евразии. Новым является подход к истории горной области с позиций таких общих закономерностей как интегративное социокультурное развитие в условиях контакта ландшафтных зон и поликультурное относительно гомогенное развитие в условиях горных систем.

Значение исследования для теории и практики. В теоретическом плане исследование представляет ценность для обоснования процессов и механизмов исторического развития обществ горных ландшафтов; для дальнейших разработок в области теории археологических и исторических реконструкций: культурогенеза, социологии и палеоэкономики. В практике научного исследования могут быть использованы принципы определения половозрастной структуры и социальной стратификации по материалам погребений. Результаты исследования нашли отражение в обобщающих работах, подготовленных к печати, таких как «История Кузбасса» т.1, «Древняя история Сибири и Дальнего Востока» т.З; в своде памятников истории и культуры Кемеровской области, при паспортизации археологических памятников; в научной концепции и тематико-экспозиционных планах музея «Археологии и этнографии Южной Сибири» при Кемеровском госуниверситете и музее-заповеднике «Томская Писаница»; в учебном процессе для чтения общих и специальных курсов, при подготовке студенческих курсовых и дипломных работ.

Источники. Основу работ составляют материалы, полученные в ходе многолетних полевых исследований автора, во время которых было открыто и раскопано около 80 разнотипных памятников. До их начала на территории Кузнецко-Салаирской горной области было известно всего 8 памятников эпохи бронзы, раскопанные А.И. Мартыновым, М.Г. Елькиным и У.Э. Эрдниевым. Кроме этих материалов в работах использованы источники, полученные в ходе раскопок С.Б. Гультова, Ю.И. Михайлова, В.И. Молодина, В.А. Заха, А.В. Циркина, Н.Л. Членовой, Ю.В. Ширина, а также привлечены музейные коллекции из памятников сопредельных регионов: Верхней Оби, Барабы, Среднего Прииртышья, Среднего Енисея и Тувы (ГИМ, ГЭ, краеведческих музеев гг. Новосибирска, Новокузнецка, Кемерова, Прокопьевска, Ленинск-Кузнецка, музеев ИАЭ СО РАН, Алтайского, Иркутского, Томского, Омского университетов, Красноярского и Новосибирского пединститутов). Таким образом, источниковую базу работы составляют материалы 130 памятников, исследованных в пределах ландшафтной области.

Методика исследования. В основе работ лежит материалистическая концепция развития общества, современные методологические и теоретические положения о переходных периодах, археологической культуре, типе, об информативных возможностях археологических материалов. В исследовании использованы следующие методы: сравнительно-типологический с элементами компонентного и генетического анализа, картографический, статистико-комбинаторный. Кроме того, использован метод комплексного анализа, включающий данные антропологии, этнографии, палеозоологии. Антропологические определения выполнены В.А. Дремовым и Т.А. Чикишевой, а палеозоологические — Н.М. Ермоловой и И.Е. Гребневым. Радиоуглеродные датировки получены в лаборатории ЛОИА; спектральный анализ бронз проведен в лаборатории археологической технологии ИА РАН.

Апробация результатов исследования. Основные положения доклада отражены в 50 научных работах, в том числе, трех монографиях. Результаты исследования докладывались на научных конференциях различного уровня в гг. Новосибирске (1981, 1985, 1989), Томске (1987, 1990), Барнауле (1986, 1988, 1991), Иркутске (1980, 1982, 1986, 1990), Кемерове (1987, 1989), Тюмени (1989), Омске (1987, 1992), Санкт-Петербурге (1992), Красноярске (1984, 1990, 1991, 1992). Отдельные разделы исследования обсуждались на заседаниях научно-методологического семинара кафедры археологии Кемеровского университета.

Структура доклада, представленного в качестве диссертации. Доклад cocтоит из следующих разделов: 1. Физико-географические особенности и история археологического изучения Кузнецко-Салаирской горной области. 2. Ранняя бронза и самусьско-сейминская эпоха. 3. Андроновская эпоха. 4. Эпоха поздней бронзы. 5. Переходное время от эпохи бронзы к раннему железному веку. 6. Хронология и периодизация культур эпохи бронзы Кузнецко-Салаирской горной области. 7. Экономика населения эпохи бронзы Кузнецко-Салаирской горной области. 8. Культурно-исторические процессы развития обществ эпохи бронзы. Заключение.

Раздел 1. Физико-географические особенности и история археологического изучения Кузнецко-Салаирской горной области

Кузнецко-Салаирская горная область входит в систему страны гор Южной Сибири, занимая в ней северо-западную периферию. Ей свойствены признаки общие для горной системы, такие как высотная зональность в распределении ландшафтов, из которых наиболее типичны горнотаежные (Гвоздецкий, Михайлов, 1987), наличие межгорных котловин, континентальный климат и др., а также ряд особенностей: более пониженный рельеф, отсутствие высокогорных степных ландшафтов, более теплое лето и равномерное распределение осадков по сезонам. Горные хребты Кузнецкого Алатау, Горной Шории и Салаирского кряжа в виде подковы окаймляют Кузнецкую котловину, которая относится к типу лесостепных, но особенности климатических условий способствуют развитию лесостепных ландшафтов только в восточных частях котловины, в западных, находящихся в дождевой «тени», преобладают степные участки (Самойлова, 1973). В горах осадков выпадает в 1,5-3 раза больше, чем на равнинных территориях. Разнообразие типов почвы также особенность гор Южной Сибири. В Кузнецкой котловине выделяются выщелоченные и слабодеградированные тучные суглинистые черноземы, оподзоленные лесостепные почвы, луговоболотные почвы, карбонатные солончаки и солонцы. Последние два типа соответствуют речным долинам. Реки горной области — Томь, Чумыш, Иня, Бердь входят в систему правых притоков Оби. Геоморфологические особенности обусловили разнообразие и распределение основных типов растительности: разнотравно-дерновинно-злаковые степи, лесостепь с березовыми и березово-осиновыми перелесками и суходольными и пойменными лугами черневая тайга и сосново-лиственничные леса, мохово-лишайниковые и кустарниковые тундры. Видовой состав фауны соответствует таежным и лесостепным биоценозам.

Палеогеографические исследования, в основном районов предгорий Салаирского кряжа и сопредельных горных областей, позволяют считать, что климатические колебания не приводили к смещению ландшафтных зон. Связанные с ними изменения носили локальный характер (Зах, 1987; 1990), что не могло существенно повлиять на развитие древних обществ.

С исторической точки зрения Кузнецко-Салаирская горная область занимает территорию между двумя центрами древних культур Верхней Обью и Средним Енисеем, (в спец. литературе также употребляется понятие «Обь-Чулымское междуречье»), В отличие от них, начало археологического изучения области приходится на более позднее время. В дореволюционный период, благодаря участникам экспедиций в Северную Азию молодой Российской Академии наук, маршруты которых пролегли через Кузнецхо-Салаирскую область, были обследованы наскальные изображения у с. Писанная на р. Томи (Stralenberg, 1730), а в конце XIX в. эпизодически исследовались памятники эпохи железа в Ачинско-Мариинской лесостепи (Мартынов, 1979; Кулемзин, 1985). Что же касается изучения памятников эпохи бронзы, то можно отметить работы в Айдашинской пещере (Проскуряков, 1900, 1901), впоследствие давшей небольшой комплекс энеолитического времени (Молодин, Бобров, Равнушкин, 1980) и раскопанный в 1914 г. А.Я. Тугариновым могильник у с. Андроново (Вадецкая, 1986).

С начала XX в. до 50-х годов общая ситуация археологической изученности в области практически не изменилась. Только на юге Кузбасса в 20-е — 30-е годы любительские сборы проводили сотрудники Кузнецкого краеведческого музея, в результате которых было открыто городище Маяк.

На профессиональном уровне археологическое изучение Кузнецко-Салаирской горной области начинается с 50-х годов и связано оно с именами М.Г. Елькина, А.И. Мартынова, У.Э. Эрдниева. Центрами научных исследований становятся краеведческие музеи гг. Кемерова, Новокузнецка, Прокопьевска (школы №1). В 50-е — начале 60-х годов ими были раскопаны многие археологические памятники, преимущественно в лесостепных районах, но только 8 из них относились к эпохе бронзы. На севере области в эти годы проводили сборы краеведы-любители И.И. Баухник, И.Д. Лапиков. По р. Урюп в 1957 г. разведочные работы провел отряд академической экспедиции под руководством Н.Л. Членовой, в результате которых было исследовано поселение Объюл и в ряде пунктов собраны немногочисленные материалы андроновского времени и ранней бронзы. В начале 60-х годов краеведческие музеи практически прекратили археологические исследования, а группа специалистов во главе с А.И. Мартыновым была ориентирована на выполнение программы изучения памятников скифского и гунно-сарматского времени (Бобров, 1989).

С середины 70-х годов ситуация в области исследования памятников эпохи бронзы на рассматриваемой территории изменилась кардинально. Это было обусловлено рядом факторов: 1 — осуществлением археологических работ в зонах крупных промышленных строек (КАТЭК, Крапивинский гидроузел, Таллинский и Караканский угольные разрезы); 2 — открытием кафедры археологии в Кемеровском госуниверситете и формированием на ней новых научных направлений. Начиная с этого времени исследование памятников в Кузнецко-Салаирской горной области проводили 4 экспедиции: 2 постоянно в зоне КАТЭКа (КемГУ и ЛОИА АН СССР) и 2 эпизодически (1977-1978 гг. — отряд Северо-Азиатской комплексной экспедиции ИИФФ СОАН СССР, рук. В.И. Молодин; 1975-1976 гг. экспедиция Ленинградского госуниверситета, рук. Д.Г.Савинов). В результате этих работ было открыто и исследовано 15 памятников эпохи бронзы. Но целенаправленно изучение памятников этого хронологического периода осуществлял Кузбасский отряд Южно-Сибирской археологической экспедиции КемГУ под руководством автора. Им было исследовано около 80 археологических памятников, многие из которых имеют существенное научное значение (мог. Журавлево-4, Танай-1, Титово, пос.Тамбарское водохранилище, Люскус, Смирновский ручей-1, Танай-4 и др.). В 80-е годы значительный вклад в исследование эпохи бронзы внес В.А. Зах, проводивший раскопки на западной периферии Кузнецкой котловины. Особо следует отметить открытые им стратифицированные памятники Иня-3, 11, могильник Заречное-1. На восточной периферии, в Среднем Притомье ряд памятников, содержавших материалы эпохи бронзы, был исследован Г.С. Мартыновой, В.М. Любченко, А.М. Коротаевым, Ю.В. Шириным, Н.М. Зиняковым,
В.В. Иванчуком. К середине 80-х годов по объективным и субъективным причинам наметился некоторый спад в исследовании памятников бронзового века. До настоящего времени задачу изучения этой эпохи на всей территории Кузнецко-Салаирской горной области ведет только Кузбасский отряд.

Историографический анализ археологических открытий и исследований памятников на данной территории позволяет выделить 2 этапа этого процесса: 50-е — начало 60-х годов и вторая половина 70-х годов — до настоящего времени. Особенности накопления источников, методические подходы к полевым исследованиям несомненно сказались на интерпретационном уровне археологии эпохи бронзы. В целом можно констатировать, что источниковая база обширного хронологического периода Кузнецко-Салаирской горной области в основном создана (Бобров, 1990).

Раздел 2. Ранняя бронза и самусьско-сейминская эпоха

Выделение комплексов материальной культуры ранних этапов эпохи палеометалла сложнейшая теоретическая и практическая проблема археологической науки. Обоснование исторического подхода в ее решении, основанного на появлении производящих форм хозяйства правомерен, но приемлем для определенной экологической среды. Разногласия среди сторонников культурологического подхода о диагностирующих признаках «энеолита», как и о его замене понятием «ранняя бронза», на мой взгляд, не противоречит содержанию перехода к новой культурно-исторической эпохе и раннего ее этапа, а отражают диалектическое единство различных направлений этого процесса, которые происходили в разных исторических и экологических условиях. Среди экологических условий немаловажным является наличие сырьевых источников, доступных древнему человеку, которые географически ограничены. Достаточно назвать Западно-Сибирскую равнину, лишенную сырьевых ресурсов для производства металлических изделий. Это обстоятельство должно снять разногласия среди сибирских исследователей о понятиях «энеолит» и «ранняя бронза». Употребление первого термина приемлемо для археологии Горного и предгорного Алтая (легкодоступные источники сырья, скотоводческий комплекс), а ранняя бронза для более северных территорий, где процесс перехода к эпохе палеометалла произошел на основе бронзовых, а не медных изделий.
Начальный этап эпохи бронзы на территории Кузнецко-Салаирской области представлен тремя основными типами керамических комплексов, а предсейминское время — двумя.

Ирбинскнй тип выявлен в оснвоном на западной периферии Кузнецкой котловины: Изылы-2, Линево-4, Иня-3, 11, Танай-4. Характеристика материалов дана В.А. Захом (Зах, 1990) и сводится к следующему: посуда закрытой и горшковидной формы с добавками шамота, песка и дресвы в глиняную массу; разряженный орнамент покрывает всю поверхность сосудов, техника его исполнения отступающая палочка, прочерчивание, гребенчатая и гладкая качалка, которые формируют горизонтальные, наклонные и волнистые линии; по венчику нанесен ряд ямок. Этот керамический комплекс идентичен материалам памятников Верхнего Приобья: Ордынское 1а (Молодин, Троицкая, Соболев, 1980), Седовая Заимка-2 (Троицкая, Романцева и др., 1974), Крохалевка-1а, Ирбинская стоянка (Комарова, 1954, 1956). В.И. Молодин достаточно аргументированно обосновал принадлежность ирбинского этапа к начальному периоду эпохи бронзы, сопоставив керамику с материалами Северного Казахстана и лесостепи Западной Сибири, в частности, байрыкского типа.

Большемысский тип. На поселении Танай-4 исследованы 5 углублений, вероятно, остатки жилищ. Они округлые в плане, с очагами открытого типа, площадью до 10 кв.м., содержавшие кости животных и рыб, обломки каменных и костяных орудий, а также фрагменты сосудов. Форма их яйцевидная, венчик тонкий с насечками по внутреннему краю. В формовочной массе добавки — песок и мелкий камень. Вся посуда декорирована шагающим дуговидным гребенчатым штампом. Композицию образуют горизонтальные прямые и вертикальные волнистые линии, а под венчиком диагональные.

Каменный инвентарь характеризуют топоры, наконечники дротиков, ножи 4 типов: шлифованные с вогнутым лезвием, листовидный с плоским обушком, прямоугольной формы с обозначенным местом для рукояти под углом к лезвию, который можно отнести к составному типу, широкий листовидный нож-клинок, типологически близкий неолитическим ножам кузнецко-алтайской культуры (Окладников, Молодин, 1978; Бобров, 1990), вкладыш-бифас. Костяные изделия представлены проколкой и острогой с упором в виде выступов.

Приведенная характеристика материалов, особенно керамического комплекса, соответствует большемысской культуре лесостепного Алтая, выделенной Ю.Ф. Кирюшиным (Кирюшин, 1986, 1990). О степени ее распостраения в предгорных районах Салаирского кряжа судить пока преждевременно.

Карасевский тип, незначительный комплекс которого происходит из поселений Инголь и Тамбарского водохранилища в Ачинско-Мариинской лесостепи, представлен посудой, орнаментированной характерным гребенным штампом и зерновидными наколами, оттиски которых формируют горизонтальную елочку или прямые ряды. Иногда по венчику нанесены полулуновидные наколы. Орнаментальное поле составляет вся поверхность сосуда. Изнутри эта керамика обработана мелкозубчатым шпателем, что придает ей сходство с афанасьевской керамикой. Данный комплекс идентичен керамике ряда стоянок Хакасии, которую А.В. Виноградов отнес к карасевскому типу (Виноградов, 1982, 1988).

Крохалевская культура. Памятники этой культуры распространены на всей территории области (12 поселений). Наиболее исследованными памятниками являются Кузнецк 1/1, Лебеди-1, Танай-4, Мундыбаш-1, Инголь.

В составе керамического комплекса выделены 2 группы. 1-ая содержит посуду с текстильными отпечатками на внешней и внутренней поверхности (способ обработки). Для нее характерны слегка отогнутый венчик с прямым срезом, иногда с ритмичными наколами по краям, что придает ему волнистый вид. Сосуды с плоским и круглым дном. По венчику нанесен ряд ямок или жемчужин, реже наколов. На одном из сосудов плоское дно орнаментировано шагающей пунктирной гребенкой, как снаружи, так и изнутри. 2-ая группа характеризуется сосудами баночной и горшковидной формы с тонким венчиком, имеющим волнистый край. Орнамент зонален и выполнен ногтевыми вдавленнями, насечками, пунктирной гребенкой, резной техникой. Он покрывает всю поверхность сосудов. Ногтевые вдавлення формируют горизонтальные, волнистые, вертикальные ряды, которые чаще являются разделителями орнаментальных поясов. Этим приемом, как правило, декорировано дно. Оттиски печатной гребенки образуют елочку, зигзаг, а шагающей — диагональные ряды в зоне венчика, реже по тулову.

Предметы бронзолитейного производства (литейные формы, тигли), черешковый к листовидный наконечники, мелкие скребки, песчаниковые плитки характеризуют остальной блок материальной культуры.

Для решения проблемы культурной принадлежности данных комплексов фактов недостаточно, поэтому выводы могут отражать современный уровень археологических знаний. Н.В. Полосьмак по материалам поселений Крохалевка-4 и 17 выделен своеобразный тип керамики и сделан вывод о его близости одиновскому, как в декоре, так и технологии (Полосьмак, 1978, 1979; Ламина, 1988). Характеристике крохалевского типа соответствуют материалы 1-ой группы из памятников Кузнецко-Салаирской области, но которые отличаются отсутствием двойного ряда жемчужин, отступающе-накольчатой техники, резной сетки. 2-ая группа сопоставима со 2 и 4 группами керамики поселения Енисейское и Комарово-1 на Алтае (Абдулганеев, 1985, 1987), только использование шагающей гребенки отличает их. М.Т. Абдулганеев относит эти памятники к крохалевской культуре по ряду признаков. Надо отметить, что в предгорьях Кузнецкого Алатау обе группы не встречаются в смешанном виде (Кузнецк-1/1 — текстиль; Мундыбаш, Печергол-2 — насечки). В отличии от алтайских и кузнецких памятников на материалах Крохалевки-4, 17, Алеус-1, 7 и др. больше признаковых черт, восходящих к ирбинскому типу. Это заставляет памятники рассматриваемой территории относить к крохалевской культуре с некоторой условностью.

Смирновский тип характеризуют керамические материалы поселения Смирновский ручей-1, Инголь, Кадат-VI, расположенных в Ачинско-Мариинской лесостепи. В комплексе преобладают сосуды баночной формы. Глиняная масса с добавками шамота и дресвы. Сосуд изготавливали ленточным способом с последующим выколачиванием внутренней поверхности заглаживанием. Венчик с прямым срезом, по которому нанесены наколы.

Посуда орнаментирована полностью в отступающе-накольчатой технике. Ведущий орнаментир — широкая округлая лопаточка. На сосудах небольших размеров ее оттиски образуют горизонтальные ряды, а на дне концентрические круги. На крупных сосудах орнамент зонален: под венчиком расположен ряд жемчужин или ямок, диагональные ряды оттисков, нередко горизонтальные линии чередуются с волнистыми.

По морфологической и типолого-декоративной характеристике этот комплекс не имеет аналогов ни в лесостепном и таежном Приобье; ни более удаленных западных районах. Более близок ему декор некоторых сосудов окуневской культуры, в частности, из мог. Лебяжье (Максименков, 1981), а по диагональному размещению орнамента в зоне венчика он сходен с крохалевской керамикой. Идентичная керамика найдена в 3 слое стоянки Няша в окрестностях Красноярска. Генетически она связана с керамическими комплексами, распространенными в Ачинско-Мариинской лесостепи и Причулымье, характеризующихся керамикой иной технологической традиции, но орнаментированной отступающей палочкой, формирующей кроме волнистых линий, горизонтальные ряды, проникающие треугольники (стоянка Няша, Дрокино-2, Увалы (Заика, Блейнис, Тарасов, 1989), Березовский ручей-1, Инголь). Более восточные аналогии им в материалах IV культурного горизонта стоянки Тышкинэ-2 (Горюнова, 1982), 1 слоя Улан-Хады (Хлобыстин, 1964), Горелого Леса (Савельев и др., 1964).

Самусьско-сейминское время

На территории Кузнецко-Салаирской области в этот период существовали четыре основных разнокультурных комплекса, но повсеместно был распространен только гребенчато-ямочный (15 поселений). Наиболее исследованные памятники: Красулино, Школьный, Малиновое, Третьяково-2, Шестаково-1а, Дворниково, Б-Берчикуль-4. Посуда представлена горшками и банками с округлым или прямым венчиком. В орнаментации поверхности сосудов, иногда дна, использован гребенчатый штамп с крупными зубьями, длинный, короткий. Декоративная композиция на банках однообразна в виде поясов оттисков гребенки, поставленной наклонно или вертикально, которые разделены рядами ямок. На горшках возможно такая же композиция, но чаще распространены горизонтальные гребенчатые линии и пояса с геометрическими мотивами (треугольники, зигзаги), свободное поле между которыми заполнено ямками. Орнамент имеет зональное подчинение.

Комплексы Ачинско-Мариинской лесостепи и Кузнецкой котловины различаются по некоторым признакам. Материалы первого района типологически сопоставимы с керамикой памятников большеларьякского типа (Посредников 1973, 1978) и ишимо-иртышских районов (Крижевская, 1977; Косарев, 1981). Керамические комплексы Кузнецкой котловины, вероятно, демонстрируют процессы трансформации гребенчато ямочной традиции идентичной тому, который наблюдается на материалах предсузгунского этапа.

Самусьская культура была распространена в Кузнецкой котловине. Исследовано 9 поселений: Школьный, Красулино, Танай-4, Лебеди-1, Малиновое, Новоромановское, и др. Основным материалом, характеризующим культуру, является керамика. Посуда плоскодонная баночного и горшковидного типов или 1, 2, 4 типов по классификации В.И. Молодина и И.Г. Глушкова (Молодин, Глушков, 1989). Венчики орнаментированы гладким штампом, поставленным вертикально или с наклоном вправо, рядами движущейся гребенки, желобками, ямками. Поверхность, включая дно, плотно покрыта орнаментом в виде горизонтальных и волнистых линий движущейся гребенки. Наряду с этими типами посуды известны сосуды группы В — по Молодину и Глушкову (Молодин, Глушков, 1989; Глушков, 1990), которые исследовали относят к ритуальным (Матющенко, 1973; Косарев, 1974). Ее особенностью в орнаментации является более разреженное поле, использование ромбического штампа, прямых и волнистых прочерченных линий, иногда расположенных вертикально. Один сосуд по венчику украшен горизонтальным поясом антропоморфных фигур.

Культуру также характеризуют предметы бронзолитейного производства, литейные шишки, формы для отливки кельтов, в том числе самусьско-кижировского типа (Черных, Кузьминых, 1989), обломки тиглей. К сейминским бронзам относятся находки 2 кельтов и наконечника копья (Зотова, 1965; Баухник, 1967). Дополняют представление о материальной культуре каменные и костяные изделия (топоры, наконечники, скребки, проколки).

Типолого-морфологические и технологические исследования керамики самусьско-сейминской эпохи, давшие качественную характеристику свиты культур, позволяют определенно решать проблему культурной принадлежности рассматриваемых материалов. Сосуды 1-ой группы по всем признакам идентичны посуде группы А поселения Крохалевка-1 и группы Б поселения Самусь IV (Молодин, Глушков, 1989), составляющих единокультурный комплекс. 2-ая группа (ритуальная), которая в большей степени придает специфику самусьской керамике, также указывает на принадлежность кузнецких памятников самусьской культуре, но последние отличает более частое использование протащенной гребенки для декора посуды.

Окуневская культура. В предгорнотаежных районах Ачинско-Марии¬ской лесостепи поселения Инголь, Б-Берчикуль-1, Тамбарское водохранилище, Кадат-VI содержали материалы, характерные для памятников окуневской культуры среднеенисейского региона. Здесь исследовано несколько погребений (Синючиха, Стрелка).

Памятники характеризует посуда баночного типа с прямым срезом венчика, часто с насечками по краю. Вся поверхность сосудов составляет орнаментальное поле. Техника исполнения декора: гладкий, ромбический; гребенчатый штампы, орнаментиры, дающие эллипсовидные оттиски. Орнаментальная композиция моносюжетна, исключение составляет венчик, по которому нанесены ямки, жемчужины, горизонтальные бороздки. Посуда погребений индивидуализирована (Савинов, 1981; Вадецкая, Гультов, 1986). Найдена одна курильница с перегородкой, украшенная арочным резным орнаментом. Этот комплекс дополняют роговая рукоять ножа, аналогичная найденной в могильнике Красный Яр (Вадецкая, 1990), костяной игольник, имитирующий металлические из могильника Черновая VIII (Вадецкая, Леонтьев, Максименков, 1980).

Погребальные памятники представлены грунтовыми могилами, содержавшими каменные ящики. Захоронения совершены по обряду ингумации на спине с согнутыми в коленях ногами.

Если культурная атрибуция погребений не вызывает сомнения, то поселенческие комплексы требуют обоснования, которое осложняется отсутствием этого типа памятников на территории Среднего Енисея. Несмотря на декоративно-морфологическую индивидуальность окуневской погребальной посуды, она имеет общие принципы формирования декора и стиль, которые тождественны керамике Ачинско-Мариинской лесостепи. Их объединяет форма посуды, венчика, технология изготовления. Совокупность признаков указывает на принадлежность рассматриваемых материалов окуневской культуре.

Третьяковский тип характеризуют керамические комплексы поселений Шестаково-1а, Третьяково-II, Тамбарское водохранилище, Кадат-10, Инголь. Это посуда баночного типа, иногда с отогнутым венчиком, срез которого округлый, прямой или волнообразный. Преобладающая техника нанесения орнамента протащенная и движущаяся гребенка, формирующая сплошные или разряженные, волнистые, диагональные ряды, иногда между ними помещены ромбы. Венчик дополнительно украшен отступающей печатной гребенкой, ямками, жемчужником. Возможно, с этим типом связана группа сосудов, орнаментированная гребенчатой качалкой или отступающей гребенкой. Венчик этой группы иногда декорирован валиком.

Каменный инвентарь представлен наконечниками иволистного, миндалевидного типов, треугольной формы с выемкой в основании, скребками; костяной — игольником из трубчатой кости птицы.

Известно одно погребение, совершенное в подпрямоугольной яме скорчено на левом боку, головой на ЮВ. Сопроводительный инвентарь: сосуд, игольник, ребро животного и кусок охры.

Данный тип имеет аналогии среди материалов степановского типа и самусьской культуры, но керамический комплекс отличается рядом признаков, в частности от степановской керамики — отсутствием посуды с прямыми стенками и сосудов с сильно раздутым туловом, отсутствием сочетания движущейся гребенки с печатной; в орнаментальных мотивах — зигзага, крупных ямок, уголка лопаточки, а в композиции отсутствием вертикальных и только диагональных построений (Кирюшин, Малолетко, 1979; Глушков, Петров, 1984; Молодин, Глушков, 1989; Матющенко,1973; Косарев, 1974, 1981).

Раздел 3. Андроновская эпоха

Андроновская культура. Памятники андроновской культуры на территории Кузнецко-Салаирской горной области локализуются в центральных районах Кузнецкой котловины и Ачинско-Мариинской лесостепи. Всего исследовано 22 памятника: 9 могильников (Заречное-I, Ур, Титово, Танай-I, Васьково-5, Ашпыл, Кадат-IX и др.) и 13 поселений (Школьный, Песчаное, Тамбарское водохранилище, Ашпыл, Объюл, Березовый ручей-I и др.). В составе погребальных сооружений раскопано свыше 100 могил, а на поселениях вскрыто более 7000 кв.м.

Посуда практически единственная категория инвентаря, отражающая материальную культуру андроновского населения Обь-Чулымского междуречья (найдено 153 сосуда и несколько тысяч фрагментов). По технологии гончарного производства (Кузьмина, 1986, 1988) и морфологии она в основном не отличается от посуды андроновских памятников сопредельных регионов (Молодин, 1985; Матющенко, 1974; Кирюшин, 1986; Максименков 1979). Морфологически в этой категории инвентаря выделяются 2 типа: горшки (подтипы А и Б) и банки (подтипы А и Б). Сосуды 1-го типа на поселениях не привышают 5%.

Методика анализа орнаментации в андроноведении разработана достаточно хорошо (Комарова, 1962; Сорокин, 1962; Черников, 1960; Зотова, 1965; Максименков, 1979; Кузьмина, 1985, 1986; Рудковский, 1987, 1989; Михайлов, 1990). На основе этого опыта дана характеристика этой посуды и ее орнаментации, которая в основном соответствует характеристике этой категории инвентаря других регионов юга Западной Сибири. Но были использованы новые принципы анализа, не практиковавшиеся в андроноведении. 1. Андроновский декор рассматривался с позиции «орнаментального стиля» (понятие, введенное М.Н. Комаровой в 1947 г., позволившее ей выделить окуневский тип памятников) и были обоснованы геометрический и линейный стили (Бобров, 1989; Бобров, Михайлов, 1989). 2. Сделан анализ совстречаемости орнаментальных мотивов в разных зонах (выполнен Ю.И. Михайловым), что позволило выявить орнаментальный канон, который строго подчинен зоне венчика и выражен цепочкой треугольников на сосудах 1-го типа. Только с сосудами, украшенными косоугольными треугольниками по венчику, известна трехчастная зональность и орнаментация в геометрическом стиле. Анализ материалов 34 памятников Казахстана, Барабы, Верхнего Приобья и Среднего Енисея подтверждает этот вывод. Для горшков из андроновских комплексов Кузнецко-Салаирской горной области наиболее характерным является сочетание косоугольных треугольников в зоне венчика и меандрового мотива в зоне плечико-тулова, окаймленного зигзагом из треугольников, реже с геометрическим декором (1-й вариант — 66,8%). 2-й вариант, как правило, связан с мотивом зигзага (20,6%). 3-й вариант построения композиции связан с посудой, для которой характерно моносюжетное заполнение (каннелюры, елочка), чаще без зонального членения (13,2%). С этим вариантом встречаются равнобедренные треугольники в зоне венчика и тулова.

Баночный тип в могильниках составляет 40%, а на поселениях около преобладают сосуды с двухзональной разбивкой орнаментального поля (65%). В технике нанесения орнамента на поселенческую посуду андроновцы использовали 6 приемов: гребенчатый штамп — 50-60%; гладкий штамп 15-30%; вдавлення каплевидной формы — 10-20%; ямочные вдавления — 5-15%; прочерченные желобки — 3-8%; валики — 4-7%. Приоритетное место на баночной посуде занимает елочная орнаментация (70-80%). Что же касается валиков, то их подчиненное ноложение внутри сеи композиции, морфология — дают основания рассматривать этот мотив, как переработанный в андроновской культурной среде восточных районов ареала в результате контактов с населением кротовской культуры или взаимодействия с культурами валиковой керамики казахстанских степей.

Таким образом, гребенчатый и гладкий штампы определяли общекультурную орнаментальную специфику, а количественное соотношение остальных способов нанесения орнамента специфику района или конкретного памятника. В частности, можно полагать более значительное распространение баночной посуды с валиковой орнаментацией в Ачинско-Мариинской лесостепи, чем в других районах андроновского ареала. Завершая анализ декора, необходимо остановиться на проблеме, которая имеет существенное значение для корреляции объекта исследования и диагностики культурной специфики. Суть проблемы заключается в половом диформизме посуды, но не исключено, что в ее орнаментальной композиции заложена информация социального характера. Впервые эта проблема была поставлена С. Рахимовым и М.Д. Хлобыстиной (Рахимов, 1966; Хлобыстина 1973). Используя данные антропологии, установлено, что горшки с линейным стилем и банки с мотивом треугольника, обращенного вершиной вниз встречены только в могилах женщин и детей (девочек). Анализ орнаментации сосудов, сопровождающих захоронения мужчин, не дает какого-либо статичного мотива, но им ставили сосуды 1-го типа с орнаментом меандрового и меандрово-геометрического стиля (Бобров, Михайлов, 1989; Хлобыстина, 1989; Михайлов, 1990).

Остальной инвентарь немногочисленный: интерес представляет бронзовый серп-косарь с несомкнутой втулкой — тип IV6 по Е.Е.Кузьминой (Кузьмина, 1966), аналогии которому известны среди материалов Киргизии, Восточного Казахстана, Южной Сибири (Кузьмина, 1966, 1967; Арсланова, 1980; Гришин, 1960) и лесостепного Зауралья (пос. Ук-III, раскопки В.И. Стефанова); шило с расплющенной вершиной, бусы, кольца в один оборот — широко распространены в андроновских памятниках. Среди находок из камня известны наконечник, отбойник, пест, лощило, острия из расколотых костей, шлифованные альчики, а из глины прямоугольное изделие и цилиндр с отверстием. О производстве бронзовых изделий свидетельствует двухстворчатая литейная форма для отливки наконечника стрелы с выступающей втулкой и листовидным пером.

Погребальные памятники Обь-Чулымского междуречья по типу намогильных сооружений можно разделить на курганные и безкурганные. Курганы круглой или овальной формы, под насыпью которых от 3 до 6 могил. В ряде случаев, к курганам были пристройки по принципу, известному среди андроновских погребальных памятников Казахстана и Среднего Енисея. В могильнике Танай-1 под земляными насыпями выявлены прямоугольные каменные оградки из вертикально поставленных плиток, ориентированные углами по сторонам света. Эти 2 признака отличают андроновские погребальные памятники Кузнецкой котловины от памятников других лесостепных районов Западной Сибири.

Могилы под курганными насыпями формируют ряд, ориентированных по линии СЗ-ЮВ. Многие из них содержат деревянные конструкции (78,5%), а некоторые, преимущественно, детские, представляют обычную грунтовую яму (21,5%). Внутримогильные сооружения следующих типов: деревянные рамы — 29,2%, рамы с покрытием — 30,8%, покрытия 18,5. Рамы одно- и двухярусные из бревен, положенных встык или в паз. Типы могил с покрытием имеют 2 варианта: внутри могилы и на древней поверхности (Кадат-IX). В Ачинско-Мариинской лесостепи представлены все типы могильных сооружений, нет материковых выступов и известно одно захоронение в каменном ящике (Гультов, 1982).

Андроновцы Кузнецкой котловины хоронили умерших по обряду кремации (Урский, Танай-1) и ингумации (Титово, Васьково-5), Заречное-1). В Ачинско-Мариинской лесостепи практиковали смешанный обряд. Географическая локализация андроновских памятников с разным по характеру обрядом погребения отмечен В.И. Молодиным для Барабинской лесостепи и требует дальнейшего изучения. Для Среднего Енисея она не характерна. По обряду ингумации хоронили в скорченном положении на левом боку, только три положены на правый. Одиночные захоронения преобладают, могил с двумя погребенными известно в 3,5 раза меньше, в которых похоронены 3 человека всего 2. В Кузнецкой котловине практически все погребенные положены головой на ЮЗ; в Ачинско-Мариинской лесостепи наблюдается большая вариабельность в ориентации. С погребения детей отмечены все обряды захоронения, выявленные В.И. Молодиным по материалам Барабы.

Сопроводительный инвентарь представлен в основном посудой. В ряде случаев в могилу с погребенным мужчиной клали определенные куски мяса животного.

К особенностям погребальной практики андроновцев Кузнецко-Салаирской горной области относятся деревянные столбы, установленные вертикально на покрытие могильного сооружения, так чтобы другой конец выходил на поверхность (Титово-3, Танай-1 — 7, Васьково-5 — 3). Все они связаны с погребениями мужчин. Аналогичные столбы обнаружены в головной части могил в могильниках Орак, Каменка-II, Ланин Лог на Среднем Енисее (Рахимов, 1968; Максименков, 1979). Следует полагать, что установка столбов или камней-обелисков какой-то категории погребенных мужчин свойственна андроновцам всей зоны обитания.

Анализ материалов и памятников андроновской культуры Кузнецко-Салаирской горной области позволяет сделать 2 общих вывода; 1 — к общеандроновским чертам восточных районов ареала относятся курганные и грунтовые (детские) кладбища, обряд кремации и ингумации, преобладающая юго-западная ориентировка, деревянные внутримогильные сооружения типа рамы, состав сопроводительного инвентаря, типы сосудов, техника нанесения орнамента и его декоративная схема; 2 — внутри рассматриваемого региона наблюдаются локальные особенности. Ачинско-Мариинские памятники отличаются от памятников Кузнецкой котловины меньшей глубиной могил, отсутствием курганов с количеством могил больше двух, двухярусных рам и рам с покрытием, материковых выступов, наличием покрытия над грунтовой ямой. Некоторые из черт сближают эти памятники с андроновскими погребениями Томского Приобья. Для Кузнецкой котловиныл свойственны: курганы с пристройками, значительное число курганов с количеством могил от 2 до 6 (более 50%), разнообразие внутримогильных сооружений с преобладанием двух- и одноярусных рам, деревянные столбы, более стабильная ориентация погребенных, чем на сопредельных территориях.

Историографически взгляды на культурную принадлежность андроновских памятников прошли следующую эволюцию: выделение культуры и локальных групп — западной и восточной с последующей их трансформацией в этапы (федоровский и алакульский), а затем в самостоятельны культуры, формирующие андроновскую культурно-историческую общность. На территории Евразийских степей и лесостепи общества 2-ой половины II тыс. до н.э. со сходным экономическим укладом, образом жизни и социальным уровнем имели общую тенденцию исторического развития, что позволяет рассматривать их как историческую общность. С культурологической точки зрения, учитывая разную генетическую основу федоровского и алакульского комплексов (Кузьмина, 1985. 1989; Потемкина, 1985; Зданович, 1988), антропологические различия, близость алакульского декора андроноидным культурам (Комарова, 1962), обоснование общности вызывает сомнения. Поэтому памятники федоровского типа следует относить к андроновской культуре (практически это делается), что историографически будет соответствовать изначальной ситуации, когда она была выделена С.А. Теплоуховым (Теплоухов, 1927).

Андроноидные культуры. На территории Кузнецко-Салаирской горной области они представлены корчажкинской (Кузнецкая котловина) и еловской (Ачинско-Мариинская лесостепь). Памятники корчажкинской культуры исследованы в предгорьях Салаирского кряжа (6 поселений, 1 могильник: Танай-4, 5, Юрты, Танай-1 и др.), отдельные находки известны на 3 памятниках вплоть до Среднего Притомья. Их характеризует посуда баночного и горшковидного типов, орнаментированной резной техникой, гладким штампом (73%) и гребенчатым (19%). Декоративная композиция на сосудах 1-го типа — чередование поясов (елочка, сетка, штриховка) с рядом ямок или наколов. Завершают композицию иногда диагональные ряды наколов или вертикальной гребенчатой качалки. Венчик украшен жемчужником. На поселениях около 25% находится посуды характерной для погребений. Венчик полностью или верхняя его часть неорнаментированы. Декор посуды индивидуален, стиль геометрический (преобладают штрихованные треугольники и ромбы, формирующие более сложные композиции). Часто использовался лестничный мотив, ямки, желобки, циркульный орнамент.

Корчажкинский материальный комплекс характеризуют бронзовые ножи, концевая накладка на лук, наконечники, предметы бронзолитейного производства, тигли, льячки, литейные формы, в том числе для отливки кельта, украшения. Жилища наземные, каркасно-столбового типа, прямоугольной формы с коридорообразным входом.

Захоронения курганного типа, под насыпью некоторых из них находились прямоугольные каменные оградки. Захоронение совершали в мелких грунтовых ямах, реже на поверхности, над могилами сооружали деревяные рамы с покрытием. Обряд погребения — ингумация в скорченном положении на левом боку. Ориентация неустойчивая, но преобладает СВ.

Решение проблемы культурной атрибуции этих памятников осложнено неоднозначной оценкой источников Верхней Оби: одни и те же материалы относят к корчажкинской, еловской культурам и быстровскому этапу ирменской культуры. Принципиального различия по основным культуродиагностирующим признакам между материалами иткульского этапа корчажкинской культуры и быстровскими нет. Количественные методы анализа керамического комплекса памятников Кузнецкой котловины также указывает на высокую степень связи с алтайскими материалами. Что касается посуды Еловского поселения и могильника ЕК-1, с которыми наблюдается сходство типологических и декоративно-морфологических признаков, то связь с ними слабая. С одной стороны это позволяет отнести кузнецкие памятники к корчажкинской культуре, а с другой на современном уровне источников поставить вопрос о культурной принадлежности памятников Симановский протоки, учитывая различия между северной и южной группами памятников еловской культуры, географическую специфику расположения поселения, давшего название культуре.

Небольшой комплекс поселений Шестаково-1а и Дворниково характеризует еловскую культуру. Плоскодонная посуда 2-х типов: банки и горшки. Техника орнаментации гребенчатая, ямочная, реже резная. Орнамент однообразный с разделителем в виде двойного ряда ямок или геометрический. Данная керамика идентична 1-му типу или І-ой группе еловской посуды (по классификациям В.И. Матющенко и М.Ф. Косарева), а также некоторым материалам Васюганья, которые Ю.Ф. Кирюшин относит к V группе.

Выделенный мною для этих же районов ингольский тип, скорее всего отражает начало трансформации андроновской культуры, возможно под взаимодействием таежного населения (Бобров, 1988).

Раздел 4. Эпоха поздней бронзы

Ирменская культура. В лесостепных районах Кузнецко-Салаирской горной области известно более 50 памятников эпохи поздней бронзы (поселения: Люскус, Ача, Усть-Каменка-III, IV, Промышленная-I, Танай-4, Шестаково-1а, Линево-I, Куделька-2 и др.; могильники: Пьяново, Иваново-Родионово, Титово, Журавлево-1, 3, 4, Танай-2, Заречное-I и др.). На них исследовано свыше 337 погребений и около 5000 кв.м, площади. Могильники ирменской культуры локализуются в Кузнецкой котловине, а поселения распространены повсеместно.

Наиболее массовым материалом из погребальных памятников и поселений является керамика: целых форм 149, фрагментов — более 1500. Сосуды представлены горшками 2 типов: круглодонные (36%) и плоскодонные (64%). Вся посуда орнаментирована резной техникой. Декор имеет зональное подчинение. Для каждой орнаментальной зоны были характерны свойственные им декоративные мотивы. Статистический анализ позволяет сделать вывод о различиях в декоре посуды разных типов. При общей орнаментальной композиции зоны венчика (мотив — заштрихованный треугольник — 75%), шейка круглодонной посуды украшена горизонтальными бороздками (около 50%) или неорнаментирована (более 30%); на плоскодонных горшках наносили жемчужник (более 50%), реже бороздки (21-36%) плечико-тулова на круглодонных неорнаментирована (68%) или имеет простую композицию, а на плоскодонных сосудах она сложная и вариабельная.

Анализ посуды и ее орнаментации показывает устойчивость композиции зоны венчика и индивидуализированность декора плечико-тулова, которая сближает ирменскую посуду с ритуальной посудой культур андроноидного типа. В данном контексте орнаментацию венчика следует рассматривать как орнаментальный канон. Керамика ирменских поселений в целом аналогична посуде Верхней Оби.

Кроме керамики представителен предметный комплекс производственного и бытового назначения, изготовленный из различных материалов. Кинжал по типологическим признакам идентичен группе кинжалов найденных на территории Венгрии (Hampel, 1886; Wosinszky, 1896; Patek, 1968; Muller-Karpe, 1980). Типологически близки ему кинжалы позднебронзового времени Балкано-Дунайского региона, Карпат, Северо-Западного Причерноморья. Группу орудий труда составляют кельт с лобным ушком без «пещерки», аналогии которому известны как в ареале ирменской культуры, так и в Южной Сибири, Средней Азии, Нижнем Прикамье, Приказанском Поволжье (Тихонов, 1960); долота 2-х типов: желобчатое и клиновидное. Ножи подразделяются на 4 типа: 1 — с кольцевым навершием; 2 — с монетовидным навершием; 3 — с рукоятью в виде черешка; 4 — изогнутые ножи с цельнометаллической рукоятью и грибовидным навершием с петелькой, которые по классификации ножей карасукской эпохи Н.Л. Членовой относятся к 4 группе (Членова, 1972).

Каменные и костяные орудия представлены зернотерками, найденными на поселениях и в погребениях, которые широко распространены в ирменских памятниках (Сидоров, 1984), а тип их существует очень долго у аборигенного населения Сибири (Тощакова, 1973), жерновом ручной мельницы, пестами, терочниками, грузилами, тупиками, проколками, остриями.

В группе украшений характерными для ирменской материальной культуры являются: браслеты 3-х типов (45 экз.); гвоздевидные подвески 2-х типов (с круглой шляпкой — 43 экз. и в виде спирали — 7 экз.); типологически близки им серьги со спиральным окончанием (с коническим типичны для еловских памятников Томского Приобья); накосники, бляшки-пуговицы (123 экз), проволочные и пластинчатые кольца (151 экз.), пастовые бусы, пронизки, держатели бус. К изделиям типичным для позднебронзового времени среднеенисейского региона относится щитковый перстень, шестилепестковая бляха (Членова, 1972; Зяблин, 1976; Вадецкая, 1986) аналогичные найдены в Приобье (Молодин, Троицкая, Соболев, 1980; Комарова, 1952), сферическая бляха с орнаментом, выбитым пунсоном, лапчатые подвески, 2 из которых с орнаментом, напоминающим декор сейминских кельтов (Бадер, 1964; 1970) и морфологически близкие VI типу карасукских по классификации Э.А. Новгородовой (1970). Лапчатые подвески найдены также на поселениях Милованово-3, Моховое-ІІІ, Майма-III (Киреев, 1990), на Омской стоянке (Чернецов, 1947).

Бронзолитейное производство характеризуют глиняные литейные формы для отливки кельтов, кольчатого ножа, шильев, кольца; литейные шишки, сопла, тигли, один из которых орнаментирован заштрихованными треугольниками. Спектральный анализ свидетельствует о принадлежности бронзолитейного производства к Минусинскому металлургическому центру.

Ирменские жилища (исследовано 2 — пос. Линево-1, Куделька-2) наземные, подпрямоугольной формы, каркасно-столбового типа с коридорооразным входом по центру короткой стенки, площадью 100-200 кв.м, они идентичны жилым сооружениям ирменцев Верхнего Приобья (Матвеев, 1985, 1986; Матвеев, Сидоров, 1985).

Все захоронения Кузнецкой котловины курганного типа. Курганы сгруппированы как безсистемно, так и рядами без устойчивой ориентировки. Изначально курган функционировал как сакрализованное пространство, ограниченное от мира живым рвом, оградой, ямами или каким-либо другим способом (Савинов, Бобров, 1989). Планиграфически они формируют круг или овал в отличии от памятников Томского Приобья и Барабинской лесостепи. Каменные оградки являются специфической чертой погребальной практики ирменцев Кузнецкой котловины, которая, очевидно, генетически связана с местной андроновской и андроноидной традицией.

Количество могил в кургане от одной до семнадцати, но больше половины всех раскопанных курганов содержало 5 и более могил. Меньше таких курганов в Верхнем Приобье (Матющенко, 1974; Троицкая, Молодин, Соболев, 1980; Шамшин, 1988) и практически неизвестно в Барабе (Молодин, 1985). Обычно ирменцы совершали захоронение на древней поверхности. Выделяются три типа могильных сооружений: 1 — деревянные, подразделяющиеся на 3 варианта — прямоугольная рама, рама с покрытием, покрытие без рамы; 2 — каменные ящики и комбинированные сооружения с использованием камня и дерева; 3 — грунтовые (название условное). 1 тип со всеми разновидностями восходит к андроновской погребальной традиции. Он является ведущим в погребальной практике ирменского населения Кузнецкой котловины (64,6%).

Обряд погребения представлен трупоположением скорчено, на правом боку (96%) и кремацией. Можно также выделить вторичные захоронения, впускные, обрядовые действия с головой умершего (преимущественно мужчин;, кенотафы. Последние вместе с кремацией свойственны погребениям детей. Ориентация умерших головой на ЮЗ (68,4%), на Ю (25%), на ЮВ (5,8%), на 3 (0,8%). Все могилы индивидуальны, за исключением четырех, в которых погребены взрослый и ребенок.

Заметное место в погребальном обряде занимал огонь. В Кузнецкой котловине единичны кострища, чаще на короткое время разводили огонь на могиле после погребения. К числу других универсальных обрядовых действий относятся тризны и помины, отмеченные на периферийной части курганов скоплениями костей и одиночными сосудами. Специфику обрядовой практики рассматриваемого региона составляют орудия обработки продуктов земледелия (зернотерки, жернов).

«Снабженность» инвентарем связана с половозрастной принадлежностью погребенных, общими были только бляшки-пуговицы, которые нашивали на матерчатую основу, имитируя маску, и кольца. Мужчинам клали нож и не ставили сосуд. Захоронения женщин различаются составом головных украшений, определяющего 3 возрастные группы, и им ставили сосуд, черепа медведей, положенные на могилы, в которых погребены мужчины, относятся к атрибуту шамана или к ритуалу, отражающему богатырскую мифологемму (Бобров, 1991).

В погребальных сооружениях Кузнецкой котловины зафиксированы камни-обелиски поставленные особой социальной категории мужчин (12 случаев). Они 2 типов: прямоугольные со скошенной вершиной к узкой стороне и столбообразные, круглые в сечении. Ставили их на покрытие в головной части могилы. Камни-обелиски известны в памятниках бронзового времени и переходного периода к раннему железу Казахстана (Ермолаева, 1986; Оразбаев, 1959).

Культурная принадлежность. Историография демонстрирует многообразие точек зрения на проблему культурной атрибуции памятников эпохи бронзы на юге Западной Сибири — от среднего Прииртышья до Кузнецкого Алатау, которая совпадает с ареалом ирменской культуры (Членова, 1955). Идея М.П. Грязнова о вариантах карасукской культуры (Грязнов, 1956) и Э.А. Новгородовой о позднебронзовых и предскифских культур (Новгородова, 1970) стали ее достоянием. В настоящее время сохранили позиции 2 концепции: о единой ирменской культуре и двухэтапной еловско-ирменской (Матющенко, 1974), которая в трансформированном виде представлена А.В. Матвеевым, предложившим вместо еловского быстровский этап (Матвеев, 1985; 1986). Быстровский комплекс не имеет принципиальных отличий от материалов корчажкинской культуры, выделенней алтайскими археологами (Кирюшин, 1986; Кирюшин, Шамшин, 1988; Шамшин, 1988). Между ними и ирменскими материалами разительные отличия по всем культуродиагностирующим признакам, включая краниометрические данные. Ирменские памятники объединяют: 1 — типоло-морфологическая характеристика керамики и технология ее изготовления; 2 — техника нанесения орнамента, общая декоративная схема с канонизированной композицией в зоне венчика и геометрический орнаментальный стиль как поселенческой, так и ритуальной посуды, что не свойственно андроновской и андроноидным культурам Западной Сибири; 3 — единство погребальной практики, начиная с организации сакрализованного пространства и кончая возведением курганного сооружения, а в обряде погребения устойчивость позы, южной и юго-западной ориентации, захоронения на древней поверхности, что кардинально отличает ирменскую культуру от культур эпохи бронзы лесостепной полосы Западной Сибири; 4 — специфические типы разных категорий инвентаря: ножи с кольцевым навершием, гвоздевидные навески, браслеты, накосники, круглые выгнутые бляхи; 5 — площадь, планиграфия, тип конструкции жилищ и расположение его элементов: очага и входа. Все это убеждает в объективности выделения ирменских памятников, отражающих существование самостоятельного этнокультурного образования.

В рамках ареала ирменская культура имеет несколко локальных вариантов (Членова, 1955, 1973; Матющенко, 1974; Молодин, 1985; Труфанов, 1990). Для Кузнецкой котловины обоснован инский вариант (Мартынов, 1964, 1966; Савинов, Бобров, 1978, 1981; Бобров, 1985), специфика которого в какой-то степени определена карасукским компонентом. К локальной культурной специфике ирменцев Кузнецкой котловины относятся: организация курганного сакрализованного пространства рвами круглой и овальной конфигурации, каменными оградками; разнообразием погребальных сооружений, среди которых доминируют деревянные конструкции, а также присутствуют каменные ящики и комбинированные сооружения, большое количество могил в одном кургане; отсутствие групповых погребений в одной могиле; положение погребенных исключительно на правом боку; наличие впускных погребений; установка камней-обелисков; отсутствие посуды в могилах с захоронениями мужчин; высокий процент круглодонной посуды. Несмотря на локальную специфику ирменская культура Кузнецкой котловины в большей степени близка верхнеобскому региону, что отмечено рядом черт в погребальной практике, а также господством в орнаментации зоны венчика треугольного мотива, в разнообразии композиций в зоне плечико-тулова, часть которых восходит к принципам декора андроноидной ритуальной посуды, отсутствием сосудов типа корчаг, наличием импортных изделий из Хакасско-Минусинской впадины. В Барабинской лесостепи у ирменцев в погребальной практике все могилы грунтовые, в кургане, как правило, 1 могила, присутствуют корчаги, в орнаментации нарушен канон и в зоне венчика широко представлен мотив заштрихованого ромба, зона плечико-тулова имеет более обедненный декор. Все это позвотяет выделить в ирменском ареале 2 территориальные группы: западную (Среднее Прииртышье и Барабинская лесостепь) и восточную (Верхнее Приобье и Кузнецкая котловина).

Лугавская культура. Памятники этой культуры географически локализованы в Ачинско-Мариинской лесостепи и представлены поселениями Ашпыл, Усть-Парная, Темра. Кадат-III, Тамбарское водохранилище, Городок-2, М-Берчикуль-1, единичными находками на поселеннях Шестаково-1а, Смирновский ручей-1. На 3 памятниках луганские материалы встречены вместе с ирменскими. Погребальных памятников лугавской культуры в этом районе неизвестно, за исключением могильника Олбик (раскопки А.В.Субботина).

Материальную культуру населения характеризуют посуда (коллекцию составляют как целые формы так и свыше 10000 фрагментов), остатки жилищ, металлические, костяные орудия, предметы бронзолитейного производства. Посуда 3-х типов: остродонная, круглодонная и плоскодонная. У 1-го й 2-го типов венчик укороченный, прямой или немного отогнутый, иногда воротничкового типа. Плоскодонные сосуды составляющие незначительный процент, можно разделить на 2 подтипа: горшки и банки.

Орнаментальное поле занимает верхнюю часть сосуда, обычно зону венчика. Техника нанесения декора: гладкий штамп и резная. Приоритетное место в орнаментации зоны венчика занимает штриховка (59%): прямая (27%), с наклоном вправо (28%) и влево (4%), реже сетка (9%) и бороздки (5%). Двойной прерывистый ряд прямой штриховки, каплевидные и подтреугольные наклоны, желобки, которыми украшены венчики банок единичны. К ирменской традиции относятся орнаментация венчика лугавской посуды заштрихованными треугольниками и зигзагом. Зона шейки украшена широкими желобками (31%) и бороздками (22%), реже валиками, штриховкой, лопаточкой, наколами и зигзагом. На крупных сосудах по желобкам нанесены гладким штампом штриховка, образующая прерывистый ряд (1%) или два (6%), шахматное расположение (3%), заштрихованные треугольники (1,6%). Зона плечико-тулова орнаментирована елочкой (20%), узкими заштрихованными треугольниками (20%), между которыми помещали вертикальный ряд наколов или крест, треугольниками, выполненнымй наколами (3%), сеткой (1%), прямой и наклонной штриховкой (2%), но чаще она без декора (51%).

Изделия из бронзы. Наиболее многочисленную серию представляют ножи которые можно разделить на две группы: с цельнометаллической рукоятью и черешковые. В 1-й группе 2 ножа с орнаментированной рукоятью, имеющие грибовидное навершие с петелькой. На одном есть шип с подрезкой и центральный угол его составляет 148°, что позволяет отнести нож к группе 4 позднебронзовых ножей среднеенисейского региона по классификации Н.Л. Членовой (Членова, 1972) или группе 3 — по М.Д. Хлобыстиной (Хлобыстина, 1962). Второй нож с рельефным уступом, центральный угол 164° — группа 3 (Членова, 1972; Хлобыстина 1962) или группа вогнутообушковых (Новгородова, 1970). 2 других относятся к ножам 13 группы с желобчатой рукоятью с кольцевым навершием. Группа черешковых ножей более однородна и представляет собой тип составных ножей 2 типов: прямые и коленчатые. К числу других орудий относятся шилья 2-х типов, игла, игольник, пронизки, наконечник дротика зажимного типа, широко известного на территории Среднего Енисея (Вадецкая, 1986; Новых, 1990).

Из рога и кости делали наконечники стрел, составляющие группу черешковых, и представленные 3 типами. 1-й тип с упором известен среди материалов ирменской культуры Верхней Оби и Среднего Прииртышья, а также таежной зоны Западной Сибири. Рукояти составных ножей (5 экз ) типичны для лугавских. Псалии (2 экз. и 2 заготовки) относятся к одному типу: с тремя отверстиями в одной плоскости и имеют аналоги в памятниках эпохи поздней бронзы степной и лесостепной зоны Евразии. 2 роговых гребня идентичны карасукским и лугавским. Остальной инвентарь разнообразен: проколки, лощила, стержни, фигурное изделие и др. В коллекции большое количество альчиков косули, некоторые из них орнаментированные, рогов косули и лося со следами подрезки.

Бронзолитейное производство лугавской культуры характеризуют литейные формы для отливки наконечника копья с длинной втулкой и листовидным пером, копья с прорезным пером, ножей, блях; тигли. Эти материалы расширяют представление о предметном комплексе лугавского населения.

5 жилищ, исследованных на поселении Тамбарское водохранилище, располагались в ряд, близко друг от друга. Они наземные, прямоугольной формы, каркасно-столбового типа. По планиграфии жилищ можно выделить однокамерные и двухкамерные. Тип, форма и планиграфия жилищ имеет общие черты с лугавскими и ирменскими жилищами. Вероятно, лугавское население в новых экологических условиях предгорий Кузнецкого Алатау выработало домостроительную архитектуру, используя собственную и ирменскую традиции.

Проблема культурной принадлежности памятников эпохи поздней бронзы на северо-востоке Кузнецко-Салаирской горной области связана с общими процессами историко-культурного развития среднеенисейского региона. Периодизационная схема С.А. Теплоухова — М.П. Грязнова не утратила своего принципиального значения, однако в течение уже многих лет критическому анализу подвергается ее заключительная часть. Историография археологии эпохи поздней бронзы данного региона демонстрирует неоднозначность концептуальных подходов к решению проблемы. М.П. Грязнов и его школа отстаивают точку зрения о существовании в Хакасско-Минусинской впадине одной карасукской культуры с этапами развития: карасукским и каменноложским (М.П. Грязнов, Г.А. Максименков, Э.Б. Вадецкая, Б.Н. Пяткин и др.). Противоположную позицию занимают Н.Л. Членова, М.Д. Хлобыстина, Э.А. Новгородова. В работах первой она получила более конкретное оформление, выразившееся в обосновании лугавской культуры и памятников смешанного карасукско-лугавского типа (Н.Л. Членова, 1972). Вместе с тем Е.Е. Филипповой определена специфика южной и северной карасукских памятников, обусловленная особенностями культурного развития на данной территории в предшествующее время. Андроновское население освоило только северные лесостепные котловины: Чулымо-Енисейскую и Сыдо-Ербинскую. На юге окуневцы продолжали существование до появления карасукцев. Естественно, что субстратные компоненты в карасукской культуре разных географических районов будут различными. Это подтверждают и антропологические материалы (Алексеев, 1966; Рыкушина, 1976, 1980). Северная группа имеет андроноидный облик, что позволило мне включить ее в состав карасукско-бегазы-дандыбаевской общности (Бобров, 1988). Автор разделяет также точку зрения Н.Л. Членовой на существование в среднеенисейском регионе особой лугавской культуры, а также то, что разная степень смешанности лугавского и карасукского в разных памятниках затрудняет характеристику лугавской культуры — проблема, которая требует самостоятельного и целенаправленного исследования.

Керамический комплекс Ачинско-Мариинской лесостепи в морфологии, орнаментации и технологии идентичен посуде «чисто» лугавских памятников, типа Федоров улус и смешанным карасукско-лугавским. Их объединяет яйцевидная форма с укороченным венчиком, формовочная масса, поверхность с «расчесами», широкая зона соединения лент, ведущие мотивы в виде рядов наклонных и вертикальных оттисков гладкого штампа, бороздки, желобки, общая декоративная схема. Круглодонная посуда лишь внешне близка карасукской. Морфология венчика тождественная яйцевидной посуде, но отличается она цветом, более качественной формовочной массой, отсутствием зубчатого шпателя для обработки внешней поверхности. Орнаментальная композиция идентична яйцевидной посуде, за исключением зоны плечико-тулова, где значительное место занимает елочка и заштрихованный треугольник. Металлические и костяные изделия также находят аналогии в лугавских и смешанных памятниках среднеенисейского региона. Сходны некоторые принципы организации и строительства жилищ. Все это позволяет заключить, что анализируемые комплексы Ачинско-Мариинской лесостепи составляют культурно-хронологическое единство с памятниками Хакасско-Минусинской впадины, которые целесообразнее рассматривать как лугавские. Название и выделение культуры обусловлено рядом обстоятельств: 1 — наблюдается разительное отличие между карасукскими и каменноложскими памятниками (по М.П. Грязнову) по всем культуродиагностирующим признакам, даже если учесть синтезированные комплексы; 2 — историографически сформировалось представление о карасукской культуре, содержание которой не совпадает с названным комплексом, 3 — процесс формирования культуры раннего железного века в степях Среднего Енисея шел на основе лугавской и смешанной группы памятников, а не «классической» карасукской. Поэтому следует согласиться с точкой зрения Н.Л. Членовой и выделять самостоятельный культурно-исторический пласт, с последующей дифференциацией памятников, выявляя районированную специфику и степень взаимодействия с карасукской культурой, которая развивалась неоднозначно в пределах региона.

Особенностью лугавской культуры в Ачинско-Мариинской лесостепи является присутствие в материальной сфере ирменского компонента. Несомненно, что эта зона была контактной, из которой изделия населения среднеенисейского региона поступали в ирменскую среду и прежде всего близлежащие территории в Томское и Новосибирское Приобье (Членова, Бобров, 1991).

Молчановская культура представлена небольшим керамическим комплексом, найденным на поселении Тамбарское водохранилище (фрагменты 18 сосудов). Посуда плоскодонная, горшковидной формы с характерным дугообразным венчиком. 1 сосуд баночного типа. Техника нанесения орнамента преимущественно резная, но известны гребенчатый и треугольный штампы, а также широко применяли гладкую качалку. Орнамент подчинен зонам сосуда. На венчике обычно помещали 1-3 орнаментальных пояса, а композицию составляли заштрихованные треугольники, сетка, ромбы, двойной зигзаг, взаимопроникающие оттиски треугольного штампа. Зона шейки горшков декорирована насечками или жемчужником, чередующимися с насечками. Для орнаментации плечико-тулова наиболее распространен был лестничный мотив, комбинации которого формируют зигзаги, вписанные треугольники, упрощенные меандровые фигуры, широко представлены ромбы, зигзаг, треугольники, выполненные резной техникой. Ряды вертикальной гладкой качалки заключали орнаментальное поле. В комплексе известны сосуды с оригинальной орнаментальной композицией.

Данный керамический комплекс по морфологическим признакам, технике нанесения орнамента, ведущим декоративным мотивам и общей орнаментальной схеме тождественен посуде 1-ой группы — по типологии М.Ф. Косарева — из поселений Десятовского, Молчановская Остяцкая Гора, Шайтанского городища, что определяет ее принадлежность к молчановской культуре, распространенной в таежной зоне Приобья. На тамбарской керамике нет черт характерных крестово-штамповой керамике.

Раздел 5. Переходное время от эпохи бронзы к раннему железному веку

В настоящее время на территории Кузнецко-Салаирской ландшафтной области исследовано 16 поселений, содержавших материалы переходного времени, которые соответствуют лесостепной культурно-исторической традиции (городище Маяк, поселения Лачиново, Курья-1,2,4,6 и др.), и 3 поселения с крестово-штамповой керамикой, характерной таежному культурному миру (поселения Линево, Смирновский ручей-1, Мариинское городище). Первые локализуются на восточной периферии Кузнецкой котловины — в среднем Притомье, вторые — как в Кузнецкой котловине, так и в Ачинско-Мариинской лесостепи.

Позднеирменский тип. Всего на поселениях найдено около 400 сосудов, которые по форме представлены 2 типами: банками, составляющими 60% и горшками с плоским и круглым дном. Техника нанесения орнамента резная, реже гребенчатая; широко распространен «жемчужник» (69-91%), как правило, формирующий два ряда и чередующийся с отписками различных орнаментнров. Другие орнаментальные мотивы представлены елочкой, бороздками, штриховкой с наклоном влево и вправо, сеткой. На сосудах 2 типа в зоне укороченного венчика присутствуют геометрические мотивы ирменской орнаментальной традиции: зигзаг, заштрихованные треугольники, ромбы (11% на гор. Маяк). В зоне плечико-тулова на 8 горшках также композицию формируют геометрические фигуры, а на остальных елочка, штриховка, бороздки.

Из металлических изделий достоверно к переходному времени относятся шила с приостренным обушком, проколки с грибовидной шляпкой, идентичные находкам в памятниках Среднего Прииртышья (Труфанов, 1990), кельт с боковыми ушками, аналогичный кельтам с поселения Большой Лог (Генинг и др., 1970), Мыльниково (Шамшин, 1989), и кельт с лобным ушком.

Сходство керамических комплексов поселений Среднего Притомья по всем признакам достаточно значительное, что демонстрируют графы связей построенные на основании математических методов анализа (Бобров, Окунева, 1989). Но есть и различие между группой поселений и городищем Маяк, которое характеризует больший процент сосудов 2-го типа и геометрического стиля. Обший орнаментальный фон, как и тенденция его развития, свидетельствуют об однокультурной принадлежности всех памятников. По характеристике эти материалы идентичны керамическим комплексам поселений Кротово-16, 17, Ивановка-3 в Новосибирском Приобье (Троицкая, Молодин, 1974), Туруновка-4, Омь-1, Чича-1 в Барабинской лесостепи (Молодин, Колонцов, 1984; Молодин, 1985; Софейков, Колонцов, 1987). На основании этих материалов, локализующихся в центральных районах ирменского ареала, В.И. Молодин выделил позднеирменский этап культуры, отмечая его близость материальному комплексу раннего этапа большереченской культуры (Молодин, 1979). На принадлежность переходному времени ряда поселений Верхнего Приобья указывала Т.Н. Троицкая (Троицкая, 1969). Идея о позднеирменском этапе получила поддержку у группы исследователей, но и вызвала другие мнения о культурной атрибуции памятников. Ю.П. Алехин к переходному времени отнес памятники большереченского этапа (Алехин, 1985), а А.Б. Шамшин к самостоятельной большереченской культуре переходного времени, которая в своем развитии прошла 2 этапа: мыльниковский и ближнеелбанский и формировалась на корчажкинской, а не ирменской основе (Шамшин, 1988). По мнению А.Я. Труфанова характеристика позднеирменского этапа, данная В.И. Молодиным, не соответствует материалам переходного времени Среднего Прииртышья и Томского Приобья (Труфанов, 1988). Надо заметить, что полемику ведут специалисты, занимающиеся изучением периферийных районов ирменского ареала и вероятно, отношение локальноспецифичного к общей тенденции развития породило суть проблемы. Кроме этого она обусловлена разной степенью трансформации керамических комплексов. Нельзя не отметить, что ирменский компонент прослеживается в большереченской и саргатской культурах (Полосьмак, 1987; Корякова, 1989). Считаю вполне обоснованным выделение позднеирменского этапа, к которому относятся памятники переходного времени Кузнецкой котловины. Это позволяет сделать два вывода: 1 — общая тенденция трансформации материальной культуры ирменского
населения прослеживается во всем ареале культуры; 2 — по характеристике она обладала локальной спецификой в периферийных района особенно в зоне контакта лесостепи и тайги.

Комплексы керамики с крестово-штамповой орнаментацией найдены на поселениях Смирновский ручей-1, Мариинское городище, Линево-1, единичные фрагменты на поселении Инголь и городище Маяк. Морфологически можно выделить 3 типа посуды: 1 — плоскодонные горшки с дугообразновыгнутым венчиком; 2 — горшки со сферическим туловом и круглым дном; 3 — банки. В формовочной массе преимущественно примесь песка реже дробленного кварцита. Ведущим техническим способом нанесения орнамента являлись штамп в виде косого креста и струйчатый, широко применяли гребенчатый штамп и зубчатую лопаточку. Особенность декоративной схемы составляют пояса, заполненные оттисками крестового штампа разделенные поясами отступающего струйчатого штампа или рядами оттисков близкопоставленного зубчатого орнамента с округлым краем. Единичны сосуды с орнаментом в зоне венчика в виде взаимопроникающих треугольников, выполненных крестовым штампом, или шахматный узор из оттисков гребенки. Керамический комплекс поселения Линево-1 отличается от северных памятников более высоким содержанием гребенки, формирующей елочные мотивы, горизонтальные линии, и присутствием жемчужинка, размещенного в 1 или 2 ряда, как на посуде позднеирменского этапа, что свидетельствует о воздействии местной традиции на культуру мигрантов.

Проблема культурной атрибуции кузнецко-салаирских памятников с крестово-штамповой орнаментацией связана с идентичными материалами таежной зоны Обь-Енисейского междуречья. М.Ф. Косарев, характеризуя молчановскую культуру, выделяет в ней 2 группы керамики: 1 — имеет андроноидную основу в орнаментальном комплексе, 2 — крестово-штамповую. Группы по его мнению, имеют разное происхождение, но находятся во взаимосвязи, механизмом которой были брачные контакты их носителей. Вывод об однокультурности керамических комплексов, принятый большинством сибирских археологов, вызывает возражения. 1. Нахождение на одном памятнике разной по декоративно-морфологическим и технологическим признакам керамики не основание для объединения ее в одну культуру. 2. В настоящее время известны памятники, содержащие керамику или первой, или второй групп. 3. Комплекс с крестово-штамповой орнаментацией достаточно однороден и с керамикой І-ой группы их объединяет мотив зигзаг, широко распространенный в позднебронзовое время, и треугольный штамп. Противоположная линия связи ограничена использованием струйчатого штампа в декоре посуды геометрического стиля. 4. Не доказана абсолютная синхронность этих 2 групп керамических комплексов. 5. 1-ая группа по орнаментальному стилю и другим признакам может быть сопоставима с ирменской посудой, а крестово-штамповая с культурами переходного времени предтаежной и таежной зоны Западной Сибири: гамаюнской или каменогорской (Берс, 1960; Борзунов, Сосновкин, 1979; Борзунов, 1990; Сальников, 1961), атлымской (Васильев, 1982), красноозерской (Косарев, 1981; Абрамова, Стефанов, 1985). Об этом свидетельствуют и материалы переходного времени Верхнего Приобья. Приведенная аргументация, наряду с типологическими и технологическими различиями, позволяет предполагать существование в тайге правобережья Средней Оби двух этнокультурных образований: молчановского и основанного на крестово-штамповой орнментальной традиции, которое характеризуют материалы штампов Десятовского поселения, Новокусковской стоянки, Молчановской Остяцкой Горы, поселения Самусь IV, Басандайского городища, находки у. с. Тургай, Мариинского городища, поселения Смирновский ручей-1 и Линево-1 (расположено вне пределов первоначального обитания населения). Эту культуру определяют: в морфологии посуды баночный и горшковидный типы, изготовленная ленточным способом с высоким содержанием в формовочной массе песка и фракций каменных пород; в технике нанесения орнамента — штампы дающие негативное и позитивное изображение косого креста, треугольный, ромбический, струйчатый, полулунный, гребенчатый; в декоративной схеме — горизонтальная зональность с одним или двумя повторяющимися поясами на сосуде, линейный стиль, выделение на баночных формах верхней части, более разнообразной по композиционному замыслу и нижней моносюжетной. Рассматриваемый керамический комплекс разительно отличается от материалов гамаюнской, красноозерской, атлымской и тем более завьяловой культур. Культуру таежной зоны Обь-Енисейского междуречья, основанную на крестово-штамповой орнаментации, предлагаю назвать «тургайской». Идея В.А. Заха о принадлежности поселения Линево-1 завьяловской культуре и обоснование на его материалах линевского этапа (Зах, 1986, 1990) достаточно сомнительна. Что же касается завьяловского типа, то он в позднеирменской среде скорее всего иллюстрирует специфику культурно-исторических процессов в переходное время на территории Верхнего Приобья.

Раздел 6. Хронология и периодизация культур эпохи бронзы Кузнецко-Салаирской горной области

Решение проблемы датировки культур эпохи бронзы возможно только на ареальном уровне, что, к сожалению, не удовлетворяет потребности археологии горных систем, для которых хронология памятников конкретных районов в большей степени отвечала бы поставленным задачам.

Хронологическое место памятников ирбинского, карасевского типов и большемысской культуры определяется типологическим методом в генезисе керамического комплекса, стадиальной синхронизацией с материалами степной и лесостепной зон Западной Сибири, Казахстана и Средней Азии. В них отчетливо выражена неолитическая традиция и черты, свойственные афанасьевской культуре. Время их существования вторая половина III тыс. до н.э. Появление крохалевской культуры соответствует новому хронологическому периоду. Во-первых, в орнаментации сохраняются признаки ирбинской традиции (Полосьмак, 1978, 1979; Зах, 1990); во-вторых, обосновано сходство стадиального характера крохалевской культуры с памятниками одиновского типа (Н.В. Полосьмак, В.И. Молодин, Е.В. Ламина), которые занимают хронологический период между байрыкскими и кротовскими в периодизационной схеме развития культур эпохи бронзы лесостепных районов Западной Сибири и датируются исследователями первой третью или первой половиной II тыс. до н.э. (Крижевская, 1976; Косарев, 1976; Молодин, 1985). Восточные параллели с керамическими комплексами Забайкалья (текстиль, ногтевидные вдавлення, гребенчатый штамп доронинской посуды) также указывают на начало II тыс. до н.э. (Кириллов, 1988).

Определение хронологии смирновского типа гипотетично. Однако некоторое сходство орнаментальных элементов с крохалевскими, более развитая декоративная схема относительно предшествующих комплексов в Причулымье — позволяют синхронизировать крохалевскую культуру и смирновский тип.

Хронология свиты культур самусьско-сейминского типа более определенна. Стратиграфические данные в ареале, в том числе в Кузнецкой котловине (мог. Заречное-1, Васьково-5), показывают, что самусьская культура существовала раньше андроновской. Если время появления андроновской населения в XIII в. до н.э. определяет верхнюю хронологическую границу кротовской, самусьской и окуневской культур, то нижняя менее определенна. Наконечник копья, кельты, литейная форма кельта самусьско-кижировского типа укладываются в хронологию сейминских бронз, которая, несмотря на некоторые разногласия среди исследователей, ориентирована на XVI/XV-XIV/XIII вв. до н.э. (Киселев С.В., Бадер О.Н., Гимбутас М., Бочкарев B.C., Членова H.Л., Черных Е.Н., Кузьминых С.В., Косарев М.Ф.). Что же касается хронологии, основанной на технологических и типолого- декоративных принципах, то, вероятно, можно согласиться с точкой зрения В.И. Молодина и И.Г. Глушкова и относить самусьские материалы Кузнецкой котловины к позднему этапу развития культуры. Дата окуневской культуры дискуссионна, но концепция о ее энеолитическом возрасте (Максименков, 1968, 1975) должна стать достоянием историографии науки. Корреляция окуневских материалов с самусьскими и кротовскими памятниками — весомый аргумент их хронологической синхронизации (Матющенко, 1973; Молодин, 1988), но на юге Хакасии она могла существовать несколько дольше. Третьяковский тип датировать сложно, но его типологическая близость самусьскому комплексу позволяет предположительно определить ему идентичное хронологическое место. Хронология гребенчато-ямочной керамики также устанавливается на сравнительно-типологическом уровне, с той лишь разницей, что нижний временной рубеж более древний и может быть отнесен к началу II тыс. до н.э. Верхний сопоставим с существованием поздних гребенчато-ямочных комплексов таежной зоны Приобья (Кирюшин, Малолетко, 1979; Посредников, 1973; Васильев, 1978) и появлением на территории Кузнецко-Салаирской горной области андроновского населения.

Относительная хронология андроновской культуры четко определена стратиграфическими данными на памятниках восточных районов ее ареала, которые показывают, что она сменяет культуры самусьско-сейминской общности и исчезает с появлением ирменской культуры (мог. Заречное-1, Журавлево-4, Васьково-5). Перекрестное датирование, основанное на традиционных методах, и данные радиокарбонового анализа позволяют установить абсолютные даты этой культуры XIII-X вв. до н.э. (Бобров, Михайлов, 1989; Бобров, 1990). Андроноидные комплексы (иткульский этап корчажкинской культуры и еловская культура) на рассматриваемой территории не содержат датирующих вещей. Их хронология определена материалами ареала, которая обоснована в работах исследователей (Матюшенко, 1974; Шамшин, 1988; Косарев, 1981) и для пересмотра которой нет оснований. Время их существования XII/XI — X/IX вв. до н.э.

Дата ирменской культуры IX-VII кв. до н.э. для ареала в целом достаточно аргументированно обоснована Н.Л. Членовой (Членова, 1990), которая конкретизирует относительную хронологию, основанную на стратиграфических данных (мог. Журавлево-4, Б-Пичугино). Разделяя позицию автора на хронологию ирменской культуры, считаю, что корректировка необходима нижнему временному рубежу. В ирменском комплексе присутствует серия вещей, ранняя дата которых по аналогии с материалами западных памятников XIII или XI вв. до н.э. Кинжал с поселения Люскус типологически близок сабатиновским (Березанская и др., 1986; Березанская, Шарафутдинова, 1985; Дергачев, 1975), псалии с отверстиями в одной плоскости и в разных типологически идентичны белогрудовским, белозерским и псалиям Балкано-Дунайского региона, время существования которых XII-X вв. до н. э. Белозерские псалии Н.Н. Чередниченко датирует XI-X вв. до н.э. (Чередниченко, 1975, 1977). К кругу предметов, имеющих длинную хронологию относятся наконечники с прорезным пером, кельты с лобным ушком, желобчатые долота. Наконец, появление карасукского компонента в Верхнем Приобье должно было произойти на стадии формирования ирменской культуры и раньше появления в Ачинско-Мариинской лесостепи лугавских и лугавско-карасукских памятников. Все это позволяет предполагать начало ирменской культуры старше IX в. до н.э. Что касается верхней даты, то ее следует принять с корректировкой на конкретные районы. Так, в Ачинско-Мариинской лесостепи лугавскую и ирменскую культуры сменила тагарская, наиболее ранние памятники которой здесь не старше VI в. до н.э. (Мартынов, 1979; Вадецкая, 1983; Гультов, 1983). В Кузнецкой котловине в это время произошла трансформация ирменской культуры. Синкретизм лугавской и ирменской декоративной и технологических традиций, находки среднеенисейских изделий в ирменской среде позволяют синхронизировать во времени эти две культуры (Бобров, 1985; Савинов, Бобров, 1983; Членова, 1990). Комлекс датирующих вещей поселения Тамбарское водохранилище (ножи 3, 4, 13 групп, форма копья с прорезным пером, псалии), а также серия радиоуглеродных анализов угля из очагов определяют дату его существования IX-VIII вв. до н.э. Что же касается молчановской культуры, то есть основания (типолого-декоративная близость ирменской традиции, молчановские элементы на лугавской посуде) синхронизировать ее с ирменской и лугавской культурами (Савинов, Бобров, 1983).

Позднеирменский этап датируется VII-VI вв. до н.э. находками шильев и ножа раннетагарского времени на Маяковом городище, признаками в морфологии и декоре посуды, свойственные новой эпохе. Эта дата согласуется с хронологией этапа в целом, обоснованной Н.Л. Членовой. Несомненно, синхронен ему крестово-штамповый керамический комплекс.

Таким образом, общая схема развития культур эпохи бронзы Кузнецко-Салаирской горной области представляет собой следующее: на раннем этапе одновременно существовали ирбинский, карасевский типы и большемысская культура, которые в начале II тыс. до н.э. сменили крохалевская культура и смирновский тип; на 1-ом этапе развитой бронзы получили развитие самусьская, окуневская культуры, культура гребенчато-ямочной керамики и третьяковский тип, а на втором повсеместно в лесостепях области была распространена андроновская культура под воздействием которой сформировались корчажкинская и еловская культуры. В эпоху поздней бронзы основная территория области была освоена племенами ирменской культуры, находившимися в тесном взаимодействии с лугавцами в Ачинско-Мариинской лесостепи. Переходное время представлено позднеирменским типом и памятниками тургайской культуры.

Периодизационная схема демонстрирует сложные поликультурные процессы развития в эпоху бронзы, которые являются спецификой горной системы.

Раздел 7. Экономика населения эпохи бронзы Кузнецко-Салаирской горной области

Физико-географические особенности Кузнецко-Салаирской горной области, как и страны гор Южной Сибири в целом, оказали воздействие на динамику экономики обществ эпохи бронзы, требовали сочетания разнообразных отраслей присваивающих и производящих форм хозяйствования. Это находит отражение в хозяйстве современных аборигенных народов. Этнографические исследования показывают, что хозяйство населения даже близлежащих горных долин, но с разной ландшафтной обстановкой, могло отличаться долевым весом отраслей, преобладанием того или иного вида скота в стаде, отсутствием или существованием земледелия (Потапов, 1984; Садовой, 1987; Кимеев, 1989). Ландшафтная мозаичность горной системы приводила к районированному развитию экономики.

Реконструкция хозяйства ранних этапов эпохи бронзы и доандроновского времени возможна только в целом — на материалах ареала культур, что затрудняет выявление особенностей его развития на рассматриваемой территории. Появление в III тыс. до н.э. скотоводческого населения, освоившего степи высокогорных долин и Среднего Енисея и знаменовавшего 1-й этап крупного общественного разделения труда, вряд ли могло привести к тотальным хозяйственным изменениям в лесостепных районах Западной Сибири. Только в начале II тыс. до н.э. на одино-крохалевском этапе можно с уверенностью судить о формировании многоотраслевой экономики в межгорной котловине и сопредельных районах с динамикой на увеличение производящих отраслей, особенно скотоводства (Бобров, 1987, 1989). В этот период происходило относительное выравнивание социально-экономического развития обществ, населявших юг Западной Сибири.

Современное состояние палеоостеологического фонда самусьско-сейминской эпохи позволяет констатировать, что у населения разных культур было многоотраслевое направление экономики, но у кротовцев было равное сочетание охоты и скотоводства, у елунинцев охотничий промысел составлял 2/3 хозяйственной деятельности, преобладала охота над скотоводством также и у самусьцев (Молодин, 1985; Молодин, Глушков, 1989; Кирюшин, 1986; Косарев, 1982). Они охотились на лося, медведя, реже косулю, зайца, бобра. Это свидетельствует о том, что скотоводство не удовлетворяло полностью потребности населения в мясе. Что же касается скотоводства, то можно отметить преобладание лошади в составе стада елунинцев и крупного рогатого скота у крохалевцев и самусьцев. Немаловажное место у последних занимало рыболовство, о чем свидетельствуют остатки ихтиофауны и специализированные орудия, в том числе на памятниках Кузнецко-Салаирской горной области. В Ачинско-Мариинской лесостепи очевидно была сходная модель развития экономической сферы. В частности на многоотраслевой уклад указывают материалы окуневской культуры. В пределах Среднего Енисея у них в равной степени были развиты скотоводство (мелкий и крупный рогатый скот) и охота, меньше рыболовство (Ермолова, 1983, Максименков, 1968, 1975; Вадецкая, 1986).

Изменение культурно-историческои ситуации в лесостепях Западной Сибири с появлением андроновского населения привело к резкой переориентации хозяйственной деятельности. Скотоводческое направление экономики населения этой культуры не вызывает сомнения у исследователей. Об этом свидетельствуют остеологические материалы и отсутствие поселений со стационарными жилищами (Молодин, 1985; Бобров, 1988). В Барабе, Кузнецкой котловине, на Алтае, Верхней Оби, Среднем Енисее около 100% фаунистических остатков принадлежит домашним животным, среди оторых приоритетное место занимал крупный рогатый скот, мелкий несколько меньше. Скотоводство было пастушеским с перемещением на небольшие расстояния по мере истощения травянистого покрова (Комарова, 1961). Сохранялся у андроновцев и охотничий промысел, вес которого был предположительно выше в Барнаульско-Бийском и Томском Приобье, чем на других территориях.

Миграция андроновского населения привела к более существенному изменению палеоэкономического развития обществ Западной Сибири, чем это наблюдалось на афанасьевской стадии. Резче обозначились экономические структуры: производящая, многоотраслевая (в зоне контакта лесостепи и тайги) и присваивающая (Косарев, 1982). На периферии андроновского ареала, как северной, так и южной, экономика населения базировалась на производящих и присваивающих формах хозяйства, соответствующих рациональной эксплуатации природной среды. Что касается населения еловской культуры, то хозяйство южной и северной групп отличалось долевым весом присваивающих промыслов (Посредников, 1975; Кирюшин, 1986; Косарев, 1974, 1982; Матющенко, 1974). В южной группе заметно увеличение роли скотоводства относительно охоты и рыболовства. Это позволяло небольшим коллективам перемещаться в лесостепные районы северной периферии Кузнецко-Салаирской горной области, в привычную для их экономики географическую среду. В Кузнецкой котловине у населения корчажкинской культуры хозяйство имело ярко выраженный скотоводческий характер, чем в лесостепях Алтая, где охота имела почти равное соотношение со скотоводством (Кирюшин, Гальченко, Удодов, Шамшин, 1988). На поселении Танай-4 остатки жилищ свидетельствуют о его стационарном значении, а кости домашних животных составляют около 90%. В составе стада этого населения преобладал крупный рогатый скот, в 2 раза меньше было лошадей и овец. Лошадей разводили среднего роста идентичных лошадям из пазырыкских курганов (Витт, 1952), а на мясо закалывали преимущественно крупный рогатый скот старше 2 лет, обеспечивая качественно воспроизводство поголовья. Объектами охоты были лось и косуля. Подсобную роль в хозяйстве занимало рыболовство. Сравнивая эти данные с материалами корчажкинской культуры Алтая, нетрудно заметить процесс переориентации от многоотраслевого уклада к производящему хозяйственному комплексу, который получил дальнейшее развитие в эпоху поздней бронзы и раннего железа.

В начале 1 тыс. до н.э. у населения ирменской культуры основу хозяйственной деятельности составляло скотоводство и земледелие. Скотоводство характеризуется пастушеским типом, с преобладанием крупного рогатого скота в стаде и стойловым содержанием животных в зимний период (Грязнов, 1956; Матющенко, 1974; Троицкая, 1976; Молодин, 1985) Статистические данные о структуре стада ирменцев Кузнецкой котловины идентичны данным Верхнего Приобья, за исключением долевого веса мелкого рогатого скота. В Приобье по сведениям Е.А. Сидорова, было равное соотношение крупного и мелкого рогатого скота, а лошадь составляла 16-26%. Анализ возрастных определений показывает высокий уровень зоотехники (Сидоров, 1989). Аналогичная структура стада была у ирменцев Барабы и Алтая (Молодин, 1985, Кирюшин, 1988). Важно отметить, что в это время метную роль в хозяйственной жизни общества играло коневодство. Оптимальный скотоводческий комплекс, сформировавшийся у ирменцев, cуществовал долго и отчасти наблюдается в настоящее время в ряде сельских хозяйств центральных районов Кузнецкой котловины. Изменения в его структуре, даже небольшие, могли явиться причиной для перехода к кочевой форме.

Немаловажное значение в экономике ирменского населения имело земледелие, о чем свидетельствуют двуручные зернотерки; жернов ручной мельницы и ряд других фактов, обоснованных Е.А. Сидоровым (Сидоров 1986). В Ачинско-Мариинской лесостепи у населения лугавской культуры существовал многоотраслевой уклад, основанный на производящих и присваивающих формах хозяйственной деятельности. Если обитатели остепненных районов среднеенисейского региона наряду с охотой в основном занимались разведением крупного и мелкого рогатого скота, а лошадей в стаде держали в 2 раза меньше, то в предгорной зоне заметно изменяется структура стада и соотношение отраслей: на поселении Ашпыл кости диких животных составляют более четверти всех остеологических материалов, а на Тамбарском водохранилище почти половину. Здесь же наблюдается выравнивание соотношения крупного рогатого скота и лошадей в стаде (48 и 44%). Видовой состав диких животных на рассматриваемой территории и на Среднем Енисее одинаков. Основными объектами охоты были косуля, лось, олень. Охотились круглый год, но, судя по возрасту молодняка и принадлежности костей самцам, это было не хищническое истребление популяций, а рациональное присвоение продуктов природы, забота о естественном воспроизводстве. Охотились также на медведя, волка, кабана, кабаргу; развит был и пушной промысел: добывали бобра, соболя, сурка, выдру, лисицу, но охота на бобра занимала ведущее место (до 10%). Видовой состав охотничьего промысла, долевой вес производящих и присваивающих отраслей в экономике лугавского населения напоминает экономическую модель окуневского общества.

Таким образом, развитие обществ эпохи бронзы Кузнецко-Салаирской горной области соответствует 2 и 3 этапам хозяйственного освоения этой территории (Бобров, 1987, 1989). Если анализировать экономическое развитие страны гор Южной Сибири, то на этой территории было как минимум 3 области со своеобразной динамикой хозяйственного развития. 1-ая Кузнецко-Салаирская, районы которой к западу от хребтов Кузнецкого Алатау
связаны с лесостепью Западной Сибири, где шел поступательный процесс развития от присваивающих форм хозяйства к многоотрослевому укладу, а от него к производящему. В лесостепях этой горной области и в зоне открытых пространств тенденции экономического развития были адекватны. Однако особенность первой являлось, вероятно сосуществование многоотраслевого и производящего комплекса в андроновскую эпоху (андроновская, корчажкинская и еловская культуры) и переходное время от эпохи бронзы к раннему железу (позднеирменский этап и носители крестово-штамповой керамики). 2-я — Алтае-Саянское нагорье, для которого в динамике экономического развития обществ характерна цикличность, скотоводство — афанасьевская, андроновская и карасукская культуры, многоотраслевое хозяйство — окуневская и лугавская, с разным долевым весом скотоводческой отрасли у населения последней. Но общая культурно-историческая модель среднеенисейского региона требует корректировки. Не исключено здесь поликультурное состояние, которое могло быть вызвано специализацией обществ в разных сферах хозяйственной деятельности 3-я область — Забайкалье, в лесостепных районах которой длительное время существовала многоотраслевая форма хозяйствования. Темпы развития производящих форм здесь, видимо, были более низкими, чем в других областях, но постепенно скотоводство заняло доминирующее место в экономике, что предопределило переход населения к кочевой форме в середине I тыс. до н.э.

Своеобразие динамики палеоэкономики эпохи бронзы Южной Сибири адекватно отражает сложность культурно-исторических процессов этого обширного региона на стыке Северной и Центральной Азии.

Раздел 8. Культурно-исторические процессы развития обществ эпохи бронзы

Проблема культурогенеза. В Кузнецкой котловине в начальный период эпохи бронзы существовало население, оставившее памятники ирбинского типа и большемысской культуры. Генетические истоки ирбинского типа доказательно обоснованы В.И. Молодиным, который считает его происхождение на местной неолитической (верхнеобской — В.Б.) основе (Молодин, 1975, 1977). На новых материалах эта идея была подтверждена
В.А. Захом (Зах, 1990). Формирование большемысской культуры, основная территория которой лесостепной Алтай, по Ю.Ф. Кирюшину, проходило на основе 3 компонентов: неолитическом (кузнецко-алтайская культура —
В.Б.), позднекельтеминарском и афанасьевском (Кирюшин, 1986). Наличие первого, как субстрата, вряд ли может вызывать сомнения; его признаковые черты наблюдаются и в материалах Кузнецкой котловины. Не менее хорошо выражен афанасьевский компонент. Позднекельтеминарский скорее всего имеет отношение к генезису неолитических культур юга Западной Сибири. В Ачинско-Мариинской лесостепи существовал карасевский тип, который сомнительно относить к байрыкским племенам (Молодин, 1985). 1 — сходство его прослеживается с афанасьевской орнаментальной традицией, для которой были характерны как гребенчатый, так оступающенакольчатый технические приемы; 2 — гребенчато-ямочный комплекс известен в неолите Красноярско-Канской лесостепи (казачинский пласт — по Н.А. Савельеву. Но то, что этот комплекс мог сформироваться на основе обширной ямочно-гребенчатой области, занимавшей таежные районы Западной, но и частично Средней Сибири, вполне возможно. Степень освоенности горной области в этот период была чрезвычайно низкой, что позволяет допускать сохранение в предгорнотаежных районах обществ с неолитическим укладом.

Происхождение крохалевской культуры проблематично, но следует отказаться от идеи проникновения одиновского (Бараба) населения в Приобье и его участии в сложении крохалевской культуры, а рассматривать их памятники как однокультурные. Доказано, что в ее формировании принимали участие ирбинское и байрыкское население. Что же касается восточного компонента, который исследователи связывают с текстильной керамикой характерной для всей Средней Сибири в VI-IV тыс. до н.э. (Савельев, 1989), то между этими комплексами и комплексами ранней бронзы существует значительный хронологический промежуток, которому даже в восточных районах была свойственна иная типолого-декоративная керамическая традиция. Вместе с тем, текстильная керамика на одино-крохалевской стадии получила широкое распространение на юге Западной Сибири и в степях Северного Казахстана. Это заставляет более корректно относиться к данному признаку. Возможно с восточным компонентом в сложении крохалевской культуры связаны композиции, выполненные пунктирной гребенкой (Няша, Казачка, Улан-Хада), представленные на посуде 2-ой группы. Присутствие на посуде этой группы гребенчатой качалки с характерным расположением позволяет усматривать в ней большемысскую орнаментальную традицию. Не исключено, что материалы Кузнецко-Салаирской горной области отражают начальный этап формирования крохалевской культуры.

Генезис смирновского типа пока неясен, но возможно, что процесс его формирования был результатом развития неолитической традиции районов Причулымья, Красноярска и усть-бельского керамического комплекса, который Н.А. Савельев относит к ранней бронзе (Савельев, 1989). Но следует допускать участие в этом процессе культуры населения районов Приобья.

Проблема самусьского культурогенеза в какой-то степени возможна на материалах рассматриваемой территории, так как она не являлась центром ее формирования, но то что в генезисе этого этнокультурного образования приняло участие население горной области — факт вероятный. И.Г. Глушков обратил внимание на такой технологический прием, как использование дробленных горных пород в качестве добавок в формовочную массу. Эта традиция могла возникнуть в местах богатых камнем, в частности, в районах Кузнецко-Салаирской горной области (Глушков, 1986, 1990; Молодин, Глушков, 1989). Подобный технологический прием был известен в неолите и ранней бронзе Забайкалья, фиксируется он в производстве 2-ой группы крохалевской посуды, в синхронном ей гребенчатом комплексе Ачинско-Мариинской лесостепи. Но этот комплекс — один из компонентов сложения самусьской культуры. Очевидно он входит в состав третьяковского типа наряду со степановским. Последний демонстрирует участие таежных групп населения в развитии материальной культуры 1-го этапа развитой бронзы. Что касается окуневской культуры, центром которой является среднеенисейский регион, то в ней выражен переднеазиатский компонент (Д.Г. Савинов, М.Д. Хлобыстина, В.П. Алексеев, Б.Н. Пяткин). Это роднит её с каракольской культурой Горного Алтая (В.И. Молодин) и культурой окуневского типа Тувы (чаа-хольской). Но субстратной являлась местная основа — свита культур предгорного окружения степей (Тува, Красноярско-Канский район, Причулымье, Кузнецкий Алатау) с техникой орнаментации крупной палочкой, лопаточкой и гребенчатым штампом. Накольчатая техника могла явиться следствием дальнейшего развития автохтонной энеолитической традиции. Данная концепция лишает однолинейности решения проблемы формирования окуневской культуры (Максименков, 1986, 1975, Вадецкая, 1986). Этот второй импульс миграции европеоидного населения из переднеазиатского очага древних культур привел к формированию культур в высокогорных районах Центральной Азии, окуневской. самасьской, вероятно, кротовской. Южный компонент в генезисе этих культур отмечен исследователями (Матющенко, 1973; Молодин, 1985 и др.). Этим, а не только стадиальностью, объясняется общность культур сейминской эпохи.

Происхождение гребенчато-ямочного типа предандроновского времени решить сложно, так как не удается дифференцировать в целом этот диахронный массив. Соответственно нельзя утверждать существование постоянной миграции таежного населения на юг. Возможно этот процесс произошел однажды в начале эпохи бронзы и в дальнейшем эта орнаментальная традиция получила самостоятельное развитие в тайге на юго-востоке За-падной Сибири.

Историография андроновской культуры выявляет две гипотезы происхождения этого образования на территории Сибири: автохонную, которая вряд ли отражает объективные процессы развития, и миграционную. Сопоставляя генезис культуры в разных районах ее обширного ареала, можно отметить, что по основным составляющим ее блокам (керамика, декор, погребальная практика, антропологический тип) она сохранила более «чистый» облик в Кузнецкой котловине и лесостепях среднеенисейского региона. Одним из значительных исторических последствий существования андроновских обществ явилось формирование на периферии их обитания синкретичных культур. Взаимодействие андроновцев с южносибирским населением, носителей гребенчато-ямочной керамики, дало основу корчажкинской культуре, а с северотаежным еловскую. Свиту культур, развившихся на андроновской культурной традиции, целесообразно рассматривать как культурно-историческую общность, которую можно назвать «карасукско-бегазы-дандыбаевская» (Бобров, 1988). По мере развития эти общества с тенденцией к скотоводческому комплексу в хозяйстве проникли в андроновскую метрополию, сосуществуя с ними черезполосно. Контакты между разнокультурным населением вели к появлению памятников ордынского и формированию ирменской культуры.

О происхождении ирменской культуры высказаны разные мнения, многие из которых стали достоянием историографии науки. Большинство исследователей не отрицает участие андроновского компонента в ее формировании, что ещё раз подтверждают материалы Кузнецкой котловины. Что касается второго, то высказаны 3 точки зрения: карасукский (Савинов, Бобров), кротовский (Молодин) и бегазы-дандыбаевский (Ю.Ф. Кирюшин). Предмета для дискуссии нет, так как в большей степени чем андроновский, ирменской культуре представлен андроноидный субстрат, но степень его выраженности больше в Приобье, чем в Барабе. В процессе формирования и генезиса культуры в разных районах огромного ареала она подвергалась воздействию разнокультурных образований. Несомненны контакты ирменского населения с лугавцами, сложение культуры которых дало в среднеенисейском регионе, прежде всего в предгорных районах, а затем в остепненных при взаимодействии с карасукцами. Эта культура поликомпонентна с энеолитической традицией, как местной, так и южных районах Средней Сибири и Забайкалья. Присутствует в ней андроновский компонент и какой-то еще западный степной.

Переходное время демонстрирует как внутренние процессы развития ирменской культуры, так и внешние, связанные с миграцией населен из таежной зоны Обь-Енисейского междуречья.

Таким образом, в культурогенезе эпохи бронзы ландшафтной области намечаются несколько самостоятельных линий: большемысская-крохалевская (суперстратный компонент-культура населения юга Средней Сибири) неолит-энеолит Причулымья и красноярской лесостепи — смирновский тип — окуневская культура (суперстратный компонент-переднеазиатский, который также лег в основу каракольской, самусьской и кротовской культур) Вероятно гребенчато-ямочная орнаментальная традиция тоже представляла собой самостоятельную линию развития. Андроновская культура изменила сложившуюся тенденцию и после ее существования более определенно была выражена одна общая линия: андроновская культура и гребенчато-ямочный комплекс — андроноидные культуры — ирменская-позднеирменская культуры.

Проблема социогенеза. На ранних этапах эпохи палеометалла в степной и лесостепной зоне, видимо, произошел процесс ослабления внутренних социально-экономических связей, обусловленный становлением производящих отраслей и ростом производительных сил. Степень его проявления в обществах различных географических районов была неадекватна. Процесс атомизации, видимо, закончился в начале II тыс. до н.э., но в большей степени с наступлением самусьско-сейминской эпохи, когда наблюдаются консолидированные крупные этнокультурные образования, занимавшие огромные территории (Бобров, 1987). В ранний период родовые общины являлись социально-экономическим ядром общества, но по мере развития многоотраслевой системы хозяйствования его могли составлять локализованные части рода, такие как большесемейные общины. Возможно, это находит отражение в существовании крупных (родовых) и малочисленных (большесемейных) кладбищах. С общеисторической точки зрения этому укладу могло соответствовать позднематеринское родовое объединение, в которых патриархальные начала занимали разную степень дифференцированности, особенно в организационно-управленческой сфере. Именно с этой социальной группой связаны захоронения мужчин с ритуальными вещами, иногда в неординарных по размерам курганных (кротовская, окуневская культуры). Если в культурном и экономическом отношении общества самусьско-сейминского времени были не ниже андроновского, то можно предполагать у них и соответствующий уровень общественного развития (Косарев, 1982; Бобров, 1987).

Способность занять огромные пространства лесостепи до Енисея уничтожить развитые общества кротовцев, самусьцев, окуневцев свидетельствует о социальной и военной организованности андроновцев, о степени связей всех социальных структур, составляющих их общество, по крайней мере на что указывают погребальные памятники. Кроме того, что общественная позиция мужчины подчеркнута подчиненным расположением захоронений женщины и ребенка в планиграфии могил кургана, его социальная значимость обозначена размерами и неординарностью погребальных сооружений (родовые старейшины и главы большесемейных общин). Выделяется в андроновском обществе еще какая-то социальная категория мужчин, которым при погребении установлены столбы и камни-обелиски. Можно предположить что это были воины. Подвижный образ жизни, незначительная потребность в трудовых ресурсах приводили к существованию небольших по численности пзводственных коллективов и ослаблению социально-экономических связей между ними. Исключение могли составлять андроновцы межгорных котловин, находившихся в относительной изоляции.

С эпохой поздней бронзы связан демографический скачок, обусловленный экономическим прогрессом. Это не могло не найти отражения в социальной сфере. Весь облик материальной культуры ирменцев свидетельстует о начавшемся процессе милитаризации общества (оружие, укрепленные поселки, конская упряжь) и как следствие, зарождение в нем общественных структур, характерных для военно-демократических потестарных образований скифского времени, но не получивших еще отражения в погребальной практике. Возможно с группой воинов связаны захоронения в кургане только мужчин, некоторым из них при погребении ставили камень-обелиск. В этих случаях отдельные могильные сооружения выделялись размерами, что позволяет предполагать их принадлежность военным предводителям которыми были главы общин и вожди. Андроновские и позднебронзовые столбы и камни заполняют хронологический разрыв между окуневским и древнеямными изваяниями и оленными камнями, тюркскими изваяниями и балбаламн, с которыми связана идея война-героя. Совокупность этих объектов позволяет сделать вывод о существованиии в степной и лесостепной зоне Евразии особой знаковой системы, несущей коммуникативную функцию и общую мировоззренческую идею.

Анализ погребального обряда и практики ирменского населения приводит к следующему заключению: о нуклеарном характере парной семьи, входившей в состав малой, о существовании большесемейных общин, которые управлялись главой или коллегиально, т. к. в погребальной практике подчеркнут социальный статус в целом малой семьи о существовании социально неравноправного населения; о патриархальном укладе ирменского общества, о половозрастной структуре организации, особенно отчетливо выраженной в группе женщин по головным украшениям, о существовании каких-то внутриродовых организаций, о чем свидетельтствуют захоронения кургане только мужчин или женщин. С точки зрения социальной значимости скотоводческо-земледельческий уклад ирменцев был шагом вперед по сравнению с предшествующими экономическими направлениями.

Общеисторические процессы развития. В историческом аспекте Кузнецко-Салаирская горная область представляла собой зону контакта двух древних центров развития культур: верхнеобского и среднеенисейского. Западные ее районы находились в единстве с процессами социокультурогенеза лесостепной зоны Алтая и Обь-Иртышского междуречья приобретая в этой окраине со своеобразными физико-географическими условиями локальную специфику. Вместе с тем ландшафтное разнообразие являлось благоприятной средой для существования различного по происхождению и культурной принадлежности населения, начиная с ранних этапов исторической эпохи. На севере горной области зона лесостепи представляла собой периферию культур средеенисейского региона и, вероятно, контактной зоны лесостепи и тайги Обь-Енисейского междуречья. В андроновское время произошла некоторая нивелировка исторической среды рассматриваемой территории, когда скотоводческое население освоило практически все лесостепные районы, заняв место на востоке Чулымо-Енисейскую и Сыдо-Ербискую котловины. Одним из значительных исторических последствий существования андроновских племен явилось формирование на периферии ареала их обитания андроноидных культур. Постепенно северная и южная андроноидные культуры заполняют эти же пространства. В позднебронзовое время историческая ситуация вновь приближается к андроновской модели, с той лишь разницей, что Ачинско-Мариинская лесостепь стала зоной контакта ирменского и лугавского населения, отношения между которыми носили мирный характер. Это позволяет установить цикличность исторических процессов во второй половине II тыс. до н.э. — начале I тыс. до н.э. в отличие от раннего этапа эпохи бронзы и самусьско-сейминского времени.

Несомненно участие таежного населения в историческом развитии горной области, причем, надо полагать, что здесь оно было значительнее, чем в открытых пространствах Западной Сибири (70% территории таежный ландшафт). Оно приходится на ранний и заключительный этапы эпохи. Относительная нестабильность лесостепного мира, особенно в переходные периоды, приводила к миграции таежного населения на юг, в контактную зону, через которую осуществлялась связь обществ двух экосистем, основанных на разных экономических укладах. Это давало населению определенные преимущества (посредничество, близость к сырьевым источникам, многоотраслевое хозяйство). Эта же тенденция наблюдается и в более позднее время, которую можно рассматривать как закономерность исторического развития. Историческая среда зоны контакта лесостепи и тайги Кузнецко-Салаирской горной области, культурогенез эпохи бронзы, свидетельствуют об интегративных процессах, одним из механизмов которых был ассимилятивный, основанный на взаимобрачных связях. Эту тенденцию можно наблюдать в зоне контакта на всей территории Западной Сибири, что позволяет выявить закономерность — интегративного социокультурного развития в контактных ландшафтных зонах. Горной системе соответствовала иная закономерность — поликультурного гомогенного развития.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

1. В культурогенезе Кузнецко-Салаирской горной области сфокусированы общие процессы, свойственные равнинным пространствам Западной Сибири, но в большей степени они соответствуют тенденции развития в степной и лесостепной экомакрозоне.

2. В культурно-историческом развитии ландшафтной области выделяются два района в конкретные хронологические периоды различающиеся coдержанием и характером исторических процессов: Кузнецкая котловина Ачинско-Мариинская лесостепь. Физико-географические особенности последнего обусловили специфику исторической среды, которая имела контактный, интегративный характер.

3. В культурно-историческом аспекте эта область не являлась центром формирования древних культурных образований, а представляла контактную зону, периферию верхнеобского и среднеенисейского очагов древних культур. Это в значительной степени обусловило поливариантное историческое содержание, с тенденцией гомогенного развития, в отличие от гетерогенной основы процессов равнинных районов Сибири.

Особенности исторического развития Кузнецко-Салаирской горной области в эпоху бронзы, ее закономерности позволяют с новых позиций научного познания подойти к изучению древней истории Южной Сибири, открывают перспективу исследования культурно-исторических процессов в горных системах как нового научного направления.

Список опубликованных работ, представленных к защите:

Монографии:
1. Айдашинская пещера, — Новосибирск: Наука, 1980. — 208 с. (соавт. В.И. Молодин, B.Н.Равнушкин).
2. Памятник андроновской культуры в Обь-Чулымском междуречье. — Депонир. ИНИОН №38518 от 26.06.1986 г. — 198 с. (соавт. Ю И.Михайлов).
3. Могильник эпохи поздней бронзы Журавлево-4. — Новосибирск: Наука, 1992. —165с. (соавт. Т.А. Чикишева, Ю.И. Михайлов).

Статьи:
4. Титовскнй могильник (к вопросу о памятниках эпохи поздней бронзы на юге Западной Сибири) // Древние культуры Алтая и Западной Сибири. — Новосибирск: Наука, 1978. — C. 47-62 (соавт. Д.Г.Савинов)
5. Раскопки памятников на озере Большой Берчикуль и на р.Томи // АО 1977 — М.: Наука, 1978. — С. 209.
6. Поселение на реке Люскус // Археология Южной Сибири. — Кемерово, 1979. — С. 47-59.
7. Памятники эпохи бронзы Кузнецкой котловины // Тез. докл. Научно-теоретическая конференция. — Иркутск, 1979. — С. 56-57.
8. К вопросу о позднем неолите в Ачинско-Мариинской лесостепи // Проблемы археологии и этнографии Сибири и Центральной Азии. — Иркутск, 1980, — С. 39-40
9. Курган на озере Большой Берчикуль // Археология Южной Сибири. — Кемерово, 1980. — С. 86-94.
10. Титовский могильник эпохи поздней бронзы на реке Ине // Проблемы Западносибирской археологии. Эпоха камня и бронзы. — Новосибирск: Наука, 1981. — С. 122-135 (соавт. Д.Г. Савинов).
11. Проблемы археологии Обь-Чулымского междуречья // Сибирь в прошлом, настоящем и будущем. — Новосибирск, 1981. — Вып. III. — С. 12-15.
12. Керамика поселения Смирновский ручей I. // Проблемы археологии и этнографии Сибири. — Иркутск, 1982. — С. 87-88.
13. Стоянка каменного века на озере Большой Берчикуль // Историческая этнография. Традиция и современность. — Л.. 1983. — С. 170-176.
14. Работы в Красноярском крае и Кемеровской области // АО 1981. — М.: Наука, 1983. — С. 186-187.
15. Устинсинский могильник // Ахеология Южной Сибири. — Кемерово, 1983. — С. 34-71
16. Неолитические памятники Ачинско-Мариинской лесостепи // Проблемы исследования каменного века Евразии. — Красноярск, 1984. — С. 159-162.
17. Эпоха поздней бронзы в Обь-Чулымском междуречье // Археология Южной Сибири. — Кемерово, 1985. С. 28-36.
18. О восточной границе большереченской культуры // Тез. докл. «Скифская эпоха Алтая», Барнаул, 1986 — С. 52-54 (соавт. В.Н. Добжанский).
19. Новое в конструкции андроновских могильных сооружений Кузнецкой котловины // Памятники древних культур Сибири и Дальнего Востока. — Новосибирск. 1986. С. 75-78.
20. Некоторые проблемы корреляции археологических материалов Сибири // Археологические и этнографические исследования Восточной Сибири (Итоги и перспективы). — Иркутск, 1986, — С. 40-43.
21. Некоторые аспекты смены археологических культур // Смена культур и миграции в Западной Сибири. — Томск, 1987. — С. 80-83.
22. К периодизации эпохи бронзы в Мариинской лесостепи // Исторические чтения памяти Михаила Петровича Грязнова. — Омск, 1987. — С. 116-119.
23. Раскопки памятников эпохи бронзы в Обь-Чулымском междуречье // Исследования памятников древних культур Сибири и Дальнего Востока. — Новосибирск, 1987. — с. 67-70.
24. Основные этапы хозяйственного и культурного освоения Обь-Чулымского междуречья. // Проблемы археологии степной Евразии. — Кемерово, 1987. — Ч. I. — С. 132-135.
25. Кадат IX — ритуальный памятник тагарской культуры // Скифо-Сибирский мир. — Новосибирск: Наука, 1987. — С. 46-49.
26. Комплекс андроновской-ф культуры поселения на берегу Тамбарского водохранилиша // Проблемы археологических культур степей Евразии. — Кемерово, 1987. — С. 17-27. (соавт. Ю.И. Михайлов).
27. Новый тип андроноидных памятников а Ачинско-Мариинской лесостепи // Древние памятники Северной Азии и их охранные раскопки. — Новосибирск, 1988 — С. 5-23.
28. Серп-косарь из поселения на берегу Тамбарского водохранилища // Известия СОАН
СССР, серия история, филология, философия. — Новосибирск, 1988 — Вып. 3. — С.57-59.
29. Культурная принадлежность и хронология памятников предандроновского времени и поздней бронзы Обь-Чулымского междуречья // Тез.докл. «Хронология и культурная принадлежность памятников каменного и бронзового веков Южной Сибири». — Барнаул, 1988. — С. 68-71.
30. Культурная принадлежность поселения Танай-4 // Тез.докл. «Археологические исследования в Сибири. — Барнаул, 1989. — С. 17-18 (соавт. Л.Ю. Касастикова).
31. Курган — как сакрализованное пространство в системе погребального обряда // Актуальные проблемы методики Западносибирской археологии. — Новосибирск, 1989. — С. 160- 164 (соавт. Д.Г. Савинов).
32. Основные этапы освоения Обь-Чулымского междуречья // Экономика и общественный строй древних и средневековых племен Западной Сибири. — Новосибирск, 1989. — С. 6-15.
33. Среднее Притомье в переходное время от эпохи бронзы к раннему железному веку. — Рук.депонир. ИНИОН №38592, 14.09.89. — 29 с. (соавт. И.В. Окунева)
34. Исследования краеведческих музеев Кузбасса памятников эпохи опонзы // Проблемы изучения Сибири в научных исследованиях музеев — Красноярск, 1989. — С. 99-101.
35. О генезисе оленных камней // Проблемы скифо-сарматской археологии Северного Причерноморья. — Запорожье, 1989. — С. 17-18.
36. К вопросу о социологическом анализе погребений предскифского времени Кузнецкой котловины // Тез. докл. «Скифо-сибирский мир». — Кемерово, 1989. — Ч. I. — С. 49-53.
37. О взаимосвязи посуды и обряда погребения в андроновских памятниках Кузнецкой котловины // Древняя керамика Сибири: типология, технология, семантика. — Новосибирск: Наука, 1990. — С. 81-88.
38. Материалы разрушенных неолитических погребений кузнецко-алтайской культуры // Проблемы археологии и этнографии Южной Сибири. — Барнаул, 1990. — С. 19-33.
39. История археологического изучения эпохи бронзы в Обь-Чулымском междуречье // История археологических исследований Сибири. Омск, 1990. — С. 91-105.
40. Археологические источники и закономерности исторического развития в эпоху бронзы на территории Западной Сибири. // Проблемы исторической интерпретации археологических и исторических источников Западной Сибири. — Томск, 1990. — С. 51-53.
41. Общие тенденции развития экономики обществ эпохи бронзы страны гор Южной Сибири // Палеонтология Сибири. — Иркутск, 1990. — С. 18-20.
42. Периодизация эпохи бронзы Обь-Чулымского междуречья // Тез. докл. «Проблемы хронологии и периодизации археологических памятников Южной Сибипи». — Барнаул, 1991. — С. 80-83.
43. О планиграфии ирменских могильников Кузнецкой котловины // Проблемы археологии и этнографии Сибири и Дальнего Востока. — Красноярск, 1991. — Т. И. — С. 24-25. (соавт. Н.В. Гоголина)
44. Новые неолитические памятники Кузнецко-Салаирской горной области // Проблемы археологии и этнографии Сибири и Дальнего Востока. — Красноярск, 1991. — Т. I. — С. 68-71.
45. Особенности погребального обряда ирменской культуры в Кузнецкой котловине // Древние погребения Обь-Иртышского междуречья. — Омск, 1991. — С. 60-72.
46. К проблеме вертикально установленных объектов в погребениях эпохи бронзы Сибири и Казахстана // Северная Азия от древности до средневековью. — СПб, 1992. — С. 54-57.
47 Половозрастная структура ирменского общества (по материалам головного убора) // Вторые исторические чтетия памяти Михаила Петровича Грязнова. — Омск, 1992.
48. Смешанные Лугавско-ирменские памятники района Кузнецкого Алатау // Проблемы археологии Евразии Москва Наука 1991
49. O^/ft anthroS — v.25, — n.2. — 1988. — p. 30-46.