Артамонов М.И. Спорные вопросы древнейшей истории славян и Руси

К содержанию 6-го выпуска Кратких сообщений Института истории материальной культуры

Результаты обсуждения макета первых двух томов „Истории СССР“ выразились в солидном количестве отзывов и замечаний, касающихся как труда в целом, так и отдельных его частей. Особенно много критических замечаний поступило по разделам второго тома, посвященным древнейшей истории славян. Рецензенты прежде всего отмечали непропорционально малое место, отведенное истории русских славян, сравнительно с другими племенами и народами СССР, обращали также внимание на неполноту характеристики восточных славян конца I тысячелетия н. э., на необходимость дополнения ее изложением истории возникновения Русского государства и доведения этой истории до того хронологического рубежа, который принят для всего тома в целом. Целесообразность такого расширения, по мнению рецензентов, вытекала еще из того, что в истории древнерусского государства конец X — начало XI в. являются весьма важным переломным моментом от дофеодального строя к феодальному. Далее, о необходимости изложения дофеодальной истории древней Руси именно в томе, написанном ИИМК, говорит и то, что важнейшими источниками для познания этого периода являются археологические материалы.

[adsense]

Все эти соображения достаточно убедительны, чтобы с ними согласиться и соответственно перестроить содержание второго тома «Истории СССР» в части, касающейся истории восточных славян.

Наибольшее количество замечаний и пожеланий вызвал раздел, посвященный вопросу о происхождении славян. Однако если в замечаниях об объеме и хронологических границах истории восточных славян рецензенты независимо друг от друга говорили в общем одно и то же, то в вопросе о происхождении славян мнения разделились. На ряду с приветствиями и одобрениями новой постановки этого вопроса и правильного, как говорили некоторые рецензенты, его разрешения в соответствии с духом учения Н. Я. Марра, имеются отзывы, в которых наша трактовка признается не только неубедительной, но просто непонятной.

Мы учли все замечания и отзывы, и при переработке второго тома «Истории СССР» с особым вниманием остановились на вопросе о происхождении и древнейшей истории славян.

В курсе „История СССР», изданном Институтом истории, авторы попросту обошли этот вопрос, сославшись на его неразрешенность. Они ограничились тем, что дали справку о венедах, склавинах и антах и непосредственно вслед за тем — перечень восточнославянских племен по русской летописи. Как, когда и почему венеды, занимавшие сравнительно ограниченную территорию, распространились на большую часть Центральной и Восточной Европы, оставлено без ответа, даже подобного тому, который давала старая историография, объяснявшая это распространение расселением славян из их прикарпатской прародины.

Уже самый факт, что составители курса воздержались от традиционного объяснения, свидетельствует, что оно потеряло в глазах, советских историков всякий кредит. Это факт, конечно, отрадный. Остается лишь пожелать, чтобы на место отвергнутой теории была выставлена новая, более удовлетворительно объясняющая то изумительное явление, в результате которого неславянская, точнее невенедская, территория в короткий срок сделалась славянской. Такая новая теория дается в новой редакции второго тома „Истории СССР“, написанного коллективом ИИМК.

Принято думать, что славяне впервые появляются в истории под именем венедов, которых античные писатели указывают в верховьях Вислы и к северу от Карпат. Основанием для отожествления венедов со славянами при этом, главным образом, служит замечание Иордана, гласящее, что ставшие особенно известными в его время склавины и анты раньше назывались венедами. На этом случайном замечании собственно и построена вся гипотеза о славянстве венедов и об их расселении уже под новыми именами склавинов и антов на юг и восток, по всей той обширной территории, которая в VI в. оказывается во власти славян. Между тем современник Иордана, наиболее серьезный и авторитетный историк VI в. Прокопий, хорошо знавший склавин и антов и интересовавшийся их прошлым, ничего не знает о переселении их из венедской области и даже имени венедов не упоминает. По его словам, предки славян назывались спорами. Это греческое осмысление какого-то этнического термина (сербы или спалы) могло появиться потому, что до своего выступления против Византии славяне не представляли крупных объединений, а жили отдельными племенами или группами племен „рассеянно“ (греч. „спорас“ — рассеянный).

О переселении венедов на юг и восток в наших источниках нет решительно никаких упоминаний, хотя движение их, якобы в корне изменившее этнографическую карту Средней Европы, не могло пройти не замеченным. Древние авторы, так или иначе отразившие передвижения германских племен II — V вв., ничего не знают о появлении в Дакии и Восточной Германии вместе с ними или отдельно венедов-славян.

Несомненно, что венеды были предками славян, но на ряду с ними у славян были и другие предки, которые в первые века нашей эры отнюдь не отожествлялись с венедами и действительно отличались от них. Только при таком допущении можно понять, каким образом славяне одновременно появляются на громадной территории и притом без каких-либо признаков массового переселения в эти территории нового для них народа, с новой культурой. В этом отношении очень выразительные археологические материалы представляет бассейн Верхнего Днепра, верховий Оки и Волги, куда территорию венедов, при всем желании, распространить невозможно. По этим материалам мы можем проследить непрерывное развитие культуры от древнейших времен до эпохи Русского государства, до времени бесспорного славянства населения этой территории. Никаких перерывов в истории развития культуры этого населения нет, нет никаких оснований для заключения о смене здешнего населения или хотя бы о вселении в его среду какого-то нового культурно-этнического элемента. Следовательно, славяне здесь являются исконным местным этническим образованием, ни в какой степени не обязанным своим появлением расселению венедов.

Из этого и аналогичных примеров можно сделать вывод, что славяне появляются не только там, где ранее были известны венеды, и не только в результате расселения венедов, а следовательно, что предками славян были не одни венеды, а и другие этнические образования древности, которые в наших источниках не отожествляются с венедами, а отделяются от них.

Задача определения этих предков славян очень трудна и в настоящее время еще не может быть выполнена в полной мере и совершенно бесспорно. Для территории нашей страны более или менее ясно, что предками славян является население обширной территории, охватывающей бассейн среднего и верхнего Днепра и верховья сближающихся с ним других речных бассейнов. Это то население, которое в среднем Поднепровье составляло в I тысячелетии до н. э. земледельческую оседлую часть скифского объединения племен, среди которого была распространена скифская культура, а позже в условиях готского и гуннского периодов — культура так наз. полей погребений, связывающаяся уже с антами как с особой восточной группой славян. Что касается верхнего Поднепровья, в широком и несколько условном значении этого термина, включающем верховья Оки, Волги и Зап. Двины, то его культура существенно отличалась от среднеднепровской, в особенности в скифскую эпоху. Она характеризуется в это время городищами так наз. дьякова типа. Близкое сходство ее с среднеднепровской намечается только к середине I тысячелетия н. э.

В Средней Европе предками славян на ряду с венедами можно считать те племена древней Восточной Германии, которых античные писатели знают под именем лугиев, хотя их обычно относят к германцам. Только в одном письменном памятнике имеется намек на то, что лугии этнически отличались от германцев, хотя и жили на территории, за которой в это время уже закрепилось название Германии. Это Певтингеровы таблицы, источник поздний, но составленный по данным не позже начала IV в., а скорее всего и еще более древним. В нем лугии поставлены между сарматами-амаксовиями, т. е. языгами, занимавшими долину р. Тиссы, и венедами, которые здесь названы сарматами. Подобно венедам и лугии обозначены с прибавкой сарматы. Автор дорожника, очевидно, хотел этим показать, что они относятся к группе не германских, а сарматских племен, хотя и населяют часть Германии.

Но если письменные источники не дают достаточных оснований считать лугиев не германцами и причислять их к предкам славян, то такие основания в достаточном количестве представлены в археологических памятниках. Древняя культура Лузации и сопредельных областей, охватывающих Восточную Германию между верховьями Эльбы и Вислы, а равным образом Австрию, Северную Венгрию, Словакию и Галицию, так наз. лужицкая культура, генетически связывается с позднейшей бесспорно славянской культурой без какого бы то ни было перерыва. Существенно, что связующая лужицкую культуру со славянской культура полей погребений, растворяясь на юге в так. наз. провинциально-римской культуре, в первые века нашей эры распространяется на востоке до среднего Поднепровья включительно.

Опираясь на археологические данные, мы можем считать лугиев такими же предками славян, как и венедов, если даже не в большей степени.

Повидимому, и часть дакийских племен находится в таком же отношении к славянам, как и лугии. Мы сейчас лишены возможности определить их точнее, но кажется, что костобоки, карпы и некоторые др., в особенности ранее входившие в состав племенного союза бастарнов, могут быть присоединены к их числу с достаточным основанием (рис. 1). Недаром ранние византийские писатели упорно называют славян гетами, а Феофилакт Симокатта даже прямо говорит, что славяне — это те, которых раньше называли гетами.

Если таким образом круг родичей или предков славян значительно шире, чем одни только венеды, в которых раньше видели предков всех славян, славянский пранарод, то встает вопрос о том, когда же, при каких условиях все эти предки превратились в собственно славян, когда они приобрели те признаки, которые дали современникам возможность снять их прежние частные обозначения и представлять их всех себе как нечто единое, как народ с одинаковым образом жизни, с одинаковым языком, словом, в качестве славян?

Условием превращения отдельных племенных групп в этническое единство могло быть только их действительное объединение, при котором частные признаки уступали место общим, и количество последних умножилось настолько, что не оставляло сомнений в наличии славянства как целого, как особого этнического образования. Такие условия в особенности имелись налицо в период готского, а затем гуннского объединения, когда различные и мало связанные между собой племена оказались включенными в громадные политические системы. Еще больше условий для развития общности у славянских племен появилось в период их борьбы с Византией, в период их напора на границы Восточно-Римской империи, когда Балканский полуостров сделался славянским, а принимавшие участие в этом наступлении племена перемешались не только на территории, занятой Византией, но и на своей родине. Наступление на Балканы всколыхнуло весь праславянский мир и завершило процесс формирования славянства как этнической общности на громадной территории, охватывающей большую часть Средней Европы и значительную часть Европы Восточной.

Итак, в вопросе о происхождении славян мы устанавливаем один в высшей степени важный момент, а именно, превращение ряда племен в славян, возникновение между ними этнической общности, настолько очевидной, что это немедленно отражается в наших источниках.

Но, может быть, наши источники вводят нас в заблуждение? Может быть, та общность, наличие которой мы констатируем для VI в., существовала и ранее, но оставалась не замеченной античным миром, плохо знакомым с варварами. Нельзя, конечно, отрицать, что возникновение славянства в середине I тысячелетия н. э. было подготовлено предшествующим развитием составивших его племен. Общие элементы были у праславянских племен и раньше, до их объединения в наступлении на Восточно-Римскую империю. Но о качестве и количестве этих общих элементов мы в настоящее время судить еще не в состоянии. Уже один тот факт, что праславянские племена, находясь продолжительное время под властью германцев и гуннов, не огерманились и не огуннились, достаточно убедительно свидетельствует о том, что их этнические особенности сложились задолго до этих завоеваний. Сейчас еще невозможно ответить с полной убедительностью, когда именно, но ясно, что очень давно, в рамках археологической периодизации не позже, чем в эпоху бронзы, а может быть, даже еще в конце неолита, т. е. на низшей или средней ступени варварства. В этот период в Средней Европе и Поднепровье известны культуры, распространенные примерно в тех границах, где позже появляются славянские племена, культуры, родственные между собой и отличающиеся от других культур на соседних территориях. Можно думать, что именно в этот период были заложены основы той культурной и этнической общности, которые, оказавшись очень устойчивыми, в последующее время предопределили образование славян.

Было бы вместе с тем совершенно неправильно полагать, что уже в то время славяне существовали со всеми своими этническими признаками и что позднее в состав славянства не могли войти племена, происходящие от предков с культурой иного рода, или что единокультурные с предками славян племена не могли, наоборот, в дальнейшем сделаться не славянами, а, скажем, напр., германцами. Это были пра- или прото-славяне, но еще не славяне. Они, вероятно, в основном определили позднейший этнический славянский тип, но славянство как целое включило в свой состав и другие племенные группы, в конце неолита и в эпоху бронзы по своей культуре отличавшиеся от племен основного, главного очага славянского этногенеза.

С этой точки зрения очень интересно и важно отношение между уже упомянутыми разнокультурными племенами среднего и верхнего Поднепровья. И те и другие сделались славянами, и те и другие, следовательно, были праславянами, но их культуры вплоть до середины I тысячелетия н. э. существенно различались между собой, и если культура среднего Поднепровья в эпоху позднего неолита представляется тесно связанной с областями Средней Европы, Подунавья в особенности, а в дальнейшем в эпоху бронзы включается в широчайшую область распространения культуры так наз. шнуровой керамики, то верхнее Поднепровье представляет за все это время особую культуру, лишь в очень общем плане сходную с среднеднепровской. Разрыв между средним и верхним Поднепровьем делается еще значительнее в скифский период, когда среднее Поднепровье в своем и экономическом и социальном развитии на много обгоняет бассейн Еерхнего Днепра. И только в начале нашей эры, и в особенности ближе к середине I тысячелетия, археологические данные сигнализируют нам о культурном сближении этих областей. Однородная культура и здесь и там возникает в уже собственно-славянское время, в VIII—IX вв. н. э.

Какой же вывод можно сделать из изложенных выше наблюдений над соотношением культуры верхнего и среднего Поднепровья в разное время? Возможно одно из двух, а именно: или славяне со всеми основными признаками этого этнического образования существовали в верхнем Поднепровье еще в неолите, или верхнеднепровское население сделалось славянским очень поздно, в то время, когда определяются тесные культурные связи его с средним Поднепровьем, основным и древнейшим очагом славянского этногенеза в Восточной Европе.

[adsense]

Окончательное решение вопроса — дело будущего. Решающее слово здесь, конечно, принадлежит лингвистам. В свете археологических данных можно думать, что никакого единого, даже, скажем, протославянского народа, заселявшего колоссальную территорию от верховий Дуная до Волги, не было и быть не могло не только в неолитический период, но и значительно позже, что круг славянских племен постепенно увеличивался, расширяясь за счет вовлечения в славянский этногенез племен, которые могут быть названы праславянскими только лишь потому, что они в конце концов превратились в славян и внесли что-то в общеславянское достояние. То же обстоятельство, что эти племена стали в конце концов славянскими, а не германскими, не финскими, не какими-либо иными, определяется не их биологическими свойствами, не расой, а историческими условиями, в которых они развивались, их связями культурными и политическими со своими соседями.

Вот то гипотетическое решение проблемы славянского этногенеза, которое предлагается во втором томе „Истории СССР“ взамен теории расселения славян из некоей прародины. Это решение опирается в первую очередь на конкретные данные археологического порядка и на учение Н. Я. Марра. Пользуясь терминологией Н. Я. Марра, те племена, которые еще небыли славянскими, финскими, германскими и т. п., можно назвать яфетическими, предполагая, что строй речи у этих племен был еще не индоевропейский. Следует, однако, заметить, что этническое родство между племенами могло существовать и на яфетической стадии в развитии языка и что уже в это время предки славян могли представлять достаточно обширное этническое образование со сходными языками. Однако определить это единство в его качественном и количественном отношении мы еще пока не в состоянии.

Следующим вопросом, к которому необходимо привлечь внимание, является вопрос об образовании восточных славян и той культуры, какая характерна для них в последней трети I тысячелетия н. э.

Выше уже отмечалось, что праславянские племена среднего и верхнего Поднепровья во второй половине I тысячелетия до н. э. и в первую половину I тысячелетия н. э. весьма значительно различались между собой не только по характеру своей культуры, но и по уровню социально-экономического развития. В самом деле, в то время, когда среднее Поднепровье переживало последний период варварства с его крупными союзами племен, имущественной дифференциацией и наследственной властью вождей, в то время, когда оно тесно было связано с античными колониями Причерноморья и пользовалось многими предметами античного импорта, полученными в обмен на хлеб, на рабов и другие товары, какие в большом количестве вывозились греками из стран Северного Причерноморья, в верхнем Поднепровье господствовали в полной мере еще формы патриархально-родового строя в их классическом выражении: большесемейные патриархальные общины жили каждая своим замкнутым миром, почти полностью сами удовлетворяя свои потребности, каждая жила в особом укрепленном поселении, небольшая группа которых образовывала отдельный род; племена были отделены друг от друга широкими полосами незаселенных пустынных территорий. Правда, и там и тут в основе хозяйства лежало земледелие, но в одном случае это было земледелие плужное с посевом хлеба не только для себя, но и на продажу, а в другом — подсечное, огневое и только для своих надобностей. Ни частной собственности, ни индивидуального хозяйства, ни сколько-нибудь заметного экономического, а следовательно, и социального расслоения в верхнем Поднепровье этого времени не заметно.

В первые века нашей эры, когда в среднем Поднепровье господствующей формой общественной организации была, видимо, территориальная община, когда здесь развивается рабовладение и общество находится накануне перехода от варварства к цивилизации, на севере только-только еще намечается процесс разложения патриархально-родового строя и, вместе с тем, появляются признаки развивающихся экономических связей со средним Поднепровьем. На север проникают вещи среднеднепровского происхождения. Тот этап социально-экономического развития, который в среднем Поднепровье получил столь яркое выражение в богатых погребениях скифского типа второй половины I тысячелетия до н. э., в верхнем Поднепровье — наступает с запозданием более чем на тысячелетие, только в самом конце I тысячелетия н. э., когда здесь появляются погребения вроде больших гнездовских курганов или таких черниговских курганов, как Черная могила и Гульбище. Сравнение Черной могилы с скифскими „царскими» курганами вполне правомерно и обнаруживает наличие ряда параллельных явлений. И там и тут вместе с умершим погребается большое количество различных вещей, животных и даже людей. В одном случае в могилу, а в другом на костер идут наложница и слуги. Ясно, что в этих памятниках отражаются представления одного порядка, соответствующие однородным социально-экономическим отношениям.

Мы знаем эти отношения. Они характерны для высшей ступени варварства, для периода военной демократии, когда возникает частная собственность, индивидуальное хозяйство, наследственная власть опирающегося на богатство и вооруженную силу вождя, когда развивается рабство в его новых, уже не патриархальных формах. Этой ступени верхнеднепровское славянство достигло очень поздно, значительно позже своих среднеднепровских соседей, которые, наоборот, рано перейдя на эту ступень в силу разных причин, надолго на ней задержались.

Таким образом русская культура и государственность обязаны своим происхождением слиянию двух культур, двух групп населения, занимавших разные территории и, конечно, в этом слиянии события VI—VII вв., времени борьбы славянства с Восточно-Римской империей, времени передвижения громадных масс славянства на юг, за Дунай, не могли не иметь большого значения.

Великое славянское вторжение в пределы Восточно-Римской империи в VI—VII вв. представляет значительное сходство с германскими вторжениями на территорию Римской империи в III—V вв. Сходство это не случайно, а вытекает из естественного хода вещей, из столкновения между одряхлевшей цивилизацией и полным сил варварством. Победа германцев была обусловлена развалом рабовладельческого хозяйства и античной политической системы, не имевшей сил, чтобы справиться с внутренней классовой борьбой и наступлением варваров. Успехи славян в их наступлении на Восточный Рим, на Византию точно так же совпали со вспышкой ожесточенной классовой борьбы, с гражданской войной в Византии. В результате этой войны и нашествия варваров, прежде всего славян, в Византии устанавливаются феодальные порядки, и возрожденная варварами община входит в состав общественных учреждений империи, оставляя, по словам Энгельса, „угнетенному классу, крестьянам, даже в период жесточайшего средневекового крепостного права территориальную сплоченность и средство сопротивления.“ ¹

Набеги, а затем и переселения в Византию громадных полчищ производились не только соседними с границами империи славянами. В эти полчища вовлекались иной раз очень отдаленные племена; в частности, в Поднепровье движением на юг были охвачены не только среднеднепровские, но и североднепровские племена, хотя бы в том смысле, что последние занимали местности, частично освобожденные их южными соседями. Именно такого рода передвижения, при которых представители разных племен объединялись для совместных завоевательных предприятий или смешивались, заселяя те или иные области, при наличии известной однородности хозяйства и культуры, обусловили возникновение этнически родственных славянских народов на громадной территории от Эгейского моря до Балтийского и от верхнего Дуная до верховий Дона и Волги.

В русской историографии не раз возрождалась гипотеза о колонизационном движении славян с юга на север, из среднего Поднепровья на Волгу или на Волхов. Таким образом будто бы расселялись праславяне, этими путями уходили киевские славяне от разорения, причиняемого кочевниками. В действительности основное движение в древности происходило в прямо противоположном направлении. Целый ряд данных свидетельствует, что в VII—VIII вв. происходила весьма существенная передвижка населения с севера на юг, которая и привела к окончательной консолидации восточного славянства.

Если обратиться к археологическим памятникам среднего Поднепровья VIII—IX вв., то нетрудно заметить, что характерные для первой половины и середины I тысячелетия неукрепленные селища и громадные поля погребений сменяются курганными погребениями и примитивными городищами так наз. роменского типа. Эти памятники рисуют картину относительно примитивного и отсталого быта, не испытавшего на себе влияния культуры Причерноморья, что было так характерно для культуры антского периода.

Анализ материалов роменских городищ и сопутствующих им курганов приводит к выводу, что они оставлены населением, пришедшим с севера. Его культура складывалась на Десне, в верхнем Поднепровье и в верховьях Оки. В области левобережья пришельцы составили племенной союз, известный под наименованием северян, что, может быть, соответствует их происхождению.

В свете северной колонизации среднего Поднепровья становится понятным любопытное явление в истории южной группы восточнославянских племен, уже не раз обращавшее на себя внимание историков, а именно, известное повторение в VIII — IX вв. внутренних процессов, уже пережитых предками славян в этой области в скифо-сарматскую и антскую эпохи. Северные славянские племена принесли с собой в среднее Поднепровье не только более примитивный быт и отсталую культуру, но, разумеется, и соответствующий им более примитивный общественный строй — сравнительно целостную родоплеменную организацию. Произошла, следовательно, варваризация среднеднепровского славянства. Понятно, что такое положение в данных условиях могло иметь лишь временный характер. В течение VIII—X вв. историческое развитие в будущей Киевской земле идет быстро и племена среднего Поднепровья не только восстанавливают прежний уровень общественного развития, но и уходят в этом отношении значительно дальше прежнего.

Должно быть еще в VIII в. восточнославянские племена, обитавшие в области днепровского левобережья, попали под власть Хазарского каганата, зависимость от которого ослабела только с появлением в Причерноморских степях новых орд кочевников. Набеги со стороны этих новых врагов и вызвали среди поднепровских славян необходимость в создании политической организации, способной оказать отпор. Известно, что мадьяры, находясь в Поднестровье (Ателькузу), часто совершали набеги на славян и русь, грабили и уводили пленных. Некоторые славянские племена были вынуждены платить им дань. В то же время на севере славянские племена страдали от набегов норманнов, варягов.

Борьба отдельных славянских племен с соседями, покушавшимися на их независимость и бравшими с них дань, способствовала формированию среди них племенных союзов. Повесть временных лет отмечает существование на северо-западе союза племен с ильменскими славянами во главе. То же самое явление наблюдается и на юге, вокруг наиболее прогрессивного центра того времени на среднем Днепре — Киева, среди наиболее передового славянского населения, сохранявшего в какой-то мере традиции древней скифской и антской культуры. Естественно, что здесь зародыши государственности возникли раньше, чем где-либо в другом месте древней Руси.

Крупное политическое образование типа варварского государства возникает здесь еще в начале IX в , о чем свидетельствуют первые известия о походах Руси против хазар и Византии.

Первые сведения о русских походах на юг содержатся в случайных указаниях житийной литературы: в житии Стефана Сурожского и Георгия Амастридского. В первом из них рассказывается о нападении князя Бравлина на южный берег Крыма от Херсонеса до Керчи. Это нападение, видимо, относится к началу IX в., когда Крым, за исключением Херсонеса, принадлежал хазарам. К первой же половине IX в. (до 842 г.) относится нападение Руси на малоазийское побережье Византии от Пропонтиды до Синопа, о чем рассказывается в житии Георгия Амастридского. 18 июня 860 г. 200 русских кораблей прибыли к самому Константинополю, и русы осадили столицу могущественной империи. Император Михаил, чтобы снять осаду, должен был заключить с русами договор „о мире и любви».

Вопрос о том, что за Русь совершала нападения на берега Черного моря в первой половине IX в., давно уже интересовал русскую историографию и решался по-разному. В связи с известиями об этих нападениях родилась гипотеза об особой черноморской Руси, местонахождение которой особенно охотно искали в Тмутаракани, на Таманском полуострове.

Данные для решения этого вопроса представляет замечательное сообщение Вертинских анналов, в котором говорится о послах народа рос, прибывших от своего кагана в Византию с целью заключения союза и в 839 г. присланных императором к франкам, чтобы они могли безопасно кружным путем вернуться к себе, так как прямая дорога для них в это время оказалась отрезанной дикими воинственными племенами.

Послы кагана народа рос не могли вернуться к себе прямым путем из Константинополя потому, что степи Причерноморья в это время оказались захваченными печенегами, прогнавшими мадьяр на запад от Днепра и, очевидно, враждовавшими с русью. Русью же этой не могла быть никакая иная, кроме киевской. Именно киевские русские князья именовались, по образцу хазарских владык, каганами. Каганом называет „царя Руси» ибн-Русте. Этим титулом русские источники называли еще князей Владимира и Ярослава. Посольство Руси к императору Феофилу могло преследовать только одну цель, а именно, установление союза с Византией перед лицом нового опасного врага, печенегов. О том, что Византия была весьма серьезно обеспокоена появлением этих кочевников, свидетельствует ее роль в построении в 834 г. хазарской крепости Саркел, предназначенной для борьбы с печенегами, а также заботы, какие были приложены Феофилом для благополучного возвращения послов русского кагана. Очевидно, Византия возлагала серьезные надежды на помощь Руси против печенегов, которых не смогли удержать ни хазары, ни мадьяры.

Неизвестно, насколько оправдались эти надежды. Во всяком случае и Руси не удалось отбросить печенегов. Хищные орды их обосновались в нижнем Поднепровье, что, однако, не помешало Руси через некоторое время возобновить свои походы на Византию, а империи искать союза уже не с Русью против печенегов, а, наоборот, с печенегами против Руси.

В Вертинских анналах заслуживает особого внимания одна подробность, а именно, сообщение о национальности русских послов, которых франки после тщательного расследования признали шведами. Франки в 30-х годах IX в. находились в тесных политических связях со шведами и отлично знали как их, так и других скандинавов, в это время особенно упорно нападавших на побережья Западной Европы. Они не могли ошибиться в определении этнической принадлежности своих подозрительных гостей. Из этого следует, что в Киеве в первой половине IX в. в составе дружины „кагана русского» были уже скандинавы-варяги.

Нет надобности долго останавливаться на вопросе о роли варягов в образовании Русского государства. Этот вопрос так долго привлекал к себе внимание русских историков, так горячо ими дебатировался, что в настоящее время должно быть не осталось ни одного аргумента, который бы не был использован сторонниками или противниками норманнской теории.

Ни в малейшей мере не отрицая раннего проникновения варягов на Русь и их участия в образовании Русского государства, следует отметить, что скандинавы времен викингов стояли приблизительно на той же стадии общественного и культурного развития, как и восточные славяне, и уже по одному этому не могли принести с собой на русскую землю ни совершенно новой и более высокой культуры, ни государственности. Варяги не вызвали на Руси процесса образования государства, они влились в этот процесс и, может быть, сделали его более быстрым. Даже движение с севера на юг, в результате которого возникла „империя Рюриковичей», объединившая северную и южную части восточного славянства, как мы видели, началось до варягов.

Последний вопрос, на котором надлежит остановиться, касается термина „русь“, под которым восточные славяне выступают с начала IX в.

В курсе „История СССР», изданном Институтом истории и представляющем, так сказать, последнее слово в области русской истории» по этому, как равно и по ряду других вопросов, авторы стали на путь компромиссов. Они полагают, что рос и русь — два термина разного происхождения: один южного, другой северного, „волею исторических судеб встретившиеся и отожествившиеся» (стр. 91). Шахматов убедительно доказал, что отожествление варягов с русью в летописи не является первоначальным; оно введено составителем Повести временных лет редакции 1111 г.; в предшествующем Начальном своде 1093 г. говорилось, что варяжские дружины стали называться русью лишь после того, как перешли на юг, в Киев. Летописцу понадобилось отожествление варягов с русью в связи с его тенденциозной концепцией о происхождении Русского государства и князей из дома Рюриковичей. Утверждая происхождение русских киевских князей от варягов, естественно и самую русь выставить скандинавским племенем.

Некоторым основанием для этого могло быть то, что на севере соседи славян, финны, называли скандинавов, шведов — руотси, термином, из которого образоваться название „русь“ не могло.

Термин „русь“ не северного, скандинавского, а южного, славянского происхождения. Корень „рос“, „рус“ широко распространен в топонимике древней Руси. По Н. Я. Марру, он принадлежит древнейшей культурно-этнической среде. В северном Причерноморье, еще в первые века нашей эры известны роксоланы, название которых представляет скрещенное образование из широко распространенного этнического обозначения „аланы“ и другого, тоже, очевидно, этнического имени „рокс“ или „рос“. Несколько позже в наших источниках появляются росомоны; окончание этого племенного названия, повидимому, того же рода, что и у приблизительно одновременных с ними маркоманов, и может быть отнесено за счет германской среды, через которую до нас дошел этот этнический термин. В сирийском источнике VI в. в Восточной Европе указан народ рос, едва ли не тот самый, который фигурировал в двух предшествующих названиях.

В первой половине IX в. в византийских и других источниках мы опять встречаемся с термином „рос», „рус“, тесно связанным с Поднепровьем. Судя по этим источникам, русь, русская земля — это Киев, Чернигов, Переяславль, земля зарождающегося Киевского государства, а в дальнейшем и всей державы Рюриковичей.

Византийские и восточные авторы, а также договоры русских с греками дают нам картину военных и торговых отношений Руси с соседями. Та русь, с которой имели дело эти соседи, представляла собой социальную верхушку, стоявшую во главе военно-торговых предприятий. В состав этой верхушки входили и пришельцы-варяги, которые в известных случаях занимали даже доминирующее положение, играли первенствующую роль. Отсюда и то отожествление руси с варягами, норманнами, которое как будто бы вытекает из слов Константина Багрянородного о названиях порогов, из противопоставления руси и славян у некоторых восточных писателей.

Та русь, которая была им известна, которая совершала военные и торговые походы, ходила, взимая дань, в полюдье, это не племя» а социальная группа, киевская дружина, включавшая в свой состав варягов, но состоявшая далеко не из них одних.

Русь — древний этнический термин, связанный с поднепровскими племенами и ставший у них обозначением политического образования с центром в Киеве и его представителей в лице князя, дружины, горожан и всех прочих членов внеплеменного социального слоя.

В краткой статье нет возможности не только исчерпать, но даже и затронуть все спорные темы древней истории славян и руси. Я поэтому остановился только на тех, которые привлекли наибольшее внимание рецензентов второго тома „Истории СССР“ и авторского коллектива, работавшего над его новой редакцией. Из членов этого коллектива в данной связи следует назвать П. Н. Третьякова и В. В. Мавродина, много потрудившихся, каждый в своей специальности, над выше изложенными вопросами.

К содержанию 6-го выпуска Кратких сообщений Института истории материальной культуры